Альквалондис.

С самого утра, как принесли платье, за окном неподвижная серость. Лалитиэль зажгла все до единого светильники, внимательно осмотрела плетение волос, и покачав головой вынесла вердикт: не годится. Пришлось смириться. Время сегодня к Хитгаладэль совсем немилосердно, в будуар оно даже не заглянуло, зато щедро вертелось там, в низу, где ее ждал весь двор и гости. Ламгелир приходил уже три раза, спрашивал, долго ли ещё. Ничего, Фингон найдёт чем развлечь дорогого друга и его ратников. Лалитиэль ворчит, что надо было сразу ее позвать, что она не хотела навязываться, а оказалось, принцесса кое-как собралась и выглядит тоже кое-как. В высоком зеркале рябит мерцание несчётных хрустальных граней светильников, игра драгоценных камней, украшающих котту. Слепят. Она положила руку на веки, пусть глаза отдохнут хоть немного. С волосами закончили, но платью тоже досталось от придирчивой подруги. Шёлковые туфли врезаются в отёкшие ступни; в пояснице и шее словно пульсируют горячие металлические прутья… Сесть бы уже, но Лалитиэль всё что-то поправляет и зашивает… Как спуститься в зал, если и так едва на ногах держишься? А что там? Кроме вездесущего блеска, шум, смех, и упаси Яванна, танцы. Ждут гости. Вот что бывает, если твоим нарядом занимается кто-то другой, а ты даже в зеркало не взглянешь на примерках. А теперь хоть развоплотись здесь. Лалитиэль старалась, мучила и себя и ее. И Хитгаладэль терпела, даже если потом придётся упасть без сил в объятия мужа, пусть она затмит звёзды красотой. Хотелось, хотелось, чтобы синие глаза потемнели, чтобы звучное слово оборвалось на половине, чтобы не на Маэдроса, а только на Хитгаладэль… Со стороны гладкий белый сатин струится по фигуре, спадая мягкими фалдами от бёдер. Но живот уже сильно заметен, будто Хитгаладэль проглотила Итиль, и котта могла бы быть посвободнее. Ещё теснее в груди; из-за специально-сшитого белья груди выпуклые, словно тесто поднявшееся на закваске; кайма глубокого выреза, украшенная самоцветами, вгрызается в нежную кожу и не получается подтянуть её, хоть на палец выше. — Здесь всё, как надо, — остановила её руки Лалитиэль. — Краса жены беременной подобна ниве золотой, покуда не пожали хлеб, её не спрячешь. Возрадуется принц, тебя увидев, воздержанности мантию стряхнёт. Хитгаладэль оставила без ответа болезненное замечание подруги о Фингоне. Конечно, нет у нее намерения обидеть, только сердцу глаза не закроешь вот и говорит, что есть. — Подай мне кисею, будь так добра, подруга, от глаз чужих супруга «нивы» сбережёт, покуда мужу не нужны они. И принца позови скорей. С ним об руку хочу приветствовать гостей. — О, светлоокая подруга, сочувствую я сердцу твоему. Оно желает вовсе не гостей. Женою быть увы непросто. — не унималась Лалитиэль, задумчиво склонившись над накидками, разложенными на кресле под окном. — Заметна, как налившаяся грудь, как округлившийся живот, моя тоска по мужу?! — вспыхнула Хитгаладэль, глядя в высокое зеркало на подругу. — Естественно жене любить отца ребёнка своего! — удивилась Лилитиэль, будто услышала ребяческую глупость. И улыбнувшись, подошла к Хитгаладэль, развернула за ее плечами лёгкую, словно сумерки самого счастливого летнего вечера, накидку, украшенную искорками первых звёзд — Вот, эта подойдёт. Хитгаладэль обняла деву, погладила безупречные ореховые волосы, осторожно, чтобы не испортить искусно завитые волны с дрожащими капельками самоцветов. Коль Фингона ношу дитя и потому любви его желаю, я муку эту счастьем назову. Как будто в пропасть каменистую шагнула, но длань судьбы упасть мне не дала. Светильники Хитгаладэль погасила, в покоях остались только серые безвременные сумерки. Короткий стук вспугнул ее сердце; дверь открылась. Свет, мягкий, приятный глазу, влился в покои вместе с Фингоном, хрусталь потрескивал на его плаще маленькими молниями. Всё вдруг ожило, обрело вес и цвет; время, заискивая, вилось у его высоких узких сапог. Фингон остановился, сделав два шага. Только взгляд продолжил