Кольцо демона: легенды востока

      Никто не может поручиться за твоё будущее, будь ты хоть на самой вершине мира. Набарзан полностью усвоил этот урок. Наверное, он должен был осознать эту простую истину раньше, когда казнили Раяна, но тогда пятому принцу казалось, что с ним-то точно ничего подобного случиться не может. Он не строил заговоров против отца-императора, а за его спиной стоял древний и влиятельный род. Набарзан и помыслить не мог, что одна ошибка может привести к полному краху. Постыдное наказание, лишение прав на престол и замужество. Смерть виделась единственным достойным выходом, но свести счёты с жизнью ему не дали. Теперь, спустя почти год после обручения, Набарзан находил свою попытку покончить с собой глупой. Жизнь не закончилась. Жизнь изменилась. И лишь недавно бывший принц стал осознавать, что изменилась в лучшую сторону.       Набарзан сидел в саду на террасе, пил чай, любовался ничуть не надоевшим пейзажем горной долины и вспоминал день, когда впервые приехал в Аль-Эдан, белый дворец владык Раприи.       Сатрапия встретила Набарзана непривычной столичному жителю зеленью предгорий. Бескрайние хлопковые плантации и гранатовые сады на юге сменялись холмами, покрытыми виноградниками и апельсиновыми рощами. Небольшие деревушки с соломенными крышами и маленькие белокаменные городки пленяли взгляд своей незатейливой прелестью провинциальный жизни. Однако все эти радующие глаз пейзажи меркли в сравнении с тем, что ждало Набарзана впереди.       Белый град, северная столица империи, зеркало неба, город тысячи лодок, колыбель менестрелей — как только ни называли Судун, столицу Раприи. Раскинувшийся на острове посреди огромного озера город притягивал своей красой поэтов и сказителей, художников и музыкантов, философов и скульпторов. Два длинных ажурных моста из белого железного дерева соединяли остров с сушей. Сотни лодок и парусников стояли у каменных причалов и рассекали зеркальную гладь питаемого горными ручьями и подземными родниками озера. Сам Судун был совсем небольшим в сравнении с Аккадом и, конечно же, не таким шумным и ярким. Белые кирпичные стены и черепичные крыши, чистые улочки и аккуратные палисадники, фонтан на главной площади и гирлянды с голубыми флажками. К северу от города неприступной стеной подпирал небеса Хребет Эоа-Ло, к югу и западу до горизонта простирался буковый лес, прятавший в себе крохотные деревни и охотничьи сторожки. Набарзана до сих пор не отпускал восторженный трепет каждый раз, когда он спускался в город. С террасы Аль-Эдана открывался прекрасный вид на озеро и белые стены Судуна. С красой северной столицы могла посоперничать только резиденция сатрапов Раприи. Спрятанный в межгорной долине дворец Аль-Эдан с трёх сторон окружали острые утёсы скал, и сам дворец словно бы карабкался в гору, накрепко прицепившись к скале. Единственную дорогу в долину стерегли две башни-стрелы, в тон дворцу белые настолько, что в ясную погоду на них больно смотреть. Искристая лента водопада с восточной стороны дворца питала своими водами сады на ступенчатых террасах Аль-Эдана. Пожалуй, Набарзан был не против называть это место домом.       Остывающий чай чуть горчил на языке, оставляя после себя пряное послевкусие. Набарзан прикрыл глаза, подставляя лицо прохладному ветру и прислушиваясь к шуму водопада. Мысли сами складывались в строчки и, немного подумав, юноша тихо продекламировал самому себе:

Золото на воду променял.

Вольно ли, в слепой надежде,

иль невольно имя потерял?

Кто расскажет этому невежде,

знал ли дом он прежде?

      В сад вышел Рузаль, первый муж сатрапа. — Вот ты где, — улыбнулся Рузаль, прикрывая волосы от ветра. — Господин искал тебя. — Что-то случилось? — резко поднявшись с места, спросил Набарзан. — Пока нет, — Рузаль загадочно улыбнулся. — Ступай к нему.       Набарзан поклонился первому мужу и скорым шагом покинул террасу. Хоть слухи о жестокости сатрапа Раприи оказались лишь слухами, Набарзан всё ещё не мог без трепета находиться рядом с супругом, от одного сурового взгляда которого в первое время невольно подкашивались ноги. Бывший генерал эмир Джинал сохранил многие военные привычки и был крайне требователен как к себе, так и к своему окружению. Со всеми мужьями он обходился одинаково сдержанно и пресекал любые их попытки потеснить друг друга. В остальном же, он ни в чём их не ограничивал. Набарзан почти всё время проводил с остальными мужьями Джинала, чаще всего, конечно, с Рузалем, который с первого дня взял опеку над шестым мужем. Теперь их было шестеро, и всем им пришлось выйти замуж за сатрапа Раприи в качестве наказания. Кто-то был замешан в заговоре, кто-то принимал участие в убийстве, а кого-то поймали на махинациях с документами на право собственности. Однако, все эти преступления были совершены ими в совсем ещё юном возрасте, и за каждым преступлением стояли приказы и манипуляции старших родственников. Набарзан прекрасно понимал своих собратьев по несчастью, и, что важнее, они понимали и принимали его.       Сатрап как обычно сидел у себя в кабинете, разбираясь с бесконечными письмами и документами. Набарзан дождался, когда раб сообщит о его приходе, разгладил полы туники, пригладил волосы и, глубоко вздохнув, вошёл. — Мой господин желал видеть меня? — с поклоном спросил Набарзан. Джинал коротко взглянул на младшего мужа поверх бумаг и, кивнув на стул напротив, ответил: — Да. Присядьте.       Пока Набарзан усаживался по другую сторону массивного каменного стола, сатрап убрал документы в сторону и, сложив перед собой руки, обратился к супругу: — Вам должно быть известно, что все мои мужья так или иначе участвуют в жизни Раприи, помогая мне управлять вверенной его величеством территорией. — Да, мой господин. — Смею надеяться, этого года вам хватило, чтобы освоиться здесь. Поэтому я жду от вас в скором времени деятельной вовлечённости в жизнь Раприи. — Да, мой господин. Что… что я должен делать? — Это решать вам. Вы вольны самостоятельно найти, где могут пригодиться ваши знания и умения. Его величество отмечал, что вы не лишены способностей к поэзии и музыке. Рузаль также отмечал ваши таланты к искусствам. Я мало понимаю в этих материях, однако в Судуне регулярно проводятся разного рода мероприятия, посвящённые искусствам. Сейчас этой стороной жизни города занимается градоначальник. Видят боги, ему и без этого есть чем заняться, и он был бы только рад, если бы кто-то смыслящий в таких вопросах взял на себя эту часть его обязанностей. Вы могли бы облегчить его работу. Для начала можете попробовать свои силы здесь, — предложил Джинал. Он говорил по обыкновению сухо и бесстрастно, отчего Набарзан не мог понять, как сам Джинал относится к искусству. Вероятно, никак. — Хорошо, мой господин, — с некоторой робостью согласился юноша. — Вторая причина, по которой я позвал вас, заключается в скорой годовщине нашей свадьбы, — продолжил Джинал. — Итак, как вы хотите отпраздновать и что желаете получить от меня в подарок на годовщину?              Вопрос застал Набарзана врасплох. Конечно, за время, что он жил в Аль-Эдане, он видел годовщины свадеб других мужей, справлял именины, как свои, так и чужие. Однако прежде он не задумывался ни о подарках, ни о самой дате. Банкет на именины ему устроили остальные мужья, а Джинал подарил лук и стрелы, видимо, по совету Рузаля, с которым Набарзан частенько выезжал на охоту. И раньше, живя в Аль-Джаире, Набарзану не приходилось думать о подобных вещах. Его не интересовало, кто и как устраивает праздники во дворце, он ни в чём не нуждался, чтобы что-то просить — любой подарок, будучи принцем, он мог получить когда угодно. Да и теперь мало что изменилось. Старший супруг обеспечивал их всем и покупал всё, о чём они попросят. Более того, первый и второй мужья получали доходы с плантаций и виноградников, которыми управляли. И остальные трое, насколько знал Набарзан, какие-то свои деньги тоже имели, поэтому, если им что-нибудь было нужно, они могли купить это сами.       Видя замешательство младшего мужа, сатрап предложил ему подумать и прийти с ответом позже. Набарзан привычно отправился за советом к Рузалю. — Ты никогда не выбирал подарки? — удивился первый муж. Набарзан покачал головой. — А чего бы ты хотел? — спросил Рузаль. Набарзан пожал плечами. — Если ты не знаешь, то никто не знает, — улыбнулся Рузаль. — Я на свою первую годовщину попросил съездить домой, в Карию. Не к семье, а просто на родину. Первое время я очень скучал по Аккарису. Хотелось вновь пройтись по узким улочкам, помолиться в Храме Вечного Пламени, застать цветение тамариска, — на губах первого мужа застыла улыбка, — По вечерам, когда жара спадает, в городе стоит сладкое благоухание, и жители выходят прогуляться, полюбоваться цветами, устроить посиделки в садах с друзьями. Мы можем когда-нибудь съездить туда вместе, если захочешь, — предложил Рузаль, затем снова ненадолго задумался. — Миргали на первую годовщину захотел собственный парусник. Эливир — посетить обсерваторию в Махарате, Ирим мечтал побывать в Эсмабарат, Эссиль, насколько я помню, тоже выбрал поездку куда-то. Как видишь, ты можешь попросить не только о вещах, но и впечатлениях.       Не то чтобы совет первого мужа сильно помог Набарзану. Он был пятым принцем — мало что могло его впечатлить. Попросить о поездке заграницу? Не будет ли это слишком дорого для Джинала? К тому же, годовщину свадьбы справляют вместе с супругом, а значит сатрапу пришлось бы поехать вместе с Набарзаном. Едва ли его возраст располагал к длительным поездкам. Промаявшись размышлениями весь день и всю ночь, Набарзан сообщил Джиналу за завтраком, что на годовщину ему ничего не нужно и если господин всё же решит что-нибудь подарить, он будет рад любому подарку. Остальные мужья в недоумении переглянулись, Рузаль вздохнул и укоризненно посмотрел на шестого мужа. После завтрака, помогая Набарзану выбрать подходящий наряд для поездки в город и встречи с градоначальником, Рузаль вспомнил о разговоре за столом. — Зря ты так с господином. — Как? — удивился Набарзан.       Рузаль, опустился на пуф и поманил юношу к себе. — Господин человек долга и старых привычек. Тебе известно, что всех нас он взял мужьями по приказу его величества, поэтому забота о нас для него долг. И он не любит, когда что-то идёт не так, как он привык или кто-то мешает ему исполнять долг. — Но ведь это просто подарок, — недоумевал Набарзан. — Для тебя — да. Для меня — это тоже был бы просто подарок. Но… видишь ли… Это сложно объяснить на самом деле. Я дольше всех живу с господином, а потому мог наблюдать, как с годами привычки и установленные в его голове порядки коснели. Это может доходить до абсурда, знаю, но будь мягче. Всё-таки господин Джинал даже старше его величества. Если он привык действовать определённым образом, лучше всего будет просто подчиниться. Если он считает, что отпраздновать годовщину и подарить мужу подарок — это его долг, то самым мудрым решением будет позволить ему этот долг исполнить. — И что господин сделает, если этого не произойдёт? — настороженно поинтересовался Набарзан. — Он начнёт переживать, а это нехорошо в его возрасте. Знаешь, кое в чем ты всё-таки отличаешься от нас. Тебе есть куда вернуться, если с господином что-то случится.

