***
Для Вспышки сделали специальную подушку, Исмангиль сидела удобно, как в кресле, хотя больше ей нравилось приютиться к Фингону. Границы тщательно охранялись, но не чувствуя рядом сильного плеча, Исмангиль ощущала тревогу. Шли медленно, часто спешивались, разбивали привалы в самые жаркие часы. Путь скрашивали сады, высаженные подданными вдоль тракта. Как было бы приятно идти сквозь вишнёвый, сливовый, яблоневый цвет, но деревья отцвели, покуда супруги гостили у отца, а плоды едва завязались. Исмангиль положила руку на живот, пока совсем не примечательный; лишь когда снова зацветут сады, она увидит малыша, накормит молоком, оденет в одёжки, которые Лалитиэль всё-таки сберегла. Пир в Хитлуме длился целую вечность, но всего месяц миновал и казалось Исмангиль, что теперь она всегда будет беременной. Наконец-то осталась позади необходимость оправдываться в усталости перед удивлением окружающих. Финнолфин по-отечески старался подбодрить её перед подданными. Ничего, говорил он, маленькая наша белоснежная павушка, ты хрупка, а мой внук, по всему видно, взял кровь Финвэ; моей матушке Индис тоже непросто было носить меня — самого большого и сильного из всех её детей, но она справилась, и ты справишься. Только ешь хорошенько, у тебя должны остаться силы для родов. Но от этих разговоров апетит совсем пропадал. Все представления Исмангиль о таинстве родов составлялись из наблюдений за животными, да из обмолвок о своём опыте знакомых женщин и подруг. Но для эллет рождение детей настолько сокровенно, что если и говорили об этом, то все — по-разному, и ничего определённого. Целительницы тоже изъяснялись туманно: что толку чужое платье примерять; каждой женщине нужно самой познать своего мужа и самой родить, как Создателем установлено. — О чём задумалась, светоносная моя, — спрашивал Фингон, внимательно следивший за ней. Высказывать вслух или даже в мыслях свои опасения Хитгаладель не решалась, чтобы не накликать беду, а вместо ответа льнула к мужу, зарывалась лицом в его волосы, прятала руки под гладким шёлком тяжёлых прядей и кос, обнимая за шею. Этот её секретный способ борьбы со страхом не знал даже сам Фингон, или делал вид что не знает. — Ты заметил бы меня среди всех моих подруг, полюбил бы, увидев в доме моего отца? Фингон улыбнулся и поцеловал её в висок. — Вопрос чудной. Не знаю даже, как точней ответить. — Почему ты не приезжал со своей матушкой в Альквалондэ? — Я приезжал несколько раз. — Почему я тебя не видела? — Тогда, наверное, ещё не родилась или под стол пешком ходила. Я помню много маленьких детей светловолосых, ракушками игравших. Не мог же я в младенце разглядеть любовь всей жизни? А девы взрослые мне диковатыми казались, смущали странностью своей. — вздохнул Фингон — Потом я слишком повзрослел, чтоб ездить по гостям с амиль, и на младенцев любоваться, да в девах ваших что-то понимать; мне интересней было с братьями-друзьями науки и ремёсла покорять. — Нет, если я тогда ходить уже могла иль даже ползать, тебя запомнила бы, точно. — Зачем сейчас о прошлом вопрошаешь? — спросил Фингон с грустью в голосе, которую пытался скрыть под улыбкой. Никогда раньше они не говорили об Альквалондэ. Исмангиль не рассказывала о своих воспоминаниях и тоске по отчему дому, обоим это было бы слишком больно. Но больше она жалела мужа, щадила его незаживающую рану. — Народы наши очень редко соединялись брачными союзами. Есть может веская причина для того? — Ну вот, отец, сам не желая, напугал. Всё хорошо! С тобою мы — один народ. Хоть называю павушкой тебя, не птицу в жёны взял, — рассмеялся он, — Родишь нам славного мальчишку, а не цыплёночка в яйце, готов поспорить! Хитгаладэль шлёпнула мужа по бедру, но только звонче рассыпался его смех, да заржал под ними Мортин.***