путь, медленно поднимаясь от расшитых самоцветами туфель Хитгаладэль, вверх по новому платью, и особо задержавшись на её груди. — Я, право, сомневаюсь, что красотой твоей хочу делиться. — прозвучал его голос, вкрадчиво и бархатно. — Как скажешь. Мне не трудно мантией укрыться. — она стала озираться по сторонам, вот, на стуле накидка приготовленная подругой, не слишком-то много она скроет. Вдруг сзади плеч коснулись руки Фингона и нежно, но властно развернули к нему. — Скорее повелю глаза всем завязать, чем красоту твою упрячу. Сияет Анор, не таясь, пусть обожгут его лучи кого-то. — бархат голоса становился всё мягче, а потемневший взгляд медленно спускался от ее лица ниже и ниже. — Наряд мой новый нравиться ли принцу? — спросила Хитгаладэль, заметив в повисшей тишине угрозу всем трудам и жертвам сегодняшнего дня; и опасность оставить гостей гадать, почему принц ушел за супругой и не вернулся. — Хорош наряд… Но, что под ним, меня влечёт красой стеснённой. И сердце справедливое желает свободы пленницам прекрасным, — говорил Фингон всё тише, склоняясь ближе. Нежным пёрышком шею обласкало тёплое дыхание шёпота, а грудь — робкое прикосновение пальцев. Хитгаладэль закрыла глаза, ещё немного и тёплые руки избавят ее от мучений ненавистной котты; ещё немного и жаркие поцелуи утешат ее настрадавшиеся груди, истерзанные самоцветами. Но едва притронувшись, сломав последнюю грань её гордости, Фингон резко отпрянул. — Прости, я крепкого вина успел отведать… Хмель развязал язык и руки… Краса твоя меня околдовала, лишив пристойности. Идём, нас гости ждут. — подал он руку, не поднимая взгляд. — Но разве мужу нужно оправдание? От помощи твоей я бы не отказалась, когда пора настанет платье снять. — сказала она, не желая даже попытаться скрыть разочарование. — Готов любое пожелание исполнить Фингон твой, лишь попроси. — ответил муж тоном смиренного слуги, ускоряя шаг и глядя прямо перед собой. — Стремительнее ветра принца шаг, мне не успеть. — заметила она, начав путаться в подоле. — Прости, то хмель виновен. — Пол вдруг ушел из-под ног, Фингон не спрашивая, хотя и осторожно, взял Хитгаладэль на руки, пришлось обнять его за шею поверх тугих кос. Выше сил было терпеть близость его губ, румянец ослепительно-светлого сатинового лица; густой запах бордовой розы. И не было никакого хмеля, это он придумал. Губы его сладкие, сладкие… Но они так девственно спокойны, будто поцеловала Хитгаладэль кого-то чужого по ошибке или под действием чар. Она соскользнула, словно волна ударившаяся о крутой утёс. Как раз встали перед ними высокие резные двери, из-за которых доносилась музыка и голоса.

***

Хитгаладэль вдохнула глубже и поклонилась одновременно с Фингоном, когда они ступили в пиршественный зал. Гул стих, но сердце трепыхалось глупой пташкой. Губы горели от поцелуя, лицо от стыда и обиды. Как он может теперь смотреть таким заботливым взглядом, точно мальчик, который не понял, что сделал?! Придворные и гости поднялись, кто сидел, и поклонились в ответ, блистая нарядами. Из слабоосвещенного бокового алькова вышел Маэдрос. Яркий свет, разбитый мириадами кристаллов обнажил яркость пурпурного одеяния, разжёг червонное золото в распущенных локонах, укращённых только медным венцом. Его лицо изменилось, на мгновение, а взгляд пару раз вернулся к Фингону, будто спрашивая что-то; возможно они успели обменяться мыслями. Ребёнок задрожал, Исмангиль крепче сжала руку мужа и стала поглаживала живот, беспомощно пытаясь успокоить и себя и малыша. Полагалось сказать слова приветствия, но она смотрела в глаза: чистый ручей пронзали бессчётные лучи света, отражаясь от серебристого льда, сковавшего дно. Малыш отвлёк её настойчивыми пинками. — Благословение Варды с вами, принцесса Исмангиль. — сказал Маэдрос первым, поклонившись. Это было единственное обращение к валар, когда-либо слышанное ею из уст старшего сына Феанора. Слова его имели такую силу, что казались осязаемыми, как прикосновение Анора, как тёплая ладонь Фингона. Малыш