***

      Повозка ползла вниз по склону, неторопливо спускаясь к городу. Набарзан взял с собой лишь двух охранников. Не считая извозчика, больше никого ему в сопровождение не требовалось. В окрестностях Судуна, да и во всей Раприи было слишком мирно, чтобы беспокоиться об охране. Живя в Аккаде, Набарзан и представить не мог, что дворец можно покинуть без внушительной охраны. Кое в чём провинция всё-таки превосходила столицу.       Набарзан отодвинул занавеску. Дорога петляла меж высоких, поросших густой травой холмов с редкими пролесками. Этот пейзаж всегда действовал на юношу успокаивающе, потому он так любил дорогу от Аль-Эдана к городу. Строчки нового экспромта так и просились на язык.

«Ныне шёлк зелёный мне милее золотой парчи.

И шторм в груди иссяк в тихий прибой.

Пусть тень тоски на языке горчит,

Пусть холод сердце рвёт в тиши ночной,

Проснусь наутро с лёгкой головой».

      Во дворец Набарзан вернулся после заката. Градоначальник Судуна так обрадовался желанию юноши поучаствовать в культурной жизни города, что отменил все дела на день, чтобы полноценно посвятить шестого мужа сатрапа во все подробности: какие мероприятия планируются в ближайшее время, кто из видных деятелей искусства сейчас проживает в Судуне, как проходит процесс согласования выступлений философов, музыкантов и поэтов с руководством города и многое многое другое. От избытка новых знаний и не слишком понятных терминов болела голова, но в целом Набарзан был настроен весьма воинственно. По дороге домой его осенила блестящая идея, что попросить у старшего супруга на годовщину. Мысль казалась забавной ровно до того, как он её озвучил за ужином. — Мой господин, я хорошенько подумал и решил, что хотел бы получить от вас в подарок на годовщину свадьбы, — заявил юноша под конец трапезы. — Я слушаю. — Мне бы хотелось, чтобы господин подарил мне стихотворение, — попросил Набарзан. Рузаль поперхнулся чаем. Остальные мужья потрясённо застыли. Сатрап же молчал так долго, что Набарзан успел пожалеть о своём решении. А ведь идея и впрямь казалась ему хорошей. Джинал сказал, что плохо разбирается в искусстве. Значит ему придётся приложить усилия, чтобы написать что-то потребное. Такой подарок действительно был бы ценным. — Хорошо, — наконец, ответил сатрап и вернулся к ужину.

***

      Рузаль зашёл к Набарзану после ужина. — По-твоему, это смешно? — Почему это должно быть смешно? — не понял Набарзан. — Ты не вправе требовать от господина подобных знаков внимания, — отчеканил первый муж. — Это ещё почему? — Набарзан всё ещё недоумевал. — Потому что стихи пишут только любимым. Если господин и писал стихи для кого-то, то только для своей жены. Ты не вправе требовать того же, — повторил Рузаль. Набарзан разозлился. — Если господин так хочет притворяться хорошим мужем, то пусть притворяется до конца. Я лишь хотел устроить на годовщину поэтический вечер вместе со всеми вами. — Это против правил, — вздохнул Рузаль. Он прошёл в комнату и опустился на пуф рядом с кроватью Набарзана. — Годовщину отмечают только двое. — И где же, позволь спросить, написаны эти правила? — не успокаивался Набарзан. — Почему все вокруг знают эти правила, а я нет? Господин спросил, что я хочу на годовщину и как я хочу её отметить. Мне было всё равно, но ты настоял, чтобы я что-то придумал. Я придумал, что бы я хотел, и снова оказывается, что так нельзя! Тогда мне и впрямь не нужно никаких празднований! — фыркнул юноша.       Рузаль тяжело вздохнул, потирая переносицу. — Послушай, это действительно… — первый муж замолчал, что-то напряжённо обдумывая, а затем решительно поднялся с места. — Давай пройдёмся.       Набарзан уже сам жалел, что нагрубил первому мужу, который всегда был терпелив и внимателен к нему. Пожалуй, это была их первая ссора за всё время. — Простите, что накричал, — неловко пробубнил Набарзан, вставая следом. — Да, давайте прогуляемся. Надо проветриться. — Ничего, — улыбнулся Рузаль. — Я тоже виноват, не учёл, что ты не знаешь и… не видишь всей… всей картины. — Не знаю чего? — Для этого я тебя и позвал. И, к слову, можешь и дальше обращаться ко мне на «ты», я не против, — добавил Рузаль, заставив Набарзана и порадоваться предложению и застыдиться своей несдержанности.       Они вдвоём вышли на террасу и, обогнув по ней этаж, прошли к узкому и длинному каменному мосту, соединяющему дворец и маленький сад на каменном уступе дальней скалы. С земли подняться на отвесную скалу не представлялось возможным, поэтому единственной дорогой был этот не внушающий доверия мост, середина которого располагалась слишком близко от водопада и всегда была сырой и скользкой. Обычно Набарзан старался даже не приближаться к мосту. Несмотря на перила, конструкция не выглядела безопасной, а если упасть с такой высоты, то шансов выжить даже у приличного мага будет маловато. Это вам не Аль-Джаир, где все высокие здания и стены были окружены воздушными подушками во избежание несчастных случаев. В принципе, не один дворец Астеллы не обладал столь же мощной системой защиты, какую имел Аль-Джаир. Оно и неудивительно, ведь золотая резиденция императоров находилась в столице, в самом крупном и густонаселённом городе империи. Случись что, и император с семьёй должны быть в безопасности за стенами Аль-Джаира. Другие дворцы обычно строили на некотором отдалении от городов и строили с расчётом на обороноспособность. Аль-Эдан, например, располагался в долине, единственную дорогу в которую сторожили башни. И это была ещё тихая и мирная сатрапия.       За размышлениями и воспоминаниями о родительском доме Набарзан почти не заметил, как они пересекли мост и оказались на широком выступе скалы, оказавшемся даже больше, чем виделся из дворца. Как выяснилось, небольшой сад прикрывал вход в пещеру. Рузаль провёл юношу по каменной тропе к глубокому гроту, который оказался местной усыпальницей. Ещё одной. Другая располагалась в западной стороне долины, частично вырубленная в скале, частично напоминая обыкновенное кладбище. Усыпальница, в которую привёл Набазана Рузаль была куда меньше. В стенах пещеры были вырезаны глубокие ниши, большинство из которых занимали каменные гробы. В глубине грота возвышался алтарь с курящимися благовониями — похоже, что усыпальницу посещали ежедневно. — Здесь похоронены сатрапы Раприи. Только они, — пояснил Рузаль. Набарзан огляделся. Занятых ниш было не слишком много, не больше пятидесяти. Это и неудивительно, если тут хоронили только самих сатрапов. Была бы тут усыпальница всего рода, то гробов было бы куда больше. Рузаль прошёл к одной нише и, поманив Набарзана подойти ближе, продолжил: — Ни младшие сыновья, ни мужья, ни сестры, ни братья сатрапов никогда не были и не будут покоиться здесь. Это правило непреложно. Но однажды… оно было нарушено. Это сделал наш господин, похоронив здесь свою единственную жену, с которой он хочет лежать рядом после смерти, — Рузаль кивнул в сторону самой широкой ниши, где уже находился гроб, но легко мог поместиться второй. — Понимаешь, что это значит? — со значением спросил старший муж. — Что господин большой романтик и не должен быть так безнадёжен в лирике, как пытается казаться? — пожав плечами, предположил Набарзан. Рузаль прикрыл глаза ладонью. — А что ещё я должен думать? — фыркнул Набарзан и, приглядевшись к датам на табличке, возмущённо заявил: — Она умерла двадцать лет назад! Невозможно так долго скорбеть по человеку! — Надеюсь, тебе никогда не придётся проверить это, — вздохнул Рузаль и, видимо поняв, что объяснять бывшему принцу что-либо бесполезно, устало добавил: — Поступай, как знаешь. Если вызовешь на себя недовольство господина, сам будешь в этом виноват.       Набарзан закатил глаза и развернулся к выходу, бросив напоследок: — Господин уже согласился удовлетворить мою просьбу.

