Нет животного, какого не знали бы мои руки. С некоторыми я боролся в смертельной схватке. Нет никого среди келвар приятнее тебя.
Келегорм упражнялся в хокку))))
Огни в светильниках беспокойно подрагивают, мраморный пол забрызган водой из фонтанов — в галереях хозяйничает сквозняк. Весна в этом году кидалась на Хитлум дождливыми порывистыми ветрами с мокрым снегом. Любимая непогодь Фингона для учений. Келегорм неспроста явился раньше Маэдроса. Исмангиль была уверенная, что задержка устроена намеренно. В гостевом крыле изредка на пути встречались придворные и стражи, смотревшие сквозь Исмангиль. Казалось для некоторых подданных Финголфина она всегда оставалась пустым местом, хотя плащ Мелиан сегодня надет впервые. Если прочитает красную книгу кто из них, да хотя бы, прошедший только что мимо сэр Архакав с неизменной напыщенной физиономией… Поборник чистоты благородной крови, он сию секунду причислит Исмангиль к оркам и его послушают многие. Не все из Дома Финголфина питают к ней любовь, как вот этот юный стражник … потянувший носом, когда Исмангиль прошла рядом. Он улыбнулся, и как будто взглянул прямо в глаза. Исмангиль понимала, через неё кое-кто с удовольствием навредит Фингону, есть такие, даже здесь, в самом сердце Хитлума.***
Келегорма в его покоях не оказалось, но пахло собачьей шерстью от дорожного плаща, брошенного прямо на кровать. На ковре валялись сапоги в подсохшей уже грязи. Свин. Я буду защищаться. Извини, если убью. Исмангиль запрыгнула на высокую широкую кровать, прикидывая куда лучше спрятать нож. На её бедре Келегорм заметит оружие раньше, чем будет сражён им. И, если уж ему удастся затащить Исмангиль в постель, тут и разлучится со своим прекрасным роа. А может статься, это и не понадобиться. Сунула клинок под подушку. Снимать ремень некогда. Келегорм может войти в любой момент. Маловероятно, что он привёз все экземпляры, но часть их или хотя-бы один должны быть здесь. Исмангиль оглянулась. Дорожных сумок нет. Они в шкафу, пустые; здесь же собачья попона, одежда, стрелы, щётка, забитая вперемежку белопшеничными волосами Келегорма и белоснежной шерстью Хуана. А вот, что-то похожее на книгу. Исмангиль пролистала: зарисовки гор, реки, какие-то укрепления, Хуан, семья кабанов, два волка, олень, и, … она сама: смеётся, обернувшись в три четверти к художнику. Ещё она: сидит на планшире в мокром платье, как будто не видит художника. Исмангиль захлопнула блокнот, и продолжила поиски, она залезла внутрь почти по пояс, но ничего похожего на книги больше не попадалось. Вдруг на талию легли горячие руки. Скорее мужские, чем женские. Выпросталась обратно, толкнувшись… в тело, определённо мужское, твёрдое. Впрочем, и так было понятно, что никто во всём Хитлуме не позволил бы столь фривольного прикосновения, ни эллет, помогающие с поддержанием порядка, ни даже Фингон. Келегорм смотрел с таким выражением лица, словно одурманен изрядным количеством вина. — Меня искала? Соскучилась? Исмангиль отстранилась от его руки, потянувшейся к лицу, но он всё же откинул прядь, закрывавшую ей один глаз. — Где они? Келегорм изобразил крайнее удивление. Пожал плечами. — Твои слова, что отдашь их все мне. Одно условие я выполнила. Может, достаточно? — Достаточно? — вскинул он брови. — Исмангиль, ты интересная эллет! Думаешь, искусать, то же что поцеловать? Между прочим, только ленивые не интересовались, что такое случилось моими губами. Пришлось врать, дескать это проделки русалки, которая ваш Сад воды облюбовала. Русалка была очень даже симпатичная. Ради интереса я позволил ей обвить меня своим хвостом, и посидеть на руках, а она возьми, да и укуси. Неплохая история получилась. Многие нолдо уверены, что я не всё рассказал и до сих пор требуют продолжения. Так что… в саду — не считается. — Хорошо. Если я сейчас поцелую… не больно, это будет считаться? Он, как будто не собирался отвечать, смотрел выжидающе. Исмангиль поцеловала твёрдые губы, оставаясь