притих. — Всё хорошо? — шепнул Фингон, помогая ей сесть. — Когда ты рядом. Но я утомлена в борьбе за сердце принца. — Мэлиссэ, я давно сражён, и милости прошу. Ты можешь отдохнуть в уединении, немного подкрепившись, тем сердцу моему дашь передышку — сказал он, укладывая ломтики оленины на ее тарелку. — Коварен и хитёр твой план, я знаю истинные силы принца и моего соперника за мужнюю любовь. — подыграла Хитгаладэль. Фингон удивлённо приподнял бровь, слабо улыбнувшись. — И кто он? — Один здесь есть такой, в плаще пурпурном, мастер без одной кисти, копья прославленный метатель, суровый воин, разящий взглядом. — Он здесь не для меня, а для тебя! — Поверю проще в то, что завтра звёзды расцветут на иве. Кого и любит если мастер тот из нас двоих, то не меня уж точно. Фингон искал слова. Это Фингон-то?! Он так ничего и не ответил, вынужденный уделить внимание завязавшемуся среди гостей разговору. Дождавшись момента, когда музыка выманила гостей и придворных из-за столов, Хитгаладэль ускользнула в каминный зал. Здесь легче дышалось, а тишину нарушало только потрескивание поленьев. Она вытянула ноги на длинном кресле, аккуратно разложила подол. Сон был подобен пруду с листьями, лежащими на поверхности, сквозь их кружево проступали образы и звуки реальности: потрескивания в камине, блики танцующего огня, размытые цветные пятна гобеленов и бархатных гардин, мерцание светилен. Хитгаладэль плыла сквозь косяки мыслей. Будь благодарна Фингону, что он заботится о благе ребёнка. Другой причины, почему тебя вернули в Хитлум не ищи. Взгляд его был полон страсти, но что ее причина? Не налитые груди, не изысканное плетение перламутровых волос, не обещание сладострастия в приоткрытых губах, ждущих поцелуя. Что-то изменилось в Фингоне, и в Маэдросе тоже. Только увидев их сегодня вместе она поняла, насколько сильна эта перемена. Хитгаладэль полагала, когда Фингон увидел их с Маэдросом связь, его привязанность к кузену ослабеет, но кажется случилось наоборот. Они сблизились сильнее друг с другом, но от нее отдалились. Они так легко ломали чужие жизни, стоящие на пути желаемого. Что такое маленькая Дочь лебедя, вставшая между их высокой мужской любовью? Ребёнок им нужен, и то лишь, потому что он мальчик. Что будет потом, когда малыш родиться? Завтра нужно взяться за работу, иначе не успеется приготовить приз к турниру. Вдруг воздух словно зазвенел. Хитгаладэль вынырнула из сна и, приподнявшись, увидела Маэдроса. Ах, какова сила, данная мужам над сердцами жён. Собери хоть всю волю, невозможно не желать его, не любоваться им. Она начала понимать, почему некоторые, вроде Лалитиэль отказывались от серьёзных отношений, ограничиваясь легкомысленным флиртом. Поверив однажды обольстительным звёздам в его глазах, навсегда останешься во власти мужа. Любовь его иссякнет за каких-нибудь несколько сотен лет, а твоя останется горной речкой, которая по временам из тихого, почти пересохшего ручейка перерастает в бурный поток, сносящий всё на своем пути, оставляя после себя одиночество и разочарование. Все жёны ищут, чем заполнить эту пустоту. Видно тяжелее всех приходится женам нолдор, от того они достигают невероятных высот в искусствах и ремёслах. Почему матушка никогда не говорила об этом? Почему никто никогда в Альквалондэ об этом не говорил? Может из-за близости Стихий одиночество не кажется тем странным чудовищем, что сожрало Свет Древ? Какова бы ни была причина отдаления Фингона: дружба, война, ремёсла, дела арана… это всё принадлежит им, мужчинам, и жёны тоже… Почему? Он смотрит на звёзды, а ты смотри на него. Почему мы не можем всегда смотреть друг на друга? Потому что мужчина ведёт, а ты идёшь за ним. И не наоборот. — Я помешал? — спросил Маэдрос, отступив назад. — Здесь места хватит для троих. Маэдрос кивнул, подошёл к камину так, будто в невидимом узком пространстве вокруг него расставлены хрупкие сосуды, которые легко задеть при любом неосторожном движении. Рядом с его высокой статной фигурой взвились