***

      В своих новых обязанностях Набарзан освоился быстро. Занятость и нужность придали ему уверенности, и он всё чаще пропадал в Судуне, задерживаясь допоздна: устраивал поэтические вечера, музыкальные состязания, выступления мыслителей, выставки и прочие мелкие мероприятия. Теперь все помыслы занимал приближающийся съезд зодчих и скульптуров. Событие было действительно крупным и важным. Мастера должны были съехаться со всей империи, ожидались даже гости из заграницы для обмена опытом. За всеми приготовлениями о годовщине своей свадьбы Набарзан совершенно забыл и очень удивился, когда, в очередной раз поздно вернувшись из города, был сопровождён слугами на террасу, где юношу дожидался Джинал и пятеро младших мужей. Террасу украшали стеклянные фонарики, внутри которых горели защищённые от горного ветра огоньки. Сатрап и остальные расположились в плетёных креслах, между столиками с чаем и книгами. Четвёртый и пятый мужья кутались в тёплые шерстяные покрывала, всё-таки с заходом солнца в горах становилось холодно, а эти двое были очень слабыми магами, чтобы обогреть себя самостоятельно.       Набарзан огляделся, выискивая своё место. Единственное незанятое кресло стояло напротив сатрапа. Ну да, всё-таки это их годовщина. Но похоже старший супруг всё же пересилил себя и вновь нарушил какое-то установленное им же правило, раз здесь собрались и другие мужья. Набарзан поклонился мужу, извинился за задержку, словно вовсе не забывал о такой важной дате, и с достоинством занял своё место, подавая слуге знак принести чай. Рузаль поднял на колени арфу и, медленно перебирая струны, заиграл что-то тихое и размеренное, задавая тон вечеру. Первыми пожелали выступить и отвязаться четвёртый и пятый мужья, видимо, хотевшие поскорее вернуться в тепло комнат. Они продекламировали не слишком длинную поэму, поделив её на двоих, после чего, выслушав похвалы, вежливо раскланялись и удалились. Затем поочерёдно взяли слово оставшиеся мужья. Они тоже рассказывали поэмы. Третий муж, Эливир, ещё и пропел под арфу грустную песню о любви. Поэмы были довольно известны, ничего своего они выдумывать не стали, всё-таки Набарзан просил об этом только Джинала. Но после своих выступлений и Эливир и Миргали остались на террасе. Рузаль ограничился игрой на арфе, посчитав, что его вклада достаточно. Наконец, очередь дошла до сатрапа. Набарзан даже немного подался вперёд в нетерпении.       Джинал, не вставая, обвёл сад задумчивым взглядом, словно вспоминая сочинённые строки, и неторопливо, будто рассуждая, прочёл:

«Юность — что фонарик на ветру,

Горит ярко, быстро угасает;

Что вуаль тумана поутру —

Под палящим солнцем тает.

С ней мятежность угасает».

      Набарзан даже не знал, рассердило его или рассмешило сочинение старшего мужа. Что ж, он сам напросился, нечего жаловаться. Похоже, Джинал решил в такой форме поставить младшего мужа на место. Но ведь он сам согласился на выставленные условия. Повинуясь какому-то мстительному порыву, Набарзан, чувствуя, что играет с огнём, ответил:

«Серебро ль в волосах даёт цену годам?

Али груз сожалений вниз тянет весы?

Если так — я богат. Милосердно отдам

Свои полные слёз униженья часы.

Обменяю на свежесть рассветной росы».

      Джинал чуть вскинул брови, Рузаль прекратил играть, несколько напряжённо ожидая развязки. Сатрап, усмехнувшись уголком губ, прикрыл глаза и, к удивлению всех собравшихся, выдал экспромт:

«Ничто не удержит росу на траве.

Так мысли горячие в летах истают,

И в день, когда склонится тело к земле,

Всяк цену годам своей жизни узнает.

Но торги закрыты. На смертном одре

Нас дети прощают, враги забывают».

      Набарзан с трудом удержал улыбку. И чего Джинал так прибеднялся. Старый сатрап оказался вполне способен не только выдать традиционные пяти- или шестистишья, но и сымпровизировать, уложившись не только в рифму, но и смысл. В Аль-Джаире Набарзан часто играл в такую игру с друзьями и даже пару раз с Раяном, упражняясь в скорости мысли. «Поэтическая дуэль» вообще была довольно распространённой игрой среди знати. Суть игры заключалась в том, чтобы выстраивать рассказ, спор или диалог в форме пятистиший — реже шестистиший — сохраняя общую идею и подхватывая мысль оппонента или предыдущего игрока, в зависимости от количества участников. Для достойной игры требовались опыт и определённое мастерство, что, впрочем, не было чем-то необычным для индары. Но вот от старого вояки подкованности в поэзии Набарзан не ожидал. Однако, справившись с удивлением, он ощутил возрастающий азарт. И даже несмотря на завуалированные шпильки со стороны старшего супруга, бывший принц не собирался останавливаться и оставлять за ним последнее слово. Немного подумав, Набарзан ответил:

«Поёт о надежде месяц растущий,

Грезит о смерти седая луна,

Помнит ли, век скоротечный живущий,

Дорога у смертных всегда лишь одна,

Но юным развязка пути не видна.

И в этом им радость и мудрость дана».

      Набарзан с вызовом посмотрел на сатрапа. Остальные мужья замерли, не зная чего ожидать и украдкой переглядываясь между собой. Джинал неторопливо отпил чай и, некоторое время помучив Набарзана молчанием, дал свой ответ:

«О своём невежестве не зная,

Радостен дурак и весел,

Скуден ум, и на краю играя,

Ищет разума дурак у праздных песен,

На слепоту надежды возлагая

И мудрости от юности желая».

      Рузаль прижал ладони ко рту. Миргали и Эливир вжались в кресла, чувствуя возрастающее напряжение, а Набарзана разобрала злость. Никто, даже отец-император не оскорблял его так неприкрыто! Да что этот старик о себе возомнил? Набарзан, совершенно забыв, как ещё недавно боялся супруга, недолго думая, громко прочёл:

«Как невозможно перепутать запад и восток,

Так странно же и поменять местами

Прорезавшийся по весне росток

И плод, гниющий под осенними дождями,

Лишь старыми, незрячими глазами

Возможно не заметить силы ток,

Питающий и семя и цветок».

      Первый муж тихо ахнул, поражённо глядя на взбешённого Набарзана, напрочь забывшего о своём зависимом положении. — Довольно, — холодно отрезал Джинал. — На этом всё.       «Доигрался», — запоздало дал себе мысленный подзатыльник Набарзан. Похоже, он умудрился испортить годовщину собственной свадьбы. Наверное, стоило послушать Рузаля.

***

      Какое-то время Набарзан ждал бури в отместку за свою выходку, но прошла неделя, за ней другая, а никаких ограничений со стороны сатрапа не последовало, разве что Джинал перестал разговаривать с шестым мужем, но поскольку они и раньше общались раз в неделю и по делу, Набарзан даже не сразу заметил, что его игнорируют. Только когда ему понадобилось посоветоваться с супругом насчёт скорого собрания мастеров, а его не пустили в кабинет, до Набарзана дошло, что его, по всей видимости, наказывают. Переживать из-за обидчивости старика бывший принц не собирался. Раз Джинал не дал с собой встретиться, значит его младшему мужу придётся выкручиваться из ситуации по своему усмотрению. Дело касалось гостей из Райкура. Отношения между двумя империями снова натянулись, из столицы доходили слухи о скорой войне и внезапной смерти нескольких генералов. И всё это произошло за такой короткий промежуток времени, что в провинции попросту не успели что-то предпринять. Приглашения на собрание были разосланы больше полугода назад, и градоначальник не знал, как ему поступить. Бедный старик отправил несколько писем в столицу с просьбой или официально запретить райкурцам въезд в страну или выдать им отдельные разрешения, чтобы мастеров не задержали на границе. Однако в Аккаде, должно быть, хватало своих проблем, и ответа руководство Судуна не получило. — Что бы ни происходило между нашими странами, едва ли деятели искусства в этом замешаны, — заключил Набарзан после очередного обсуждения сложившейся ситуации с градоначальником. — Я напишу разрешения от имени своего супруга. Военное положение не объявляли, значит слова сатрапа будет достаточно, чтобы у пограничников не возникло вопросов. — Вы говорили с эмиром, господин Набарзан? — с надеждой уточнил градоначальник. — Конечно, — не моргнув глазом, солгал юноша. — Как бы я говорил от его имени, не имея разрешения? — Как хорошо, что эмир назначил вас мне в помощь! — взмахнул руками к небу градоначальник. — Без связей в нашей стране невозможно достучаться до эмиров, не говоря уже о его величестве. Ох, что же я такое говорю! Простите мой длинный язык, молодой господин. — Знаете, даже если император твой отец, добиться его внимания невероятно трудно, — ободряюще улыбнулся Набарзан. — Когда я жил в Аль-Джаире, я обычно видел его величество только на церемониях. Потому не вижу никакой разницы между жизнью здесь, в провинции, и в столице. — Наверное, вы правы, — градоначальник потёр подбородок и не без гордости добавил: — Ну, зато у нас спокойней. В этом мы даже превосходим столицу. — Вы правы, — улыбнулся Набарзан. — Если Райкур перейдёт к активным действиям, беженцы с юго-востока ринутся в Аккад. Его величеству придётся стянуть часть сил к столице, чтобы защищать город и поддерживать порядок, а в Аккаде и в мирные времена редко бывает спокойно, — кисло усмехнулся юноша, вспоминая сколько вооружённой охраны ему приходилось брать с собой для вылазок в город. И это он только в центр выезжал, в трущобах пятый принц никогда не был. Знал, что они есть и был наслышан о происходящих там ужасах — в основном от Раяна — но проверять самому не хотелось. Теперь, если война всё-таки начнётся и бедняки с юго-восточных провинций наполнят город, там даже на улицу выходить станет опасно.       Проживая в самом сердце империи Набарзан куда хуже ориентировался в истории и политике нежели сейчас, оказавшись на северной границе страны, где последние войны были так давно, ещё до образования Астеллы, что о них никто и не помнил. Набарзан из рассказов Рузаля и старожилов дворца знал, что даже в смутное время, предшествующее восхождению нынешнего императора на престол, в Раприи было относительно спокойно. Джинал тогда только-только стал сатрапом и не спешил вмешиваться в междуусобную войну принцев и наследника. Раприя сохраняла жёсткий нейтралитет, все налоги с вооружённой охраной неизменно отправлялись в столицу, независимо от того, кто её занимал, а границы самой сатрапии Джинал закрыл и поставил кордоны на всех въездах, чтобы не допустить на свои территории ни беженцев, ни дружин кого-то из мятежных принцев. Только когда Эрииль, пережив старших братьев, занял трон, молодой Джинал отправился в Аккад и одним из первых присягнул новому императору, попутно объяснив свою выжидательную позицию во время гражданской войны. Эрииль нашёл его невмешательство вполне разумным, даже поблагодарил за то, что Раприю, благодаря Джиналу, не задели внутренние распри. И пусть всё это было делами давно минувших дней, Набарзан рассудил, что им и теперь следует сохранить нейтралитет, тем более, что речь шла об искусстве и мастерстве, а не о политике. На пропусках для гостей бывший принц подписался и именем мужа и своим. Хоть его и лишили титула принца и всех сопутствующих привилегий, он всё ещё носил своё имя. «Набарзан ла Астелла» звучало даже более весомо, чем «эмир Джинал ла Раприя». По крайней мере для тех, кто не знал, что пятый принц больше не принц. Набарзан сильно сомневался, что какие-нибудь пограничники знают имена всех сыновей императора, и едва ли они осмелятся беспокоить начальство, чтобы уточнить. Тем более, что нужно быть воистину бесстрашным и безумным, чтобы назваться родовым именем императорской семьи. Все знали, что имя «ла Астелла» принадлежало только наследникам и самому императору. Конечно, в порядке исключения это имя император мог дать родственнице для повышения её статуса. Кажется, совсем недавно именно такое имя получила кузина Набарзана Лириан, став принцессой по крови и статусу.       Раньше Набарзан думал, что о нём и его братьях знает каждый житель империи. Он ведь жил в самом её сердце. Откуда ему было знать, что крестьянам в провинциях глубоко начхать на то, как зовут принцев и какие они замечательные. Даже Раяна хорошо знали только в столице да в подконтрольных ему регионах. И то лишь потому, что он не сидел безвылазно в Аль-Джаире, как остальные принцы. Как выяснилось, большинство простых граждан не только не знало, сколько детей у императора, но и нисколько этим не интересовалось. Однажды, сопровождая Миргали на плантации, Набарзан разговорился с управляющим и удивился такой незаинтересованностью в политике. Ладно крестьяне, им лишь бы было что поесть, но управляющий принадлежал к мелкой знати и его равнодушие поначалу поразило Набарзана. — От того, кто сядет на трон в будущем, будет зависеть благополучие империи, неужели вас это нисколько не заботит? — искренне подивился юноша, пока Миргали проверял счётные книги. — От того, кто сидит на троне зависит только то, кому мы платим налоги, — усмехнулся управляющий. — Хвала богам, наш император ещё не скоро сменится. Я того и не застану. Зачем беспокоиться о том, чего не увидишь? И хорошо, что не увижу. Ни разу ещё принцы не смогли договориться. Как начнут трон делить, так всех за собой на бойню тащут. Нет бы между собой как-то решить. Последнюю войну мой отец застал. У нас хоть спокойно было, а что в стране творилось! Особенно в столице. Ни закона, ни порядка, ни справедливости не было! Индара вся в крепостях своих сидела. У кого свои гарнизоны были, кто нанимал. Многие бурю пережидали. Другие поддерживали мятежных принцев. Третьи оставались на стороне тогдашнего императора Румиля. Индара и солдаты ещё могли за себя постоять, а простым людям что делать? Налоги были неподъёмные. И кому платить не знаешь. В одной сатрапии одного императором признают, в другой — второго. Порядка никакого. Оно с императором конечно постепенно наладилось всё, да только где император, а где мы. У нас тут сатрап главный, его и слушаемся, а уж какую он политику ведёт — не ведёт, нам дела нет. Нам бы что? Погоду хорошую, да урожаи богатые. А кто на троне сидит, без разницы, лишь бы житьё было спокойное.       После того разговора Набарзан долго осмысливал слова управляющего. Позже Рузаль и Миргали, которые были родом из дальних восточных провинций, Карии и Реверии, подтвердили, что в далёких провинциях даже индаре нет дела до происходящего в столице. «Вот тебе и сердце империи», — смеялся про себя Набарзан.       Все эти открытия добавляли Набарзану уверенности, когда он подделывал подпись сатрапа. В любом случае, даже если правда откроется, терять бывшему принцу, кроме жизни, нечего. Отношения с мужем, которых и без того не было, он умудрился испортить, всех титулов и привилегий его лишили год назад, поставив в зависимое от супруга положение, а физическое наказание, как он успел убедиться после унизительной порки по приказу отца, можно пережить. Так или иначе, теперь вся ответственность за него и его поступки лежала на старшем супруге. «Может, в следующий раз будет думать, прежде чем игнорировать меня», — мстительно думал Набарзан.