В Дор-ломине Фингон подчинил весь порядок беременности Исмангиль. Даже советы проходили в их покоях под аккомпанемент арфы, или в саду рядом с фонтаном, где Исмангиль любила кормить своих карпов и ласкать лебедей. У Фингона вошло в привычку, делать что-то одной рукой: чертить план, рисовать, ставить подпись, пить вино, а другой неизменно обнимать Исмангиль; без тесного присутствия мужа её одолевала необоримая усталость. Но как бы ни старался Фингон, едва солнце клонилось к горизонту, сон клонил Исмангиль к подушкам. Это было очень досадно, но ещё больше то, что Фингон привязанный к ней, оставил свои привычные и милые сердцу дела. И однажды Исмангиль сказала, что больше так не должно продолжаться. — Мэлиссэ, что такое год? Всего лишь год мой лук останется без дела, не натянутый. Упущенное с сыном наверстаем мы в избытке. Исмангиль рассмеялась. — Вот так и вижу, оботрётся и пойдёт, едва родившись, натягивать с тобою лук. Красавец мой небесноглазый! Сказал ты о стрельбе из лука и мне вдруг страсть, как захотелось посмотреть… — поднялась Исмангиль на тахте, даже силы появились откуда-то, — Как ты стрелу кладёшь на тетиву, и точно в цель её пускаешь! Фингон удивился. — Ты это просишь, чтоб порадовать меня. — Не только. Сердце просит. Хочу услышать свист стрелы. Давай созовём состязание лучников! — воскликнула Исмангиль, не ожидая сама от себя. — Ты так желаешь, правда? — Правдивей правды не бывает! Я этот плащ закончу вышивать и победителю вручу! — Моя ль Исмангиль говорит? — Фингон обошел вокруг — Как будто те же волосы, и губы, и глаза, и нежность милого лица. — Я не шучу. — смеялась Исмангиль. — Приз можешь мне заранее отдать, никто мой лук не одолеет. — И это Фингон говорит?! А где же справедливость состязания?! — Изъян имею, жаден до всего, что ты сама руками сотворила. — он собрал ладони Исмангиль и осыпах их нежными поцелуями. Так неожиданно, много, слишком много, как вино перелившееся через край кубка в разгар хмельного пира… — Но если хочешь, пусть попробуют другие приз твой получить. Он положил голову Хитгаладэль на колени, не заметив, что натворил. А она успокоилась и вернулась мыслями к теме их обсуждения, лаская лицо мужа, гладя пальцами шелковистые чёрные брови, будто искусно нарисованные кистью на гладком фарфоре. — Вот только интереса мало, принц, твой лук никто согнуть не в силах, ни чья стрела сравниться в меткости и дальности не сможет со стрелой твоей. Пусть тетиву натянут юноши, ещё не поступившие на службу. — То верно будет веселей. Пусть, старшие из них. — поднял Фингон взгляд из-под густых ресниц. — Я ж посмотрю, кто армию мою пополнит вскоре. Едва Фингон объявил набор, столько желающих пришли записаться, что он вынужден был провести отборочный тур. И вот, настал день турнира и лучшие юные стрелки вышли на ристалище, поприветствовали принца с принцессой и натянули свои луки. Исмангиль сидела в кресле под балдахином на помосте и держала Фингона за руку, нервно теребя его пальцы, а второй поглаживала живот. — Мэлиссэ, не знал бы я тебя, подумал бы, один из мальчиков — твой сын родной, иль брат, так беспокойна грудь под коттой. Кому победы пожелает госпожа? — Всем, друг мой. — улыбнулась она, смиряя волнение. — На всех плащей тебе не достаёт. — усмехнулся Фингон. Лучники постепенно убывали, но турнир затягивался, поскольку многие юноши стреляли метко, для своего возраста. Исмангиль теперь лучше могла рассмотреть их. Все были хороши, уже почти достигли взрослого роста. Но как бывает в табуне меарасов, один отличался особо, в нём все черты сошлись в превосходной форме. Плечистый, статный, высокий, приятный лицом, волосы цвета выгоревшего осеннего тростника убраны в толстую косу. В его движениях спокойная уверенность сочеталась с точностью и грацией. — Кто