Альквалондис.

Исмангиль мелькала в лиловых облаках глициний, тревожно, как луна в ненастье. Она торопливо сбежала по мостику, прижимая к груди книгу размером с ладонь, в красном переплёте. Остановилась, словно лань, заметившая охотника. Приблизилась с опущенными долу глазами. Фингон смотрел то на любимую, то на отца, внимающему каждому её шагу. — Исмангиль… Ты неуловима, словно блик на воде. Даже не знаю, как мой сын исхитрился уловить тебя… — Верно, ваш сын — та сама вода… Отец рассмеялся, поцеловал Исмангиль в лоб и, взяв её руку, вложил в ладонь Фингона, тоже удостоив поцелуя. — Да пребудет с вами благодать валар, дети. Пришло время вам узреть свет друг друга. Ступайте. Фингон вместе с Исмангиль поклонился отцу. Мокрый рукав её платья холодил руку. Фингон улыбнулся — кормила рыбок. Он осторожно коснулся её осанвэ. Улыбка сникла, уткнувшись в глухую стену.

***

Тишина спальни казалась живой пристальной наблюдательницей — смущала, лишала Фингона смелости сделать хотя-бы шаг. По счастью, Исмангиль продолжала держать в руках загадочную книгу. — Что это? — Это…это личное. — тонкие пальцы побелели, впиваясь в переплёт. — Хорошо. Извини. — начало не заладилось, но Фингон не собирался сдаваться. — Извини. — она налила полный бокал вина и выпила жадно, как будто несколько дней её губ и капля воды не касалась. Налила ещё, протянула чуть дрожащей рукой. Фингон испил несколько глотков. И оторопел — от губ Исмангиль, накрывших его неожиданно, как тёплый летний ливень. Поцелуй на церемонии был совсем другим, скорее, нежным прикосновением солнечного луча. Фингон не мог понять, почему и в первый раз, в Митриме, и сейчас, происходило что-то странное и ни с чем не сравнимо приятное, как будто в голове тайно живёт рой стрекоз, а поцелуй Исмангиль заставляет их всех взлететь, затрепетать упругими прозрачными крылышками. Когда Фингон смог открыть глаза, Исмангиль уже убежала в свой будуар. Фингон пошёл в свой, ему тоже следовало переоблачиться. Сердце грохотало на всю спальню, Исмангиль наверняка слышала. Раздевшись, он пристально рассматривал себя в высоком зеркале, вспоминая их с Майтимо купания в походах. Раньше Фингон не задумывался о своей внешности, и не стал бы, будь он для Исмангиль — единственным. Но она видела Майтимо, и не только видела. В голову полезли похабные слова Келегорма, о том, что Фингону никогда не сравниться с кузеном. Конечно, он не хуже, просто другой. Но что если Исмангиль нравятся высокий рост и рыжие волосы, так же как Фингону всегда нравились у нисси светлые волосы и хрупкое сложение? Он быстро оделся, снял диадему, опять надел — снял. Приосанился. Исмангиль, стояла у кровати, теребя алый пион. Дымка её ночного одеяния скрывала прекрасную наготу так же, как лёгкий серебристый туман скрывает луну. Фингон чувствовал себя любопытным оленем — и угощение хочется и страшно. Осанвэ Исмангиль сокрыто столь надёжно, что с завязанными глазами нельзя было бы понять — рядом она или нет. Не прячься от меня, пожалуйста. Я не знаю, что должен сделать, чтобы тебе было хорошо со мной. Он подошёл осторожно, как будто Исмангиль тоже олень. *** С минуту они смотрели друг на друга. Глаза её — спокойные, как воды Митрима; в них, сквозь свет мерцает смирение. Да… Фингон хорошо знал этот выбор в других со времён Хелкараксе — готовность принять не милое сердцу, вынужденные обстоятельства, как собственный выбор, ради цели, что возвышается над терньями. Исмангиль повела плечами, туман опал к её ногам. Фингон зажмурился, как в первый восход Анара. Опустился на колени. Тонкая ступня почти умещалась в ладони. Фингон поцеловал высокий свод; услышал забавный звук, похожий на смешок.  — Щекотно. Её пальцы коснулись виска, Фингон поднял лицо, подставляясь прохладе ароматных ладоней. И как только не умер, увидев её всю обнажённую перед собой — словно волна выбила дыхание. В груди, внутри, внизу, распирало до боли, казалось кожа вот-вот треснет и развернутся радужные крылья. Больно. Прекрасно. Исмангиль робко потянулась к застёжке на его тунике. — Нет!!! — отскочил он на три шага назад — Н…не надо. — Хорошо. Она смущённо забралась на постель, легла среди цветов и лепестков пионов. Будто подарок для Фингона. Прохладный воздух, смешиваясь со светом полной луны, бесстыдно ласкал гладкую кожу, оставляя на ней серебристые следы. Бледно-розовые соски сжались в маленькие бутончики. Фингон дрожащими руками прикрыл Исмангиль одеялом и бросился в купальню. — Финьо… — услышал он, сквозь грохот сотен молотов в ушах. — Я… сейчас … Вода холодила, потом жгла, потом начала ломить мышцы и кости. Только тогда Фингон выдохнул — дикое желание накрыть Исмангиль собой, слиться с ней, раствориться в ней, почувствовать её всю, понемногу угасало. Кожа на руках начала синеть, но кровь из чресл уходить не собиралась. Тело превращалось в камень — ещё немного и оно потеряет способность двигаться. Фингон тихо рассмеялся. Со стороны это должно быть забавно выглядит. Майтимо повеселился бы, но своего позора Фингон кузену ни за что не расскажет. Он собрал всю оставшуюся подвижность и вырвался из тенёт ледяной воды, рухнул на каменный пол — изрядно онемели все члены, а тот что был твёрдым, таким же и остался. — Финьо? — послышался из-за двери взволнованный голос Исмангиль. Рот почти не шевелился, удалось исторгнуть что-то похожее на мычание. — Ах, у тебя такой голос! … Может быть, ты передумал? Если так, я пойму. — Совсем, совсем не так. — сказал он с трудом шевеля губами. — Может, ты хотел по-другому…? — спросила она неуверенно. О, святые айнур! По-другому? Да какая разница. Я бы хоть как хотел… Подламывающимся шагом Фингон доковылял до козетки, неуклюже вытерся. Пальцы не слушались, штанины цеплялись за мокрую кожу, пришлось обойтись полотенцем, обмотав вокруг талии. Фингон открыл дверь — Исмангиль ахнула и едва не уронила одеяло, служившее ей одеянием. На лице возлюбленной отразились ужас и изумление. — П-почему кровь? Фингон чувствовал — что-то течёт по виску и скуле. Наверное, лбом об пол приложился, когда выбирался из купели. Исмангиль повлекла его обратно в купальню, намочила полотенце, бережно вытерла ссадину и нанесла мазь. Фингон внимательно следил, чтобы одеяло не соскользнуло с её груди — на второй подвиг его бы не хватило. Что за неудобный орган?! И как предполагалось с ним существовать, когда он такой делается — думал Фингон, косясь на оттопыренное ниже талии полотенце — как будто намотал его прямо поверх ножен. — Ничего…, просто царапина — попытался он занять неловкую паузу. — Ты ледяной. Горячий водопровод сломался? — в её голосе послышались нотки Анайрэ. — Д-а… Но, уже нет… — Финьо… Я не приятна тебе? Ты поэтому решил омыться? — Что? Как тебе такое могло… Нет… Да я бы… Я…хотел бы… — он подумал, что даже в мыслях не позволит себе облечь словами желания, что всколыхнул вид её обнажённой красы, а Исмангиль, узнав о них, пожалуй, сбежала бы в туже минуту. — Тогда, идём в постель. Скоро рассвет. — Нет, постой! — Ты хочешь…, быть может, … в другом месте? — Исмангиль изумлённо широко раскрыла свои прекрасные глаза. Пол шатнулся под Фингоном. — Нет, нет, Исмангиль. Я хотел…, хочу сказать кое-что. Я так…, я не могу так. — Хорошо… Я и прошу, что бы ты рассказал мне, как именно, можешь. — Исмэ, прошу тебя… — взмолился Фингон понимая, что нолдорское самообладание держится на нити шелкопряда от того чтобы опрокинуть её на пол. И сделать всё, о чём стыдно думать. На эту мысль тело ответило приступом дикого вожделения — Фингон не мог его понять, и не смог бы укротить, поэтому просто запретил себе внимать ему. Оно билось и скулило, грозя разбить последний рубеж. Но взгляд в глубину бесстрастных глаз Исмангиль отрезвлял не хуже ледяной воды. — Даже камни