Альквалондис.

Финдекано всё более отдалялся, он не обернулся, как часто бывало после споров и разногласий, не ободрил улыбкой — знаком их непобедимого единства, безусловной дружбы. Нет, сейчас он — сама натянутая тетива; быстрая пружинящая походка, плечи и шея жёсткие, косы энергично хлещут по спине. Но придёт день, или ночь — негодование Финьо успокоится. И тогда… Хисильмэ обречена. Ибо на земле нет для Астальдо непреодолимых преград, кроме тех, что учинил он себе сам. Эта мысль одновременно и утешала и скребла сердце. Он вспомнил, как Хисильмэ заплетала косу Финдекано. Майтимо не ожидал тогда, что простое внимание с её стороны обращённое не к нему, заставит сердце стонать от боли, обиды и даже гнева, впрочем, вспомнил похожее чувство, когда Хисильмэ откачивала воду из лёгких Тьелко. Но тем сильнее он утвердился в принятом решении. Любви-страсти не место на его пути. Страсть делает его зависимым, слабым, глухим и слепым. Отец сказал правду, предостерегая его, тогда, впервые пригубившего любовного мёда. Майтимо не послушался. Его роковая ошибка стоила жизнь отца. Феанаро пьянел от лёгкой победы над горсткой орков, а Майтимо — от возлюбленной. Гнев поднимался в душе. В унисон ему послышался чистый металлический звон взбудораживший кровь воспоминаниями и образами славных битв: безобразное месиво порубленных орков, горящие глаза братьев, отец, подобный самому Оромэ во гневе… Ещё живой. Майтимо не сразу понял, что звук — исходит из реального мира. Настоящее нолдорское оружие — подумал он, с досадой глянув на сучки, заботливо и настойчиво рекомендованные для тренировок добрым Инголдо. Правая кисть, хотя ныне украшала собой пик Тангородрима, к удивлению самого Майтимо, оставалась ощутимой. Даже не так. Она не чувствовала, но желала чувствовать: например, когда он впервые принял у себя гостей, пару дней назад, его рука мечтала о перламутровых волосах, ощутить всю их шелковистую мягкость, пропуская между пальцами; а прямо сейчас — сжать холодную, гладкую рукоять, ощутить вес и баланс настоящего оружия, выкованного им вместе с отцом. Майтимо обернулся в сторону поющих мечей. Брачный танец лебедей, несомненно, уступал в красоте поединку Ириссэ и Финтуимы. На берегу Митрима, среди молодой зелени, девы двигались с удивительной грацией, едва касаясь стопами земли. Взмыв и сойдясь в воздухе, они скрестили клинки, слепящие блеском на солнце; брызнули искры. Обе оттолкнулись друг от друга. Тёмные волосы всколыхнулись двумя облаками ночи среди ясного дня, на время скрывая разгорячённые прекрасные лица Дочерей Финвэ. Воительницы, в развевающихся воздушными крыльями, белых одеяниях, легко приземлились в оборонительную позицию, поклонились друг другу. Финтуима, должно быть, почувствовала внимание Майтимо, посмотрела в его сторону, одаривая нежнейшими взглядом и улыбкой. Он отступил, смутившись, за стену полотен, развешанных в несколько рядов. Меньше всего сейчас хотелось разговаривать. Да и слова Финдекано заставили его переосмыслить отношение к кузине; Майтимо всегда находил Финтуиму весёлой, умной, способной, и слишком сильной, во всех проявлениях, чтобы заботиться о ней или о её чувствах. Прав был Макалаурэ, полагая меня бестолковым в любви, подумал он, и Финдекано, бесспорно, тоже прав. Послышался звонкий девичий смех. Майтимо зажмурился, ругая себя за медвежью галантность, но теперь он совсем не понимал, как обходится с кузиной, им же самим введённой в заблуждение, напрасно обнадёженной. Он тяжко вздохнул, продолжая стоять в узком белом коридоре из выстиранного белья. Мокрая ткань приятно пахла цветочным мылом. Майтимо с наслаждением потянул носом, в один миг очутившись в саду, залитом серебристый светом: матушка наклоняется к нему, целует; ароматные волосы цвета медовой меди ласкают его лицо, она берёт его на руки, и он льнёт к мягкой груди, детской щекой чувствуя жестковатую свежевыстиранную ночную сорочку, пахнущую цветочным мылом. Майтимо улыбнулся. Увидь Нерданэль его сейчас — велела бы немедля помыться. Купель, полная тёплой воды — мечта несбыточная: сам он не справиться, а Финдекано ещё не скоро захочет его видеть; доброго Инголдо лучше бы обходить стороной. Под ногами, очень кстати, оказалась лохань. Наверное, кто-то оставил, развесив постиранное. Что ж, большего и не нужно. Он исхитрился зачерпнуть ледяной воды Митрима, делая вид, что великое уважение к занятиям кузин не позволяет ему отвлекать их. Майтимо торопился, неловко удерживая ношу одной с половиной рукой; вода расплёскивалась.