это? — спросила Хитгаладэль Фингона, указав на юношу. — Племянник Кулимдиля, недавно в Хитлуме он отчий дом оставил, сказал, служить желает мне. Я вижу в Лаэгли хорошие задатки. — Победы я желаю Лаэгли. И вышло так, что стрела Лаэгли превзошла меткостью прочие, но и ещё один юноша нашёлся, сравнявшийся с юным племянником Кулимдиля в достижении. Пять раз они состязались вдвоём и всякий раз ни один не уступал другому. Поднялся Фингон и молвил. — Пусть мой лук рассудит вас. Кто дальше выстрелит из него, тот и победитель. Но ни Лаэгли ни Финлантир не смогли даже натянуть как следует тетиву на луке Фингона. — Счесть состязание законченным я предлагаю, коль господин дозволит наш. Стрелки иные лишь немного отдалились от победы, усердие каждого хвалы достойно. Счастливый час ждёт вас принять в ряды мужей отважных, благословлённых меткостью и силой, под знаменем высоким сине-серебристым. — посмотрела она на мужа, встретив его довольную улыбку — По праву двое победителей сегодня. Фингон поднялся, и Исмангиль, следом, приняв руку мужа. — Да будет так. Немало радости доставила мне доблесть всех участников. Теперь черёд принцессы одарять. Любезный Лаэгли, сын Орторнаута, прекрасный Финлантир, сын доблестного Танкиона, подойдите к принцессе. Юноши подошли и с почтением встали перед Исмангиль. Десятилетний сын Кулимдиля принёс ларец. Хитгаладэль поблагодарила малыша, развернула плащ и накинула на плечи Финлантира. — Благодарю, моя принцесса. — поклонился юноша. — Да скроет он тебя от чар и глаз недобрых. Исмангиль перешла к Лаэгли. — Признаюсь, не ждала двойной победы. Один ткала я приз и вышивала. Но, сердце верно подсказало. Этот платок я между дел, забавы ради, волшебной нитью Дориата украшала. Он будет обещанием тебе, что пожелание любое я исполню. Лаэгли принял платок и поклонился. — Как ты щедра сегодня, госпожа моя! — воскликнул Фингон. — Подумай хорошенько, Лаэгли, тебе представился особый случай. — О, госпожа, кажусь себе я недостойным дара дивного, в нём волшебство предвечное я чую и нежность ваших рук искусных! — сказал он, осторожно держа платок, — Мне в радость было цели поражать под взором вашим благосветным. Но, не разгневайтесь, принцесса, за просьбу дерзкую мою! Лаэгли опустился на одно колено. — Принцесса не умеет гневаться в отличие от принца — сказал Фингон. — Ты гнева, мальчик, бойся моего. — Пусть скажет, господин! Смелее говори. Принц Фингон шутит. Кто станет гневаться на доблесть, в кротость облечённую? — сказала она, убедившись, что Фингон действительно шутит. Иногда это сложно было понять. Лаэгли низко опустил голову. — Прошу дозволить мне защитником и другом маленького принца быть. Когда обрадует он всех своим рождением. Исмангиль рассмеялась. — Ты сердце матери завоевал своим почтением к сыну моему! Ах, разве нужно разрешения просить на дело доброе? Но если таково твоё желание — платок моё напомнит обещание. — Госпожа, и принц мой Фингон, — встал на оба колена Финлантир, — Кто дерзок — это я. Хоть удостоился я приз ценнейший получить, но так же как и друг мой, Лаэгли, хочу защитником и другом маленького принца быть. Тут рассмеялся Фингон. — Что скажешь, госпожа моя, Исмангиль? — Что здесь сказать? За сына рада я, родиться не успел, зато успел друзей добыть пригожих. — Ах, даже радость утомительна теперь, дитя, турниром насладившись, настойчиво зовёт меня в постель — шепнула она мужу. — Красавица моя, носительница жизни, идём! А вам, — обратился Фингон звучно к своим подданным, — Друзья мои, за нас велю и пировать и танцевать. Фингон привёл её в покои. Лалитиэль помогла Хитгаладель переодеться в удобную камизу. А в спальне уже ждала разостланная Фингоном постель, лёгкий обед и арфа. Лалитиэль умела помогать в самом необходимом и уйти быстро, не смущая