искры; можно было подумать, что они рождены не пламенем, а его волосами. — Слышал, чадо носить тебе даётся нелегко. — По-разному бывает. — помолчав немного, Хитгаладэль продолжила — Я сделала кувшин. Он обжиг выдержал, не лопнул. — Похвально. — Маэдрос плавно, бесшумно повесил кочергу и обернувшись улыбнулся. — Не знал чтоб прежде к ремеслу гончарному наклонность ты имела. — Ты скажешь Фингону? Я б не хотела! Прошу, не выдай. Он посмотрел на свои пальцы, запачканные сажей. Хитгаладэль достала платок и протянула ему. — Боишься, подозрение в отцовстве на меня падёт? — спросил он, взяв платок, после некоторого размышления. — Боюсь не подозрения, а правды. Для матери ее дитя всегда — родное. Другое дело для отца, он хочет видеть в сыне все свои повадки и черты, иначе будет огорчен. — Не слышит истина желаний наших, но тайну сохраню твою невинную, — говорил Маэдрос, глядя на платок в своих неподвижных пальцах — Я знаю Фингона с пелёнок. Уверен, тому, кого родишь ты, не найти отца добрее. Ты знаешь мужа моего как старший брат и друг, к которому его душа стремится. Он мне известен как супруг Но Фингона-отца ещё никто не знал. — Скажи… мы можем, хоть немного… помириться? — Что ты сказал? Ты просишь мира? — она встала так резко, что в животе закололо. Глаза Маэдроса на миг расширились, он сделал шаг к ней. — Свидетели — Менельмакар и Вильварин, желаю блага для тебя и для ребёнка, что под сердцем носишь. Всё? Прошло? Где было? Только справа? Что это? Маэдрос Высокий беспокоится? Хотелось ответить ему нет. Также просто, как он отверг ее полгода назад. Просто ради того, чтобы было в ней хоть что-то желанное для Маэдроса и недостижимое. Но его оружие действовало безотказно. Он ждал ответа. Лучистость глаз сменялась сталью, сталь растворялась, уступая место серебру и свету. Хитгаладэль подошла ближе, взяла платок, которым Маэдрос так и не воспользовался, и принялась сама вытирать его твёрдую ладонь и пальцы, пачкая белый шёлк, вышитый каймой волн с парой лебедей под звёздами. — Не стала бы я хвастаться успехом в любимом ремесле твоём, коль не была б ведома малышом. Я не вполне собой владею. Ребёнок многое решает за меня, то просит глину, то железо из огня, то свист стрелы, то перестук копыт, то хочет слышать, как под молотом металл звенит, а то вот, хочет видеть, как копьё летит. Скорее бы малыш родился и в избранных ремёслах сам трудился. Как по волшебству, менялись его строгие черты. Маэдрос слушал улыбаясь и рассмеялся непривычно звонко и задорно. Ярче засияли его волосы, с такими же искорками, как в камине, а глаза… Жаль, что ее сын не может быть таким, что эта красота больше ни в ком не воплотиться. Но если…может — тогда беды не избежать. Вошёл Фингон, улыбаясь и посматривая на обоих. — Я радостью приманен словно шмель нектаром. — он взял руку Хитгаладэль и поцеловал в центр ладони, закрыв глаза и сладострастно вдыхая. Маэдрос улыбнулся, отступив к столу с кубками и искрящимися напитками. — Принцесса мне поведала, что ваш малыш почтения нисколько не имеет, к ремёслам, тягостным для нежной матери, упорно тяготеет. — И мне налей. — сказал Фингон выпустив руку Исмангиль. Она ускользнула обратно на свое любимое место. Маэдрос налил мирувор и сел в кресло с высокой спинкой, взглянув вверх на Фингона, подавая ему кубок. — О, да! Он не успел ещё родиться, но повод подаёт отцу гордиться. Я написал владыке-батюшке известие, рассказывал о нравах малыша. Готовиться мы будем не спеша к его приезду. Сказал отец, к рождению внука подоспеет, желает первый вдох его благословить. Забыли только Исмангиль спросить. — подумала она, но промолчала, — Зачем при родах лишние мужчины? Маэдрос положил свою ладонь поверх руки Фингона, лежавшей на его плече и снова посмотрел вверх на кузена. — Уже открыт набор желающих? Их много? — Не менее, чем в прошлый раз. Мэлиссэ, как продвигается твоя работа? — Управлюсь за неделю, господин. — ответила она, глядя как обменявшись прикосновением рук с Маэдросом, Фингон любовно поправил