Альквалондис.

Далеко на подступах к Нарготронду разведчики заметили одинокого всадника и доложили владыке. Стрелой летел серебристый меарас, синий плащ развевался за всадником. Финрод сам вышел к обозначенному месту и встретил желанного гостя. — Приветствую, владыка Нарготронда. Давно щекочет интерес меня на тайный замысел кузена поглядеть. Мой брат не удостоил этой чести и отца родного, концы надёжно спрятав в теле Арды. — Коль доверять не буду родичам моим, могу предательству начало положить. К тому же ведом путь народу наугрим. Финрод провёл Фингона в Нарготронд, переодел в роскошные белые одежды и приветил изобильным пиром. Но глаза кузена не довольствуются увиденным, всё озирается он вокруг; улыбка быстро сходит с лица, мускулы напряжены, и вино в кубке почти нетронуто. — Глаза возрадовались более, чем мог я ожидать. Но ты позвал меня не хвастаться хоромами. — наконец сказал он к радости Финрода. — И я не бросил бы тесак любезный, и всю мою дружину в Барад Эйтель, пусть даже ради града Нарготронда, когда б не видел я в письме… твоей кузины имя. Финрод отвёл Фингона подальше от шума и посторонних ушей. — Так холодно ты говоришь о нис, что лобызал на ложе брачном? Я знал другого Финдекано раньше, без устали он девы добивался, как подвига великого. Хисильмэ измотало горе от размолвки вашей. Как я ни убеждал известие тебе отправить, она отказывалась, отвечая, что ты не пожелаешь ее видеть, пусть бы и два Предвечных древа проросли перед ступенями Барад Эйтэль. Но Финдекано, мой кузен любезный, пора ребячеству конец найти. Где видано, чтоб муж жену прогнал, презрев обет заботиться любовно. — Светлейший мой кузен, понять не можешь. Представь, ты много лет лелеешь трепетный капризнейший цветок, прекрасный, нежный, хрупкий, в угоду влажность держишь нужную, рыхлишь, подкармливаешь, он растет, ты в предвкушении, а потом, когда бутоны вот должны уж распуститься, приходит кто-то и его срывает. — То повод злиться на цветок, а вора лаской привечать и дальше? — Дано ли было знать тебе ту дружбу, что крови солонее и любви сильнее? Она собою сердце составляет Финдекано. Мы с Майтимо как будто близнецы, душою сросшиеся, скорее обвиню себя, её, но его. — Так и подавно, как же ты хотел женою обладать единолично, коль связь такая между Руссо и тобой? Я понимаю, Финдекано. Приятно обладать всецело возлюбленным созданием. Но суть любви не только в обладании. Не знаю, чем сейчас, вот в эту самую минуту, моя Амариэ увлечена. Грустит ли обо мне, или утешилась с одним из юношей достойных, а может статься, баюкает младенца у груди? Но я люблю её. И будет так, покуда мир не перевоплотится в последнем Хоре; с прекрасной девой не сольюсь в одно. — И так же я, любезный Финдарато, не расплету косы красавице иной! — Но я Амариэ косы не расплетал; её оставил, не совершив, того за что ответ держать перед создателем и ею. Но ты, кузен, обильно семя изливал на почву плодородную. — Не я один. — склонил голову Фингон. — К чему ты клонишь? — Но ты — супруг, и житницы хозяин. Ты — настоящее, а Майтимо — рок прошлого Хисильмэ. — И этот рок сильнее, чем моя любовь! — Ребячество просительно ребёнку, но не мужу, чья жена под сердцем чадо носит. — Носит чадо?! Как? Сколько уже? — Около 67 дней. Я подозрение сразу затаил. Исмангиль тяжело перенесла дорогу. Но, думал, ссора ваша сбила ее с ног. Однако, с каждым днём приметы бремени всё явственней являлись. Сейчас, любой замет. Но главное, Хитгаладэль теряет много сил. Как государь, я часто поглощен делами чад моих, уж сколько мог старался рядом быть с кузиной, но мало этого. Нельзя промедлить, Финдекано, Хисильмэ нужен муж. Что скажешь? Заберёшь супругу, любовью и заботой окружишь, забудешь раненую гордость, новой жизни ради? Финдекано сел на край фонтана и повесил голову. — О, что за рок влечёт меня к любви, ответа не дающей; к насилию над чувствами её. Презрев желание любовью обладать по праву, искал свободы для Исмангиль. Что ж с того? Мне отказать нельзя, держать невольницу под покровительством постылым ей. Но не хочу принять насильника личину вновь. Хочу чтоб сердце к сердцу самовольно устремилось и любовь питало. — У матерей иные разумения, не те, что у девиц. Для матери ребёнок — центр мироздания. Любовь твоя к нему — и к сердцу матери проложит путь. Решай скорее. Коли отказываешься от Хисильмэ, я тотчас