Альквалондис.

       Аромат левкоя, ночной фиалки и мирабели, наполнял грудь густым хмелем. В сумерках листья зеленели подозрительно ярко; соцветия глициний, только что казавшиеся акварельным облаком, налились ядовитыми чернилами, грозя разбрызгать их.       Когда появился Майтимо? Он шёл прямо к ней. И казалось все цвета созданы лишь для того, чтобы стать холстом багрянцу и пурпуру. Его волосы, струясь по плечам и груди мягкими волнами, в свете фонарей пылали и переливались оттенками меди, вина, вишни, заката, рассвета, золота… и крови.       Сквозь оцепенение тревожно билось осознание, что она до сих пор сидит рядом с Арталато, на его месте. Хисильмэ поднялась, едва удержала равновесие, наступив на подол. Кто-то подал ей руку. Бежать, бежать скорее от этого пожара! Но роа не слушалось, движения давались тяжело, как будто она пытается бежать сквозь густой сироп. Взгляд цеплялся за любимые черты, Хисильмэ вязла в сетях драгоценных волос. Воспоминания последнего свидания накинулись на неё роем жалящих пчёл.       Опомнилась она в тени опустевших шатров, обессилив, прильнув к прохладному столбу.        Что со мной? Неужели у меня совсем нет гордости? От чего взбунтовалось ты, роа, требуя ласки? Забудь, тебя приручили напрасно. Глухое вожделение приливало волнами, сбивая дыхание.       Хисильмэ ахнула, услышав шелест. Обернулась. — Прости… Ты убежала так стремительно. Кто-то обидел тебя? Или моя сестра сказала, что неласковое? — Вовсе нет. — серебро в одежде Финдекано мерцало росой, давая отдохновение глазам, обожжённым Майтимо. — Напротив, Арэльдэ оказала мне любезность и дала испить из своего кубка.       Принц блеснул в темноте белой улыбкой. — О, как жаль, что я не застал этого отрадного события… Ты дрожишь… Холодно? — принц снял накидку, подаренную ею, накинул Хисильмэ на плечи. Она закрыла глаза, стыдясь громыхания сердца, того, как оно отдаëтся в средоточии лона. — Финдекано задержался на мгновение и отступил обратно, восстановив почтительное расстояние. — Хисильмэ, я ведь хотел поговорить с тобой.       Опущенный взгляд давал надежду, что Финдекано, находясь во власти своих дум, не заметил признаки еë постыдной страсти. — Завтра…они уезжают. — Принц облизнул губы. Красивые. Пухлее, чем у Майтимо. Интересно, на вкус они…сладкие, как мирувор или солëные, как море, или терпкие, как вино? — Один вопрос не даёт мне покоя — продолжил Финдекано, подняв глаза, и стыд огрел Хисильмэ по щекам.        И у меня есть такой вопрос. Что со мной? … Что же?! Ведь я только что желала Майтимо — Ты останешься? — Обещание я давала не ради красивого слова — сказала она тихо. — Но то было во сне… — звезды и луна обласкали Финдекано белым сиянием, как будто нарочно стараясь показать все достоинства нолдорской красоты. — Я не хочу неволить тебя. — сказал он с грустью в голосе.       Ночь скрывала синеву в глазах принца, делая их похожими на звëзды, как это бывает у всех эльдар. Так отчего же сейчас Хисильмэ не могла наглядеться именно на эти звёзды? Финдекано влëк, всë в нём: и нарядно заплетённые безупречно-чёрные косы, и голос, колеблющий в роа струны удовольствия; даже застёжка на тунике, и серебристый пояс, вокруг гибкой талии. — Пленом неправильно называть чертоги милого друга. — молвила Хисильмэ и приблизилась к его лицу, удивляясь себе. Почему раньше я не замечала, как прекрасно сочетание этих волевых прямых бровей и по-девичьи пухлого рта?        Хисильмэ поцеловала, начавший распускаться, бутон пиона, так ей показалось. Желание горячо лизнуло низ живота.       В лице Финдекано можно было одинаково угадать и досаду, и удивление, и восторг.        Должно быть, для него это первый поцелуй, а я украла его. Что я творю?! Она бросила «прости» и хотела бежать. — О, будь милостива! — взмолился он, поймав её за руку. — Не оставляй меня. Сними эти чары, иначе, стоять мне здесь до конца времён!       