на расстоянии пары ладоней, сожалея, что спрятала клинок, вот сейчас бы он и пригодился. Келегорм оставался бесстрастен на удивление. Невозможно понять, что скрывается за кажущимся спокойствием голубого серебра его глаз. Ещё поцелуй. И снова никакой реакции Может он правда решил на этом остановиться…? И просто дурачится. — Ты сжёг их? Ты понимаешь на самом деле, что любовь принадлежит только двоим. Это ведь возможно. Исмангиль позволила себе снова поверить в неискажённый свет Келегорма. Он молчал. — Тьелко? — Я хочу их сжечь… — проговорил он тихо. — Мне они не нравится… Потому что там, с тобой — не я. — он приблизился почти в плотную, ладонь легла на бедро, скользнула вниз. Исмангиль отступила назад, чтобы Келегорм не заметил ножны, но упёрлась в шкаф. — Исмангиль, — нахмурился он, ощупывая ножны и ремень через платье — ты… это для меня надела? Для меня? — чернота затопила голубое серебро. Не к добру. Исмангиль бросилась к кровати, поближе к клинку. Ах, зря. От хищника нельзя убегать. — Постой. Келегорм. Подожди… Я… Хорошо… Да… это для тебя. — лепетала она, соображая, что ремень его скорее взбудоражил, чем разозлил. — Только сначала покажи мне их. Келегорм поднял вышитый подзор кровати, кивнув вниз. — Взгляни, если хочешь. Это все. Исмангиль опустилась на колени и заглянула под кровать. Там лежали пять красных стопок, по пять книг в каждой. Она представляла себе большее количество, но и 25 достаточно чтобы испоганить жизнь Фингону. — Я хочу вина. — не дожидаясь одобрения Исмангиль подошла к кувшину, резко обернулась, продолжая говорить, в то же время вылила яд в вино. Келегорм не заметил. — Надеюсь ты понимаешь, что не твоя знаменитая красота привела меня сюда. Только твоя подлость. Я должна лишиться разума, чтобы лечь с тобой… Не знаю, хватит ли мне одного кувшина. — Не обязательно…лечь. — он явно испытывал удовольствие наблюдая, за агонией Исмангиль, хищно улыбаясь. — Можно сидя на столе, на комоде, стоя, как там вы ещё с Майтимо… Исмангиль казалось, её стошнит, хотя отраву ещё и не пригубила. — Что будет потом? Хотелось бы знать. Но куда более важный вопрос в другом. Он ведь не подумает вредить Фингону, когда увидит, к чему привели игры с красными тетрадями? Или для надёжности лучше опоить и Келегорма? Он приблизился, медленно плавно, по охотничьи. Вино в бокале задрожало. — Просто сожжём их в огне. Пожалуй, налей и мне. Непроглядная ночь в его глазах: чужая, холодная и жестокая; жилка бьётся под кожей, покрывшейся испариной. Что ж, ты сам попросил. — Как пожелаешь. — сказала, она, подавая последний в жизни Келегорма напиток. — Но, сначала ещё поцелуй. Он по-хозяйски привлёк Исмангиль. Чужой немилый вкус подстегнул решимость закончить всё сейчас же. Она закрыла глаза, припав к прохладному хрусталю. Прощай, Фингон, прощай, Маэдрос, прощай, роа. Послышался смех Фингона; ветер играет переливчатыми волосами Майтимо в солнечном свете, его светлые глаза смотрят одновременно строго и игриво. Золотинки на щеках. Вдруг бокал вырвался из пальцев, и глухо упал на ковёр, бурые брызги окропили светло-голубой подол платья. Исмангиль не поняла, как это случилось, в один миг она оказалась притиснутой к стене сильными руками. — Ты хотела отравить нас! — в глазах Келегорма бешено пульсировали страх, восторг, похоть и, как будто, жалость. — Исмэ, ну как, скажи… как после этого мне выкинуть тебя из головы, как перестать желать тебя?! — Он задрал подол, не сдерживая себя в стоне, опустился на колени. — … обожаю тебя… Исмэ… В следующий раз имей ввиду, этот яд меняет окраску вина — мурчал он, покрывая бедро с ремнём влажными поцелуями. Следующего раза не будет, не надейся. Под рукой не было ничего большого или тяжёлого, чтобы садануть ему по голове; а клинок — под подушкой. Келегорм, словно услышал её мысли, схватил на руки, понёс к кровати, бросил вниз животом. Тяжесть крепкого натренированного тела сбила дыхание. Руки Келегорма совсем не стеснялись — кобыл