Альквалондис.

      Ты привиделась мне ночью, Исмангиль*. Льном, выгоревшим добела, жемчугом волновались волосы. Обернулась — смеёшься, манишь; но дивлюсь, — за волосами не заметил крыл белоснежных, больших, — и всё растут, закрыв собою стан лилейный. Вот-вот догоню тебя, моя быстроногая, ещё немного и поймаю в объятья, касаюсь уж пуховой пены, — но взмываешь в высь, и крыльев взмахи бросают ветер мне в лицо. Кричу — постой! Позволь мне лететь с тобой! …       Просыпаюсь в сумерках белокаменной спальни, слыша собственный голос. Медовый аромат прогретых полднем трав щекочет обоняние, мягкость перьев ещё нежит ладонь, и твой смех… растворяется серебром в одинокой холодной тишине. Больно в груди, — сердце карабкается прочь, крылатое, — стремится к тебе.       Исмангиль …я писал все эти годы без надежды. Не ведаю, узрела ли хотя бы одна строка, из бесконечной вереницы писем, свет твоих возлюбленных глаз?       Кречет мой, привычно возвращаясь с пустыми лапами, развеивает туманную надежду, … из года в год… Сто лет умножило на тысячу слепое ожидание. Дела ума, творенья рук, и сил взрастание — пустое, не желает ими сердце упоиться. Тень праздника под склоном гор мне каждый миг выносит приговор. Ангайнор, верно, легче было Тёмному сносить, чем мне с тобою долгую разлуку. Но даже Моргот удостоился прощения валар… Ужель так запросто убил я Милосердие Хисильмэ?       Раз так, я зло великое содеял, лишь Древ уничтожению под стать, жестокая расплата не напрасно назначена тобой…        Я валар славословил, когда, покинув Гавани ты избрала не Хитлум, но чертоги Финрода. Так проведенье светлое тебя хранило, покуда стяги наших с братом двух домов не вознеслись над Севером победно*.       Надежда долго мне была утехой, что ты, компанией Инголдо насладившись, вернёшься в Хитлум мирный, Исмангиль. Но… любви вассалы видят всё в её приятном свете. А ты опять бежишь… меня свергая в тёмную тоску.       О, сколько в Средиземье глаз, что жаждут свет красавицы заморской! На месте Тингола я тоже был бы счастлив увидеть родственницу милую, одетую сияньем перламутра, чья поступь легче летнего тумана, чей голос слаще рос Тельпериона. Один король в том мной не осуждён, иные пусть остерегутся взоры распалять! Прости… Ревную снова… И ответь, прошу.       Сердце шевелиться уж под самой кожей, и скоро крылья станут прорезаться…