Он привлёк Хисильмэ и прильнул, касаясь губ робко, неумело, трепетом крыльев бабочки. Хисильмэ пила его нежность и питала жажду. Руки его, даря через ткань блаженную прохладу разгорячённой коже, не брали, они молили, испрашивали разрешения.        Финдекано быстро учился, проявляя новый талант. Задумывая сына Нолофинвэ, Илуватар неспроста наделил его такими губами. Бежать, — думала Хисильмэ, всё теснее прижимаясь к лучшему другу своего возлюбленного — Я не должна. Я не могу. Дальше нельзя! — Мой принц, — отдав право едва живой воле, она отпрянула от сладкого рта. — Позволь мне уйти. Я…утомлена.       Финдекано отступил на расстояние ладони, не отпуская Хисильмэ взглядом. — Хотя твоя просьба стоит мне великого труда, я отпущу тебя, но прежде поведай мне. Это… что сейчас между нами случилось, это значит, ты согласна соединиться со мной, на вечность?       Вопрос пригасил вожделение, подобно кудрявому облаку, смягчающему зной Анара. — Раньше ответа, я должна предупредить, ибо желаю тебе только блага… Я сомневаюсь, что в моих силах подарить тебе счастье.       Финдекано, улыбаясь, покачал головой, коснулся её волос. — Твоя забота обо мне благородна, но напрасна. Знай, Хисильмэ, ни одна дева никогда не трогала моего сердца, и я уверен, не тронет и впредь. И если ты не примешь от моего отца брачный дар, он останется сокрытым до конца времён, а этот поцелуй — единственной бабочкой на полотне моей жизни.       Я понимаю, сердце твоё пострадало и ему теперь не до великой страсти, но я готов лелеять его и ждать, пока оно отдохнёт и пробудится. — Может никогда того не случится. — О, лукавая дева! Не случилось ли это уже теперь?! — Пусть. Мы не знаем всего наперёд. Но для меня видеть тебя, слышать твой голос — это даже не счастье… это мой воздух, моя вода, мои звёзды, мои Древа света. Лиши меня всего этого, и не найдёшь в Арде существа достойного большей жалости. Согласись, лучше неполная чаша счастья, чем жестокое страдание?       Дивилась Хисильмэ силе чувств, которые Финдекано вкладывал в слова, и ещё больше, что Сын Финвэ, вопреки обычаю своего народа, готов довольствоваться полумерой. — Ты мне приятен, Финдекано Астэль. Я много повидала нолдор, и среди них, ты — один из… лучших; отраден мне твой добрый нрав, соединённый со всеми талантами премудрого народа. Но я страшусь взять чужое. Многие нолдиэр готовы отдать тебе сердце…девственное, не разбитое, достойное. К тому же, теперь, отец твой — король, а ты его старший принц. Я же — из тэлери. Не думаю, что твоим подданным придётся по сердцу видеть своей принцессой меня. — Если кому не по нраву мой выбор — что мне до них? Разве моë сердце в долгу перед кем-то? Из всех же родов важен только род фэар. Многих из дев, о которых ты говоришь, я знаю с малолетства, но сердце выбрало, стоило мне увидеть, тебя, в свете долгожданных звёзд. Никогда не забыть мне их благословенное явление в тот миг. Но что за самоуничижение, Хисильмэ, я слышу от тебя?! Ты —дева, дитя Илуватара, не вещь, какая может прийти в негодность! — Друг мой, я не зря говорю. Как бы нам не пожалеть потом. Ты не знаешь всего. «И стыд не позволит мне рассказать.»       Некоторое время он молчал, перебирая жемчужины в волосах Хисильмэ. Потом взял её ладонь и приложил к губам. — Прости… Я знаю… Всё, что вы испытали с Майтимо, он рассказал мне. — Вот как! — Хисильмэ отдёрнула руку, отступая назад; скинула с плеч накидку, отвернулась, душа слёзы. Даже докучливая похоть скрутилась где-то внизу живота, затаившись.       