Туфли, сапожки, босые стопы, расступались, пропуская Хисильмэ и Артанис; подолы платьев и туник льнули друг к другу, выстраиваясь в нарядную анфиладу.
Лёгкий шлейф платья Артанис, идущей впереди, едва успевал ускользать из-под ног. Хисильмэ пристально следила за ним, лишь бы не поднимать глаз, лишь бы не увидеть… багрянец и пурпур.
— Подними голову, Хисильмэ. — шепнула Артанис. — Я чувствую себя пастушкой, ведущей овцу.
— Разве ты видишь мою опущенную голову?
— Я чувствую — процедила Артанис.
Хисильмэ вздохнула. Во внутреннем дворе народу собралось столько, что негде было упасть лепестку. За столами оставались не многие эльдар. Большинство предпочли общение в уединённых беседках, или проводили время в танцах. Более свободное пространство в центре делили музыканты и девы, в едином хороводе порхающие вольготными бабочками. Сквозь их меняющийся рисунок Хисильмэ разглядела центральный стол в тени навеса из лилово-голубых гроздей глициний. Там беседовали старшие представители трех домов нолдор.
Среди мелькающих рук, летящих драпировок и волос проглядывал… багрянец и пурпуру. Напрасно Хисильмэ надеялась, что сердце её остыло после их последнего свидания.
Красный росчерк на щеке Майтимо отразился болью на её собственной. Зачем? Кто так мелочно унизил принца, отдавшего первенство? Впрочем, отметина скорее добавляла интересный акцент, чем портила.
Хисильмэ впервые видела Майтимо облаченным в нарядную одежду. В отличие от Финдарато, он всегда одевался просто, сдержанно и немного небрежно. Новой гранью, невиданной ранее, проявилась его манера держаться: от осанки, до наклона шеи и движения пальцев, крутящих веточку глицинии, весь его вид выражал отчужденность. Он здесь и где-то. Где? О чем думает? Что прячет под полуопущенными ресницами, внимая речам Финдарато и вдумчиво и рассеянно. Майтимо всегда отличала, (и привлекла Хисильмэ), особая степенность, но только сейчас Хисильме заметила разницу в возрасте, разделявшую его с кузенами и братьями. В чём она выражалась? Хисильмэ не могла понять. Знала только, что отчасти этой загадке принадлежит власть над её сердцем.
Странная холодность, дышавшая в нём, сдерженнось, равнодушие к происходящему производили в Хисильмэ действие обратное, разжигая огонь там, где два дня назад все уже выгорело, казалось, до тла. «Нельзя. Не смотри, Хисильмэ». — уговаривала она себя. Чувства метались от сожаления — к страсти, от отчаяния — к жажде.
— Жестокая, не на того смотришь. — почти прошипела Артанис, вторая голосу рассудка Хисильмэ.
Рядом с Нолофинвэ, но особняком сидел Финдекано. В белом с серебром одеянии, безучастный к беседе, он отрешённо смотрел сквозь полный хрустальный бокал; принц выглядел, как праздник, застигнутый ненастьем.
«Почему они не рядом? — подумала Хисильмэ. Неужели поссорились из-за меня?» Захотелось утешить Финдекано; она чувствовала в нём ту же тоску, что и в ней самой и это казалось несправедливым.
— Хисильмэ, Хисильмэ идёт с Алатариель! — колокольчиком прозвенел чистый голосок малютки Идриль, сидящей на руках у Фаниель.
Лицо Финдекано мгновенно изменилось, не иначе он узнал о победе эльдар над врагом или о снятии проклятия Манвэ, или о том, что все убитые в Альквалондэ тэлери вернулись домой из чертогов Намо к своим семьям. Он поднял глаза и торопливо окинул взглядом веселящуюся толпу, быстро найдя Хисильмэ, поднялся из-за стола.
— Свет звёзд… — услышала она в осанвэ. — Ты принесла свет звёзд. Он прячется в твоих волосах, покуда Анар властвует на небе.