огненные локоны кузена. Затем он направился к дивану, напротив камина, грациозно уселся и отодвинул подушки. — Любимая, со мною рядом сядь. Исмангиль послушалась. Если бы Фингон не попросил, она бы пришла сама. — И ты, мой друг, иди поближе. Сын снова напомнил о себе, когда Маэдрос сел слева от нее. Фингон нежно привлёк лицо Хитгаладэль за подбородок и поцеловал, одновременно подхватив её ноги и уложив к себе на колени; его губы были терпко-горько-сладкими от мирувора, с привкусом погожего осеннего полдня и спелых ягод шиповника. Бесстыдство Фингона в присутствии Маэдроса полыхнуло в ней ослепляющим желанием. Но Хитгаладэль не покидало ощущение, что все эти прикосновения как-будто не для неё. — Я знаю, чего хотят твои ножки — сказал он снимая очень красивые, но на редкость неудобные туфли. Играть как заблагорассудится или по правилам приличия? Она выбрала последнее, облокотилась на плечо Маэдроса, как если бы это была обычная подушка. — Не надевай их впредь. — руки мужа творили волшебство с её ступнями, и Маэдрос был намного приятнее любых подушек. Но обращаясь к ней, Фингон смотрел выше. Разговор заняла подготовка к турниру. Хитгаладэль отвечала да или нет, вставляя слова в разговор всё реже, чувствуя себя чем-то вроде красивого меча, лежащего между двумя прекрасными ратниками, которые оба испытали его в бою. Им любовались, восхищались, его обсуждали, и оделяли всеми почестями, какие подобают настоящему нолдорскому оружию, особенно испытанному в настоящей схватке. Взгляд Фингона пылал, обращенный к Маэдросу. Разве он не понимает как это больно? Если это наказание за нарушенное ею Обещание, то это ещё один пример жестокости, на какую способны нолдор. Но если это не нарочно, если так Фингон исцеляется от пережитой боли, что ж, тогда нужно терпеть. Она отвернулась на бок, глубокий голос Маэдроса вибрирующий в его груди проникал в ее тело, и сосредоточившись на этом ощущении Хитгаладэль почувствовала, как хорошо малышу. Это единственная радость не успокоила, но оттеснила ее обиду. *** Как ни обещал Фингон, а всё же оставлял её и уходил, стоило Хитгаладэль отвлечься или задремать. Ламгелир не знал где искать принца. В покоях Маэдроса, в лучшем случае, можно было застать только Арталато. После турнира Хитгаладэль утомившись уснула, а когда проснулась мужа как всегда в последнее время не было. Она взяла первый попавшийся кусочек шелка, годный разве что для платочка и отпустила пальцы с иглой, не глядя что получается. Фингон пришёл под утро, томный, хмельной; волосы растрепаны, ленты развязаны, а котта помята. Он пах Маэдросом больше чем собой, словно весь перепачкан липким мёдом. Он дразнил, как собаку дразнит раненый олень. Хитгаладэль хотела отмыть Фингона, но он только жалобно простонал в ответ на предложение пойти в купальню. — Позволь хоть волосы твои в порядок привести. Но Фингон, и на это, лишь улыбнувшись, поцеловал ее руку и упал на кровать. — Вернее кос моих бывает ли хоть что-то в Эа? Они ни разу от меня не убежали. Сейчас, свет мой, позволь отдаться сну. Объятия беспощадные его так сладки. — Его? Ты говоришь о Маэдросе будто. — Хитгаладэль вздрогнула, испугалась сказанного, приложив пальцы к губам. Но Фингон не услышал, он уже отвернулся на бок и уснул, едва успев договорить. Она сняла с мужа туфли и пояс, погасила светильник. На миг показалось, что в ее постели чужой незнакомый мужчина, и удивительно почему у него одежда Фингона и его волосы. Стало так горько и одиноко, но она не хотела смириться, просто уснуть рядом не убедившись, что это ее муж, ее постель, ее жизнь! Перевернула мужа на спину. Ну вот, его лицо, безмятежный сон под бархатными ресницами. Она оставила поцелуй на веках, затем на пленительных губах, невыносимо бесстрастных. Почему он такой красивый сейчас? Разве чьё-то сердце могло бы остаться недрогнувшим? А как она могла раньше? Ведь Фингон всегда был такой. Сон не шёл. Как только можно ближе она приникла к мужу и продолжила своё вышивание в рассветных сумерках.