Финдекано обнял Хисильмэ и не дал вырваться. — Для меня его слова ничего не изменили. Если только… я большей нежностью проникся к твоей горькой судьбе — прошептал он. Но для меня изменили! — думала Хисильмэ. — Позволь мне объяснить. Майтимо не желал нанести тебе обиду, наоборот, он беспокоится о твоём благополучии. Как мой лучший друг, он заметил мои чувства к тебе и спросил, насколько они сильны и рассказал о вас, возможно, чтобы испытать меня, или чтобы не оставить в неведении, не совершив тем предательства по отношению ко мне. Майтимо… — Остановись, прошу тебя, мой принц! — прервала его Хисильмэ, повернувшись к нему. Черные его ресницы блестели влагой. — Если хочешь видеть меня рядом, обещай никогда не говорить со мной о Нэльяфинвэ Феанарионе. — Никогда. — сказал он, поцеловав Хисильмэ в лоб. — А ты… останешься со мной? — Да — Хисильмэ, обняла Финдекано в ответ и склонила голову на его плечë.       Как ты мог, Майтимо? В ту ночь, когда ты говорил мне о Финдекано, я не могла бы предположить и в мороке, что ты… предложил меня лучшему другу, как надоевшую кобылицу.       Финдекано гладил волосы Хисильмэ, бережно, словно оперение диковинной птицы, что, говорят, обитает в доме Манвэ и Варды и изредка прилетает в Тирион. В Альквалондэ Хисильмэ еë никогда не встречала. — Финдарато сказал, ты собираешься к морю, в Бэльфалас.       О да, поскорее бы! — подумала Хисильмэ, в ответ лишь молча кивнув. — Сердце моë радуется за тебя. Жить среди любимой стихии прекрасно; но… я зачахну от тоски по тебе, Хисильмэ.       Голос принца и его забота усмирили гнев…но не боль. Хисильмэ подняла накидку с земли. Финдекано, улыбнувшись, снова укутал её плечи. Холод она не испытывала, но приняла заботу. — Ты сам сказал, что не желаешь видеть меня пленницей и прозрел, что сердце моё угнетено страданиями. Это верно. Прими я сейчас твой дар, он навсегда останется знаменем боли. Разве этого он достоин? И я не думаю, что поспешность благоволит счастью, уготованному для вечности. Море исцелит моё сердце от тоски. Тогда я приду к тебе. — Я должен покорится твоей мудрости. Но поцелуй твой так жарок, что и сам Хелкараксэ не устоял бы, растаяв. Финдекано приблизился, робко глядя то в глаза Хисильмэ, то на губы, то на волосы. — Ты одолел Хелкараксэ, значит сильнее его и сможешь устоять; — устоять бы мне перед нежным пионом, — думала она, отводя взгляд, чтобы не давать пищу страсти — Иного выбора у меня и нет. Я, принц нолдор, старший в моём доме, но что могу предложить теперь моей возлюбленной. Много работы ждёт меня, и для неё потребно много же времени. Я должен благодарить проведение, что покуда задуманное мной осуществится, ты пребудешь в месте приятном. Я понимаю, что тебе милее морской туман нежели каменная пыль.       Слова принца тронули Хисильмэ, подслащая нежностью вкус тёмного вожделения…и горечь боли. — Отец пожелал утвердиться в Митриме, поскольку это стратегически удобное место для борьбы с врагом; я как старший сын, останусь с ним. У моря возведёт укрепление Турукано. — Но, когда ты вернёшься, Хисильмэ, — не узнаешь Митрим. Я задумал построить чертог, надёжно защищённый и прекрасный. И уже начал проектировать. В городе вырастут водные сады, с тенистыми гротами, чтобы ты могла прятаться от знойного Анара, фонтаны, чтобы веселить твой слух, галереи из камня, воды и растений, укромные беседки и тихие заводи, где, я уверен, ты найдёшь отраду своему сердцу. А зимой вода украсит город сверкающей глазурью льда.       Хисильмэ вспомнила рисунки и чертежи в покоях Финдекано; воображение пустилось воплощать услышанное и увиденное. В воспоминании комнаты её привлекла кровать и воображение, подчиняясь настойчивой похоти, избрало иную цель, принявшись рисовать сплетение тел, и волос, светлых и тёмных.       Финдекано сник, опустив ресницы. — Так долго без тебя. Выдержу ли я это испытание?       Хисильмэ не выдержала. Впилась в нежные губы, отпустила руки блуждать, трогать и ласкать. Вскоре она ощутила плоть, стальной твёрдости, оглавием упирающуюся ей в живот. — Прости. Мне правда нужно идти… — сказала она, задыхаясь, и, не дожидаясь, когда к Финдекано вернётся способность говорить и действовать, вырвалась из объятий.