Фингона. Исмангиль не привечала других женщин, избегая разговоров о своём самочувствии и предстоящих родах, потому что поняла — её беременность идёт не так, как обычно у многих эллет. Фингон всё время проводил с Исмангиль, но он легко, слишком легко согласился, с тем что не он, а Лалитиэль помогала Исмангиль переодеваться и мыться, как-будто увидеть её нагой было священным преступлением, сравнимым с братоубийством. Глаза Фингона теперь всегда спокойно-синие, как река, отражающая бег ясного летнего неба. В постели, лёжа головой на целомудренно одетом плече мужа, увлечённо читающего вслух новеллу про королевскую глицинию и вьюнок, она вспоминала времена, когда было наоборот. Отчасти Исмангиль даже радовалась, из всех любовных подвигов она сейчас способна пожалуй только…лежать, поудобнее устроившись в подушках. Если Фингон и испытывал влечение к ней, то очень тщательно скрывал, но Исмангиль предпочла бы видеть хоть иногда, случайно выдавший его взгляд. Неужели теперь так будет всегда? А не того ли она хотела когда-то? Неуклонно менялись в ней не только пристрастия и интересы, но даже отношение к Фингону, то что раньше было изнурительной обязанностью, теперь превратилось в несбыточное желание. Когда она наблюдала, как Фингон натягивает тетиву, ей всё чаще хотелось подойти и поцеловать разрумянившееся лицо. Ещё сложнее было с рукопашными тренировками. Они больше походили на мужественный танец, Фингон конечно не хотел драться в полную силу и не позволял это своим оппонентам в её присутствии. Исмангиль искусывала губы от знойного томительного желания в теле, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет поднести воды и обнять Фингона, ощущая жар и запах его взмокшего тела. Фингону это очень нравилось, но после тренировок он не позволял помочь себе в купальне, а закрывался там один. Быстрое утомление оборачивалось благом в таких случаях, потому что Исмангиль просто засыпала крепким сном, оставшись наедине с собой и малышом. Всё чаще оставляла Исмангиль пяльцы, предпочитая наблюдать занятия мужа. Но ещё ей захотелось попробовать поработать за гончарным кругом и она занималась новым увлечением в тайне. Лалитиэль в этом была её помощницей: и мастера нашла, чтоб обучал и оберегал Хитгаладель от опасностей при работе, и потом отмывала её в купальнях, с ног до головы забрызганную жидкой глиной. Хитгаладэль ничего не могла поделать с собой, резвилась, как ребёнок. Но впервые увидев свой обожженный кувшин, она испытала такую гордость, словно собственноручно построила крепость; теперь она могла бы сказать Маэдросу, вот я умею делать кувшины, как ты. Почему вдруг это стало так важно для неё? Это ребёнку твоему — нолдо уже не терпится ручки свои к делу приложить, говорила подруга. И чем позже был срок, тем явственнее проступали необычные интересы. Однажды, они с Фингоном, как водилось по вечерам, сидели вдвоём, занимаясь каждый своим делом, правда Исмангиль часто отвлекалась, подглядывая за мужем, любуясь движением его рук, и тем как мысли, словно отблески пламени меняются на его сосредоточенном прекрасном лице. Поэтому её вышивка шла очень медленно. Но сейчас наконец-то Хитгаладэль закрепила последнюю золотую нить и радостно похлопала в ладоши, прервав тихое пение Фингона. — Уж трижды таял и рождался лунный лик со дня последних состязаний. Фингон оторвался от вырезания маленького деревянного меараса и многозначительно посмотрел на законченную работу Исмангиль, а потом в глаза. — Уж очень он хорош. Не для моих ли плеч ты шила этот плащ? Опять оставить мужа хочешь голым? Ведь верно понял я намёк, ты этот вот, мой плащ, желаешь призом сделать? — притворно огорчился Фингон, лукаво посматривая исподлобья. — Давно не видела я мужа обнажённым. — сказала она, потупив взгляд и покусывая