***

      Афера с пропусками незамеченной не прошла. Райкурцев, кочечно, пропустили на границе, но самовольному поступку сатрапа, не посоветовавшегося со столицей, подивились и на всякий случай отрапортовали в Аккад — из столицы-то никаких предупреждений насчёт мастеров не поступало. В Аль-Джаире запоздало переполошились, тут же нашлись проигнорированные письма градоначальника Судуна и ответственные за упущение. Предпринимать что-то было уже поздно, разворачивать гостей и депортировать их из страны — некрасиво, да так посудить, у столицы совета вроде как спрашивали и, не дождавшись ответа, сатрап взял ответственность на себя. Мероприятие ведь давно затевалось, а гости были всего лишь скульпторами и архитекторами, вряд ли среди них затесались шпионы, да и что делать шпионам в Судуне? Но перебдеть стоило. В конечном итоге, посовещавшись, министры отправили в Раприю письмо сатрапу с извинениями за свою нерасторопность, заверениями, что в целом господин Джинал поступил правильно, не ударив в грязь лицом перед иностранцами, и осторожными предупреждениями, что в следующий раз стоит всё-таки дождаться ответа от руководства, а не брать на себя лишнюю инициативу, вызывая тем самым всяческие недоразумения. К письму прилагался отряд Серой Гвардии, «в помощь при поддержании порядка». Едва ли кто-то поверил этой формулировке. Поддерживать порядок могли любые другие подразделения, тем более и в Судуне, и в Аль-Эдане хватало своих солдат. А вот присутствие Серой Гвардии говорило о том, что у императора имелись сомнения в преданности подданных или же дело было излишне щекотливым, чтобы доверить его абы кому. Как бы то ни было, но сомневаться в том, что у гвардейцев в северной столице имелись и иные, кроме указанных в письме, цели не приходилось.

