***
— Свободны, — милостиво бросил Самал, глядя на едва стоящих на ногах новобранцев. Этих зелёных сопляков уже распределили по отрядам, но тренировались они пока вместе. Учителями были старшие офицеры. Тоже из разных отрядов. Самал по праву считался одним из самых безжалостных. Новичков запугивали его именем ещё до тренировок, и Самалу приходилось поддерживать эту устрашающую репутацию. У новобранцев есть год до второй присяги. За это время они вправе передумать и покинуть орден. И если они испугаются кого-то вроде Самала, то в гвардии им попросту нечего делать. Мужчина ещё раз окинул равнодушным взглядом своих подопечных. Крестьяне, ремесленники, ученики оружейников, младшие сыновья купцов. Большинство из них лишь недавно начали учиться читать, но это не мешало им мнить себя особенными. Некоторые из них были одарёнными, с ранних лет открывшими в себе способности к магии. Кому-то повезло учиться у какого-нибудь вояки в отставке. Кто-то успел послужить в армии и не погибнуть. Все эти баловни судьбы пришли в тренировочный военный лагерь разными путями, и лишь один из десяти прошёл испытания в гвардию. Остальные либо вернулись домой, либо пошли в другое военное подразделение. Тех, кто всё-таки сумел попасть в рекруты можно назвать везунчиками, но на этом их удача заканчивалась. Дальше всё зависело только от них самих. Через два-три месяца их начнут отправлять на миссии, и к концу года от этого набора останется меньше половины. Перед второй присягой оставшиеся в живых ещё раз подумают. Некоторые из них уйдут. И только те, кто решится, те, кто принесут вторую присягу, смогут называться настоящими гвардейцами, элитными бойцами, лучшими из лучших. А пока это всего лишь сброд желторотых юнцов с раздутым самомнением. Забавно, что самым скромным в этом наборе оказался юноша из индары. Племянник императора. Подобная кротость настораживала. — Его величество недоволен тем, что Реньяр вступил в орден, — поделился Намали спустя две недели после отборочных. — В чём проблема? Так и скажи ему — ты нам не подходишь, собирай вещи, — хмыкнул в ответ Самал. — Его величество не давал приказа убрать Реньяра из гвардии. Он велел лишь приглядывать за ним. — Есть опасения? — Реньяр некоторое время близко общался с наследным принцем. — Это не повод, — заметил Самал. — Не повод, — мягко согласился Намали. — Однако за Раяном и его окружением велено присматривать, и раз уж Реньяр… — Я тебя понял, — прервав объяснения, поднял ладонь Самал. Первые испытания Реньяр завалил. Как и большинство излишне самонадеянных, полагающих, что смогут обойтись без специальной подготовки. Однако, Реньяр не выглядел самонадеянным. Хотя Самал посоветовал ему отправиться в военный тренировочный лагерь, сам гвардеец был почти уверен, что юноша просто вернётся домой и будет считать вступительные испытания небольшим приключением. Но Реньяр зачем-то отправился в лагерь, а спустя два месяца попробовал попасть в гвардию снова. Намали сказал, что у мальчишки хороший потенциал. — Реньяр, задержись, — окликнул новобранца Самал. Плечи юноши поникли. Пропустив спешащих на ужин товарищей, он вернулся в центр площадки. — Меня не устраивают твои навыки, — припечатал старший гвардеец и, не тратя слов на объяснение слабых мест в защите и атаке Реньяра, приказал: — Нападай. Реньяр выдохнул, покорно занял боевую стойку и сорвался с места. Самал лениво уклонился. Атака вышла слишком очевидной. Топорные движения, недостаток импровизации, слабая реакция. Один короткий, но мощный удар кулаком в лицо, и Реньяр распластался на земле. Щека тут же запунцовела, с уголка губ засочилась кровь — поранил щёку изнутри об зубы. — Вставай, — потребовал Самал. Не вполне пришедший в себя юноша тяжело поднялся на подрагивающих руках. — Нападай. Новая атака вышла ещё слабее предыдущей. Спустя три секунды Реньяр, тяжело дыша, лежал на земле лицом вниз. — Вставай, — безжалостно отчеканил Самал, без толики снисхождения наблюдая за жалкими потугами рекрута. Локти юноши подламывались, но тот, стиснув зубы, всё-таки пытался отодрать от земли своё измученное многочасовыми тренировками и ежедневными избиениями тело. — Вставай, — бесстрастно повторил Самал. С новобранцами никто не церемонился. Не хватает сил — выметайся. Мужчина замахнулся ногой в тяжёлом сапоге и, ни на секунду не изменившись в лице, пнул Реньяра в живот. Само собой, не со всей силы. Иначе он бы не оставил мальчишке ни одного целого органа. Однако и несильного, по меркам Самала, пинка хватило, чтобы юноша, хватая воздух, закашлялся и, подтянув ноги к груди, свернулся на земле. Отвратительное зрелище. — Считаю до трёх. Не встанешь — можешь собирать вещи и возвращаться к мамочке. Один. Реньяр поднял голову и, несмотря на застилавшие глаза слёзы, упрямо посмотрел на своего мучителя. — Два, — равнодушно продолжил счёт Самал. — Три, — закончил мужчина, глядя на пусть и нетвёрдо, но стоящего перед ним мальчишку.***
«Не возьмусь сосчитать, сколько раз Самал задерживал меня после тренировок до поздней ночи, а иногда и до рассвета, сколько раз будил, скидывая с постели. Казалось, издевательства надо мной доставляют ему особенное извращённое удовольствие. Привередничать за столом тоже отучил меня он. Не то чтобы в гвардии плохо кормили. Вот только… Разве может солдатская еда сравниться с изысканными блюдами дворцовой трапезы? Дома для меня всегда готовили только мои самые любимые блюда. И в тренировочный лагерь мне разрешили взять с собой несколько слуг и повара. А потому в первое время в гвардии мне было тяжело справиться со своими вкусовыми предпочтениями. Даже после изнурительных тренировок я не мог заставить себя есть невкусное. Самал решил эту проблему очень просто. Стоило ему заметить, как я ковыряюсь в тарелке, как её содержимое оказывалось опрокинуто мне на голову. Мало того, что я оставался голодным и униженным на глазах всей столовой, так ещё и форму приходилось стирать. Никто и никогда не учил меня стирке. До гвардии я имел о ней весьма смутное представление, что ничуть не оправдывало меня в глазах Самала. Новобранцам выдают всего два комплекта формы. Нам необязательно было носить её постоянно — только на дежурствах и тренировках. В общежитии можно было ходить в обычной одежде. Но хотя постоянно носить форму никто не заставлял, стирать её приходилось часто. Порой хватало одной единственной утренней тренировки под дождём, чтобы в прачке образовалась очередь. Я хорошо запомнил свою первую стирку. Повторяя за товарищами я кое-как справился с мундиром и брюками. Вымотавшийся, но довольный собой я вслед за остальными повесил форму сушиться под навесом возле прачки, а на утро обнаружил, что одежда пропала. Впрочем, она отыскалась быстро, хотя и выглядела почти неузнаваемой. Как оказалось, Самал, забирая свои вещи с сушки, заметил плохо постиранный мундир. Не знаю, обратил ли он внимание на нашивку. Думаю, да. В качестве наказания за недостаточную старательность он бросил мою форму у порога в столовую вместо тряпки для обуви. Ночью прошёл дождь, и возвращавшиеся с ночного патруля гвардейцы, опасаясь