Альквалондис.

       Финдарато проводил друга, вымылся, уложил волосы и надел свежую одежду. Рассвет скупо рассинил небо на западе, когда он вышел из своих покоев, заглянул к Хисильмэ, и довольный её тихим сном, направился к Финдекано.       Покои под голубым стягом с серебряными звёздами никогда не берегли часовые, даже сейчас, когда Финдекано стал наследным принцем.        Я должен выслушать его. От чего я так предвзят к Финдекано? Не может быть, чтобы Астальдо позволил себе подлость. А в Альквалонде? То было недоразумение, несчастный случай. Я же сам видел, как он убивался, как подтачивала тоска его силу, я ведь сам утешал его уязвлённую совесть. Финдекано походит на дитя, он всегда искренен и открыт; случалось ему быть и опрометчивым, и мудрым, и отважным, и застенчивым, только не подлым. Но вдруг искажение дало о себе знать? Может ли светлый нрав избежать его?       Финдарато вошёл в спальню, едва не наступив на рисунок, выполненный углём. Бумаги, как осенние листья, лежали там, где приютил их случай: и на полу, в вперемешку с одеждой, и на разворошенной постели. Возле ложа лук Финдекано удерживал под собой сразу две стопки рисунков: одну венчал лист, исписанный какими-то сложными уравнениями, вторую — с эскизом трудноопределимой архитектурной детали. — А я как раз думал идти к тебе, но боялся потревожить твой отдых — сказал Финдекано, отчего-то сидящий на столе. Нижняя сорочка на нём была расстёгнута до середины груди, неряшливо заправлена под пояс штанов; и изрядно испачкана, словно он всю ночь пробирался через угольную шахту. Подле стола валялись скомканные листы.       Он уронил голову на руки, потерев лоб, оставляя на нём тёмные разводы. — Зачем я тебе понадобился? — спросил Финдарато. — Финдэ, может у тебя найдётся какое-нибудь действенное успокаивающее снадобье? — спросил он, взяв рисовальный стержень и чистый лист.       Действенное успокаивающее? — протянул Финдарато про себя — выходит ты, мой друг, не безвинен.  — Может и сыщется. Но прежде, скажи мне кузен… Что ты сделал с Хисильмэ?       Кузен поднял лицо, глаза его болезненно блестели, словно он рисовал без сна тысячу ночей и от этого зависели судьбы всего мира. Но даже отягчённое бременем, лицо его оставалось поразительно юным, склоняя Финдарато к мысли, что он всё же торопится с обвинениями.  — Что-то случилось с Хисильмэ? — Это я и хочу знать. В последнее время, что ни вместе вы, то мне приходиться применять все возможности медицины, чтобы спасти её!       Финдекано бросил стержень и запачканный лист, соскочил со стола, приблизился к Финдарато. — Что с ней?       Финдарато увернулся, покосившись на чумазую руку Финдекано, безотчётно потянувшуюся ухватить его за предплечье; поправил свою золотую парчовую мантию, отступил назад. — Лихо позади, она отдыхает.       Кузен уловил его взгляд и посмотрел на свои руки. — В чëм ты меня обвиняешь? — В покоях Хисильмэ я нашёл твою накидку. Объясни, как она там оказалась. — Я сам отдал её, поскольку Хисильмэ… дрожала. — Пусть так. Но странно, почему она не вернула тебе подарок, который сама же и подарила?       Финдекано опустил глаза. — Это возможно в случае, если она убегала от тебя или не позволила проводить, что одинаково указывает на твоё недостойное поведение. Что ты сделал кузен, признайся?! Или, что хотел сделать?! — Что я сделал…– он поднял прояснившийся взгляд, в нём не было ни стыда, ни страха — Правильнее сказать, что мы сделали, Финдарато. Но, уж прости, сомнительно, чтобы это касалось кого-то, кроме её и меня!       Спокойно, сын Эарвэн, спокойно, у тебя ночь тоже была не из простых, вот и горячишься. Финдекано не отвёл глаз, и не шелохнулся, когда Финдарато откинул за спину его косы. — Хисильмэ тебе не жена и даже не невеста. Я несу за неё ответственность перед Создателем, ибо твоё войско отправило и её отца, и мать, и братьев в гости к Намо. Потому меня касается даже то, сколько волос упало с её головы, сколько слезинок, скатилось по её щекам, покуда она не вступила в брак. Так что вы делали?! — Мы говорили. — Так-так. Ещё.       Финдекано опустил голову, но потом прямо посмотрел в глаза. — Целовались. — его бледные щёки озарились румянцем и глаза засияли ярче. — Целовались, прекрасно. Может что-то ещё? — Нет! — воскликнул он.       Финдарато устроился в кресле, убрав с него бумаги, серебряный пояс и сапог. — Это было с её согласия? — Я бы не посмел…без согласия. Да и вообще не посмел бы… Если тебя успокоит… она поцеловала первая. Я говорю это не потому что желаю снять с себя ответственность… — Хорошо. — прервал его Финдарато. Так зачем тебе «действенное» успокаивающее? — Издеваешься! Ты же лекарь, и знаешь, что бывает с роа, когда… — он замялся, покраснев уже до кончиков ушей. — Должен тебя разочаровать. Обычно, то что ты смущаешься сказать в слух, происходит спокойнее.       