Твой Фингон        Слышно, как трепещет крылышками мотылёк, бьётся тельцем о светильник, попадая в такт между быстрыми ударами сердца.       Исмангиль сложила письмо в конверт с серебряными звёздами на голубой печати. Неделю назад почтовая горлица покинула Дориат с ответом принцу. Уже давно следовало изжить обиду, но только теперь, сто лет спустя, она ответила, прося Фингона извиниться перед Бранартаном, и пообещав посетить Хитлум, если он исполнит просьбу.       Исмангиль перечитывала письмо Фингона, вновь и вновь… Голос Обещания обретал и наращивал силу, звеня на этот раз не струной, а титевой; и каждый раз беспокойный мотылёк трепетал в груди, умалял не дожидаться более ответа, ехать сейчас же.       Печально и лениво прогремел осенний гром, гулко, словно через толстое пуховое одеяло. Отсвет далёкой молнии выхватил на гобелене Мелиан Чёрного Единорога с золотым кручёным рогом. Раньше Исмангиль не замечала его среди тенистого сада с голубыми искорками колокольчиков, изображённого на полотне.       Ещё раз вспышка осветила гобелен, Единорог показался теперь вдалеке, между деревьями. Исмангиль сделала шаг в глубину картины, ступила на мягкую траву… Тьма, зелёная и ароматная окутала её. Единорог сливался с тенями леса, но в плясках молний Исмангиль видела, как он оглядывается и манит за собой. Подлесок вокруг них всё густел, обступив извилистую тропу. Когда стена молодых деревец и высоких трав расступилась, она ахнула. В центре безжизненной серой пустоши высилось Дерево. Крона его — настоящий огонь, но не давала света, только роняла пылающие капли, с шипением уходившие в испепелённую землю.       Единорог пошатнулся и упал на бок, подняв облако пепла. Исмангиль бросилась к животному. Так вот зачем он позвал её сюда. — Что за беда случилась с тобой, Чёдесный зверь? — Дерево выпило весь Источник, из которого и я питаюсь. — Глаза его были полузакрыты, а голос, даже в основе, слаб и едва слышен. — Я найду тебе источник!       Исмангиль оглянулась, рассматривая кольцо сочной зелени, замыкавшей в круг это странное место. Наверняка в лесу есть ручей. — Нет иных источников для меня, я могу пить только из одного.       Исмангиль склонилась над слабеющим Единорогом и заплакала, чувствуя угасание Чудесного зверя. Он поднял морду, напрягая последние силы и потянулся к её лицу.       Исмангиль почувствовала прикосновение мягкой морды, замерла. Единорог слизывал её слёзы. И вдруг он встал, преклонил передние копыта и голову. — Тебе лучше? — обрадовалась и удивилась Исмангиль. Она коснулась золотого кручёного рога, погладила шёлковую гриву. Чудесный зверь посмотрел на неё большими глазами, и сияли они васильковыми звёздами.       Единорог повернулся в сторону Дерева, наклонив голову, указуя на него своим рогом, и бросился на него. — Не надо! Ты погибнешь! — Воскликнула она, закрыла глаза ладонями.       А когда открыла — увидела лишь золотистые блики, дрожащие в тенях кисейного полога над её головой.       Задыхаясь, Исмангиль потянулась к бокалу с водой, потрясённая видением. Казалось, Дерево истощило источник жизни не только Единорога, но и её собственный. Мотылёк продолжал настойчиво атаковать фонарь; заметно обтрепалась пыльца на его бело-голубых пушистых крыльях. Исмангиль обессиленно сползла на подушку.        Скорбь способна исказить, если испить её слишком много, так говорит Мелиан. Почему я ждала сто лет? Из-за Бранартана? Нет… Кажется более его поразило то, что он увидел между мной и Майтимо; а поступок Финдекано и не поминался им ни разу…       Не могла? Нет… Наверное, я не хотела простить, ведь тогда моя броня, (которую я сделала из обиды), рассыпалась бы, оставляя беззащитной между Фингоном и Маэдросом… Они даже не подозревают, какой жестокий поединок держат в моём сердце. Но если я не пойду за Единорогом, он погибнет. Ему нужна я — такова судьба, и ведь мне он тоже нужен — Связь не возникает случайно… А Маэдрос… так и останется Древом, огненным и не отдающим света… , без собственной на то воли, глубоко укоренившимся в моём сердце.        Но теперь я кажется не побоюсь: смотреть в его фиалковые глаза, видеть золотую пыльцу на лице, выдать себя неуместным румянцем или неловкостью. Я ведь этого не боюсь, правда?       Исмангиль поднесла фонарь к гобелену. Только на миг его глаза сверкнули в пролеске, а может это лишь искорки колокольчиков.       Теперь не важно, попросит он прощения у Бранартана сейчас или ещё через сто лет. Я должна ехать.       На утро Исмангиль сообщила королеве о своём намерении в следующий вечер покинуть Хранимый край, поблагодарив за прекрасный приём и те знания и умения, что получила от майэ. Мелиан выслушала так, будто всю ночь внимательно рассматривала затейливый узор судьбы Исмангиль, и иного услышать не ожидала. Но не отпустила скоро, а позвала в королевские кладовые.       По указанию изящных пальцев, украшенных адамантовыми кольцами с тонкими цепочками, слуги помогали собрать отрезы тканей, украшения и дивные нити для вышивания, сплетённые с магией самой Владычицы.       Родственнице Тингола прилично доброе приданное — обмолвилась она, и, как всегда малословная, лишь улыбнулась в ответ на благодарность и растерянность Исмангиль. Отказать дарам Мелиан больше, чем неудобно. Но Хисильмэ не радовало ни слово «приданое», ни участь въехать в Хитлум с роскошным обозом невесты. К тому же всё это добро задержит в дороге, а было бы спокойнее — поскорее добраться до Хитлума. Сборы затянулись на неделю.

***

      В ущелье Амон Дартир её с почётом встретили посланники Финголфина, помогли пройти узкий каменистый путь и перенести «приданое».       Пройдя ущелье, Исмангиль оглянулась, уходящие в небо стены сомкнулись позади. Как будто клетка захлопнулась. Предстоящая встреча с Фингоном и королём Финголфином, и вероятность того, что Маэдрос может наведаться к своим родичам пошатнули её бесстрастность и уверенность. Но васильковые глаза Единорога, его меркнущий взор устыдили.       Исполнить Обещание, счастье того, кто любит тебя, лучше, чем впасть во тьму и небытие; лучше, чем стать ещё одной нотой в отвратительном диссонансе Моргота.