занести грязь в столовую, очень тщательно вытирали ноги об мой мундир. Наверное они решили, что это списанная форма. А может и вовсе не задумывались о ней — лежит, значит так надо. К тому времени, как я её нашёл, по ней прошлись не меньше трёх десятков пар армейских сапог. Мне казалось, я умру от стыда, когда на глазах у всей столовой подбирал свою форму. Вместо завтрака я, давясь слезами от унижения, пытался отстирать грязь и привезти одежду в человеческий вид. Мне помог Азар. Притащил какую-то сильно пахнущую мыльную настойку, показал как правильно пользоваться стиральной доской и рассказал, чьих это рук дело. Его слова меня не удивили. Было до слёз обидно, но я честно пытался понять, чем вызвал такую неприязнь со стороны Самала. Спустя полгода, когда нас уже отправляли на миссии, когда все привыкли друг к другу и успели найти друзей, отношение Самала ко мне ничуть не изменилось, и я оставил попытки понять его». Реньяр аккуратно убрал перо и чернильницу, сложил листы с переписанной главой в папку и, достав из кармана оставленную Самалом конфету, закинул её в рот. Затем встал, потянулся и выглянул в окно, выискивая взглядом своего подопечного. Триалин оказался там, где его оставили — медитировал на невысоком столбике под акацией. Сидел со скрещенными ногами в воздухе, опираясь на столб носком сапога. Реньяр едва заметно улыбнулся. Выдержки принцу не занимать. Если подумать, Реньяру повезло с учеником куда больше Самала. Будь Триалин похожим на самого Реньяра четыре года назад, терпения гвардейца на него попросту не хватило бы. Кажется, Намали неспроста поставил Реньяра одним из учителей принца. Как говорится «мудрый наставник совершенствуется вместе со своими учениками», и роль учителя позволила Реньяру иначе взглянуть на своё недавнее прошлое. Кроме того, Реньяр с удивлением обнаружил, что успехи Триалина радуют и его самого. Прошла всего неделя тренировок, а принц уже не испытывал проблем с контролем и распределением энергии. Интересно, а радовали ли Самала в своё время достижения Реньяра?***
«Жизнь в гвардии развеяла множество моих иллюзий. Я больше не обманываюсь на счёт ордена. Все эти разговоры о братстве и едином духе, конечно, не полная чушь, но всё-таки слишком идеализированы. Даже в семьях, где люди связаны кровными узами, не бывает абсолютной гармонии. Я знаю это на собственном опыте. Нас в семье семеро. Четыре брата и три сестры. И не со всеми я одинаково близок. Самого старшего брата я, признаться, едва знаю. Он давно живёт отдельно и вместе с жёнами бывает у родителей только по праздникам. Второй брат слаб здоровьем и немного чудаковат, предпочитает праздный образ жизни, но очень добрый. Всегда находил время для младших, всегда привозил нам красивые безделушки из поездок. С третьим братом я не общаюсь. Как и он со мной. Не переносим друг друга. Этот религиозный фанатик вообще мало кого переносит. Все вздохнули с облегчением, когда он добился у отца разрешения уйти в храм. Из сестёр я больше всех люблю Лириан. Самая милая, самая красивая и самая добрая из нас семерых. Жаль, что это сокровище династии достанется чужеземцу. Да, в Крастской Империи у неё будет больше свободы, чем здесь, но я никогда не откажусь от мнения, что в мире нет мужчины, достойного Лириан. Совсем отвлёкся. Как и всегда, когда речь заходит о сестрёнке. Примером своей семьи я хотел показать, что даже между близкими родственниками редко бывают одинаковые отношения. Я мог бы продолжить доказывать это примерами других знакомых мне семей, но думаю это займёт слишком много времени. Возвращаясь к ордену, как такое огромное количество людей, разных по возрасту, вере, происхождению, воспитанию могут относиться друг к другу одинаково благосклонно? Это особенно заметно в самом начале. С годами различия стираются, но всё равно узы, завязавшиеся в самом начале твоего пути, остаются самыми крепкими. Взять тех же Самала и Намали. Сколько лет служат в ордене, знают лично каждого гвардейца, искренне верят в братство Серой Стражи, а всё равно друг с другом ближе чем с остальными. Лучшие друзья, что тут ещё скажешь. Намали первым узнал про нас с Самалом. Посмеивался надо мной, мол, что ты в этом страшилище нашёл. Это он не всерьёз, конечно. Может, хотел убедиться, что я не морочу его другу голову. Совершенно несправедливое подозрение. Как будто это я прицепился к Самалу, а не наоборот. Признаться, я до сих пор не понимаю, как мы к этому пришли. Всё началось с того, что я убил друга».***
Именины наследного принца всегда праздновали с особым размахом. Золотой Аль-Джаир превращался в сверкающий остров в центре Аккада. Десять тысяч золотых фонариков освещали сады и площади дворца, а для пира, чтобы вместить столько гостей, выделяли несколько огромных залов. Реньяр служил в гвардии почти год и успел побывать на нескольких миссиях, когда их отряд поставили вместе с восьмым в качестве охраны на празднике. Прежде Реньяр присутствовал на именинах Раяна в качестве гостя и теперь ему было странно наблюдать торжество со стороны. Казалось, эти именины были даже пышнее предыдущих. Застланные пурпурными тканями столы ломились от дорогих и изысканных блюд. Устрицы на серебряных подносах подавались на рассыпанном жемчуге, блюда с форелью и муренами были украшены крупными кораллами, засахаренные фрукты в широких вазах лежали вперемешку с цветами, а жареных павлинов и фламинго искусно спрятали под перьями так, словно они были ещё живыми. Вокруг столов сновали рабы с цветочной водой, чтобы гости могли ополоснуть руки во время трапезы. Музыка не прекращалась ни на мгновение, а под потолком сияла созданная императором иллюзия туманности Астира. Реньяр, невольно замерев, засмотрелся на потолок. Лилово-розовая дымка, сияющая сотнями крошечных искр-звёзд, густо-фиолетовая по краям и пылающая огненной киноварью в сердце туманности. Необъяснимое, но величественное и прекрасное зрелище. Юноше с трудом верилось, что это всего-навсего иллюзия, созданная для украшения праздника. Император никогда не скупился, если речь шла о его любимом сыне. Туманность, копия которой раскинулась под сводами императорского дворца, стала самым значимым открытием астельских астрономов в последнее время. Её назвали в честь Астира, бога музыки и гармонии, покровителя наук и хранителя знаний. Астельцы верили, что в небесных чертогах Астира звёздные духи пели вечную песнь мироздания, пока Астир играл на арфе со струнами из света древних звёзд. Глядя на туманные переливы иллюзии, Реньяр едва не забыл где находится. Опомнившись, юноша опустил взгляд на пирующих и, на всякий случай, огляделся, не увидел ли кто-то из гвардии, что их товарищ витал в облаках на посту. К счастью, поблизости был только Азар, дежуривший у выхода для слуг. Реньяр облегчённо выдохнул, мысленно благодаря богов за то, что рядом не оказалось Самала или капитана. Азар, даже если и увидел, как Реньяр пялится в потолок, никому об этом не скажет. Юноша оглядел зал, немного побродил среди гостей и, убедившись, что на подконтрольном ему участке всё в порядке, вновь отыскал взглядом