***

— Изволите объяснить, что это значит? — сцепив перед собой кисти рук, холодно поинтересовался Джинал, буравя взглядом застывшего посреди кабинета Набарзана. Юноша мельком взглянул на стол, где перед сатрапом лежали письмо из Аль-Джаира и один из поддельных пропусков для гостей.       На этапе планирования своей маленькой шалости Набарзан как-то не подумал, что в изменившихся политических реалиях его выходка может привести к вмешательству Серой Гвардии. Он-то наивно полагал, что всё останется между ним и супругом, а вышло… очень неудобно. Хуже того, за Набарзаном уже была серьёзная провинность с попыткой убийства наследника и участием в заговоре его семьи против родни Шехрияра. Наверняка же гвардию послали, чтобы заодно выяснить, куда опять пытается вляпаться бывший принц. Набарзан глубоко вздохнул и, медленно опустившись на колени, поклонился самым низким поклоном. Выпрямив спину, юноша ровным тоном, старательно скрывая своё волнение, объяснил: — Этот недостойный муж молит о прощении господина. Когда возник вопрос об уместности гостей из Райкура, ваш верноподданный градоначальник Судуна господин Эсшейх обратился за советом в столицу, однако мудрые господа министры и его величество император оказались слишком заняты государственными делами, чтобы удостоить вашего слугу ответом. Тогда господин Эсшейх обратился за помощью к этому никчёмному. В спешке и волнении этот недостойный муж несколько раз пытался добиться встречи и совета своего многоуважаемого господина, однако не достигнув успеха и опасаясь и далее тревожить своего господина, этот муж осмелился взять на себя ответственность и от имени супруга и своего имени позволить гостям из Райкура присутствовать на встрече, куда они были приглашены уже давно. Этот недостойный полагал, что политика наших стран не должна касаться искусства и высоких материй. Этот ничтожный ничего не смыслит в мудрости властьимущих и нижайше просит своего господина не держать на него зла, но отмерить надлежащее наказание за невольное прегрешение, — закончив самоуничижительную речь, Набарзан снова распростёрся в поклоне, дожидаясь позволения поднять голову.       В кабинете, помимо них двоих, присутствовал капитан присланного отряда Серой Стражи. Не будь его, Набарзан, быть может, и подразнил бы своего старика, но раз уж дело приняло такой оборот, показывать характер и намекать на семейные проблемы не стоило. Обо всём, что здесь происходит обязательно доложат императору, и если за себя Набарзан нисколько не опасался — теперь наказывать его мог только супруг — то вот об оставшихся в столице родственниках юноша подумал слишком поздно. — Можете подняться, — спустя минуту томительного молчания позволил Джинал. — Ступайте. О вашем наказании я подумаю позже. — Слушаюсь, мой господин, — отвесив уже обычный поклон, пролепетал Набарзан и вышел из кабинета. Только за дверью он позволил себе облегчённо выдохнуть. Хоть старик и сказал о наказании, это было сказано, скорее, для капитана. Ничто не мешает Джиналу позже об этом наказании «забыть». Подумав об этом, Набарзан запоздало ощутил вину за необдуманный поступок. — Здраствуй! — чей-то голос вырвал направлявшегося в свои покои юношу из размышлений. Подняв взгляд, Набарзан обнаружил гвардейца со смутно знакомым лицом. — Ре… Реньяр?! — не сдержал изумления Набарзан, узнав в статном и высоком гвардейце своего кузена, с котором они хорошо дружили в детстве. — Давно не виделись, — усмехнулся гвардеец. — Тебя совсем не узнать! Если бы не волосы… Ох, точно, я и забыл, что ты вступил в гвардию. Только я и во дворце тебя не видел… — Ну, наш штаб далеко от твоего дворца, а в императорском дежурит, в основном, восьмой отряд. Мы больше по полевым миссиям, — пожал плечами Реньяр. — Как ты тут? — Неплохо… Идём ко мне! Или тебе нельзя? — осёкся Набарзан, запоздало вспомнив, что кузен теперь военный. — Можно, — белозубо улыбнулся Реньяр. — Меня приставили тебя охранять. — И следить, — догадался Набарзан. — Одно другому не мешает, — ухмыльнулся гвардеец.       Так, обмениваясь подначками и ничего не значащими фразами, они прошли к покоям Набарзана, где бывший принц тут же велел слугам принести чай и организовать перекус родственнику. По пути Набарзан думал о том, как сильно изменился кузен. И внешне, и внутренне. Больше не было того изящного и хрупкого подростка с мечтательной улыбкой и мягким нравом, каким его помнил Набарзан. Теперь перед ним стоял настоящий солдат: высокий — особенно в сравнении с собой прошлым — статный, с уверенной и твёрдой походкой, а нежная улыбка и тепло в глазах сменились насмешливым оскалом и цепким взглядом. Едва ли Набарзан знал этого человека. — Располагайся, — указав в сторону стола и стульев в гостевой комнате, пригласил Набарзан. — Можешь снять мундир, здесь тепло. Или, если хочешь, можем посидеть на террасе. — Успеем ещё, — отмахнулся Реньяр, осторожно снимая верхнюю одежду. — Говорю же, меня за тобой закрепили. — Я рад, — искренне улыбнулся Набарзан.       Он не обманывался. Гвардейцев натаскивали по особому, и у Реньяра не дрогнет рука убить кузена, если ему прикажут. Но поскольку Набарзан сейчас на самом деле не был замешан ни в каких заговорах и никаких секретов не держал, ему не было нужды таиться от Серой Стражи и избегать её. Скорее всего, Реньяра приставили к нему, чтобы в случае измены Набарзан проговорился «своему». Но юноша всё равно был рад. Проговариваться ему было не в чем, а провести время с братом при иных обстоятельствах вряд ли вышло бы. — Что с твоей рукой? — поинтересовался Набарзан, заметив выглядывающий из-под манжетов рубашки край бинтов и осторожные движения брата. — Да на последней миссии руку осколками раскурочило. Так сказать, на собственной шкуре опробовали новое оружие Королевского Союза. Они эту дрянь в Райкур поставляют, — проворчал Реньяр, оглядывая перебинтованную руку и, хмыкнув, добавил: — Вернее, поставляли.       Реньяр медленно сжал и разжал кисть в кулак, разминая, и, заметив встревоженный взгляд кузена, поспешил успокоить: — Я сам виноват. Недооценил взрывную мощь. Надо было больше слоёв «щита» поставить. С левой стороны пробило, ну а я не успел увернуться. Самал потом — это наш целитель — два дня с моей рукой возился. Кость раздробило и мышцы сильно повредились. Но уже почти зажило всё, хотя от тренировок я всё ещё отстранён. Зато Самал, считай, подтвердил третий уровень целителя. У него скоро аттестация должна быть. С моей рукой ему практику сразу засчитали, а теорию он и того легче сдаст. Самый сильный целитель в гвардии, — улыбнулся Реньяр. — А это ничего, что тебя раненого отправили сюда? — обеспокоенно спросил Набарзан. — Честно говоря, какой-то заварушки мы здесь не ждём. Нас и отправили сюда для перестраховки. Но, в любом случае, мне бы не дали задание, с котором бы я в нынешнем состоянии не справился даже при худшем раскладе, - хитро усмехнулся Реньяр. — Ну да, где я и где гвардеец, пусть и раненный, — понятливо улыбнулся Набарзан, услышав скрытую угрозу и предупреждение в словах кузена. Худший расклад предполагал устранение изменника, если таковым окажется опальный принц, но хоть Набарзан с Реньяром были близки по возрасту, едва ли Набарзан смог бы что-то противопоставить закалённому службой боевому магу из самого элитного подразделения империи. К счастью, он и не собирался. — Сам-то как тут поживаешь? Муж не обижает? — потягивая чай, полюбопытствовал Реньяр. — Нет, нисколько. Господин, конечно, строгий, но слухи о нём оказались сильно преувеличенными. Признаться, я даже рад, что оказался здесь. Странно да? — Почему? Не всегда наше происхождение обуславливает наше место в этом мире, — пожал плечами гвардеец. — Наверное, ты прав. Здесь я нашёл своё место. Хоть это и вылилось в такую неудобную ситуацию, — неловко рассмеялся Набарзан. — Мне ещё не хватает опыта, но теперь я даже рад, что всё так вышло. С тобой вот увиделся, — юноша мягко улыбнулся. Реньяр спрятал взгляд в кружке и с некоторой неловкостью сменил тему. — Слышал, ты помогаешь градоначальнику с организацией мероприятий. Кто-то вроде местного министра культуры? — Что-то вроде, — согласился Набарзан. — Это господин недавно предложил. Сказал, что мне пора участвовать в жизни сатрапии и служить на благо общества. А я ведь ничего полезного не умею и что-то понимаю только в искусстве. Это и пригодилось. Мне правда нравится. — Я рад за тебя, — ответил улыбкой Реньяр. — А то Шехрияр за тебя переживал, хотел написать, да никак не осмелится. — О… тогда, наверное, мне стоит самому ему написать? Заверить, что всё в порядке и я не держу на него зла. Передашь ему письмо от меня? — Конечно, — легко ответил гвардеец с такой же лёгкой улыбкой. Только цепкий стальной взгляд на мгновение оценивающе скользнул по бывшему принцу. Набарзан предпочёл сделать вид, что ничего не заметил. — Вечером напишу, — кивнул он сам себе, — а то потом могу забыть, а после собрания мастеров вы, наверное, сразу вернётесь в Аккад. — Наверное, — Реньяр неопределённо пожал плечами. Ну да, ему наверняка запрещено разглашать какие-то сведения о миссии.       Некоторое время они оба молчали, неторопливо распивая чай с пирожными. Набарзан долго не решался спросить, но любопытство всё же пересилило: — Ты упомянул о поставках оружия. Значит, это правда? Война всё-таки будет? — Скорее всего. — Просто у нас ведь всё время какие-нибудь стычки с Райкуром. Ох, я вспомнил, Шехрияр же собирался в Райкур! Я слышал он уехал туда вскоре после моей свадьбы. — Он уже вернулся. Тоже сильно изменился. Повзрослел. По крайней мере в сравнении с тем, что было. Недавно ездил с его величеством в Крастскую Империю, на именины кронпринца, зятька моего. — Он тебе не нравится? — уловил прохладный тон Набарзан. Реньяр вздохнул. — Не в нём дело. Просто… Лириан только двенадцать, а уже жена. Не представляю, как она там одна. А я и писать ей не могу, не положено. Она же теперь вроде как представитель власти, пусть и союзной, но чужой страны, а нам по уставу запрещено, если нет специального приказа, иметь личные переписки с правителями других стран и их окружением. Впрочем, Астеллы это тоже касается. Так что тому же Шехрияру я бы даже при желании, не нарушив устав, написать бы не смог. — Вот как… А что родители? — С родителями то же самое — ближайшее окружение императора. Никаких личных связей. Мне только с дядей разрешили общаться, он бывший гвардеец и у него был высокий уровень доступа. — Но ведь твой дядя общался с семьёй! — удивился Набарзан. — А, ну вживую видеться с роднёй никто не запрещает. Я имею в виду письма. А что до личных встреч… С нашим графиком устроить какую-то крамольщину на одних личных встречах невозможно, — рассмеялся Реньяр. — Поэтому запрет только на переписки. Можно с отставными гвардейцами переписываться, это я узнавал. Но сперва нужно разрешение получить. Это, в общем-то нетрудно. Главное, уведомить в письменной форме с кем ты будешь переписываться и дождаться подписанного руководством разрешения. А то ведь часто бывает, что кто-то в отряде раньше в отставку уходит, а друзья ещё служат. Хоть так можно связь поддерживать, — как-то грустно улыбнулся Реньяр. — Не знал, что у вас настолько строго. Так подумать, служба в гвардии даже хуже замужества.       Гвардеец рассмеялся, но спорить с этим сравнением не стал. А Набарзан вернулся к интересующей его теме: — Если будет война, поднимут налоги. И финансирование на мирные нужды сократится. Всем будет не до праздников и фестивалей, — вздохнул юноша. — Будем надеяться, что закончим быстро. — Я слышал, несколько генералов внезапно скончались? Армию пытаются обезглавить? — Можно сказать, уже, — вздохнул Реньяр. — Пусть пока нет открытого противостояния, война уже идёт, Набарзан. Райкурцы нанесли первый удар, ликвидировав верхушку армии. Ладно до флота, спасибо Раухызу, не добрались. Мы им ответили, — гвардеец приподнял покалеченную руку. — Диверсии уже идут. Когда это перейдёт в вооружённый конфликт, вопрос времени, но война уже началась, Набарзан. Что до финансирования. Разве этот инцидент, из-за которого мы здесь оказались, не показатель? В столице просто проигнорировали обращение вашего градоначальника. Никому нет дела до происходящего в провинциях, когда идёт полномасштабная подготовка к войне. Ещё не всех новых генералов назначили, а с главнокомандующим и вовсе пока не определились. А ты, кстати, молодец, напомнил чинушам, что в провинциях тоже есть жизнь, — усмехнулся Реньяр. — Наше командование за всем уследить не может, людей столько нет. Зато этих бумагомарателей пруд пруди. Нехай поволнуются, может, работать научатся. Ну и нам тут почти отпуск перепал, — со смешком добавил гвардеец. Набарзан облегчённо выдохнул. Похоже, он сам себя накрутил. — А как ты вообще до этого додумался? — весело поинтересовался Реньяр. — Глупо получилось на самом деле. Приглашения мастерам давно отправили, а потом начались все эти разговоры о войне. До нас и так не все новости доходят, да ещё и с задержкой. Ничего не ясно, а отношения с Райкуром всегда натянутые были. Мы с господином Эсшейхом правда не знали, как поступить. Границы-то пока не закрыты, и какого-то действительно весомого повода отказывать гостям нет. Не было, вернее. И обидеть никого не хочется, тем более, вдруг это ещё больше обострит обстановку. — Да, для объявления войны хватило бы и такого мелкого повода, — задумчиво протянул Реньяр, подливая себе чай. — Ну вот. — А что же ты мужа своего не спросил? — А тут совсем дурацкая история вышла. Он на меня обиделся, — вздохнул Набарзан и рассказал кузену о годовщине своей свадьбы.