Солнце припекало макушку. Несколько раз пришлось вежливо отказаться от предложенной помощи. Жалость в случайно-брошенных взглядах раздражала много больше, чем искреннее презрение сородичей, считавших его подлецом и предателем. Слава Илуватару, последние встречались чаще. В шатре было прохладно и тише чем снаружи, плотная ткань жилища пропускала совсем мало света, а окна Майтимо предпочитал оставлять всегда зашторенными. Он поставил лохань на трюмо. Воды осталось мало, зато она успела нагреться, достаточно, чтобы не вызывать судороги. Майтимо ослабил шнур на горловине, одной рукой задрал сорочку, вывернул через голову, зажал между коленей, стянул с рук. Подняв глаза, встретил противное и безжалостное отражение в зеркале, бросил на него сорочку, — одного калеки здесь вполне достаточно. — Я могу помочь? — послышалась голос. Её голос, нежный, ласкающий переливами маленького лесного ручейка. Майтимо замер, не оборачиваясь, соображая, с чего лучше начать серьёзный разговор. Он так долго готовился, а теперь она застала его врасплох Сказать сразу? Нет, не хорошо. Сначала поблагодарить…? Фразы плыли в голове бессмысленными вязями рун. Хисильмэ подошла. Майтимо не видел её, но должно быть, она сняла накидку — тенистость покоев словно смягчилась едва заметным перламутром. — Я справлюсь. — Единственное, что Майтимо нашёлся сказать, отжимая мочалку, хотя и знал, что это не правда. Она встала близко, за спиной, чаруя ароматом водяных лилий, свежестью морского утреннего тумана. Рядом с ней Майтимо почувствовал себя ещё более грязным. Тонкие пальцы едва коснулись воды. — Ох! Холодная. — Главное — чистая. — уходи…просто «уходи»…, думал Майтимо. Поцелуй на плече. Вот, сейчас скажу… Приятное касание лёгкого платья. Сейчас…Руки, прохладные, гладкие, обвили талию, ласково заскользили к груди. Хисильмэ теснее прижалась. Шумно вдохнула, с тихим стоном зарываясь лицом в его волосы. Майтимо млел, хотя и недоумевал, отчего ей не противно, если он сам себе мерзок. Что приятного она нашла в его волосах, весьма сомнительно-чистых; когда? Финьо мыл их в последний раз? Зачем так ласкает? Неужели не понимает опасность своего безграничного милосердия? — Я…только что с тренировки. — вымолвил он, мечась между нарастающем желанием к Хисильмэ и брезгливостью к себе. — Заметно. — прошептала она игриво, — Ты пахнешь горчичным мёдом. — отодвинула от шеи прилипшие волосы, лизнула, оставила стайку нежных поцелуев, щекотных, взволновавших совсем иную часть тела. — Мне бы помыться, Хиссэ …я же грязный. — пытался настаивать Майтимо, начиная понимать недвусмысленность девичьих намерений, и ещё больше теряясь в замешательстве. — Ты ведь… помочь хотела… — Потом, сладкий мой, ещё успеется. — прошептала она рядом с ухом, слегка касаясь мочки, руки скользнули вниз. Майтимо вздрогнул. Она точно, быстро расстегнула пояс, стянула штаны. — Хиссэ, не надо. — выдохнул он прерывисто. — Разве? — она льнула к его спине, ласкалась щекой о плечо; совершенно бесстыже оглаживала ягодицы, живот, опасно близко подбираясь к мраморно-твёрдому естеству — Твоё тело, говорит мне совсем другое, Майленья*. Ты твëрдый и горячий… — сказала она, крепче обхватив ладонью изголодавшуюся по ней плоть. Лучше — не надо, милая моя, не зови сладко, не мани, не томи любовным мороком… Нельзя… Нельзя… Тело, измученное пытками, тело, изглоданное колючими