друга. Азар как раз зачем-то остановил раба с вином, а затем, чуть помахав над кувшином, понюхал вино. На миг Реньяру показалось, будто из ладони гвардейца в кувшин что-то просыпалось. С полминуты Реньяр непонимающе наблюдал, как раб с вином приближается к месту, где сидел император. Юношу охватила смутная тревога. Он снова посмотрел в сторону выхода для слуг, где дежурил Азар. Гвардейца на посту уже не было. Раб тем временем наполнил кубок императора вином. Ладонь монарха обвила кубок. В драгоценных камнях на перстнях императора мягким светом отразилось нежное сияние туманности. Сердце Реньяра ухнуло вниз. Он бросился к императору и, понимая, что не успеет, мысленно закричал: «Ваше величество! Не пейте!» Эрииль замер, едва не отпив из кубка, и с видом глубокой задумчивости медленно качнул бокал. В голове гвардейца прозвучал спокойный голос: «Не создавай паники. Тихо подойди ко мне». Реньяр облегчённо выдохнул и без спешки, как было велено, приблизился к императору. Ещё до того, как он подошёл, Эрииль, словно только что увидев его, ленивым жестом поманил племянника к себе и, как только тот оказался рядом, с всё той же леностью в движениях передал ему кубок. Перед внутренним взором Реньяра снова возник Азар, подсыпающий что-то в кувшин с вином. Только на этот раз действие словно замедлилось и стало ближе, отчего гвардеец смог отчетливо различить белый, похожий на сахар, порошок. До юноши несколько запоздало дошло, что это император просматривал его недавние воспоминания. «Сделай вид, что пьёшь», — мысленно напомнил Эрииль. Реньяр, опомнившись, низко поклонился, держа кубок на вытянутых руках. Чтобы не вызвать неудобных вопросов и шума Эрииль передал гвардейцу улику под видом императорской милости. Любому другому гвардейцу пришлось бы здорово отличиться, чтобы заслужить еду или вино с рук императора, но Реньяр приходился монарху племянником, а потому оказанная милость никому не показалась неуместной. Церемонно поклонившись, Реньяр степенно выпрямился и, держа кубок обеими руками, чуть коснулся его золотых краёв губами. Затем снова поклонился и, пятясь назад как положено этикетом, отошёл на некоторое расстояние прежде чем развернуться и поспешить к посту капитана. Не прошло и десяти минут, как Реньяр вместе с остальными гвардейцами получил приказ задержать Азара. Два отряда рассредоточились, перекрывая выходы из Аль-Джаира, пока Намали докладывал в штаб. Реньяру казалось, будто прошло уже много времени, и Азар успел покинуть дворец. Скорее всего, штаб немедленно вышлет дисциплинарно-следственный отряд в город, пока третий и восьмой будут прочёсывать Аль-Джаир. В голове не укладывалось, как такое могло произойти. Не отпускала мысль, что всё это какое-то недоразумение, и как только Азара найдут, оно разрешится. Но как бы Реньяру не хотелось верить в друга, глубоко внутри он понимал — никакого недоразумения здесь нет, только неудавшееся покушение на императора. И зачем Азару оно понадобилось? Чего ради? Кроме главных ворот покинуть Аль-Джаир можно было и другими способами. Потайными лазами и через спрятанные в стенах калитки. О самом их существовании знали немногие, а о точном расположении и вовсе только единицы, не считая старших офицеров Серой Стражи. Реньяр однако тоже знал об одном потайном проходе возле дворца наследного принца. Знал, потому что ему доводилось пару раз пользоваться спрятанным в зарослях олеандра входом, когда он входил в круг близких друзей Раяна. Не надеясь кого-то там встретить, юноша всё же решил проверить. Он обошёл дворец Раяна, пробежал по освещённым тропинкам в персиковом саду, обогнул пруд с карпами и, наконец, вышел к заросшей олеандром стене. Стоявший в тени Азар ждал его. — Признаюсь, я надеялся, что ты придёшь, — улыбнулся Азар. — Зачем ты это сделал? — строго спросил Реньяр, не торопясь обнажать оружие. — А сам как думаешь? — Ни одного предположения. Подними руки. Я отведу тебя в штаб. — Может лучше я выведу тебя отсюда, — оскалился Азар. — Не говори ерунды. Ты предал императора, предал орден. — Но остался верен родине. Однажды ты поймёшь. — У тебя не вышло. Я не дал его величеству выпить яд. Если новость и удивила Азара, виду он не подал. — Думаешь, кто-то тебя за это похвалит? Тебя арестуют, если ты останешься здесь. Идём со мной, Реньяр, — Азар протянул юноше руку. — Ты ведь уже увидел, что такое гвардия. Они растоптали твою мечту служить трону. Я покажу тебе другой путь. — Нет никакого другого пути, — отрезал Реньяр, доставая саблю. — Если ты не пойдёшь со мной добровольно, я буду вынужден… — Что? Убить меня? — Старший гвардеец снисходительно улыбнулся. — Ты не сможешь. Тебе не место в гвардии и ты это знаешь. Не потому что ты слабый. Вовсе нет. Потому что ты не такой, как эти бесчувственные головорезы. Идём, — Азар подошёл ближе и, поймав юношу за локоть, потянул за собой. Реньяр машинально шагнул за ним, а затем резко отдёрнул руку и бросил оглушающее заклятье. Которое Азар, не оборачиваясь, отбил. — Как пожелаешь, — бросил мужчина, ускоряя шаг к калитке. — Я тебе не позволю. — Реньяр крепче сжал саблю и ринулся за дезертиром. — В таком случае, не вини меня, — вздохнул Азар, обнажая клинок. Пронзительный звон стали тут же заглушила череда хлопков боевых формул. Плечо Реньяра полоснуло лезвием, и рукав тут же пропитался кровью. Едва успевая отражать атаки, он и думать забыл о том, что должен арестовать друга. Разве это возможно? При такой скорости ударов оставалось только молиться, чтобы выйти из поединка живым. Удар. Звон. Удар. Хлопок. Звон. Огненная вспышка заклятья. Густой пар от водяной стены. Рывок вперёд и снова оглушительный звон, отзвук которого продолжал гудеть в ушах. Запястья сводило от силы ударов противника. Очередная огненная формула подпалила рукав. Тыльную сторону ладони жгло, но Реньяр ни на мгновение не мог отвести взгляд, чтобы оценить ущерб. Шаг вперёд. Три назад. Почему их до сих пор никто не услышал? Где подмога? Небо расцвело золотом и киноварью огненных цветов запущенных фейерверков. Тысяча одновременных залпов едва не оглушила обоих гвардейцев, но не остановила бой. Реньяр ушёл от удара и, ускорившись на развороте, бросился вперёд. В грохоте фейерверков он не услышал ни оклика Намали, ни брошенной Самалом формулы. Азара парализовало заклятьем старшего офицера, а в следующий миг в грудь предателя по рукоять вошла сабля бывшего друга. Глаза мужчины расширились в неверии. Реньяр отпустил саблю, шагнул назад. В висках стучало. Голова потяжелела, а в мыслях опустело, словно кто-то заменил его голову на чугунный горшок. Азар рухнул лицом вниз, к ногам юноши. Рядом материализовались Намали, Самал и несколько человек дисциплинарно-следственного отряда. Реньяр всё ещё отупело смотрел на лезвие собственной сабли, торчавшей из спины мёртвого Азара, когда рядом послышался холодный голос Самала: — Руки за спину.***