видят и чувствуют, и я, Исмэ, вижу и чувствую… Ты не желаешь… меня. — Если бы не желала, разве согласилась бы связать наши фэар на вечность? — Мне кажется ты поступилась многим, ради меня, ради того, что когда-то я спас моего же любимого друга. Я люблю тебя, я желаю делать с тобой, что делают животные весной, сходясь в пары, и… много чего ещё… Но… не могу вот так рвать цветы в твоём саду. Только если ты сама принесёшь мне их… Твоё желание — свободное от чувства долга и благодарности — лишь его я приму. Фингон уже в шестой раз поправил опасно сползающее одеяло. Ведь если отбросить все условности, им и так было хорошо все эти годы вместе. Сегодняшний день сблизил их ещё. Теперь Фингон сможет наблюдать, как она засыпает. Сможет трогать драгоценные волосы, когда пожелает. Это гораздо больше, чем когда-то он мог дерзнуть представить. А дикий зверь — вожделение, должен научиться сидеть смирно и не лезть..., пока его не попросят. — Это неправильно. Твой отец поймёт… — Оставь тревоги за дверьми этой спальни, Исмангиль. Здесь всё подчинено только нашему разумению. И вот что я тебе скажу: нет закона, скреплённого печатями валар, где бы рунами тенгвара было изложено, что конкретно должно происходить у супругов в первую брачную ночь и в любую другую. По правде сказать, я… — Фингон осёкся, этого можно было и не говорить. — я пытался найти и не нашёл… до сих пор не знаю, что должно… Её уста тронула мимолётная улыбка, глаза наполнились слезами. — Прости, — руки скользнули шёлком по плечам, обхватили шею. Фингон замер, схваченный в сладкий тёплый плен, — прости меня. Её слёзы были сладко-солоноватые на вкус. — Нет. Не надо, Исмангиль. Вина — не твоя ноша. — Он снял её руки с плеч и поцеловал каждый пальчик. Я, Маэдрос, мы все - виноваты перед тобой. Но тебе не в чем извиняться. Фингон откинул одеяло, лепестки осыпались на пол. Она подошла сзади и осторожно взяла одну из его кос. Что-то волшебное происходило от прикосновения её рук, расплетающих косу за косой. Когда все волосы вольно рассыпались по плечам, Фингон почувствовал, как будто он теперь не просто Фингон, он — Фингон, принадлежащий Исмангиль. От этого стало так спокойно и приятно, словно въевшаяся копоть и застарелая грязь его ошибок слетела как пыльца с блестящего нолдорского клинка. Он резко повернулся. Исмангиль поцеловала в уголок губ — стрекозы встрепенулись. Фингон захотел поскорее сделать то же. Быть может и она почувствует себя Исмангиль, принадлежащей Фингону. Свадебная причёска являла собой произведение искусства — так просто концов не найти. Фингон усадил возлюбленную супругу и принялся осторожно вынимать шпильки и украшения. Косы уложенные по бокам головы постепенно раскручивались, превращаясь в две обычные, но такие любимые. Теперь можно было снять свадебный драгоценный убор — подарок отца, сделанный им собственноручно. На память пришла ночь их с Майтимо возвращения в лагерь. Две косы, беспокойные, с выбившимися прядками, истомившие его грёзы — если бы кто-то сказал, что однажды Исмангиль позволит расплести их, он бы не поверил… Волосы ложились волнистыми локонами. Фингон собрал сноп вибрирующего перламутрового света, зарылся лицом в невесомую нежность Моя Исмангиль. Они лежали и смотрели друг на друга, предаваясь легкомысленной забаве — переплетению, разными способами, светлых и тëмных прядей. Фингон знал, что сегодня не найдётся никого счастливее его. Это нечестно. Исмангиль улыбалась, но закрытое осанвэ рассказывало больше, чем её самоотверженная ласка. Испросив позволения взглядом, Фингон придвинулся ближе. Она обняла, устроив головку на плече. Еë аромат увлёк Фингона в лёгкие грёзы; но он не переставал целовать её висок, ласкать волосы, руку, покоящуюся у него на груди. Где-то вдалеке Свадебные фейерверки взрывались, шурша искрами в лунных сумерках. А она — рядом: тёплая, мягкая, настоящая.