***

— Ну ты даёшь! — рассмеялся гвардеец, дослушав рассказ. — Это же надо умудриться поссориться с мужем стихами из-за стихов и навести этим панику в столице! Ты Триалину часом не родственник? — Родственник, через тебя же, — заулыбался в ответ на подначку Набарзан. — Ах, ну да. Впрочем, его высоче… то есть, теперь уже его величество уже не тот шалопай, каким приезжал в Астеллу. — Про него я ничего не слышал после его коронации. Есть новости из Дегроуэля? — оживился Набарзан. С бывшим учеником отца он не то чтобы когда-то близко общался, но был лично знаком. Даже на некоторые занятия вместе ходили, когда Триалин учился в Аль-Джаире. Да и так частенько случайно виделись. В общем, на лицо и по имени друг друга знали, и пусть дружбы они не водили, Набарзану всё равно было интересно узнать, как живут его знакомые. Всё-таки в провинции новостей не хватало. — Ну, пожалуй из самого интересного — Триалин основал у себя орден. Видимо, вдохновился, когда с нами на полигоны ходил. Но, надо полагать, что-то такое в Дегроуэле уже было, просто он реорганизовал по типу Серой Гвардии, иначе просто не объяснить откуда такие… хм… профессионалы. Организации и года нет, а они уже вычистили всех шпионов из Дегроуэля. По крайней мере, из окружения Триалина. Даже наших разведчиков вычислили и, что самое странное, не дали им самоликвидироваться. Такого на нашем веку ещё не случалось. — Самоликвидироваться? — не понял Набарзан. — Во избежание утечки информации. Для наших разведчиков это ощутимый удар по репутации. Никто их прежде так… не ловил. А тут всех переловили, не дали погибнуть, проводили до границы, ещё и привет его величеству передали. Ну и предложили координировать наши действия против Райкура. Его величество, конечно, посмеялся и на предложение ответил согласием, но было видно, что он не очень-то доволен, что нас подловили. А тут недавно эти «Сумеречные» — так их орден называется — слили нам сведения о точных датах перевозок оружия. Место мы и так знали, но насчёт времени много ложных следов было. В общем, с одной стороны мы вроде сотрудничаем, хоть раньше таких прецедентов не было, а с другой — в гвардии всё больше… как бы это сказать, проникаются духом соперничества. Оно, знаешь ли, неприятно, когда какие-то выскочки щелкают тебя по носу. Всё-таки честь гвардии на кону. А тут ещё выходит, что они за наш счёт прославились тем, что наших вычислили. Хороший ход, если подумать. Триалин буквально заявил всему миру, что у него есть силы, не уступающие Серой Гвардии. Пускает пыль в глаза, но в его положении это хорошая стратегия, притворяться сильным, когда слаб. Его величество даже собирается ему в этом помочь, — доверительно подавшись вперёд, поделился Реньяр. — И как же? — хлопнул глазами Набарзан. Он совершенно не ожидал от Айлина чего-то подобного. — Вполне возможно, что Триалин станет главнокомандующим нашей армии, - тихо ответил гвардеец. — И свои позиции закрепит, и укрепит союз между нашими странами, а в довесок получит кругленькую сумму от Астеллы. Ну, зато посмотрим на его «сумеречных» в деле, — оскалился Реньяр. — А тебе разве можно такое рассказывать? — также тихо спросил Набарзан. Реньяр с затаённым весельем в глазах хохотнул: — Конечно, нет. — Тогда зачем… — начал было Набарзан и осёкся. За непринуждённой беседой и сплетнями он совершенно забыл с кем разговаривает. Это же гвардеец Серой Гвардии! Если послали гвардию, значит есть сомнения в чьей-то верности, а если есть сомнения, значит гвардейцы докопаются до истины любыми способами. Реньяр не только гвардеец, но и выходец из индары, вести нить разговора умеет. А ещё он хорошо знаком Набарзану, ему даже не пришлось втираться в доверие. Набарзан легко выболтал ему, что на самом деле произошло между ним и Джиналом, даже не задумавшись над подоплёкой вопросов. И Шехрияра кузен не просто так помянул. Насколько Набарзан знал второго принца, тот едва ли действительно стал бы беспокоиться о нём, а если бы и переживал, то Шехрияр такой человек, что скорее… скорее сам бы приехал и убедился бы, что с младшим братом всё в порядке, а не мучил бы себя какими-то терзаниями. А вот Реньяру наверняка было поручено заодно вызнать, как Набарзан относится к наследнику и что думает о своём вынужденном замужестве, не хочет ли отомстить и как-то навредить Шехрияру. И сколько всего ещё Набарзан скорее всего упустил в их разговоре, расслабившись. Впрочем, непохоже, что он сказал что-то не то. За ним ведь теперь и не было никакой вины. Но всё равно стоило быть осторожней. Едва ли гвардеец рассказал ему что-то действительно важное. Или же это была откровенная ложь. Если задуматься, с чего бы его величеству приглашать Триалина, императора другой страны, возглавлять свои войска. Даже звучит бредово. Хотя… император Астеллы давно славился своей непредсказуемостью. А вот если эти сведения, неважно, правдивые или нет, где-нибудь всплывут, гвардия сразу поймёт, где произошла утечка. А если всплывут ещё и в стане врага… то Набарзан, можно сказать, устроит себе и супругу билет на виселицу. — Тогда больше ничего не говори, — взяв себя в руки, покачал головой Набарзан. Его проверяли и будут проверять. Он сам подставился и сам привлёк к себе внимание Серой Стражи. — И я буду молчать. Давай я лучше покажу тебе дворец? — предложил юноша.

***

      Всех соотрядников брата Набарзан так и не увидел. Насколько он понял, большая часть отряда расположилась в Судуне, наблюдать за райкурцами и остальными гостями, съехавшимися на собрание мастеров. Мало ли какие тайные встречи могут быть замаскированы под видом безобидного мероприятия в провинциальной глубинке? Однако Набарзан всё равно был рад неожиданным последствиям своей выходки. Гвардейцы на глаза не показывались, и никто из гостей, скорее всего, не заметил слежки, ну а сам Набарзан неплохо провёл время с кузеном и смел надеяться, что Реньяр чувствовал то же самое. Чтобы не светить гвардейской формой, Реньяр переоделся в богатые, но удобные одежды, и на встречах с посторонними его представляли как кузена Набарзана — хочешь что-то спрятать, прячь на самом видном месте — братьев и кузенов у него было предостаточно, и едва ли кто-то плохо знакомый с его семьёй мог сходу различить всех сребровласых принцев.       На самом деле Набарзан радовался, что увиделся именно с Реньяром. Пусть формально кузен не лишался своих титулов и привилегий, в действительности его уже нельзя было считать принцем. Он возвращался к этому облику только для маскировки, используя имеющиеся преимущества ради службы. Теперь он был не принцем в форме гвардейца, а гвардейцем, иногда надевающим маску принца. Пример кузена доказывал, что их происхождение не всегда диктовало их судьбу, что они могли решать сами, кем быть. Наверное, если бы к Набарзану приехал кто-то из его родных братьев или даже сестёр, он не чувствовал бы себя так же свободно и легко, как с Реньяром, пусть тот и служил в Гвардии. Поэтому Набарзану хотелось верить, что и кузен не притворяется и ему также легко с ним.       Из сослуживцев брата Набарзан познакомился только с Намали, капитаном их отряда, и Самалом, целителем, о котором часто говорил Реньяр. И если с Намали Набарзан виделся только бегло, то Самала вышло узнать поближе. Поначалу, увидев изуродованное глубоким шрамом лицо гвардейца, юноша даже засомневался, что перед ним действительно целитель. Узнавать о происхождении шрама он тактично не стал, но позже сам для себя предположил, что шрам мужчина мог получить в детстве или юности до того, как освоил целительское искусство. В конце концов, в гвардию поступают с двадцати пяти, быть может, раньше у него не было возможности обратиться к хорошему лекарю, а потом стало поздно.       Самал дважды в день осматривал руку Реньяра, подлечивал её и туго перевязывал, а затем неизменно напоминал хорошо питаться и не напрягать руку, на что Реньяр фыркал и закатывал глаза. Набарзан, бывший невольным свидетелем этих сцен, поскольку осмотр проводился в его покоях, быстро заметил, что целитель относится к Реньяру не просто с покровительством старшего к младшему, но и с какой-то грубовой заботой. А Реньяр, несмотря на демонстративное пренебрежние к собственному здоровью и насмешки над Самалом, на самом деле нисколько не оскорбялся подобным отношением. Было что-то в их взглядах и будто бы случайных прикосновениях такое, что натолкнуло пытливого юношу к определённым подозрениям и выводам. Он долго разрывался между любопытством и тактом, но, в конце концов, первое пересилило.       Прошёл второй день собрания мастеров. Набарзан с Реньяром вернулись в Аль-Эдан и после ужина расположились на террасе с горячим чаем. Ночь затопила долину. Вдалеке мерцал огнями ночной Судун, казавшийся ещё больше из-за отражавшегося в озере света. Бойницы сторожевых башен ярко горели в темноте, напоминая светящиеся глаза гигантов из страшных сказок. Мириады звёзд рассыпались по небу лучистой алмазной крошкой и можно было рассмотреть каждую маленькую звёздочку в глухой черноте безлунницы. — Здесь так тихо, — не в первый раз заметил Реньяр, глубоко вдыхая ночную свежесть. — Да, — просто согласился Набарзан, грея пальцы о тёплый фарфор чашки. Невольно вспомнилось, как в первое время эта тишина оглушала его после Аккада.       Реньяр прикрыл глаза. Строчки грустной баллады сорвались с губ.

«И песни звёзд во мраке тишины

Наполнят сердце радостной надеждой,

Развеят призраков войны

И успокоят дух мятежный.

И пусть вселенная безбрежна,

Её найдёшь в улыбке нежной».

      Набарзан улыбнулся выбору брата, но легко подхватил:

«И с ней не будешь ждать весны,

Ланиты высохнут от слёз,

И всё равно что это сны

Погибших и погасших звёзд».