«Я не сопротивлялся. По уставу сопротивление дисциплинарно-следственному отряду приравнивается к признанию своей вины, после чего тебя имеют право казнить на месте. Впрочем, не думаю, что в тот момент я действительно помнил об уставе. Большая часть событий того вечера вычеркнулась из моей памяти. Теперь я отчётливо помню только свои липкие руки и тяжесть наручников. Меня привели в самое сердце штаба, в отделение дисциплинарно-следственного отряда. По-моему, опомнился я только в камере, куда меня привели дожидаться допроса. Нефрановые наручники не сняли, но зацепили их спереди, чтобы мне было удобно сидеть. Я не знал, сколько мне придётся ждать. В камере была койка с тонким тюфяком и шерстяным покрывалом, жестяное ведро в углу и узкое окошко под потолком. Наличие спального места навевало на подозрения, что я могу там задержаться. Происходящее казалось каким-то нереальным, словно во сне или мороке. Каких-то полчаса назад я любовался пышным праздником, а теперь сидел на жёсткой койке, не зная, что со мной будет. Если бы меня ни в чём не подозревали, разве заковали бы в наручники? И спросить было не у кого. Хотя по другую сторону решётки на скамье и стульях сидели Акмар и двое из следственного отряда, им запрещалось разговаривать с подозреваемым. Тишина угнетала. Я понемногу приходил в себя и часто оглядывался на гвардейцев по ту сторону решётки. Двое мужчин из первого отряда выглядели пугающе, но они пугали меня и вполовину не так сильно, как безмолвный Акмар. Обычно весёлый и болтающий без умолку, он даже не смотрел в мою сторону. Наверное, только тогда до меня стала доходить вся серьёзность ситуации. На жизнь императора покусился не кто-нибудь — член ордена, гвардеец. Катастрофический удар по репутации Серой Стражи. Преступник мёртв, и неизвестно, сколько у него было сообщников. Ближе всех он общался со мной. Кроме того, я из индары, а значит могу иметь политический интерес в смерти императора. Да, я предупредил его величество, но со стороны это могло выглядеть иначе: возможно, я был в сговоре с Азаром, но в последний момент струсил и передумал, а чтобы отвести от себя подозрения предотвратил покушение и убил друга. Мой возбуждённый мозг лихорадочно выстраивал цепочку событий. Я понял, почему подмога не пришла сразу. Вероятнее всего, меня проверяли. Вместо того, чтобы сразу задержать в штабе и допросить, как свидетеля, меня отправили вместе со всеми на задержание. Я вышел на него случайно, но со стороны это наверняка выглядело так, будто я знал куда идти. И если они наблюдали из укрытия и слышали слова Азара «я надеялся, что ты придёшь», они могли сделать весьма определённые выводы. А потом, когда завязался бой, Намали или кто-нибудь ещё наверняка приказали мне отступить, но из-за фейерверков я не услышал и убил… убил Азара. Как будто проигнорировав приказ, чтобы поскорее убрать свидетеля. Прошло не меньше двух часов — я точно не знаю — когда решетчатая дверь в камеру открылась. За мной пришли капитан, Самал и ещё трое из первого отряда. Они принесли таз с водой и чистую одежду — моя была вся в крови: и моей, и Азара. О своей ране на плече я вспомнил только когда попытался самостоятельно снять мундир. Боги, я просидел два часа, заливая своей кровью койку, и даже не заметил этого. Общими усилиями Самала и целителя из первого с меня удалось снять испорченную одежду. Рукав рубашки пришлось смачивать водой и отдирать от раны. Когда рану промыли, терпение Самала кончилось. Я впервые увидел его таким взбешённым. Поймите меня правильно, его внешность и без того достаточно неприятная и в некоторой степени пугающая, а когда он злится, не по себе становится даже видавшим всякое гвардейцам дисциплинарно-следственного. Залечивая моё плечо, Самал обругал меня за то, что молчал о ране, потом накинулся на бедолаг из первого, затем на дежурившего в коридоре Акмара. К тому времени Самал разошёлся, и Акмару досталось больше всех — бедняга даже заикаться начал, бормоча что-то про плохое освещение и мою молчаливость. Потом Самал попытался накинуться на капитана. Намали оторваться на себе не позволил. Он и сам был ощутимо раздражён и вымотан, поэтому остудил друга едким замечанием, что тот вообще-то тоже присутствовал на задержании и тоже вёл меня под конвоем в штаб. Самал заткнулся, а все остальные выдохнули. Я сидел в одном нижнем белье, ждал, когда онемевшую руку вылечат и наблюдал за происходящим словно со стороны. Помню, у меня сильно кружилась голова. Когда Намали принёс кружку с водой, выяснилось, что у меня пересохло во рту — я даже говорить не мог. Вообще в тот момент я больше всего напоминал безвольную куклу. Молча делал всё, что скажут, без тени эмоций позволял раздевать и вертеть себя. Словно больше не признавал это замаранное кровью тело своим. Наконец, переодетого и вылеченного меня повели в малый зал для допросов. Наручники сняли. И из-за раны, и из-за присутствия такого количества старших офицеров, что делало даже саму мысль о сопротивлении глупой. В зале было людно. Большинство гвардейцев я не знал. Только по специальным нашивкам на плечах понял, что это люди из дисциплинарно-следственного. Из нашего отряда были только капитан и его правая рука — Самал. Несколько капитанов других отрядов тоже присутствовали. И командующий, он же капитан первого. Тогда я увидел его в первый раз, и впервые наглядно узрел значение выражения «старая гвардия». У командующего отсутствовало три пальца на правой руке, он немного прихрамывал. Смуглое лицо испещряли розоватые шрамы. Густые чёрные волосы с проседью были зачёсаны назад в тугой узел на затылке. Когда он повернул голову в сторону, обращаясь к подчинённому, я увидел, что у него нет левого уха. Но не считая увечий, это был статный крепкий мужчина, в жёстком лице которого ещё угадывались остатки былой красоты коренного астельца. В молодости он мог быть похожим на Намали. Я остановился на внешности командующего, потому что в тот момент, пребывая в состоянии глубокой растерянности, на грани паники, я цеплялся за реальность, отвлекаясь на самые неожиданные вещи. Командующий стал одним из якорей, удерживающих мой рассудок. Допрос начался. Намали отрапортовал, назвав моё имя, должность и срок службы, после чего мне разрешили сесть на стул. Капитан занял своё место рядом с остальными капитанами. А возле меня остались Самал и двое менталистов из первого. Дознание длилось около четырёх часов. Меня заставили вплоть до секунды воспроизвести цепочку событий от вступления на дежурство в своей точке до задержания. Что делал? Как стоял? Куда смотрел? О чём подумал? Почему так решил? Однотипные вопросы сводили с ума. Голова всё ещё кружилась, и я часто запинался в рассказе. Некоторое вопросы были явно с подвохом, но мне не хватало сил думать над правильными или безопасными ответами. Да и какой смысл, когда два менталиста, начисто лишив меня ментальной защиты, ковырялись в моих воспоминаниях, пока следователи засыпали меня вопросами. Я просто хотел, чтобы всё это скорее закончилось. В какой-то момент стало всё равно, что решит следствие. Когда допрос закончился, мне потребовались все силы, чтобы просто встать. Никогда не чувствовал себя так паршиво. Словно меня прилюдно раздели, высекли, а затем до кучи потоптались на мне. Обратный путь в камеру я не