и то бережнее трогают. Он в более выгодном положении, даже если удастся незаметно вытащить клинок, Келегорм легко отнимет его. Исмангиль перестала вырываться и расслабилась, надеясь притупить инстинкт хищника. Постепенно прикосновения делались нежнее, а платье перестало трещать. Но биение его сердца оглушало, через спину резонировало во всём её теле. — Если тебе нет разницы между кобылой и эллет, почему бы тебе не совокупляться с лошадью? — Не обижайся, я думал тебе нравиться пожёстче, - спокойно ответил Келегорм, убирая её волосы на одну сторону. Он стал нежно целовать плечо, шею, кончик уха, и право, это было ещё противнее. Но следует убедить Келегорма, что ему удалось разбудить в ней страсть. Исмангиль издала тихий, по её мнению, довольно фальшивый, всхлип, похожий на стон наслаждения, и как могла, под его тяжестью прогнулась в талии, сильнее упираясь мягким местом в его — твёрдое, как заветный клинок лежащий под подушкой. — Я готов ещё раз поклясться на крови, призывая Единого, ты хочешь меня, как развратная кобыла хочет жеребца. — проговорил он тяжело дыша. — Не понимаю, как нолдо может быть столь невежественен. У келвар есть инстинкт размножения, а развратность бывает лишь у эльдар, вроде тебя. — И тебя, родная. Я всегда знал, ты — для меня, а я — для тебя. Думаешь, этот инстинкт есть только у животных? Если так, животное есть в тебе. Я его всегда чувствовал, с первого дня взял его след. Согласен, большинство квенди такие скучные, такие правильные, но в тебе оно есть и во мне, и они хотят друг друга. Исмангиль впилась ногтями в свою ладонь, когда Келегорм разорвал платье до талии, прижался своей грудью к её и начал тереться всем телом, заполнив рот языком. Исмангиль заставила себя расслабиться, несмотря на тошноту и нехватку воздуха. Он сполз ниже, оставляя на шее мокрую дорожку. Исмангиль не могла бы это назвать поцелуями, он просто облизывал кожу. Добрался до соска и, кажется, решил тут надолго обосноваться. Уже более натурально она изобразила стон, потому что было на самом деле довольно приятно, и осторожно потянулась рукой под подушку. Правда Галадриэль никогда не учила её, как убить противника, если тот не просто лежит сверху, а облизывает твою грудь. Маловато амплитуды. Но смертельный удар нужно нанести одним движением, любой другой — лишь разозлит Келегорма, но не остановит… И тогда, с ним — не справиться. Ударить в основание шеи — единственный шанс. Ладонь чуть вспотела, сжимая рукоять. Рука Келегорма сминала её грудь, но в одну секунду перехватила запястье, сдавив до боли. Пальцы онемели и выпустили клинок, последнюю надежду. Он нехотя отлепился от соска — Ты замешкалась, — сказал он томным голосом, словно Исмангиль собиралась на нём всего лишь комара прихлопнуть. — Надо было быстрее бить, сразу из-под подушки. — он взял клинок и, улыбнувшись, метнул. Острие воткнулось в дверь шкафа. — Знаешь почему ты снова совершила ошибку? Мы оба знаем. — он стянул платье и швырнул на пол, плотоядно скользя глазами и руками по её телу. — Потому что, на самом деле, ты не хочешь меня убивать. Ты хочешь быть пойманной, как любая лань. Келегорм словно нарочно медленно избавлялся от своей одежды. — Это мой самый любимый момент в охоте: когда зверь понимает, что пойман и не убегает, даже если не ранен и силки не держат его. Исмангиль замерла. Что ей остаётся теперь? Охотник прав. Нельзя бежать, иначе Фингону грозит беда. — Дрожишь? Это от желания? Силы покидали роа с каждым его прикосновением. — Исмангиль… Какая ты упругая, мягкая, нежная… Нет животного, какого не знали бы мои руки, С некоторыми я боролся в смертельной схватке, Нет никого среди келвар приятнее тебя. Его поцелуи, сыпавшиеся между словами, судорожные и торопливые отдавались ознобом, словно Исмангиль нагая лежала, открытая мокрому снегу и ветру. Но постепенно тело становилось лёгким и совсем перестало чувствовать. Исмангиль смотрела на Келегорма теперь сверху. Он ещё некоторое