      Реньяр тихо усмехнулся, а Набарзан понял, что лучшего момента может уже не быть. С хитрой улыбкой поглядывая на кузена, он нарочито задумчиво заметил: — Я полагал, солдатская жизнь к лирике не располагает. — Не располагает, — согласился Реньяр, но от внимательного взгляда кузена не ускользнуло мимолётное смущение гвардейца. Подвинувшись вместе с креслом поближе, он, уже не скрывая весёлых искорок в глазах, полуутвердительно уточнил: — Но вселенная в чьей-то улыбке всё-таки нашлась?       Даже в приглушённом свете фонариков было заметно, как зарумянились щёки Реньяра. Взяв себя в руки, гвардеец воровато оглянулся и с каким-то отчаянием в голосе спросил: — Так заметно?       Набарзан просиял, радуясь, что догадка оказалась верной. — С его стороны очень, а с твоей… я даже немного сомневался, что это взаимно, пока ты тут не рассчувствовался, — хихикнул Набарзан. — У нас… сложные отношения. Во всех смыслах, — тихо вздохнул Реньяр. — По уставу не положено, хотя до каких-то пор начальство закрывает глаза. И то лишь потому, что были прецеденты, доказывающие, что такие отношения могут быть и не во вред службе. Но всё-таки… до отставки можно и не мечтать о том, чтобы открыто заявить о наших… чувствах. Нам ещё повезло, что мы в одном отряде, — похоже Реньяр давно хотел выговориться и стоило его немного подтолкнуть, как он сам не смог остановиться. — Но не очень повезло с разницей в возрасте. Мне до отставки больше двадцати лет, ему десять. Дожить, конечно, ещё надо. Самал хочет получить ранг целителя второго уровня и после отставки остаться штабным целителем, лечить наших и учить новых целителей. Сказал, что дождётся меня. Это можно устроить. Самых ценных гвардейцев и после отставки оставляют в ордене, только на миссии не посылают. Но мне… мне немного неловко что ли, что он готов отказаться от заслуженного отдыха и спокойной жизни, чтобы десять лет ждать меня. Хоть он и говорит, что у него больше никого нет и идти некуда… не знаю. Я бы понял, если бы и Намали собирался остаться в гвардии. Они лучшие друзья. Ещё до гвардии дружили. Но Намали не собирается останавливаться на гвардии. Он… человек амбициозный. Хочет потом в штабные генералы или даже министры пойти, жениться на девушке из знатной семьи, получить титул индары, основать династию… Забавно звучит, если послушать, но… Самал в него верит, да и учитывая, какой путь он прошёл от мальчишки-раба да капитана отряда Серой Гвардии — это уже впечатляюще. Но знаешь, планы планами, мечты мечтами, а всё может оборваться на очередной миссии. И война впереди. Наш отряд состоит из боевиков, так что мы точно будем на самых горячих точках, когда всё начнётся. Гораздо легче выполнять свой долг, когда кроме долга у тебя ничего нет. Но надежды, мечты, чувства… иногда они только мешают. Одно дело стоять насмерть, зная, что в этом мгновении весь смысл твоего существования, что, погибнув здесь, ты исполнишь своё предназначение, не имея никаких сожалений и сомнений. И совсем другое — смотреть в глаза смерти с мыслью, что ты можешь оставить здесь кого-то и даже не успеть попрощаться. Это на самом деле… страшно, — Реньяр глубоко вздохнул и прикрыл глаза: — И приходится жить моментом, запрещать себе думать о будущем, которое может оборваться через день, через час, через минуту и даже секунду.       Гвардеец замолчал, медленно допил чай, давая потрясённому Набарзану осмыслить сказанное. Отставив чашку, он тихо продолжил: — Два месяца назад мы потеряли товарища. Наджи. Я не могу раскрывать подробности миссии, но он… — Реньяр сглотнул, — благодаря ему мы смогли успешно завершить её, больше никого не потеряв. Он всегда был… таким… таким спокойным, рассудительным, сдержанным. И он первым бросился на врагов, чтобы дать нам возможность прорваться. В тот момент в нём было столько ярости и решимости, словно он жил ради этой минуты. Минуты, которая переломила ход сражения, — юноша глубоко и судорожно выдохнул, пряча лицо в тени. — И никто, кроме нашего отряда, по-настоящему не узнает о его подвиге. У других отрядов свои покойники. А для руководства это всё не более чем запись в отчёте капитана и чёрная метка в закрытом личном деле одного из солдат. Ну а люди, народ… они даже никогда не узнают о нём. Ни о нём, ни о сотнях таких же как он. Наджи, — голос Реньяра чуть дрогнул на имени, — вырастил небольшой садик возле общежития. Цветы и кустики — всё, что от него осталось. И меня не отпускает мысль, а смогу ли… смогу ли я также? Смогу ли не дрогнуть и исполнить свой долг без сожалений? Я… теперь я не уверен в этом, — почти шёпотом закончил гвардеец.       Они долго сидели в тишине, рассеянно наблюдая, как постепенно гаснут огни Судуна и вместе с тем ярче сияет звёздный покров неба. Ветер стих. Только шуршащий гул водопада прорезал тишь ночи. — Знаешь, — нарушил затянувшееся молчание Набарзан, — наверное, только такие как вы живут по-настоящему. Пусть и недолго. Я… я могу ошибаться, но мне кажется, если ты успел познать любовь, настоящую любовь, дружбу, о чём-то горячо мечтал и жил по совести, то перед смертью ты не будешь жалеть о прожитой жизни. Это наверное очень наивно звучит… Я не могу представить себя на твоём месте, но… знаешь, когда меня лишили титула, я пытался покончить с собой… Я… я думал, что у меня нет будущего и вообще больше ничего нет… кроме сожалений о бездарно прожитой жизни. Думая об этом теперь… я бы предпочёл умереть пусть с надеждами на будущее, но хотя бы без сожалений о прошлом.       Реньяр с минуту молчал, обдумывая его слова, затем тихо усмехнулся. Плечи гвардейца расслабленно опустились. — Что ж, надеюсь, тебе не скоро придётся проверять слова на деле, — с привычной ухмылкой заключил он и тихо добавил: — Спасибо.

***

      После окончания собрания мастеров отряд Серой Стражи покинул Раприю, возможно, заодно ненавязчиво проводив райкурцев до порта в Аккаде. Ничего требующего вмешательства гвардии не произошло, и Набарзан окончательно выдохнул, поняв, что и впрямь случайно организовал воякам почти что отпуск. Об этом говорил не только поблагодаривший его Реньяр, но и Самал, с которым бывший принц разговорился в последний вечер пребывания кузена в Аль-Эдане, когда целитель снова пришёл посмотреть руку Реньяра и, сняв бинты, разрешил тому потренироваться под его присмотром. Пока Реньяр разминался на террасе — всё равно до серьёзной тренировки старший гвардеец его не допустил — Набарзан немного поболтал с целителем. Всё же ему было любопытно узнать поближе возлюбленного брата, ведь явно не внешностью Самал его зацепил.       Наблюдая за этой парочкой, Набарзан с тоской думал, что у него ничего подобного не будет. Или будет, но очень не скоро. Джинал хоть и стар, но помирать пока не собирался. Да Набарзан и не желал ему смерти. Но всё равно было немного грустно и чуточку завидно, хотя юноша и был искренне рад за брата.       С отъездом Серой Гвардии жизнь вернулась в привычное мирное русло, но Набарзан остро ощущал, что для него что-то всё-таки изменилось. Он всё также помогал градоначальнику, всё также проводил досуг с Рузалем и остальными младшими мужьями сатрапа, но теперь ему отчего-то казалось, словно он что-то упускает, что, несмотря на всю занятость, просто плывёт по течению, не живёт, а ждёт неизвестно чего. Возможно, это встреча с Реньяром так повлияла на него, но рутинная жизнь вдруг стала казаться невозможно пресной. Он ведь сам говорил брату, что жить стоит так, чтобы умирать без сожалений. О чём бы он сам жалел, если бы сейчас оказался на пороге смерти? О прошлой жизни он уже давно не сожалел, но и в нынешней цепляться было не за что. «Прямо образец идеального гвардейца», — мысленно язвил сам себе юноша. Но задумывался. Разве у него был кто-то по настоящему близкий? Было какое-то дело, которому он мог бы посвятить всего себя? Ничего не было. Он стал никем, когда его лишили титулов и остался никем спустя год после замужества. Ядом разливалось осознание, что таким «никаким» он был всегда, а лишение титула и наказание просто обличили его истинную пустую сущность.       Несмотря на раннее утро на улице уже было тепло. Набарзан велел накрыть столик на террасе и перенёс туда нужные бумаги, чтобы, сидя поближе к перилам, на свежем воздухе закончить сметы к будущему фестивалю лодок. Других крупных событий в ближайшее время не ожидалось, всё-таки лето, все состредоточены на урожае. А что там будет дальше с этой войной одним богам ведомо. Набарзана немного удивило, что в провинции летом почти ничего не праздновали. В Аккаде только в сезон дождей было затишье, а в остальное время проходили фестивали, состязания, ярмарки и прочее-прочее. Но то столица, а тут… Мысли никак не желали возвращаться к скучным цифрам. Набарзан сознательно откладывал работу, медленно потягивая чай и любуясь горным пейзажем. С этой части террасы было видно дальнюю часть моста у водопада и уступ с садом и усыпальницей. Блуждающий взгляд споткнулся о вышедшую со стороны грота ссутуленную фигуру. Юноша даже не сразу понял, кого увидел — господин Джинал всегда держал осанку и шагал, как на марше. Набарзан осторожно метнулся к краю террасы, вглядываясь. Ошибки быть не могло. Неужели нынче какая-то годовщина смерти его покойной супруги? Или её именины? Но что заставило сатрапа идти в усыпальницу так рано?       На террасу вышел Рузаль, имевший привычку заходить к шестому мужу перед завтраком, и, оглядевшись, нашёл своего подопечного. — Вот ты где. Там уже накрыли… Что такое? — Там господин из усыпальницы идёт. Сегодня какая-то важная дата? — отходя от края террасы, спросил Набарзан. Рузаль задумался. — Нет, ничего такого не помню. А почему ты так подумал? — Увидел господина вот и предположил, — пожал плечами Набарзан. Рузаль вздохнул. — Господин навещает жену каждое утро, как только встаёт солнце, и каждый вечер перед уходом ко сну, — объяснил первый муж. Набарзан ошарашенно уставился на него. Теперь «померла двадцать лет назад» заиграло совсем другими красками. Как можно скорбеть так… долго.       Мысли о старшем супруге занимали Набарзана всю последующую неделю. Вот уж точно нашёлся тот, кому было куда хуже, чем ему. Джинал похоронил любимую и продолжал жить с этой ношей в сердце, выполнял свои обязанности и, как мог, заботился о навязанных ему младших мужьях, став для них и покровителем и надсмотрщиком. Но если так подумать, шестеро молодых людей, наказанных за свои преступления лишением свободы и почти заключением во дворце, если и страдали, то и вполовину не так сильно, как сатрап. Возможно, Джинал не хотел больше жениться, но будучи не в силах перечить слову императора, был вынужден присматривать за шестерыми бывшими преступниками из знатных семей и заботиться о мужьях, к которым ничего не чувствовал. Кажется, теперь Набарзан начинал понимать трепетность остальных мужей по отношению к господину. Он ведь мог и не церемониться с ними. Запереть во дворце, приставить охрану и выпускать раз в год в свет. Многие младшие мужья так и жили, лишившись свободы после свадьбы. И наверное при таком раскладе потакание стариковским причудам было продиктовано не столько страхом перед мужем, сколько благодарностью. А ведь правда, чего им бояться? Четверо из них неплохие маги, а сатрап, пусть и бывший военный, уже стар, и охраны во дворце мало. При желании младшие мужья могли легко договориться между собой, убить старшего супруга и бежать. Или выдать его смерть за несчастный случай, мало ли что могло произойти, старость всё-таки. Сатрап вполне мог, например, поскользнуться на том же мосту, и все слуги бы подтвердили, что господин действительно каждый день по нему ходил. А свидетелей, если таковые будут, можно было как убрать, так и подкупить. Так что убийцам даже не пришлось бы в спешке покидать Аль-Эдан, а преспокойно продолжать жить во дворце. Когда там ещё сыновья Джинала вернутся, а с учётом обострившейся обстановки, неизвестно, вернутся ли вообще. Других близких родственников у старика, насколько знал Набарзан, не осталось. Вот и получалось, что скорее сатрап был заключённым, нежели его мужья, у которых, с его позволения, вдобавок имелась определённая финансовая независимость. А ведь Джинал действительно старался, чтобы им жилось у него хорошо. Даже пошёл на уступку младшему из мужей и написал ему то злосчастное стихотворение. Набарзан же не уточнял, каким оно должно быть. Правда ведь, не ждал же он от супруга любовную оду. А так, старик постарался, сочинил стихотворение, пусть и насмешливое. Но может, в его глазах оно должно было быть поучительным, просто Набарзан слишком остро его воспринял? Ну а что сделал Набарзан? Устроил поэтическую дуэль, пытаясь побольнее уколоть старого сатрапа. Тогда это казалось смешным… Запоздало юноша устыдился самого себя. Хоть Джинал больше не игнорировал его, осадок у обоих всё равно остался. Тем более, что за тот случай шестой муж так и не извинился.