Финдарато вспомнил их с Турьо ночь, такие же, как у Финдекано бархатные ресницы; обвёл взглядом покои, утопающие в набросках и чертежах. — Твой способ успокоиться не помог? — Злой ты сегодня. Лучше уходи — сказал Финдекано, отвернувшись. — Сам ссправлюсь — Подойди ко мне и лампу захвати. — Это ещё зачем? — удивился и как будто смутился Финдекано, но послушался.       Финдарато взял его запястье — пульс буйный; зрачки широкие, на яркий свет не реагируют. — Нет, мой друг, не справишься. А я не поверю в сказку об одном поцелуе. Хорошенько же надо было приложиться к её устам.       Тебе поможет лекарство, то же, что и Хисильмэ, только в меньшей концентрации.       Финдекано нахмурился. — Объясни, о чем ты толкуешь? Мы оба схватили какую-то хворь? Разве это возможно? — Вчера кто-то опоил Хисильмэ лошадиной дозой Красной звезды. Через поцелуй и тебя зацепило. — Погоди, погоди, хочешь сказать, её ласковость вчера — не движение её сердца и духа? И то, что она целовала так жарко — лишь действие яда?       Большее разочарование Финдарато видел на лицах эльдар лишь, когда те смотрели во след первому дому, уплывающему на кораблях тэлери. — Не огорчайся слишком, яд — ядом, но вчера ночью меня она целовала совсем не жарко. — И тебя целовала?! — Расслабься — усмехнулся Финдарато — Это был поцелуй благодарной сестры или дочери, не более. — Я должен найти того, кто совершил эту гнусность. — Финдекано, смял пустой испачканный лист до состояния твёрдого шарика, и метнул его в жаровню. Металл жалобно звякнул, в воздух взметнулось облако искр и пепла. — Видно, она одна выпила зелье, хотя вы почти всё время были вместе, и ты наливал ей мирувор. — Ты уверен, что одна? Напоить нас обоих было бы проще. — Для достоверности я могу исследовать и твою кровь. Но судя по тяжести признаков, тебя легко оцарапала стрела, а ей вонзилась в самое сердце. Я не представляю, какую муку испытывала бедняжка, доза была, в прямом смысле, лошадиная.       Черты Финдекано резко затенились, и заострились. Он походил на скалу, обуреваемую штормом. — Что? Ты вспомнил что-то подозрительное? — Хисильмэ дрожала, и я дал ей накидку, но странно… Когда… когда…обнимал её, сам же удивлялся необычайно горячей коже. — Это один из признаков отравления Красной звездой. — И ещё… Она ведь очень быстро убежала с пира. Я подумал, может обидел Тьелко; может из-за Майтимо; или Ириссэ, ты же знаешь, как она умеет… Но Хисильмэ сказала, что Ириссэ была ласкова и … — И? — И дала ей пить из своего кубка.       Финдарато поднялся. Рядом, падая, зашелестели бумаги. Только сейчас он осознал, что, пожалуй, слишком утомлëн, чтобы сохранять, присущую ему и известную всем, дипломатию. Но отступать было поздно. — Ириссэ у себя? — Нет, они уехали на ночную охоту с Тьелко. — А Нолофинвэ? — неважно… Я их всех сейчас и из Утумно достану. Гнев наливал Финдарато тяжестью, замедляя движения и мысль. — Постой. — кузен поймал его за рукав мантии. — Не говори отцу, прошу тебя, и Турьо не говори.       Финдарато обернулся, и с досадой посмотрел на испачканный рукав. — И это говорит нэр, желающий сердца Хисильмэ?! Велика же твоя любовь, Финдекано, если для тебя важнее покрыть подлость сестры. — Мой гнев кипит не меньше твоего, Финдэ. Но отцу не обязательно знать всё, как например и способы, коими ты утешаешь моего брата.       Финдарато как-будо получил под дых. — Ты мне угрожаешь? — Финдэ, испытания и потери связали нас крепче крови. Желал я не обидеть тебя, но лишь показать, что короля не стоит огорчать подобными подробностями. Забот, как ты знаешь, хватает. Я сам поговорю с Ириссэ. Будь уверен, она больше никогда не сделает Хисильмэ ничего дурного.       Мы оба слишком уязвлены. Но Финдекано на сей раз обошёл меня в мудрости; не к добру сейчас идти к Нолофинвэ. Чего я добьюсь? Гнева, огорчения, стыда. Дурные это союзники в дружбе и сотрудничестве». — Зайди ко мне, как соберёшься, лекарство будет готово.

***

      На столе росли аккуратные стопки, а в жаровне корчились на раскалённых углях, неудачные капители, пилястры, арки, расчёты, чертежи, которым не повезло оказаться в числе достойных воплощения в жизнь. Закончив с бумагами, Финдекано собрал одежду, заправил постель. К тому времени, как покои обрели свой обычный вид, гнев ушёл, оставив после себя тупое оцепенение. Финдекано не мог думать теперь ни о чём, кроме Ириссэ и Красной звезды.       Он отмыл руки и лицо. Туго заплетая косы перед зеркалом, Финдекано смотрел в отражение собственных глаз, размышлял как лучше преподать урок Арэльдэ. Гнев казалось притупил все чувства. Томление по Хисильмэ, преследовавшее его всю ночь, воспоминание её поцелуев, её тела, обжигавшего сквозь одежду… всё превратилось в щемящую сердце нежность. Та же самая нежность обернулась обоюдоострым клинком, направленным на Арэльдэ. Финдекано спокойно наблюдал конвульсии любви старшего брата к родной сестре и то, как месть и справедливость беспрепятственно плетут свой приговор.