время упивался покорным телом, но потом приподнялся. Вот она там, под ним, обнажённая, безжизненная. Несправедливо. Почему она с Келегормом, почему не с собой? Исмангиль приблизилась к обоим. Келегорм сиял, как раскалённый добела металл, а сама она, точнее её тело, имело лишь лёгкое свечение жемчуга. Келегорм громко сглотнул. Он больше не целовал. Глаза посветлели, влажные разгорячённые губы побледнели, добавив прекрасному лицу обманчивой нежности. — Исмангиль… Ты решила подшутить надо мной…? Где ты? — он оглянулся по сторонам. В его глазах появился страх. Она почувствовала его осанвэ, но не разрешила прикоснуться. Он мог насиловать, пытаться слиться с её роа, но не с феа. — Исмангиль. Прошу тебя… Я… Ну хорошо. Я не буду. Я … всё сожгу… Исмангиль. Давай ты просто откроешь глаза, и мы вместе сожжём эти проклятые книги… Ты же притворяешься, да? Он заглядывал в глаза, гладя по щекам, по волосам. — никогда Исмангиль не видела Охотника таким беспомощным. — Исмангиль. Я… правда, не буду, пожалуйста, посмотри на меня… — Его голос дрогнул, глаза покраснели. Слёзы заблестели на бледном лице. Исмангиль стало жаль Келегорма. Она хотела бы вернуться в себя, но не знала, как это сделать. Дверь отворилась. Майтимо. Уверенным шагом он разрезал пространство спальни, сияя пламенем, и свет тянулся за ним, как шлейф за летящей звездой. Мгновение он смотрел на Келегорма и её тело. По виду он был спокоен и суров. Но в осанвэ Исмангиль слышала отчаянный зов. Я здесь. — ответила Исмангиль, впервые за сотни лет чувствуя вновь его горячую феа. Он бросился к брату огненной лавиной. Тот оцепенел, как пёс перед прыжком тигра. Удар был таким быстрым, что Исмангиль не успела отвернуться. Келегорм рухнул навзничь, красная струйка стекала от его носа. Маэдрос спихнул бездыханного брата на пол, как сноп сена. Он взял на руки тело Исмангиль, прижимая к себе, приникнув лбом к ее голове. Заплакал. — Исмангиль. — Я здесь, здесь. Не плачь, пожалуйста. — Она обняла Маэдроса, согреваясь о его пламенный ореол, сливающийся с ней. — Вернись скорее. Какой же он горячий. Если бы они были бесплотными духами, Исмангиль была бы обречена, и всё равно не смогла бы перестать стремиться к нему, как мотылёк на губительный огонь. Огненные волосы укрывали её обнажённое тело. О как была когда-то приятна эта ласка — ни с чем не сравнимое нежное прикосновение. Исмангиль так захотелось почувствовать всё, что предстало взору феа, так сильно, что начала понемногу слышать запах дождя от его дорожного плаща. Каскад волос щекотал обнажённую кожу, а лёгкая амуниция больно, но так желанно впивалась в тело. Она чувствовала его тепло сквозь одежду. Маэдрос уже не казался таким опасным и роковым. Удивительно, как роа вмещает этот пламень. Какова же тогда феа Феанора? И что за женщина, мать Маэдроса, если ей по силам было совладать с этим пламенем? — Я здесь — сказала она мокрыми от его слёз губами. Их фэар слишком обнажены, чтобы прятаться друг от друга. Они даже не заметили, когда губы соприкоснулись, и как это бывало раньше, любя друг друга, они не знали, как и когда исчезла одежда, где и чья часть роа. — они просто сливались в одно, отдаваясь, насыщаясь. Очнулась Исмангиль, укрытая покрывалом — Маэдрос тихо звал её по имени. Он сидел рядом с кроватью, на плечах дорожный плащ. Рядом лежала их одежда. — Светает. Тебе пора… Исмангиль приподнялась, прислушиваясь к себе. Ощущение похожее, как после их первого соединения, немного больно и недостаточно. — Где Келегорм? — спросила она, робея. Всё-таки двести лет прошло, и Маэдрос сделал то, что не удалось завершить ни его родному брату, ни её мужу. — Беспокоишься за этого кобеля? Профиль Маэдроса приобрел такую страшную жёсткость, что Исмангиль вспомнились времена, когда он убивал своих сородичей из-за неё. — Я всё знаю, аранель. — он посмотрел на неё словно на ребёнка. От этого ласково-снисходительного, в один миг изменившегося, взгляда можно разреветься. — Почему