Приветствие Хисильмэ могла бы найти фривольными, будь оно сказано кем-то другим. Но смелость собственных слов, очевидно смущала принца Финдекано — заложника благородного воспитания. Его чувства и тщательно сдерживаемую пылкость Хисильмэ почитала достойными причинами, чтобы проявить снисхождение.
Он сиял, часто прятал глаза, говорящие слишком многое. Голоса, музыка стихали, взгляды обращались к принцу, точно слова его звучали вслух, а не в осанвэ Хисильмэ.
Нолофинвэ тоже поднялся, игриво улыбнулся, похлопав сына по плечу и поклонился им с Артанис. Финдарато погрозил Хисильмэ пальцем, украшенным огромным перстнем с хризолитом. Турукано и Майтимо поприветствовали их лёгким поклоном и вернулись к прерванному разговору. Краешком взгляда Хисильмэ заметила, что диалог нолдоранов потерял непринуждённость, Майтимо залпом опустошил кубок, дал знак юноше, сидящему рядом, наполнить вновь.
— Йендэ, я благодарю Илуватара за твоё выздоровление! Одни Святые духи ведают, как переживал я за тебя и моего старшего сына. — сказал Нолофинвэ, разводя руки в радушном жесте, желающем обнять их вместе с Артанис.
— Я сожалею, что заставила волноваться вас, лорд Нолофинвэ.
— Ваше величество, Нолофинвэ. — поправила её Артанис.
Хисильмэ заметила на челе отца Финдекано невиданный раньше венец. Тяжёлый золотой венец отбрасывал блики на гладкие вороново — чёрные волосы, он выглядел под стать величавой красе Нолофинвэ, впрочем, не хуже смотрелся бы и на Майтимо.
— Простите мою непочтительность, ваше величество, Нолофинвэ. — сказала она, поклонившись.
— Ты должна присягнуть на верность новому верховному королю. — не унималась Артанис.
Беспомощность сковала Хисильмэ. Что требуется сделать? Она никогда никому не присягала, и боялась представить, что в это вкладывают нолдор. Встать на колени и поцеловать руку? Что-то пообещать? Кровью скреплять, кажется не требовалось, в этом она была полностью уверенна, поскольку вспомнила руки Артанис без порезов. Хисильмэ смотрела на родственницу в ожидании хотя бы намёка на подсказку.
Нолофинвэ рассмеялся, блистая улыбкой, оставляя в тени своего великолепия и подданных, и сыновей, и племянников. Только один из всех, даже в скромном медном венце, казался во всем равным, если не большим. «Погибель моя», — думала Хисильмэ, стыдя себя. Он влёк её взгляд. В багрянце и пурпуре тонула неловкость, вместе с королëм, Артанис и их присягой. Майтимо, после плена, несомненно потеряв не только руку, приобрёл, кроме новых кошмаров и шрамов, пленительное обаяние и силу. Может сам он того и не ведал.
— Артанис, это лишнее. Зови меня просто отцом, йендэ. — обратился король к Хисильмэ.
Она поклонилась снова.
— Ваша доброта согревает моё сердце, Ваше величество. — сказала Хисильмэ слова случайные, но вполне подходящие. Радушие короля мало трогало её. Майтимо ни разу не взглянул, всë его внимание, казалось, принадлежит светло-голубому соцветию глицинии; при каждом движении его пальцев акварельные лепестки осыпались.
Идриль проворно вылезла из-под стола, с интересом разглядывая коробку.
— А что это такое красивое у тебя? — спросила она своим тоненьким голоском, протягивая ручки и вытаскивая Хисильмэ из рыжего морока.
Хисильмэ погладила малышку по золотым, по-детски мягким волосам.
— Подарок для Финдекано.
— Финьо, ты отдашь мне эту хорошенькую коробочку? — спросила она, подбежав к принцу, выходящему из-за стола.
— Идриль, так не красиво — строжила её Фаниель.
Финдекано взял на руки весёлый солнечный лучик, поцеловал в лоб.
— Договоримся. — шепнул он ей, заговорщицки, озираясь на сестру отца.
— Этот лишь скромный знак дружбы, он мало достоин доблестного Финдекано, чей подвиг, я уверена долго ещё будет звучать в песнях и поэзии. — сказала Хисильмэ.