помню. Даже не могу сказать, кто меня сопровождал. В камере я без сил рухнул на койку и пролежал, не шевелясь, неизвестно сколько времени. Я находился где-то между сном и реальностью, слишком вымотанный, чтобы оставаться в сознании, и слишком взвинченный, чтобы заснуть. Под утро меня залихорадило. Дежурный, принёсший мне завтрак, заметил моё состояние и доложил руководству. Очнулся я уже в лазарете. Лазарет Серой Гвардии, наверное, самый красивый из всех существующих. Не то чтобы мне было с чем сравнивать. Доводилось бывать в Морском лазарете и в приграничных госпиталях, и то мельком. Лежал я только в нашем. Меня положили в огромной светлой палате на двадцать коек. Под белым стрельчатым потолком летали тусклые серебряные огоньки магических шариков. Это были не простые световые сферы. Они реагировали на жесты. Подлетали ближе, если поманить, разгорались ярче, если взмахнуть рукой вверх, и едва-едва светили, если махнуть вниз. Полсотни серебряных огоньков поддерживались внутренней системой барьеров, а та, в свою очередь, подпитывалась энергией императора. С тех пор, как его величество установил барьеры, эти огни никогда не гасли, годами и десятилетиями спасая больных и раненных от кошмаров ночи, успокаивая своим мягким сиянием воспалённые от боли и лихорадки умы. Никто из прежних императоров не задумывался о покое членов ордена. Я до сих пор не понимаю, что имел в виду Азар, говоря о верности родине. Его величество моя родина. Мало кто знает, но это он дал мне основное имя. Реньяр пишется из двух символов: «ренус» — царство и «яр» — земля, твердыня, основание. Вместе они означают «опора царства». Я снова отвлёкся. Окна палаты выходили на восток и на запад. Моя кровать стояла с западной стороны. И в огромное окно я мог видеть серую дымку сумеречного неба над крышами казарм. Солнце уже село, быстро темнело, и серебристые огоньки стали гореть чуть ярче. Светло-серые занавески колыхались от дувшего в форточку ветра. Лазарет Серой Гвардии одно из немногих помещений Аль-Джаира, где окна застеклены. Даже в императорском дворце почти нигде нет стёкол. Поэтому мне так запомнилось отражение магических шариков в окнах. На тумбочке рядом с моей кроватью стояла глиняная вазочка с крупными лиловыми колокольчиками. На соседней пустующей койке сидел Самал. Читал отчёты. Больше в палате никого не было. Заметив, что я очнулся, Самал, не отрываясь от бумаг, сухо проинформировал меня: — Намали добился разрешения оставить тебя в казармах нашего отряда. Руководство одобрило его просьбу при условии, что ты постоянно будешь под присмотром кого-то из старших офицеров. Покидать Аль-Джаир до окончания следствия тебе запрещено. Носить мундир пока тоже. Всё ясно? Я кивнул. Понимаете, с учётом наших с Самалом отношений в то время, он был последним человеком, которого я желал бы увидеть у своей постели. Я не знал, куда себя деть, заранее чувствуя себя виноватым под его изучающим взглядом. А потом он отложил документы в сторону и просто спросил: «Как ты?». Нет. Не просто. Он спросил тем тоном, каким обычно говорил с Намали и своими дружками, и каким прежде ни разу не обращался ко мне. От удивления я даже не сразу понял, что он спросил. Уставился как идиот на Самала, впервые увидев на его лице что-то похожее на беспокойство. Не уверен, это ли стало причиной, но меня вдруг накрыло. Все события прошлого вечера и ночи, которые я переживал будто в тумане, вдруг стали такими яркими и отчётливыми. Первой мыслью стало «я убил друга». Кровь Азара была и остаётся на моих руках. Мне не хватит слов, чтобы передать тот ужас, то отвращение к себе, какое я испытал тем вечером. Стыд и страх вперемешку с глубоким раскаянием. Меня затрясло. Здесь я хочу немного отступить, прервав этот не делающий мне чести эпизод моей жизни. Азар не был первым человеком, которого я убил. К тому моменту я уже побывал на нескольких миссиях, одной из которых была зачистка гнезда пиратов. Морские силы Южной армии нашли бухту, где скрывались пираты и разбили большую часть их кораблей. Но часть разбойников вместе с их капитанами скрылась на побережье. Нас отправили на зачистку. Не потому что мы быстрее и сильнее прочих подразделений. Вовсе нет. С шайкой разбойников вполне могли бы справиться и местные силы. На деле ситуация оказалась куда серьёзней. Пираты пользовались поддержкой местного населения. Крестьяне укрывали пиратов, и те делились с ними долей. Но хуже всего то, что пираты пользовались покровительством кого-то из чиновников, а это уже государственная измена, следовательно, работа Серой Гвардии. За полторы недели мы нашли и зачистили все пиратские убежища в том регионе, пока следователи первого отряда занимались допросами задержанных капитанов и узнавали, кто из государственных служащих осмелился преступить закон. Интересное слово «зачистка». Оно меньше всего подходит в качестве определения тому кровавому побоищу, что в ордене называют зачисткой. Пираты, бандиты, контрабандисты и все прочие преступные группировки знают, что их ждёт только казнь. Поэтому они борются за свою жизнь до конца. И им есть чем бороться. Пушки, ружья, склады пороха, неплохое оружие и, что не менее важно, опыт и закалка делают их серьёзными противниками. Кроме того, среди них тоже есть маги, и немало. Встречаются даже высокоуровневые. Это я к тому, что побоища во время зачисток выходят страшные. И такие операции никогда не проходят на открытой местности. Моя первая зачистка была в пещерах под горой. К слову, полгоры мы снесли, похоронив под толщей породы около ста человек. В общем, убивать мне приходилось. Но знаете, одно дело сражаться с разбойниками и пиратами, которых и за людей-то не считаешь — так, погрязший в грабежах и насилии сброд, и совсем другое — поднимать оружие против того, кого считал другом. Неважно, что натворил Азар, я не хотел его убивать. Ни на секунду, даже в пылу битвы, у меня не возникло такого желания. Даже когда он ранил меня, я думал о том, как спастись самому, но не о его смерти. Никто этого не ожидал. Ни я, ни мой отряд, ни сам Азар. И теперь, вспоминая его, я вижу удивлённое лицо, кровь на губах и широко раскрытые глаза. Так глупо… Мне понадобились почти сутки, чтобы осознать, что я наделал. Вопрос Самала столкнул меня в омут собственных переживаний. Боль от потери, отчаяние утраты, отвращение к себе, обида на товарищей, на эту чудовищную несправедливость — всё это больше не могло оставаться внутри. Я разрыдался. Теперь мне стыдно об этом вспоминать, а тогда было уже всё равно. Я сидел, уткнувшись лицом в колени, зажимал себе рот ладонью и пытался успокоиться. Это было выше моих сил. И всё на глазах Самала. Боюсь представить, что он тогда подумал. Я мог ожидать, что Самал наорёт на меня, отвесит пощёчину, чтобы успокоить истерику, или даже деликатно отвернётся, пока я сам не успокоюсь. Чего я ожидать не мог, так это того, что он сделал. Самал пересел на мою постель и, резко притянув меня к себе, крепко обнял»***
