Пески разврата

- «Высокие потолки… Отсутствие окон... Идеально, не люблю, когда жарко... - скорпион сладко потянулся, глубже забиваясь под ложе. Его постоянно клонило в сон и дело было не только в чертовом препарате, но и в нарушенном режиме дня, ведь, всё же, Ками был ночным существом. – Ха-а... Как только он меня увидит, то прикажет избавиться. Надеюсь, на улице к тому времени стемнеет...» – почти вслух рассудил он, полностью расслабляясь в столь темном и прохладном месте. Несмотря на то, что за стенами замка была самая настоящая пустыня, толстые стены не позволяли зданию прогреваться. Сами же жилые комнаты были расположены ближе к центру здания, что позволяло получить дополнительную защиту от температур. Но всё же, скорпион предпочитал этим всем плюсам затхлость родной пещеры, где иногда, с потолка, особенно ближе к вечеру, капал конденсат, а температуры не повышались днем и не опускались ночью. Да и родное оборудование не давало покоя. Он, хоть и не надеялся увидеть и половины в целостности, уповал на то, что вернётся обратно раньше, чем ушлые дельцы растащат всё на сувениры или местные племена на талисманы. Ками зевнул, потянувшись, расправляя все свои пары лапок. После он повернулся на бок, прижимая конечности ближе к телу так, что редкие панцирные пластины составляли своеобразный дырявый щит от внешнего мира. Эти пластины несли роль защиты у его далеких предков, облачая их в поистине танковую броню. Однако теперь, с увеличением размера, они перестали играть особую значимость, а даже скорее мешали росту, сковывая, подобно раковина у моллюсков. Так, со сменой поколений, данные щитки разъединялись, уменьшались и редуцировались. Таким образом, у современных скорпионов его вида остались лишь одиночные пластины на внешних частях конечностей, которые не закрывали суставы, а также ряд пластин с внешней стороны хвоста, которые уменьшались, переходя на спину и практически полностью исчезали на уровне лопаток. Собственный хвост коснулся щеки. Он хоть и хотел свалить отсюда как можно скорее, но, всё же, особое, мерзкое чувство засело где-то глубоко внутри и хоть, он и не совсем хотел это признавать, но его в какой-то мере манила перспектива по-исследовать человеческий мир по-ближе. *** Куса с восторгом слушала легкое эхо от собственного смеха. Ликование внутри буквально распирало нутро, создавая где-то в глубине её нутра вибрации, которые поднимаясь, преобразовывались в смех. В какой-то мере она сама была не в силах это контролировать. Облизнув тупую морду, она сделала пару шагов по комнате, делая глубокие вдохи, с сожалением отмечая, что ничем интересным комната не пахнет. Её интересовало лишь насилие, секс и жратва, остальное было лишь прилагательным и совершенно меркло в ее желтых глазах. Дойдя до кровати, гиена рухнула на мягкую постель, тут же зарываясь мордой в одеяло. Круглые уши дрогнули, прислушиваясь к окружающим звукам, но после, не найдя ничего интересного, несколько поникли. - «Хм… Вновь доказать всем, что я держу слово и могу сделать всё, что мне только захочется, у меня вышло, но… А что, собственно, дальше? - неутешительно цокнув, она перевернулась на спину, почесывая живот с короткой и жесткой шерстью. – А пацан-то затяжной... Интересно, в постели он такой же?..» *** - «Ну, вот я и на месте... Ха... Может, всё же, зря я решился на это?» - ворон никак не мог успокоиться. Всё было таким простым и таким сложным одновременно. Быть живой игрушкой для богатого и капризного господина? Что может быть проще, особенно для него. Ронод неутешительно посмотрел на состояние своего оперения. Кормежка дешевой разводной птицей не шла ему на пользу. Тусклое, ломкое перо делало его больше похожим на дешевую аппликацию, чем на гордого ворона. Клюв угрожающе щелкнул. Как же он ненавидел их всех. Тех, кто ради милой игрушки ребенку завели себе маленькую смышленую птичку, а когда эта самая птичка поломала себе пару косточек из-за рахита, просто сдали её в местный бар, где он стал просто красивой декорацией для заведения. И что эти люди ожидали, взращивая его в страхе, унижении и побоях? Уважения? Лепетания? О нет, он ощущал только свербящую в основании клюва ярость, ненависть, что придавала его темным глазам особый блеск. Но, всё же... всё же, он был достаточно умен, чтобы не действовать в открытую, чтобы изображать покорность и выжидать. Что ж, он прожил с людьми уже 8 лет, неужели не проживет ещё? Хотят, чтобы он был красивой куклой? Чтож, на хорошем питании, перо довольно быстро должно восстановиться, да и он пока не собирался выходить из своего затравленного образа. Ворон без особого интереса осмотрел комнату. Подобное он уже видел в особых комнатах бара, вспоминать о которых он не очень любил. Конечно, всё выглядело куда менее вульгарно и куда более богато, но этот приглушенный свет и съедающая тишина нагнетали на него весьма неприятные воспоминания. Он куда больше предпочитал сидеть на присаде во внутренней комнате бара и, хоть и приходилось терпеть позорное к ней привязывание, зато большее, что он мог там получить, это по морде от какого-нибудь пьяного ксенофоба. Мотнув головой, Ронод постарался отогнать от себя мерзкие мысли. Ведь что было - то было. Сейчас следовало действовать согласно обстоятельствам и сейчас они вынуждали ожидать. Взобравшись на спинку кровати, он принялся нативно вычесываться, поправляя перо клювом. Это происходило само по себе, когда он волновался или думал, а сейчас происходило оба действия сразу. - «Хм… Мне показывали его фото, но в жизни он намного милее... Что-то мне всё больше верится в местную версию положения этого сынка. Что ж, тем лучше, если не придется изображать из себя покорного пассива… Хах, человек и подо мной? Звучит очень, ОЧЕНЬ впечатляюще…» *** - «Слишком много места... Хоть тут и роскошно, но в моей камере было гораздо уютней. Там чувствовалось, что жили люди, а здесь... - Аку не трогала вся эта красота и роскошь, он с удовольствием променял бы эти хоромы на свою старую комнату, в доме почившего господина. – Эх... Помню, что детишки господина называли мою комнату конурой, а потом и впрямь построили мне конуру... Это было так… Мило… - воспоминания о доме отозвались болью в сердце. Теперь эти дети наверняка презирают его, ведь он лишил их отца и сделал их мать вдовой. – Ха-а... Возможно, этот господин окажет милость и подарит мне смерть...» Как-то неосознанно с темных губ сорвался тихое поскуливание, которое тут же было погашено волевым усилием. Он уже совсем не верил в то, что он может быть достойным слугой. Потеря хозяина буквально разбила военного. Собачье чувство внутри выло нескончаемой болью, требуя хотя бы раз вдохнуть запах столь родного и любимого человека, да и гипертрофированное чувство вины душило его получше любого пропитанного дымом и порохом поля боя. Вот только от последнего можно было уйти. Уйти после боя в бар, уйти в публичный дом, уйти в родной хозяйский закуток, а от этого чувства уйти было нельзя. Оно душило, пережимая горло, особенно по ночам, когда воображение подкидывало страшные картины, где люди, которых он почитал и любил, смотрят на него с отвращением и нескрываемым осуждением. Всё, что он мог сейчас, это жить прошлыми теплыми воспоминаниями, которые нещадно извращались кривыми когтями вины, которая упорно убеждала его в том, что он абсолютно этого не достоин. И, к сожалению, он охотно в это верил, все больше впадая в уныние.