Взгляды нолдор, жгли её спину.
Финдекано поставил девочку на землю. Хисильмэ протянула ему подарочную коробку, украшенную лентой и белой лилией.
Финдекано принял дар и торжественно поклонился.
— Благодарю, благородная Хисильмэ. Меня переполняют восторг и любопытство. Нас с Идриль, — уточнил он, посмотрев в низ на малышку, улыбнулся ей. — Но, я не хотел бы открывать твой подарок здесь. Ты не обидишься, если я сделаю это позже?
— Он твой, т.е. ваш, и вы можете, когда пожелаете… — говорила Хисильмэ запинаясь, теряясь, как теперь обращаться к сыну короля.
— О нет! Зови меня, как прежде. За эти два дня, я мало изменился, пусть я и пребывал вечность в месте, недоступному ни свету, ни теплу, ни дуновению свежего воздуха.
Хисильмэ смотрела прямо в синие глаза; послышалась знакомая мелодия арфы и песня на её мотив.
— Ты… был там? — спросила она тихо.
Он слабо кивнул.
— Прости, что я… без разрешения…
— Не извиняйся! — перебила она. — Я благодарна тебе.
— Идриль, иди ко мне, не хорошо взрослых подслушивать. — сказала Иримэ. — та держалась одной рукой за подол туники Финдекано, а второй — за подол платья Хисильмэ.
— Дети, что же вы так и будете стоять? — молвил Нолофинвэ.
— Можно я отнесу твой подарок в твои покои? — спросила Идриль, сверкая снизу любопытными большими глазками.
— Можно. Если обещаешь не смотреть, что внутри.
— Не буду смотреть. — кивнула она, схватила коробку и побежала, ныряя между танцующими.
— Прошу, садись рядом со мной. — сказал Финдекано, ведя Хисильмэ к столу.
— Здесь кто-то уже сидит. — Хисильмэ заметила недопитый бокал.
— Не беспокойся. Арэльдэ ушла к своим друзьям. Если вернётся, мы потеснимся, места хватит.
Хисильме пригубила напиток, заботливо поданный Финдекано.
— Салат с жимолостью, чудо как хорош. Позволь я положу его тебе? — спросил Финдекано
Хисильмэ молча кивнула.
— Тебе нужно хорошенько поесть. И ещё строганинку. И жаркое. — Ириссэ и Тьелкормо поймали целое стадо… то есть, стайку кроликов.
Хисильмэ внутренне содрогнулась, представив хорошеньких пушистых кроликов, пронзëнных стрелами.
В тарелке образовался недельный запас еды. Есть совсем не хотелось, но она положила в рот хрустящий листик, а следом кусочек мяса.
— Вкусно. — сказала она. И сказала это даже если бы ей пришлось есть болотную жижу, такой радостью отразилась её похвала на лице Финдекано.
— Только теперь для меня начался великий праздник. — Финдекано говорил, опустив ресницы, глядя в пустую тарелку перед ним. — Я не смею торопить мгновение. Пусть оно длится так долго, как эти два нескончаемых дня.
— И тебе не надоест? — спросила Хисильмэ в шутку, чтобы хоть немного добавить лёгкости, но кажется, сделала хуже.
Видно было, он подбирал слова, смущался, а когда поднял глаза и собирался что-то сказать…
— Позволь мне помочь сыну. — наклонился Нолофинвэ. — Ему не надоест, я уверен.
— Отец… — скромно возмутился Финдекано. — Ты прав — добавил он, порозовев и, наливая мирувор, едва не опрокинул Кубок короля.
Хисильмэ этот интимный домашний разговор смутил, не менее, чем Финдекано.
Идриль успела очень кстати прибежать обратно. Смотреть на неё было естественно и приятно. Малышка забиралась на руки к Артанис, вступившей в общую беседу. А неподалёку сидел Майтимо.
Он говорил меньше всех, расположившись один на торце стола. Глаза Хисильмэ застили волны багряных локонов, золотые звёзды на пурпурном кафтане.
— Не хорошо себя чувствуешь? — спросил Финдекано.