в жёны сам её возьму и чадо объявлю своим. — Возьмёшь жену чужую?! Дор-ломина принцессу?! Такую тень готов ты бросить на имя светлого владыки, любимейшего и мудрейшего из эльдар в Средиземье?! — подскочил Фингон от удивления. — От твоего решения зависит, случится ли Дор-ломина принцессе стать королевой Нарготронда. Хисильмэ происходит из рода матушки моей, Эарвэн; правнучка славного владыки Ольвэ. Я допустить не смею, чтобы её дитя привет отца не знало и имени его не получило. Поэтому, я жду ответ от сына нашего владыки Финголфина. Признаешь ли Исмангиль и её дитя своими? — Ты мне скажи, Инголдо, как знать, моё ли семя плод дало? Финдарато глубокомысленно задумался, потерев висок под золотом кудрей. — Здесь точности я не могу увидеть. Но знак хороший, что во сне Исмангиль, ты сына вашего назвал Эрейнионом. — обрадовался он. — Эрейнион… Сын королей… И впрямь. Но, Финдарато, я разрушил все мосты. И как теперь …к ней подойти? — Славнейший мой кузен — Финрод похлопал сильное плече — Тому ль приличестует робость, кто в одиночку бросил вызов самому Ангбанду, к нему и подошёл и покорил, своё забрав? Ты невозможное свершил, движимый дружеством сердечным. — Да… Это мой ребенок, я должен сам его взрастить и имя дать — Эрейнион — И мало этого, мой друг. Сейчас благополучие дитя неотделимо от Исмангиль. Тебе ещё великий подвиг предстоит, должна она обресть любовь, покой и благость на весь последующий год, с сего же дня. — Я понял. Где моя… Исмангиль? — Я провожу. Всего скорее, она сейчас в объятиях сна. Но помни вот что, — остановился Финдарато — Чьё семя всход дало, Хитгаладель нуждаться будет в том, коль это Маэдрос, они хоть иногда должны бывать вдвоём. — Принять мне трудно это, но что ж, для сына и её благополучия стерплю. Идём. — отозвался Фингон, побледнев. — Финдарато. —? — Благодарю тебя, мой друг. — Постой. Когда дитя счастливо изойдёт из материнского приюта, тогда меня благослови. Она за дверью. На стук не отзовётся значит, спит. Фингон тихо постучал в тисовую высокую дверь, украшенную ажурной ковкой. И, подождав с минуту, чуть приоткрыл. Он ожидал увидеть обычные покои, но Финдарато чужда была сдержанность во всём, что не касалось гнева. Просторный чертог полнился плеском воды, играющей бликами в лучах солнца. Трещины в скале поросли лиловой камнеломкой. Кое где сияли белыми коронами цикламены. Ласточки суетились под карнизами в своих гнёздах. А впереди, сколько хватало глаз, открывался голубой простор небесного полога. Фингон так и застыл, как вошёл. Рядом с извилистым каменным руслом под златотканым гобеленовым балдахином полулежа, устроившись в роскошных бархатных подушках, дремала Исмангиль. Это была она и как будто нет. Хорошо, что не заметила, а то пришлось бы краснеть от неуклюжей немоты. Любовь, что Финдарато питал к своей младшей кузине выражалась во всём, что окружало и касалось ее. Всё во вкусе Финдарато. Золотое шитьё и самоцветы с жемчугом украшали белые одежды и вышивку на подушках и покрывалах; плетение волос скрепляли прекрасные драгоценные гребни. Фингон почувствовал себя, будто впервые, даже не в лагере Митрима, а в первую брачную ночь. Исмангиль убрана, как невеста для жениха. Но удивило Фингона не только роскошное убранство. Сама она изменилась, округлились ее тонкие точёные черты, налились светом и теплом. Талия оставалась по прежнему тонкой, но высокие груди сильно натянули лиф платья… и… Фингон понял, что уже некоторое время не дышит. О, как скучал он одинокими ночами, грыз подушку от отчаянья, потом ругал себя за слабость и забывался в работе. Все хвалили его за великие успехи в Барад-эйтель, за эти два месяца, он сделал, сколько за два последних года, но никто не знал жестокую сечу в его сердце. Едва боль начала утихать, он уже думал, как поговорит по душам с отцом, тут письмо от Финрода, с туманными намёками. Он бросил всё, поверх рабочей запылённой одежды накинул плащ и помчался, не жалея скакуна. Но больше он не позволит Исмангиль водить себя за нос. Не обманется искусной лаской. Будет он отцом любящим и супругом заботливым, но любовником её — никогда, разве только кос её позволит себе коснуться, мягкость их ощутить шёлковую. В тайне отныне будет любоваться красой жемчужной, как самоцветом, который жаль расколоть на части, или выточить из него кубок, потеряв его природную целостную красоту.