ветрами, исхлёстанное ядовитыми холодными дождями, так чутко откликалось на её волшебные прикосновения. Оно само стремилось к ней, желало её. Майтимо шептал любимое имя, покоряясь такому знакомому вожделению. Нега растворяла волю принятого решения, смывала сомнения безжалостной стихией. Далёким слабым эхом рассеивался разговор с Финдекано. И намерение — навсегда оставить возлюбленную в прошлом, под звёздами, что ещё не знали Солнца и Луны, под кронами непроснувшихся деревьев — на ложе из мха и сонной травы, где они любили друг другу свободно, подобно первым квенди. Он ведь давно оставил её там. Но она вернулась. Здесь её волшебный запах, и руки…и губы и волосы… Усталость отступила. Жизнь восставала, пульсировала, наполняла; впервые за многие годы Майтимо почувствовал в себе мощь, дарованную ему от рождения. Майтимо разжал побелевшие от напряжения пальцы. Повернулся к ней. Только один вопрос тенётами удерживал его. Майтимо не желал допустить, чтобы Хисильмэ, помыкаемая жалостью к нему, терпела отвращение. — Хиссэ! Ты не обязана это делать. — Что? — она подняла на него затуманенные удивлённо распахнутые глаза. — Я не достоин даже волоса твоего коснуться… — сказал Майтимо, покосившись на правую руку. — Майтимо — заворковала она, потянувшись и слегка касаясь его губ — Мне жаль твою прекрасную правую кисть, но у тебя осталось ещё много не менее чудесных частей тела — Майтимо вздрогнул, ловя воздух, почувствовав прикосновение прохладных пальчиков к разгорячённой чувствитвительной вершине — Даже побывавшие в руках Моргота, Сильмариллы — желанны для тебя. А я — желаю Майтимо Феанариона. Он заставил себя отстраниться от манящих губ, рассматривая любимое лицо. — Твоё сравнение ложно. Камни, сотворённые моим отцом, нельзя осквернить… того же нельзя сказать обо мне. Ты не представляешь… что я видел, что делал, что делали со мной… Во мне столько грязи… Я не хочу испачкать тебя… — Дурак и ты и твой отец! — вспыхнула она. Потемневшие глаза грозно сверкнули, атласный лоб нахмурился. — Может камни и менее уязвимы, чем ты, но не в этом их ценность, а в свете, заключённом в них! Свет же тот создал не отец твой! И хотя свет Дерев прекрасен, не ради него Илуватар задумал Мир; ради детей сотворил Он Арду! Ты прекраснейший из его детей, Майтимо. Ты — лучше лучшее творение своего отца! Я не знаю, почему он этого не понимал… Грязь, которой ты боишься осквернить меня, она — не твоя… , любимый. Майтимо не дал ей договорить, накрывая мягкие губы. Она со стоном поддалась, привлекая руками за шею, прижимаясь, обхватывая ногами, повисая на нём. Майтимо крепко обнял. Опрокинул на кровать, придавливая собой, впечатывая поцелуи в атласную кожу, стирая о неё свои слёзы. Быстро добрался до её чудесно-мягких грудей, ощупывая их резковато и порывисто, упиваясь почти забытой податливой нежностью, легонько покусывая затвердевший сосок, сквозь тонкую ткань платья. Где-то совсем далеко, за пеленой вожделения он ещё надеялся спугнуть Хисильмэ своей неистовостью. Но нет, чем грубее он трогает её — тем чаще она дышит, крепче обнимает, слаще вздыхает. И правда, дурак! — смеялся он над собой, — нашёл кого спугнуть страстью, а настоящую боль, ни под какими пытками, он не сможет ей причинить. — Майтимо, майленья… — сладко шепчет она, подбирает платье, крепче заключает ногами в сладостный плен. Майтимо отстранился, желая запомнить, каждую любимую черту, сиющюю в сумерках. Вот бы время остановилось, ведь оно может (это Майтимо хошо усвоил в Ангамундо) — Что случилось? — спросила Хисильме, лаская его лицо. Она глядела огромными чёрными глазами. Растрёпанная, разрумяненная; соблазнительные яркие губы; одна грудь так призывно торчит из-под платья. Майтимо чувствовал, что не продержится и минуты, если сейчас уступит желанию. — Давай, по-другому. Она привлекла его, влажно поцеловала, отпустила талию. Майтимо поднялся, и она следом, внимательно глядя в глаза, готовая как всегда исполнить