Он не знал, чем объяснить этот порыв. Что в нём дрогнуло? Что в его зачерствевшем сердце могло дрогнуть? Реньяр испуганно дёрнулся, попытавшись отпрянуть. Самал не разжал объятий, и мальчишка сдался. Уткнулся покрасневшим носом в воротник, съёжился и задрожал, пытаясь удержать беззвучные рыдания. Не оставалось никаких сомнений, что теперь он точно уйдёт из гвардии, как только закончится следствие. И Самал впервые испугался этого. С самого начала он считал, что Реньяру в гвардии не место. Не он один, на самом деле. Многие посмеивались над попытками принца не отставать от остальных. Кличку «ваше высочество» ему дал Самал. Само собой, в этом обращении не было ни капли почтения. Реньяр чаще других новобранцев получал травмы, мог порезаться об бумагу, а синяки зарабатывал даже вне тренировочных площадок. Все недоумевали, на кой этот мальчишка пришёл в орден. Кто-то спрашивал у него напрямую. Намали, например. И как же тошно всем становилось, когда эта наивная сопля рассказывала о высочайшей чести умереть за императора, посвятить всего себя службе трону. Да что он мог знать о службе? Он не имел права на все эти высокопарные речи. Как можно бросаться такими словами, не пройдя то пекло, что прошли большинство гвардейцев, не теряя товарищей на горячих точках, не превозмогая боль и изнеможение ради успешного выполнения миссии? Даже в том сброде, что приходил в орден ради денег было больше честности. Но… Реньяр на самом деле верил в свои слова. Самал не привык оправдываться перед собой. Он действительно, как и большинство в отряде, хотел избавить мальчишку от этой глупости. Разбить его мечты. И чтобы показать, как ничтожны его слова без дела, и чтобы защитить его. Они все действительно считали, что для принца так будет лучше. Лучше, если он не станет приносить вторую присягу и уйдёт. Пусть живёт себе во дворце, играет на арфе, танцует, катается на галере, или чем там ещё индара занимается, и не пытается лезть туда, где ему не место. Чуть ли не ежедневно соотрядники доставали капитана просьбами отправить мальчишку домой. Иногда Намали вспоминал, что он капитан в самых неподходящих случаях. — Я не выгоню его из отряда, пока не получу соответствующего приказа сверху или пока он сам не захочет уйти, — упрямо заявлял капитан, вынуждая отряд и, в первую очередь, Самала действовать самим. И если устроить приказ сверху они не могли, то вынудить Реньяра уйти из ордена — запросто. По крайней мере, им так казалось. Самал не понимал, откуда в этом изнеженном принце могло взяться столько сил вынести всё это. Почему, несмотря на боль и унижения, он продолжал вставать, почему не уходил, когда любой на его месте давно бы понял, что ему здесь не рады? Почему снова и снова пытался доказать всем, что он не хуже? К новобранцам всегда относятся жёстче, но Реньяр вынес больше, чем кто-либо в гвардии. И вынес совершенно незаслуженно. Просто за то, что он другой. Самал сжимал в объятьях дрожащего в глухой истерике Реньяра и ненавидел себя. Давно зачерствевшее сердце ныло, внимая слезам юноши. Реньяр нечаянно убил того, кого считал своей единственной поддержкой в ордене. Далеко не каждый бывалый солдат смог бы это вынести. Разве они могли требовать того же от Реньяра? Разве они могли бы зваться людьми после этого? Самал обнимал юношу, положив подбородок на светлую макушку, и не знал, что ему делать. Беспомощность. Он уже и забыл это чувство. Почему дрожал в его руках Реньяр, а беспомощным чувствовал себя он? Почему? Любые слова утешения прозвучали бы издёвкой в его исполнении. Повысить голос он тоже не мог. Боялся, что одно слово упрёка сломает мальчишку окончательно и бесповоротно. Оставалось только крепче обнимать его, молча прося прощения за всё, что было. Он был не прав. Он ошибался насчёт Реньяра. Этот изнеженный принц оказался сильным. Сильнее многих из них. Только таким и место в ордене. Почему они не поняли этого раньше?***
«На этом неожиданном для меня объятии, казалось бы, можно и закончить. Можно было бы, будь это какой-нибудь бульварный романчик. Не буду говорить за Самала, но для меня всё только начиналось. Не знаю, как оно так получается в романах, что стоит одному герою проявить сочувствие ко второму, как тот тотчас влюбляется. Чушь какая-то. Самал удивил меня, отчасти напугал, но точно не стёр одним жестом всё, что было между нами раньше. Просто в тот момент мне стало уже всё равно, видит он мои слёзы или нет, всё равно, как он отреагирует. Я убил друга. Неважно, считал ли меня таковым Азар. Я считал его другом. И я убил его. Сказать, что мне было больно? Это не передаст и сотой части того, что я испытал. Душевная агония на грани безумия. Казалось, ещё секунда и сердце разорвётся, не выдержав муки. Не помню, чтобы я действительно кричал. Похоже внешне моя истерика проявилась только слезами. Но внутри… внутри я срывал голос и драл глотку, захлёбываясь криком. Возможно, без рассказа о наших с Азаром взаимоотношениях такая реакция кажется преувеличенной. Не буду отрицать. Просто… я не хочу о нём рассказывать больше, чем это нужно для истории о том, как мы с Самалом стали друг другу теми, кто мы есть. Вернёмся к тому вечеру. Кажется, я заснул прямо так, в объятьях Самала. Слишком вымотался, ещё и эта лихорадка. Очнулся только на следующее утро. На этот раз в палате дежурил Акмар. Ну, как дежурил. Бессовестно дрых на соседней койке. Жалко было его будить, но если бы кто-то зашёл и увидел, что я без присмотра, это могло бы сказаться на всём нашем отряде. Несвежий Акмар проводил меня в купальню, умудрился прикорнуть там на лавке, пока я мылся, а потом отвёл в столовую. Мы довольно поздно пришли, поэтому помещение пустовало. Я к тому времени окончательно пришёл в себя. Сердце ещё грызла скорбь, но я был в состоянии себя контролировать. По крайней мере мне так казалось. Есть не хотелось. Я просто ковырялся в тарелке — благо Самала рядом не наблюдалось — и выспрашивал Акмара о последних новостях. Не о следствии, разумеется. Об этом ему нельзя было рассказывать, чтобы не повлиять на мои дальнейшие показания. Но об отряде, о личном говорить не воспрещалось. От Акмара я узнал, что весь отряд пока снят с миссий, что Намали уже третьи сутки не спал и не вылезал из штаба, как и Самал, что все обескуражены предательством Азара, что Акмара, как старшего офицера, тоже достали, поэтому он с радостью сменил Самала на посту возле меня, надеясь урвать хоть часик сна. В общем, за разговором Акмар проснулся, ещё и на кухню сходил, сделал нам на двоих горячий шоколад — и где только откопал. Вообще, гвардейцы спокойно могут не спать по несколько суток на миссиях. Но на миссии мы берём с собой специальные эликсиры. Вернее, их нам выдают, когда мы покидаем Аль-Джаир. Вне миссий или походов на тренировочные полигоны пить эти эликсиры запрещено. И потому что они дорогие, и потому что их частое употребление чревато привыканием. Это во-первых. А во-вторых, на миссиях ты постоянно находишься в состоянии боеготовности. Опасность не даёт тебе заснуть даже без эликсиров. Другое дело штаб. Штаб ордена, которые включает в себя и казармы, и тренировочные площадки, и лазарет, и арсенал, и столовую — в общем место, где мы живём. Просто