Из многоцветия танцующих нолдор выскользнула Финтуима. Она подпорхнула к Майтимо и села, ютясь к нему, наверное, считая себя раза в три шире, чем есть, от чего места на скамье ей бы не хватило. Она тихо сказала что-то возле лица Майтимо, взяла из его руки бокал и допила красное вино, красиво запрокидывая голову. Майтимо слабо улыбнулся. «Поешь наконец и сам», — сказал он юноше, и подал руку Финтуиме. Они направились в сторону озера. Молодой нолдо, немного робея, с аппетитом принялся за ножку цесарки.
Не видела раньше этого мальчика. В лагере первого дома я бы заметила его, светловолосого.
— Милое дитя. Он из третьего дома. — сказал Финдекано.
Разве я произнесла это вслух? удивилась про себя Хисильмэ.
— Его родители погибли в Хелкараксе. Мать из ваниар, а отец — родич Финдарато. Арталато вызвался служить Майтимо и присягнул ему на верность.
Ты бледна. Хочешь погулять… возле озера?
Хисильмэ не успела ответить — перед ними возникли Амбаруссат.
— Мои лисята! — оживилась Хисильмэ. Питьо и Тэльо одним свои видом будили радость, забившуюся где-то глубоко.
— Простите. Мы отчаялись ждать — сказал Амбарусса.
— Пожалуйста, идём с нами, Хисильмэ — проговорил Амбарато, в своей детской манере делая глаза большими.
— Я должна пойти. — сказала Хисильмэ Финдекано.
— Что ж, в наших чертогах ты вольна следовать велению своего сердца. — О, айнур, обида пряталась в его голосе и словах или ей показалось? — Только, — глаза его смотрели умоляюще и сильнее блестели. Ещё одно дитя, подумала Хисильмэ. Финдекано, опустил ресницы. — Нет, прости. Кто я, чтобы просить тебя?
Могучие нери легко превращаются в несчастных зайчат, когда хотят получить больше внимания. Хисильмэ знала свою слабость и подозревала, что некоторые тоже её знают, но ничего не могла с ней поделать. Кроме того, она питала к Финдекано благодарность и нежность. Связь между ними ощущалась так же, как и во сне. Хисильмэ взяла его за руку.
— Я скоро приду.
Финдекано, кажется, её обещание удовлетворило, во всяком случае, он выпустил Хисильмэ.
Объятия пересыпались нежными словами и поцелуями. Обнимаясь с каждым по очереди, не менее пяти раз, Хисильмэ замечала лицо Финдекано, выражающее крайнее страдание и сожалела о нём.
Расположились они подальше, в освободившейся беседке, увитой плющом, хмелем и цветущей, уже, голубой мирабилией.
Братья сидели по сторонам от Хисильмэ, поглаживая её руки, расправляя на её платье несуществующие складки.
— Если бы только позволяли приличия, я бы обнял тебя и никогда не отпускал. Можно ещё разок?
Хисильмэ сама обняла Амбарато, вдыхая аромат календулы и ромашки, успевший стать родным, с тех пор, как судьба свела их друзьями; осознавая, как соскучилась.
— Теперь ведь ты всегда будешь с нами, да? — спросил Амбарусса, поцеловав пальцы.
— Не спрашивайте меня. Лучше расскажите, как вы жили — говорила Хисильмэ, понимая, что не убежать от неприятной темы. Брови Питьо нахмурились, в лице появились жёсткие черты.
— Ты с нами? — переспросил он.
— К сожалению, это невозможно.
Хисильмэ поправила рыжую прядь у его лица, более светлую и оранжевую, чем у старшего брата. Питьо отстранился.
Братья одновременно подскочили со скамьи. Амбарусса, более пылкий, принялся мерить шагами беседку. Амбарато опустился на колени, смотря прямо в глаза. Тяжело было выдержать этот взгляд. Надежда, обида, нежность, мольба осаждали сердце Хисильмэ
— Вы с Майтимо поссорились? — спросил он, тут же добавляя — Это пройдёт. Наши родители тоже ссорились.