губу, — На двести лет вперёд тебя одела! Плащи и котты ни разу не надетые лежат и ожидают часа соприкоснутся с этим телом дивным, отточенным в жестоких тренировках. Давай устроим состязание копейщиков? Лицо Фингона тронул заметный румянец. — Меня, ты знаешь, мясом не корми, дай поиграть в мужские игры. Но в этот раз пусть соревнуются мужья, не мальчики. — сказал Фингон, оставив без ответа её нескромные намёки. — Мне интересно звёзды новые увидеть в небесах. И тех, то ближе возрастом и интересом сыну нашему. — Ты знаешь, только взрослых нери, кто двухсотлетие отпраздновал с почётом, лишь тех мы ждём в рядах дружин под знаменем моим. Опасное занятие, поверь, пыл юношеский состязаниями частыми тревожить. Физическая зрелость иллюзорна, со зрелостью души бывает не в ладу, а это не к добру на поле боя. Не может в полной мере мальчик владеть собой и следовать приказам. Так говорят отец и Финдарато. — Но, состязание — это ведь игра, ты сам сказал. Играют и котята и козлята. И Слышала я, в Тирионе, войн не знавшем, соревнования веселья ради собирались. И даже дивновласая кузина щеголяла подвигом своим, мужей и юношей в победах обходя. — О, что случилось с миром этим?! Принц Фингон, прозванный Отважным, кудахчет как наседка, а нежная его супруга рвётся к развлечениям ратным! — воскликнул Фингон. Исмангиль охнула, подхваченная на руки и закруженная вихрем, особенно приятны были губы Фингона, прильнувшие к её шее, необычайно щедные сегодня. — Вот подожди, родится сын, и всё вернётся на места свои. — смеялась Исмангиль. — Верни меня на место. Голова кружится. — Сейчас же подготовку объявлю и приз. Мне в радость твой воинственный каприз, … и смех искристый. — сказал он усаживая Хитгаладэль на тахту. Фингон задумчиво приподнял бровь не отрывая взгляд, слишком хорошо знакомая повадка мужа спугнула весь хмель от их скромных шалостей. — Хороший повод пригласить достойнейшего из метателей копья. — сказал он, сев рядом, — Я только предложил… Не надо сразу же пугаться. Но испуг, замеченный Фингоном, возник лишь на миг. Вдруг она почувствовала страстное желание увидеть Маэдроса. Так возликовали и дух и тело, что Хитгаладэль пришлось сдержать радость. — Мне это кажется уместным. Владение копьём кузена твоего из песен всем юнцам известно. — Подумай, время есть. Спешить нам некуда — Фингон повертел деревянного меараса, критически его рассмотрев, и вложил в руки Исмангиль. — Милый. — сказала она, рассматривая фигурку, представляя, как малыш будет играть с ней. — Не огорчит тебя его приезд? — Нет. Только будь всегда со мной, не оставляй, в его покоях заперевшись до утра. — сказала она, поднеся игрушку к лицу и вдохнув можжевеловый запах. Фингон нежно погладил её по волосам. — Мне Финдарато говорил, что… — Я знаю, что! — подскочила Исмангиль, почувствовав резкую боль в животе, — И слышать не хочу! — О, тише, тише, твой испуг вредит ребёнку! — протянул к ней руки Фингон, и стал поглаживать живот, — Я лишь хочу чтоб были вы здоровы. Мы знать не можем, кто тебе нужнее. — Мне нужен ты. — села она и обняла мужа крепко, как могла. — Но вдруг с ним будет лучше? Откажешь разве своему ребёнку в силе, которую он может получить, побыв с родным отцом? А если я — отец, так мальчику не будет худа, коль с дядей пообщается немного. Исмангиль уткнулась лицом в тёплую шею и закрыв глаза сосредоточилась только на родном запахе. Фингон ласкал, голубил её, думая своё. Потом взял на руки и отнёс в спальню. Исмангиль не разомкнула рук, и он обнял крепче. — Хотел бы я сберечь глаза твои от слёз и дать всё нужное для малыша. — прошептал он, касаясь губами виска. — Хорошо, настаивать не буду. Но, помнишь в Нарготронде говорила ты, сейчас не для себя живём. И это наш удел. Желания матери правдивы и точны, как звёзды.