есть ещё штаб, где собирается командование. Обычно из контекста понятно, о чём идёт речь, но если нет, можно уточнить: штаб гвардии или командный штаб. И снова я увёл мысль в сторону. Мне и письма плохо даются. Поэтому я редко их пишу. Ну вот снова. После условного завтрака Акмар увёл меня в наше общежитие и сделал самую бессовестную вещь в своей жизни. Сдвинул две койки, приковал меня к себе наручниками, сцепив свою руку с моей, и завалился спать. Мне, сутки провалявшемуся в лазарете, оставалось только покорно лежать рядом и ждать, когда кто-нибудь меня спасёт. Ждать пришлось долго. От нечего делать я тоже задремал — об Азаре и следствии я старательно не думал. Нормально поспать не получилось, потому что Акмар постоянно использовал меня в качестве подушки. От этой его привычки пострадал не я один. Все в отряде хоть раз просыпались в его объятьях на привалах. Особенно смешно, когда это происходит с Намали, известным любителем женского общества. Было уже ближе к обеду. Я устал скидывать с себя руку Акмара, когда в общежитие зашли Намали с Самалом. Оказалось, меня снова вызвали на допрос. Ох и досталось Акмару. Намали даже не стал утихомиривать своего друга. На капитане вообще лица не было. По правде говоря, он единственный, кого мне жаль больше себя. Как капитану отряда, в котором оказался предатель, ему досталось сильнее всех. Его тоже, разумеется, допрашивали. Не как меня, но всё же. И как капитан он обязан был участвовать в следствии от начала до конца. В нагрузку к основным обязанностям, которые никто не отменял. Но вернёмся ко мне. Наручники сняли — после этого случая Самал больше никогда не оставлял меня на попечение Акмара — и меня отвели в командный штаб. Дни стали походить один на другой. Допросы по несколько часов в день, а в остальное время тренировки. Самал почти всё время находился рядом. И по правде говоря его присутствие, особенно в начале, меня больше нервировало, чем успокаивало. На тренировках он был всё так же строг и беспощаден, но в остальном… в остальном стал терпимым. Никаких неожиданных побудок, никаких дополнительных и унизительных заданий. Единственное, что бесило — его присутствие в столовой. У меня в то время пропал аппетит. Начисто. Я ел мало и то под присмотром Самала. Приходилось насильно заталкивать в себя пищу. Иногда меня выворачивало после столовой. К счастью, я всегда успевал добежать до уборной. И эти ежедневные допросы… они меня доводили. Самым худшим стал день, когда меня заставили два часа пересматривать смерть Азара. У менталистов есть такая формула, позволяющая словно бы извлечь из тебя воспоминания и перенести их проекцию в огромную сферу или на плоскость. Следователям оказалось недостаточно моих показаний и они решили применить на мне эту технику. Я пересматривал снова и снова вместе со всеми. Не мог смотреть и не мог отвести взгляда. Вновь и вновь передо мной появлялось изумлённое лицо Азара, вновь и вновь я видел свою руку, сжимающую рукоять повёрнутой набок сабли. Чуть выше или чуть ниже и лезвие упёрлось бы в одно из рёбер. Но оно прошло между ними и вышло со спины. Идеальный удар. Таких чистых я никогда не показывал на тренировках. Это Самал заметил. Рядом сидел. Пока я сходил с ума. С каменным лицом снова и снова смотрел на умирающего от моей руки Азара, а внутри, рыдая, умолял их прекратить. К счастью, эту часть моих мыслей менталисты не проецировали, хотя безусловно моё состояние заметили. Как и Самал. Он слегка тряхнул меня за плечо, пытаясь отвлечь внимание, а я смотрел остекленевшим взглядом и не мог даже повернуть голову. Затем один из менталистов обратился к следователям, сказал, что моё состояние нестабильно и пора заканчивать технику. Следователям пришлось меня отпустить. Нет, не подумайте, что мне попался добрый менталист. Он ведь тоже из дисциплинарно-следовательского отряда. У них и понятия-то такого нет. Всё гораздо проще. Психическая нестабильность дознаваемого может исказить воспоминания. Наш разум способен создавать ложные воспоминания или вовсе стирать их. Случись что-то подобное со мной и это помешало бы следствию и добавило бы хлопот работавшим со мной менталистам. Самал вывел меня из кабинета. Помню, я успел увидеть в коридоре несколько дежурных, прежде чем перед глазами поплыло, а в ушах зашумело. Я не слышал, как Самал на минуту вернулся в кабинет. Голова стала тяжёлой, а ноги наоборот — ватными. Мир вокруг кружился. Я нашарил ладонью стену. Это было последнее тактильное воспоминание. Как я упал, я не помню. Очнулся снова в лазарете. За окном светало. На тумбе возле постели не оставалось свободного места из-за фруктов и сладостей. Над гостинцами возвышались гладиолусы в узкой вазе. Самал сидел на соседней койке. Стоило мне пошевелиться, как он тотчас поднял голову и пересел ко мне. Спросил, как я себя чувствую. Честно говоря, чувствовал я себя не совсем хорошо. Знобило и тело ощущалось слабым и вялым. Но я бы не назвал это чем-то критичным, поэтому не стал жаловаться. Стало как-то неловко. Мы оба молчали. Я сидел, поджав под себя ноги и неосознанно кутался в покрывало. Идти в столовую было рано, да и есть мне совсем не хотелось. Тренироваться тоже. Вообще ничего не хотелось. Поэтому я молчал. Самал тоже молчал. Напряжённо, как мне показалось. Спросил, не хочу ли я чай или кофе, не голоден ли. На все вопросы я качал головой и ждал, когда мой учитель напомнит о тренировках. Ситуацию спас Намали. Он зашёл тихо, но заметив, что я не сплю — кроме меня в лазарете больных не было — громко прошёл к нам с Самалом. — В следующий раз я лично посажу тебя в карцер, — заявил капитан, обращаясь, к моему изумлению, к Самалу. — Я полтора часа извинялся перед командующим за тебя и оправдывал твою задницу! Весь отряд на цыпочках ходит, а ты что устроил? — Извини, — тихо попросил Самал. — Да сдалось мне твоё «извини»! Ладно на меня тебе плевать, ты об остальных-то подумал? — Мне жаль. — Жаль ему, — Намали тяжело опустился на койку напротив нас. Никогда прежде я не видел капитана таким измотанным. Он как будто даже осунулся. Закончив отчитывать друга, Намали потёр лицо ладонями и наконец обратился ко мне. Уже совершенно спокойно. — Как ты? — Хорошо. Спасибо. — Потерпишь ещё немного? Основное дело готовы закрывать. На днях тебе должны вернуть мундир. Но на миссии пока не пустят. Там ещё одно дело есть. Дело Азара с ним связано. Скорее всего, нужны будут твои показания. За меня ответил Самал. — Что он им ещё может рассказать? Они и без того из него чуть душу не вытянули. — А ты закрой рот и не беси меня ещё больше, — мгновенно изменившись в лице, холодно отрезал капитан. А я хотел куда-нибудь спрятаться от них обоих. Тем не менее, Намали принёс хорошую новость. И я наверное должен был радоваться, но я не чувствовал ничего. Только холод. Всё усиливающийся холод. — Ладно. Отлёживайся. Сегодня можешь пропустить тренировки. Завтра посмотрим, — вставая, сказал мне капитан и, махнув Самалу, позвал: — Идём на пару слов. Они вышли из палаты в коридор, а я, сам не знаю зачем, тихо прокрался к двери. Впрочем нет, знаю. Была ещё