не сказала мне…? О писанине … будь спокойна… и забудь. Тебе пора. Забудь, вероятно относилось не только к «писанине», но и ко второй части «приключения» Исмангиль поднялась и взяла платье, превратившееся, стараниями Келегорма, в лохмотья. Мысль о том, что кроме плаща на Маэдросе ничего нет, всколыхнула внизу живота недавно улёгшуюся сладостную волну. — Тебе следует поторопиться, аранель. - всë подгонял он. Странная ситуация. Они только что были близки, насколько это вообще возможно двум существам, а теперь Маэдрос говорит с ней, как один из вассалов короля Финголфина. С одной стороны, она противилась неминуемому расставанию с Майтимо, с другой, тосковала о Фингоне. Исмангиль злилась, что совершила предательство и даже не могла вспомнить ни одной детали, ни одного прикосновения — так изголодалась она, что проглотила Майтимо, не заметив, не насладившись. Но если нет воспоминаний, можно представить — ничего и не было вовсе. Именно так сейчас выглядел Майтимо, голый под плащом. Казалось, его бы и абсолютная нагота не лишила официального тона. — Исмангиль… Ты должно быть растеряна. — несомненно, он имеет в виду растерянность по поводу их неожиданного соития. — Да, знаешь. Это необычно — заниматься любовью не с Фингоном. — Пусть думает, что она счастлива с его любимым другом. Но судя, по всему, услышенное Маэдроса взволновало так же, как следы хомячка в лиге от Химринга. — Извини. Я позволил случиться этому… чтобы приманить твою феа. Я, — он повернулся к ней прямо, но только на миг Исмангиль смогла ухватить любимый взгляд. — я перед Фингоном виноват, но не сделай я того, что сделал, мы могли бы потерять тебя…, моя госпожа. Пожалуйста, не думай, что моё отношение к тебе, как супруге моего принца, изменилось. Ах, ты перед Фингоном виноват! Исмангиль захотелось расцарапать невозмутимое лицо нолдо, который совокуплялся с ней только ради своего принца, а вовсе не от любви. А она совсем глупая, если надеялась, что Маэдрос хоть когда-то любил её по-настоящему! В голову пришла гадкая идея, закричать, позвать на помощь, сказать, что Маэдрос взял её силой, предал Фингона! И пусть любимый кузен пронзит его сердце своим клинком! Исмангиль испугалась этого желания, словно ядовитая тьма накрыла её, лицо Маэдроса расплевалось, удушье сдавило горло. — М-моя госпожа. Тебе не хорошо? Исмангиль скинула морок… Холодно. — Ах нет, мне так хорошо давно не было. Майтимо уставился на вазу из синего хрусталя. — Помочь тебе одеться? — спросила она, надеясь ещё хотя бы раз прикоснуться. — Благодарю. Арто поможет мне. Она взяла с кресла невидимый плащ. — Что ж, я, от моего супруга, выражаю вам благодарность, лорд Маэдрос Высокий. — Исмангиль поклонилась, придерживая разорванный лиф платья. — Не представляю, какую награду принц Фингон выбрал бы для вас. Отравление? Отсечение головы? Или может утопление? Исмангиль завернулась в прозрачность и стремительно вышла, успев только краем глаза увидеть удивление Маэдроса, и столкнуться с Арталато. На лестнице веяло свежеиспечённым хлебом. Нужно торопиться. Как можно скорее смыть с себя запах собачьей шерсти, Келегорма и Маэдроса. Исмангиль прокралась в свою мастерскую, взяла недавно дошитое платье и спустилась в подземелье. Гондолас мостил изразцами стену в первой галерее. Она прокралась мимо. Юноша даже ухом не повёл. В девичьей купальне редко кого встретишь в это время. Исмангиль заперла тяжёлую дверь и выдохнула. От воды поднимался пар. Журчание, оттеняясь сочными призвуками в высоких каменных сводах, ласкало слух. Исмангиль затеплила жаровню и бросила в неё испорченное платье. Жаль, нельзя так же поступить с испорченной Исмангиль. Она шагнула в облака ароматной пены. Таким количеством мыла можно было отмыть дюжину изгваздавшихся рудокопов, или кузнецов, к концу рабочего дня покрывавшихся соляной коркой. На коже оставались красные полосы от жёсткой люфы, но Исмангиль казалось теперь вечно ей пахнуть псиной… и дождём.