— Нет, Питьо, мы не ссорились. Мы расстались.
— Что значит — расстались?
— А то и значит! — сказал Амбарусса, сердито и звучно. — Расстались! Как наши родители.
— Тише. — попросила Хисильмэ, оглядываясь по сторонам.
— Я знаю, это — он. — сказал Амбарато, отвернувшись от Хисильмэ и сев на траве, рядом со скамьёй, так же как любит делать Майтимо. — Почему Нельо такой? Почему они все такие?!
Хисильмэ не знала, что ответить, как утешить юношей из чужого, даже враждебного народа, полюбившихся ей не меньше братьев. Она поерошила волосы Амбарато, наклонилась и стала покрывать его голову и лоб поцелуями. Он не отстранился, принимая ласку, несмотря на обиду, отирая глаза. Амбарусса, недолго стоявший, замкнувшись в себе, сел рядом с братом, обнял его. Хисильмэ должна была признать, что бессильна перед ними, что вынуждена оставить этих великовозрастных эльфийских детей, чьё детство слишком затянулось из-за недостатка родительской любви; что едва ли кому-то удастся восполнить её.
***
Финдекано злился. Злился настолько, что не мог этого скрывать и не желал успокоиться. Близнецы так беззастенчиво льнули к Хисильмэ, словно она им родная мать. «Я даже Арэльдэ так не трогаю! А как Хисильмэ ожила, стоило им появиться!»
— Если честно, не знаю, — сказал Амбарато, склонив голову к Хисильмэ на колени, шмыгая носом, — Кого больше я рад видеть, тебя или Руссо.
— Ты говоришь так от обиды. — сказала Хисильмэ перебирая медные пряди.
— Да обоих одинаково рады видеть. Только вот не суждено сбыться нашим надеждам, а мы мечтали, Хисильмэ… Мы, ты, Нельо.
— Не велика беда. — вмешался Финдекано.
— Вы уже взрослые, переживёте. Хисильмэ вам — не мать. А Нерданэль вы по своему разумению оставили.
— Зачем ты так, Финдекано? — вступилась Хисильмэ.
Братья встали.
— Слова, хоть и резкие, но верные — сказал Амбарусса, понурившись. Он поклонился Финдекано и вышел. За ним, не поднимая глаз, медленно последовал его брат. Питьо остановился перед Финдекано и обернулся к Хисильмэ.
— Ты теперь с ним, да? Я понимаю, — сказал он, повернувшись и взглянул в глаза Финдекано. Этот взгляд стыдил, в нём была любовь, достойная уважения. Но Финдекано не мог допустить, чтобы кто-то соревновался с ним в силе любви к Хисильмэ. Её отдали ему, ему одному.
Питьяфинвэ ушёл.
Хисильмэ, казалось, хотела убежать.
— Зря ты обидел их. Амбарусса и Амбарато — мои добрые друзья, утешители и защитники в трудные времена. И они — несчастные дети. — сказала она, отвернувшись.
— Они — не дети, Хисильмэ, а полные силы, самостоятельные нэри. — говорил Финдекано, поражаясь собственной небывалой глупости. Он стоял столбом, не решаясь подойти ближе. — И я подозреваю, что они пользуются твоим мнением о них, как о детях. Но на уме у них не то, что бывает у детей.
— Поведай же, мой принц, что? — спросила она.
В лицо бросился жар.
Да что я творю? Я ведь другое хотел сказать.
Хисильмэ выглядела разочарованной, она сникла и опустилась на скамью.
— Я не ожидала услышать подобное от тебя, мой принц.
«Мой принц». Как дурно, теперь «мой принц» навсегда будет связан с его глупой ревностью к детям, и с самодурством.
Финдекано подошёл и опустился на колени перед ней.
— Прости. Ревность сделала меня отвратительным даже самому себе. Кажется, ничего бестолковее я не говорил за всю мою жизнь. Не знаю, что со мной. Прости.
Финдекано понимал, что не может ждать сочувствующий или хоть сколько-нибудь обнадёживающий взгляд от Хисильмэ. Она сидела неподвижно, опустив глаза, теребя жемчужинку в волосах. Если бы Финдекано мог врезать самому себе, он бы это сделал.