одна мысль, не дававшая мне покоя с того самого момента, как я убил Азара. Просто до этого она оттеснялась другими, но со временем всё крепла и крепла в моём сознании. Я боялся и почти не сомневался, что меня выгонят из ордена. Я ведь тогда ещё не принёс вторую присягу, поэтому сам мог уйти или меня могли отправить домой. Если бы меня выгнали, я бы скорее покончил с собой, чем вернулся домой с таким позором. Поэтому желание подслушать разговор было не любопытством, но намерением узнать свою судьбу. Разговор и впрямь был обо мне, но совсем не таким, как я ожидал. — Его величество приходил? — спросил Намали. — Да. Спасибо тебе. — Да что там. Я и сам хотел к нему обратиться. Что сказал? — Шок и истощение. Посоветовал настой ирного корня, есть побольше апельсинов и яблок, чаще гулять и чем-нибудь отвлечься. — Ну, в общем-то ничего сложного. — Слушай, Намали. Знаю, я тебя достал, но… не мог бы ты поговорить с ними? Я бы Реньяра в город сводил развеяться. — Ты издеваешься? — Я бы сам поговорил, но после вчерашнего моя просьба будет выглядеть верхом наглости. — Вот вчера надо было об этом думать, а не орать на следователей при исполнении. — Они хотят, чтоб я принёс извинения? Если после этого они разрешат Реньяру покинуть Аль-Джаир, я хоть сейчас пойду. — Твои извинения всегда выглядят как угроза. Сиди уж. Я что-нибудь придумаю. — Спасибо, Намали. — Иди ты. — Его величество никто из наших не видел? — Только Наджи. Я уже попросил его никому не говорить. — Хорошо. — Реньяру тоже не говори. — Ему стало бы легче, если бы он думал, что его величество его поддерживает. — Не надо внушать ему ложных иллюзий. — Его величество что-то сказал? — Про Реньяра — нет. Ты знаешь, что его больше интересует. — Понятно. Что ж, тогда… Дальше я не слушал. Поняв, что разговор заканчивается, и опасаясь быть обнаруженным, я вернулся в постель, закутался в покрывало и схватил с тумбочки первый попавшийся фрукт. Апельсин. Мысли лихорадочно метались в голове. Одна новость была невероятнее другой. Самал поругался с первым отрядом? Из-за меня? Попросил Намали позвать императора, лучшего целителя в мире? А теперь просит капитана выбить для меня возможность выходить за пределы Аль-Джаира? Чтобы погулять в городе? Это звучало совершенно абсурдно. Зачем Самалу всё это делать? Не он ли чаще всех повторял, что мне не место в гвардии? Не он ли прилагал столько усилий, чтобы я сам отсюда ушёл? Взгляд зацепился за букет гладиолусов. Белые и светло-фиолетовые. Среди астельской знати, особенно индары, с древних времён распространён язык цветов. Обустраивая сад, украшая помещения к празднику или просто даря букеты кому-то, мы всегда вкладываем в цветы определённый смысл. Гладиолусы говорили «я действительно искренен» и «ничего не бойся». Белые подчёркивали глубину и силу чувств. Фиолетовые дарили в знак поддержки. Но ведь Самал был не из индары, и даже не из мелкой знати. Откуда ему знать все эти тонкости дворянского этикета и зачем вникать в них? Я смотрел на букет и всё больше уверял себя, что это совпадение. К тому же, букет мог принести кто угодно помимо Самала. Пока я размышлял, вернулся виновник моего смятения. — Нравится? — без тени эмоций спросил он. Я решил рискнуть. — Очень мило. Кто их принёс? Самал отвёл взгляд и я впервые в жизни заподозрил его во лжи, когда он ответил: — Не знаю. Их принесли в моё отсутствие. Затем, словно только что заметив апельсин в моих руках, кожуру которого я пытался расковырять, он неумело перевёл тему. Достал кинжал и, предложив нарезать, потянулся к моим ладоням. Нечаянно коснувшись моих пальцев, он отметил, что они холодные и спросил, не замёрз ли я. Я даже ответить ничего не успел, как он расстегнул мундир и, стянув с меня тонкое покрывало, накинул мне на плечи нагретую его теплом одежду. Затем невозмутимо нарезал апельсин и протянул мне дольку. Аппетит пропал окончательно. Хотелось истерично смеяться от осознания, КТО пытается за мной ухаживать. Я ведь не слепой. И в тот момент мне было действительно интересно, на что Самал рассчитывал. Что я вот так просто после пары добрых жестов всё забуду и кинусь к нему на шею с объятьями? Но и отталкивать его я не решался. Просто боялся. Боялся его гнева, боялся Намали, который несомненно остался бы на стороне друга. В общем, прошло немало времени, прежде чем я смог поверить Самалу. Во многом этому поспособствовали наши прогулки в Аккаде. Стараниями Намали мне разрешили покидать Аль-Джаир тем же вечером. Само собой, только с сопровождением. Но и этого было достаточно, чтобы я перестал ощущать себя заключённым. Даже несмотря на моего стражника. В гражданской одежде Самал выглядит как наёмник и распугивает людей одним своим видом. Свои преимущества тут тоже есть. В любом, даже самом переполненном заведении, Самал может без труда раздобыть нам столик. Впрочем, чаще всего мы гуляем в садах предгорья. В жаркое время года это чуть ли не единственное место в Аккаде, где можно спастись от солнца и духоты, гуляя под густыми кронами деревьев или катаясь на лодке по соединённым каналами прохладным озерцам и прудам. Иногда я беру с собой арфу или лютню. На самом деле я играю больше для себя, но, буду с собой честен, мне нравится видеть, с каким восхищением смотрит на меня Самал, как внимательно наблюдает за моими пальцами на струнах, как вдумчиво слушает мелодии. Поначалу мне казалось, что его слишком легко впечатлить. Но позже я заметил, что Самал не обращает никакого внимания ни на куда более искусных музыкантов, выступавших иногда в садах, ни на танцоров на банкетах, ни на певцов. Это я мог забыть обо всём, залюбовавшись иллюзией на потолке, засмотревшись интересной картиной, проникнувшись глубоким романом или заинтересовавшись новой постановкой в публичном театре. А Самал в это время любовался, засматривался, проникался и заинтересовывался только мной. Да, иногда и я бываю слепым. Не знаю, в какой момент он изменил своё отношение ко мне. Мой путь был дольше. От страха, недоверия и непонимания к близости, желанию видеть его рядом и, пожалуй я готов в этом признаться, любви. Хотя мне всё ещё кажется, что это не самое верное определение нашим отношениям. Не знаю. Знаю, что не хочу его потерять. Знаю, что мне хорошо и надёжно рядом с ним. Знаю, что мне всё реже хочется уколоть его в отместку за прошлое. Во многом этому поспособствовало и чувство благодарности. И за поддержку в самое сложное для меня время. И за те испытания, что я по его воле вынес. Теперь меня трудно задеть. По-настоящему задеть. Я могу сделать вид, что обиделся, чтобы заставить его чувствовать себя виноватым, но и это больше не приносит мне никакого удовлетворения. Только совесть мучает. И его беспощадные тренировки дали плоды в виде невероятно быстрого прогресса. Всё меньше гвардейцев осмеливаются подшучивать надо мной, всё чаще я вижу в их глазах уважение. Теперь проблемы моего первого года в гвардии кажутся мне почти смешными, хотя осадок ещё будет какое-то время тяготить душу. Но у нас с Самалом есть годы и годы, чтобы вместе обратить эти мрачные воспоминания в пыль».