любое желание — Встань на четвереньки. — сказал он, ещё раз поцеловав сладкие губы. Она опустила ресницы, улыбнулась, разрумянилась ярче. Неужели смутилась? Но безропотно встала. Сама подняла подол платья сзади, проснулась в талии. Майтимо…пропустил вдох. — Ещё, милая — он осторожно надавил на талию, покрывая гладкую округлость сетью поцелуев. Она выгнулась кошечкой, открывая ему всё, что возможно показать. Майтимо еле сдержал стон. Он не осмелился трогать её пальцами, посчитав это неуместным расточительством; сразу приник губами, хмелея от её вкуса. Едва оставаясь на грани рассудка он то проникал языком глубоко, то посасывал припухшую мякоть, слизывал прозрачный сладкий нектар. Он ласкал и пил её, пока она не задрожала, едва удерживаясь на руках и коленях. Майтимо взял её быстро, сразу войдя до основания, отвыкшую за столько лет, чувствуя, как его мраморного змея часто сжимает тугое горячее лоно. Сделав несколько толчков, он извергся, теряя себя среди мириадов звёзд, но не отпуская её. *** Майтимо очнулся. Под ним лежала Хисильмэ, тёплая, мягкая и родная. Он хотел бы и дальше прислушиваться к едва заметному дыханию, спокойному биению любимого сердца, впитывать собой её свет, нежится щекой о её волосы, но… гомон доносившийся с улицы вернул его из мира, принадлежащего только им двоим. Майтимо поцеловал тонкие пальцы. Он осторожно поднялся, опустил подол её помятого платья на положенное место. Не без усилий подтянул штаны. С ремнём пришлось повозиться ещё дольше. Сколько времени прошло? Не меньше восьми часов, судя по густым сумеркам. Огляделся. Вход зашторен и завязан, как Хисильмэ оставила. Решил не зажигать лампад. Пусть думают, что его здесь нет или, что он спит. Майтимо взглянул на свою любовь. Она рассеивала лёгкий жемчужный свет, беззаботная, хрупкая, страстная, доверчивая, чудесная, божественная. Он наклонился ниже, вдыхая свежий влажный аромат водяных лилий — суть свежего туманного утра, украшенного белыми цветами. Его любимый запах. Резать по живому всегда больно, но иногда — это единственный выход. Финдекано ли меня не понять?

***

Хисильмэ открыла глаза, перевернулась, сладко потягиваясь. Майтимо, одетый, сидел рядом, но тотчас встал. — Уже поздно. — сказал он, стоя к ней спиной. Хисильмэ услышала звук льющейся воды. Она села, поправила платье на груди. Недоброе предчувствие прогнало остатки неги. Майтимо обернулся и подал ей чашу. — Святые Айнур! — воскликнул он. Затеплил Светильник Феанаро и поднёс к ней. Прикосновение его пальцев к шее всколыхнуло горячие воспоминания. Хисильмэ потянулась поцеловать его, но Майтимо отстранился. — Я был очень груб. Прости. — его голос снова приняли раздражающий дворцово-вежливый оттенок. — Нет. — сказала она, отвергая предложенное питьё. — Хиссэ, я наделал тебе кучу синяков! — Ничего, Артанис о синяках и вовсе не волнуется. — Хисильмэ встала и взялась расчёсывать волосы гребнем Майтимо. — Ш…что? Она нервно рассмеялась, хотя в пору было плакать. — Но лицо Майтимо выглядело, и правда, забавно. — Что ты такое подумал? — спросила она, стараясь сдержать дрожь в голосе. Она уже знала, к чему всё идёт, но зачем-то хотела добить себя посильнее. — Что же я мог подумать? Не знаю. — пожал плечами Майтимо. — Артанис тренирует меня. — Это ещё зачем? Разве тебя защитить некому? — в сумерках его глаза блестели. Хисильмэ вздохнула, предвидя волну праведного негодования. Но, к чему? Ему тоже трудно. Или не знает с чего начать? Осанвэ его он уже давно не открывал ей. — Надеюсь, не на мечах? — спросил он. Она молчала, совсем не была уверена в твёрдости голоса. Боялась расплакаться и ожесточённо драла волосы золотым гребнем. — Хиссэ, тебе нельзя брать в руки даже кухонный нож, не то что мечом размахивать. — сказал он хорошо знакомую ей фразу. — И не надо дуться. Ты не Артанис, не Ириссэ и не Финтуима. Да и, вообще, не нолдиэ. Зачем лилии меч, если рядом есть Финдекано? Хисильмэ усмехнулась и