— Я извинюсь пред Амбаруссат. Сейчас же.
***
Лучше бы ему воплотить своё намерение. Не хочется разочароваться в нём.
И всё же, поведение принца разворошило тлеющее пепелище. Обида крови всколыхнулась в Хисильмэ. Он — нолдо, и доказал, что даже самому благородному и разумному из них не чуждо собственничество и желание командовать всеми! Он и есть Кано! Все они Финвэ и все Кано!
— А для меня найдётся у тебя немного ласки?
Святые айну! Только тебя не хватало! — чуть не взвыла Хисильмэ в голос.
— Мы давно не виделись, и ты даже не поприветствуешь меня? Взглядом не осчастливишь?
— Свет звёзд померк в час нашей встречи. Вот моё приветствие, а теперь уходи. — сказала Хисильмэ встав со скамьи и отвернувшись, чтобы не видеть насмешку на смазливой мине.
Наглец подошёл к ней так близко и неожиданно, что обернувшись она едва не врезалась в него.
— Придётся мне позвать на помощь.
— Не стоит. В таких делах помощь не нужна. — ерничал Тьелкормо.
И что толку от тренировок?! Где мой клинок?!
— Может ты хотела обидеть меня, но в твоём экспромте я нашёл потаённые чувства и комплимент себе. Это я затмил для тебя звёзды, поскольку превосхожу их красотой и яркостью.
— И зачем я только спасла тебя тогда? — вздохнула Хисильмэ.
— В самом деле? Зачем? С того случая, Хисильмэ, я потерял покой. Нет, я никогда не был спокоен, конечно… Жил быстро, безоглядно, хватая на лету, все, что пожелаю; узнавая, то, что хочу узнать, переча ветру, меряясь ловкостью со свитой Оромэ…
Зачем ты спасла меня? Ты творила со мной такое! А потом просто продолжила миловаться с Нельо, выпуская в меня стрелу за стрелой, жестоко отнимая силы, истощая!
— Удивительно! Ты обвиняешь меня в насилии над тобой?! — возмутилась Хистльмэ, чувствуя, что её феа закипает.
— Можно и так назвать! Я не просил тебя выкачивать воду их моих лёгких, не просил сидеть на мне сверху, как будто я жеребец; прикасаться своими чудесным губами и вдыхать в меня свой воздух. Ты сама сделала меня своим, приручила меня, как маленького зверька, а потом бросила!
Хисильмэ выдохнула, стараясь успокоиться. На лице Тьелко, ни тени насмешки или издёвки, нет — он был серьёзен.
— Зверька? — на память пришли кролики, пронзëнные стрелами — … Я просто… Думала, важно спасти жизнь… Я не хотела… Приучать. Прости… Но как же Арэльдэ? Она тоже тебя приручила? Я видела, вы хорошо проводите время вместе.
— Ты наблюдала за мной? — в его непривычно искренней улыбке мелькнула надежда. В глазах не было ни дерзости ни колкости. Хисильмэ совсем растерялась.
— Как же так, получается, мы обе тебя приручили?
Кажется этот вопрос вызвал затруднения у Тьелкормо.
— Наша с Арэльдэ дружба — исконная. Это другое. Арэльдэ это Арэльдэ. С ней хорошо. А с тобой?.. Мне больно, когда ты рядом, и когда ты далеко, тоже больно. Это как бежать без конца за серебряной антилопой, бежать и бежать, потому что она никогда не остановится. Ты знаешь, что никогда её не поймаешь, не подстрелив, не лишив её жизни, и будешь бежать до конца времён, потому что никакая другая охота не трогает больше твоего сердца! Другие звери сами идут к тебе в руки, но они не нужны!
— Тьелкормо! — тон голоса Финдарато редко имел грозный оттенок, как сейчас. — Ты ошибся беседкой. Рядом с Хисильмэ тебе нет места. Ступай вон, побыстрее.
Тьелкормо молча, не скрывая досады удалился, напоследок взглянув на Хисильмэ.
— Всё в порядке? — спросил Финдарато.
Хисильмэ села на лавку и вздохнула. Этот день успел утомить.
— Теперь, лучше. Ты спас меня.
Он сел рядом, расправляя шуршащую парчовую мантию, взял Хисильмэ за руку. Как всегда, его руки были теплы и приятны. А сегодня ещё и украшены дивными перстнями и браслетами.
— Хисильмэ? Хотела бы ты пожить у моря?
— Конечно. — оживилась Хисильмэ. — Ничего я не желаю более, как дышать солёными туманами, слушать песни моря и играть с ласковыми сильными волнами!
— Вот лучше лекарство для тебя. — сказал Инголдо, улыбаясь. — Здесь, в Эндорэ, дальше на юго-западе, на тёплом побережье живут наши родичи. В великом походе, достигнув берегов они посчитали, что большего им и не надо и остались. Ты можешь жить у них сколько пожелаешь. Фалатрим очень расположены к нам, Кирдан — их владыка внушает мне доверие и симпатию.
— Инголдо! Я хочу туда поскорее! Когда я смогу отправиться в путь?!
— Айканаро и Ангарато готовы сопроводить тебя, заодно и местность посмотреть. Я бы и сам хотел, но не могу на долго отлучаться из лагеря.
— Понимаю.
— Правильное я выбрал лекарство. Об одном упоминании о море ты ожила и похорошела.
***
Более Хисильмэ не сердилась на Финдекано. Мысли о предстоящей встрече с морем, о том, что она будет жить среди народа, любящего стихию Оссэ и Уинен, смывали и грусть, и досаду и обиду.
Продолжал корить себя сам принц, Хисильмэ читала это во всём его понуром виде, в глазах, избегающих смотреть прямо и открыто.
Он очень удивился, когда Хисильмэ пригласила его танцевать.
Неожиданно грациозно двигался Финдекано, и Хисильмэ не могла не признать, что ей приятно его общество, его прикосновения, манера заботится о ней, и этот старательно сдерживаемый трепет в глубине светлых васильковых глаз. Он помогал Хисильмэ не думать о Майтимо, не замечать багрянец и пурпур.
— Не помню, когда танцевал последний раз. Ты подарила мне редкое блаженство. — сказал он, немного повеселев.
— Тоже и я хотела сказать тебе. — ответила Хисильмэ, подарив ему нежную улыбку, наблюдая как она расцветила его прекрасное лицо.
Давно стемнело. Фонари щедро разливали весёлый золотистый свет, выхватывая из сумерек цветочные арки и беседки. Народ разбрёлся по Митриму, наполняя округу приятным гулом эльфийских голосов, звуками струн и флейт и множеством огоней. Лёгкий ветерок разбавлял густой ночной аромат.
— Ты обладаешь удивительным терпением.
Финдекано вопросительно посмотрел на Хисильмэ.
— Или тебе совсем не интересен мой подарок. Ничего особенного в нём нет, как я уже говорила. Но…
— Ещё как, интересно! — запротестовал Финдекано. — Сейчас, кстати, самое время.
Ты пойдёшь со мной?
— Идём.
Светильники золотили простое убранство покоев принца. Среди девственного порядка, привлёк внимание стол с разложенными на нём рисунками. Одни, те, что побольше, походили на карты. На листах поменьше красовались эскизы изящных фонтанов, архитектурных фрагментов, скульптур, цветов.
Финдекано сдвинул бумаги, поставил коробку на стол и сделав торжественно-важный и одновременно игривый вид, открыл крышку.
— Неужели это то, что я думаю? — спросил он.
— Я не знаю, что ты думаешь, но, если достанешь, станет яснее.
Финдекано бережно развернул накидку и, подняв её перед глазами, замер на некоторое время. Хисильмэ успела рассмотреть его густые смоляные ресницы, казавшиеся бархатными при таком освещении на фоне светлой гладкой кожи; заметила одну расплетённую ленту.
— Не нравится? — забеспокоилась Хисильмэ.
— Я…я просто не знаю, что казать. Даже мечтать не мог о таком. — сказал он, улыбаясь глазами.