гневно посмотрела на него. — Разве Финдекано трепал лилию на этом ложе некоторое время назад?! — выпалила она. Чувствуя, что голос подводит её, отвернулась, вытаскивая выдранные волосы из гребня Майтимо. Он молчал. Суета и шум, там за стенами, только нагнетали тишину здесь. Тишина сгущалась, начинала душить. — Хисильмэ. — сказал он, наконец. — Мы… не можем быть вместе. Мы ведь давно всё решили. Помнишь? — Ты решил… — И не раз убеждался в правильности этого решения Хисильмэ отвернулась, глотая слёзы. Они горчили. — Скоро я уеду. Хиссэ. Пожалуйста, не ищи со мной встреч. — Она одёрнула плечо, почувствовав прикосновение его руки. Она хотела бы сказать, но получилось только всхлипнуть. — Хисильмэ, ты создана для любви, для наслаждения. — говорил он, уже не пытаясь дотронутся, но голос его звучал нежной убаюкивающей колыбельной. — Я не могу дать тебе счастье, но ты свободна обрести его. — И с кем, интересно?! — повторила она, продолжая стоять спиной к нему. Содрогнулась. — И сдаётся мне, я знаю, кому предложишь ты сорванную тобой лилию. Любимому кузену?! Верно?! — Он — достойный нолдо. — продолжил Майтимо таким же тошнотворно-увещевательным тоном. — Он лучше меня, Хиссэ! Хисильмэ обернулась, и широко замахнувшись, хлестнула по щеке, несколько часов назад ею зацелованной. Майтимо опустил глаза. Пальцы вспыхнули и занемели. — Хочешь отблагодарить Финдекано за любезность, уложив меня в его постель?! — выговорила она с трудом хватая воздух, и испытывая нечто похожее на удовольствие увидев боль, отразившуюся на его лице. — Вы — Феанарионы, все — безумцы, погибель — и себе и другим! Ты…я думала ты особенный своём роде! Нет. Ошибалась. Все вы, во главе вашим безумным отцом, — похожи на прекрасные манящие яркостью сочные плоды. Только вкусив, познаешь тяжкие недуги — смерть, безумие, мучительная тоска поразит отважившегося на эту глупость! Майтимо! — сумерки не давали разглядеть все эмоции на его лице, только немигающий взгляд искрился в темноте. — Ты убиваешь меня, Майтимо, медленно и мучительно, много лет, с тех пор, как ступил на Хрустальный мост в Альквалонде. Лучше бы мне встретить твой меч раньше, чем твою любовь. — Хиссэ — он потянулся к ней, но Хисильмэ отступила, смирив желание кинуться в его объятия. — Не трогай! Она горько усмехнулась, припомнив слова её непохожести на Дочерей Финвэ и на нолдиэ. — Ты сказал, я — не Финтуима. Причина ведь в ней? Тебе милее она, сильная, умелая, прекрасная собой, под стать тебе, старшему принцу Первого Дома. — Майтимо молчал, опустив ресницы. — Так ведь?! — Так. — сказал он и отвернулся. Хисильмэ рассмеялась, хотя слёзы не переставали. — Теперь понятно, почему ты сегодня брал меня сзади, почему не открыл осанвэ. Майтимо… — воздух вдруг потерял способность насыщать её жизнью. Как бы глубоко она не вдыхала — задыхалась. Это так гадко, Майтимо …Ты ведь давно любил её. Она говорила, что вы давно…но потом я оказалась на твоём пути… Почему всегда так легко соблазнялся мной? — Ты другая. — ответил он тихо, стоя спиной.  — Хочешь сказать…это…ради интереса…? — Пол под ней качнулся. — Да…я слышала когда-то среди дев, что у вас, нолдор, научный интерес может проявляться очень странно. — Хисэ, прости! — он снова потянулся к ней, но Хисильмэ попятилась и отбежала к выходу, с трудом удерживаясь на слабеющих ногах. — Ты не любил меня, Майтимо? — она содрогнулась от холода или от тошноты — Я не знала, что возможно для квенди брать кого-то не любя. Майтимо не смотрел ей в глаза, а потом и вовсе отвернулся. — Молчишь. — К горлу поднималась тошнота, липкая и мерзкая. Хисильмэ выпросталась из шатра, мучительно путаясь в его полах; через четыре шага её вырвало. Подобие лёгкости вернулось. Она бросилась бежать, не ведая куда, вперёд, прочь. Вокруг звучали музыка, смех, по сторонам мелькали безразличные к ней лица и фигуры. Как она оказалась здесь? Одна, чужая, другая? Прочь. От нолдор, от этого проклятого места, от себя.