— Эта похвала чрезмерна, я видела во что принцев Тириона одевали в лучшие времена.
— Лучшие времена… Хисильмэ. Это время, прямо сейчас, оно для меня самое лучшее. — проговорил он, протягивая ей накидку.
Хисильмэ растерялась.
— Пожалуйста, надень её на меня сама.
Хорошо, что остальное не успела сшить, думала она, заводя руки за плечи Финдекано, и скрепляя застёжку на груди. Лица их сблизились и Хисильмэ не только видела, чувствовала его ласкающий взгляд
— Наверное, ты в зеркало хочешь посмотреть. К этому наряду не очень подходит. — говорила Хисильмэ, не зная куда деться от блеска васильковых глаз.
— Я редко ношу белое. С цветом ты угадала. Вышивка чудесная. — добавил он, наконец-то опустив глаза, чтобы рассмотреть подарок. — Хисильмэ, идём к столу. Я хочу показать отцу.
***
— Что это? — спросил Тьелкормо Ириссэ, наливающую в бокал с мирувором ярко-пламенную жидкость из маленького золотого сосуда, украшенного рубинами.
— Это моё угощение для Хисильмэ.
Тьелко удивлённо вскинул брови.
— С чего бы? Ты её ведь не жалуешь.
— Моё к ней отношения Финдекано никак не касается. Она — его возлюбленная.
— Серьёзно? Твой брат… ? И помолвка была?!
— Ты удивляешься, как будто Финьё ослицу полюбил. Она –нис, он — нэр. Что невероятного ты нашёл, не пойму. Помолвки не было, но это не за морем, я думою.
Жидкость расползлась в бокале рваными языками.
— Пару дней назад они резвились в Митриме — продолжила Ириссэ, — С тех пор брат ходит понурый и мрачный. Спрашивала, что так, говорит — Хисильмэ захворала от холодной воды. Так вот я и хочу её согреть немного. Не могу позволить, чтобы из-за какой-то телеринки мой Астальдо не спал и не ел.
— Вот от чего у него такая кислая мина всё время была. Кхм, прости.
— А ты думал из-за тебя? — усмехнулась Арэльдэ.
— Но они танцевали, когда мы с тобой вернулись. Может необходимости в твоём снадобье уже нет?
— Лучше, чтобы наверняка. — сказала она поводя бокалом, лукаво улыбаясь. Языки вспыхнули и исчезли, оставив мирувор прозрачно-золотым.
— И в чём действие этого зелья?
Улыбка Арэльдэ сделала её лицо зловещим и страшно прекрасным.
— Тихоню такая страсть распечёт, такое вожделение ею овладеет, что она станет податливее кошки в брачную охоту.
Тьелкормо завороженно приблизился к ней.
— Ириссэ, — произнёс он в её шёлковые волосы, пахнущие терпким хмелем. — Ты, случаем, меня не поила ли этим зельем?
Ириссэ громко рассмеялась.
— Тьелко, тебе уж точно не нужно. И без того у тебя одно на уме — сказала она, пробирая его до самого нутра властным взглядом свинцово-серых горящих глаз Финвэ.
Тьелко сглотнул, вперившись в её туфельки.
Нежные пальцы взяли его за подбородок, поднимая лицо.
— Ириссэ. — прошептал он прерывисто — Кто-нибудь увидит.
— Пусть. У меня есть право делать с тобой всё, что захочу, никто меня не осудит. Думаю, из моего народа многие хотели бы получить от первого дома сатисфакцию, кроме короны, всего имущества, прихваченного вами, и той жалкой скромной пощёчинки, больше похожей на ласку, что отмерил мой отец твоему старшему брату.
Впрочем — она облизнула алые губы и улыбнулась, сверкнув белыми клычками, — Ещё всё возможно. И правом первой обладает дочь короля. Так как же мне распорядиться таким испорченным, таким… похотливым красавчиком?
Держа руку на подбородке, она провела по губам Тьелкормо большим пальцем, заставляя нутро сжаться от возбуждения и лëгкого волнующего страха неизвестности: что в этот раз придëт в голову Арэльдэ.