***

— Этот муж хотел бы извиниться перед господином за своё недостойное поведение на нашей с вами годовщине, — заявил Набарзан и глубоко поклонился. — Я обдумал свой поступок и нашёл его неприемлимым. Я прошу прощения, мой господин, — юноша снова поклонился. Сатрап сдержанно и как-то настороженно кивнул, принимая извинения. — Что-то ещё? — сухо поинтересовался Джинал. Набарзан, немного замявшись, сжал кулаки и продолжил: — Да, мой господин. Этот муж… вместе с остальными мужьями решил выехать на соколиную охоту, и нижайше просит господина присоединиться к нам. — Можете поехать без меня, я разрешаю, — привычно отмахнулся Джинал. Не то чтобы Набарзан не ждал этого. Собираясь куда-то, они всегда, следуя приличиям, звали с собой старшего супруга, но тот всегда, соблюдая формальности, разрешал ехать без его сопровождения и возвращался к своим делам. Однако на этот раз они планировали на самом деле вытащить старика из дворца. Рузаль подсказал, какие аргументы могут помочь при уговорах. — Простите, мой господин, я слышал, что когда-то вы были одним из лучших мастеров соколиной охоты. И остальным тоже интересно поучиться у вас. Мы бы очень хотели, чтобы вы поехали с нами, — вздохнул Набарзан, для убедительности добавив просительных ноток в голос. — У меня нет на это времени, — немного подумав, всё же отказался сатрап, но Набарзан видел, как он колебался. Что ж, он и не думал, что будет просто. — Простите за беспокойство, — с самым печальным выражением лица тихо попросил Набарзан и вышел.       В личных покоях его дожидались остальные заговорщики. — Ну как? — Рузаль нетерпеливо поднялся с места. — Он колебался, но отказался. Ваш выход. — Может, всё же не стоит настаивать, — с сомнением предложил Миргали. — Мы ведь уже всё решили. Господин сам себя держит в застенках. Ему это пойдёт только на пользу, — возразил Эливир. — Ладно. Я пойду к нему вечером. Или лучше завтра утром, если за сегодня не уговорим, — решил Рузаль, прерывая споры. Ну да, первый муж дольше всех жил с сатрапом и располагал его доверием, так что считался «тяжёлой артиллерией» в их операции. — Думаю, сегодня к нему стоит подойти Миргали и Эссилю. Миргали, ты спросишь после обеда, а Эссиль перед ужином. Посмотрим, что он скажет, от этого и будем исходить. Если за ужином спросит нас, будем уговаривать вместе, — наметил план первый муж. Договорившись, все разошлись по своим делам.       Несколько дней назад Набарзан точно также собрал всех мужей в своих покоях и поделился с ними своими измышлениями насчёт Джинала, заявив под конец, что в их силах скрасить скорбь и одиночество доживающего свой век старика, попытаться заменить отсутствующих детей, стать настоящей опорой старшему супругу. Поддержал его идею, как ни странно, Рузаль, сказав, что тоже думал об этом, но не решился действовать в одиночку, опасаясь, что это выглядело бы так, словно он ищет расположения сатрапа. Самым сложным оказалось убедить действовать сообща Миргали, которому совсем не было дела до старика и которого и так всё устраивало. Но под общим напором второй муж тоже сдался. Тогда они стали придумывать, как бы растормошить Джинала, а то ведь выходило, что он с ними трапезничал и раз в год по одному дню проводил с каждым из супругов в годовщину, а всё остальное время держался от них в стороне, общаясь исключительно по делу. Рузаль вспомнил, что раньше, еще до смерти жены, Джинал был известным любителем соколиной охоты. С этого и решили начать.       Потом Набарзан намеревался вытащить старшего мужа и всю их мужскую компанию на фестиваль лодок — у Миргали как раз имелся свой парусник. Можно было бы всем вместе даже поучаствовать в фестивале. Ну и кроме того Набарзан собирался ввести новую традицию в их семье — собираться после ужина на террасе, пить чай и общаться. Может, заодно получилось бы сократить количество походов Джинала к могиле жены наполовину. Верность и память о возлюбленной безусловно заслуживают восхищения, но нельзя же и себя заодно хоронить.

***

      К натиску шестерых молодых людей старый сатрап оказался совершенно не готов. Совместными усилиями младшие мужья вытащили Джинала на охоту, где старик всё-таки вспомнил молодость и непривычно живо рассказывал, на какую птицу когда и как лучше охотиться, а потом ударился в воспоминания о крупных охотах в пору его юности, на которые приезжал даже молодой император Эрииль. Потом удалось уговорить Джинала на прогулку под парусом во время фестиваля. Люди давно не видели своего сатрапа и радостно приветствовали его, так что праздник, несмотря на тревожные слухи, вышел на славу.       Война началась к концу лета. Райкур слишком быстро перевёз войска через пролив — их корабли сумели прорвать блокаду астельского и райхузского флота. Всё-таки райкурцы были настоящими королями моря. Астелла потеряла треть кораблей, и император дал флоту противоречивый приказ отступить, чтобы сберечь силы. Райкурские войска уверенно продвигались вдоль побережья, почти не встречая сопротивления. Армия эвакуировала мирных жителей и отступала к столице, стягивая гарнизоны, и лишь спустя полтора месяца, накануне годовщины свадьбы Рузаля и Джинала, состоялся первый бой на суше. Командовал войсками Астеллы Триалин, что стало полной неожиданностью для Райкура, потому что в Дегроуэле шла кампания против кочевников. Как позже выяснилось, Триалин воевал всё-таки у себя, а мгновенные приказы в Астеллу доставлялись его недавно сформированным отрядом «сумеречных», о которых уже ходило много слухов. Поговаривали, что «сумеречные» на самом деле призраки, которых сумел подчинить император Дегроуэля. Кто-то же считал, что это одна из демонических рас, навроде кунгусов и оборотней, что в изобилии водились на диком севере. Как бы то ни было, но гениальность молодого полководца, одновременно руководившего двумя военными кампаниями на разных концах континента, поражала воображение, и о нём говорили даже больше, чем о таинственных «сумеречных». Под его командованием удалось отбросить райкурские войска от столицы и вынудить их отступить на ими же выжженные территории. Путь на восток захватчикам тоже был закрыт — астельская армия замкнула эту часть суши полукольцом. Флот восстановил блокаду, отрезав пути снабжения с моря и заперев райкурское войско на материке. Теперь всем стала ясна стратегия отступления. Эрииль и Триалин хотели не просто остановить Райкур, а уничтожить его армию, заставив надолго забыть о поползновениях в сторону Астеллы. Астелла экономила силы, пока райкурские войска мариновались на завоёванном клочке суши, перебиваясь контрабандой.       Первая победа Астеллы стала весомым поводом совместить празднование годовщины свадьбы с торжеством в честь победы и объединить за столом всю семью. Теперь Рузаль и сам горячо поддерживал идею отмечать годовщины всем вместе. Так выходило куда веселее. А новости с фронта будили в Джинале воспоминания из своего солдатского прошлого, и он всё чаще поддавался просьбам мужей и сидел вместе с ними после ужина, рассказывая о битвах, которыми руководил и в которых принимал участие, комментируя тактики и стратегию Триалина и делая весьма точные прогнозы.       Пришедший с осенью сезон дождей приостановил активные боевые действия обеих армий. В этом году боги словно извинялись за прошлогоднюю засуху и решили затопить страну. Дождь не прекращался неделями. Эрииль отводил от столицы большую часть туч в сторону армии захватчиков, и даже проехался по ближайшим сатрапиям, где ливни губили урожай, чтобы отвести лишнюю влагу в пустыню. После этого авторитет императора, который, несмотря на войну, не забывал о нуждах подданных, стремительно возрос, а на волне патриотизма превратился в чуть ли не всенародную любовь.       Реньяр получил разрешение на личную переписку с кузеном, и Набарзан с нетерпением ждал каждого нового письма от брата. Конечно, Реньяр не мог рассказывать о службе, да и все письма, что ему, что от него наверняка проверялись, но Набарзану эти весточки давали понять, что, по крайней мере, на момент написания письма брат был жив, прожил ещё несколько недель, ещё месяц, вернулся с очередной невероятно опасной миссии. Иногда Реньяр вскользь описывал места, в которых побывал, не упоминая их названий, и Набарзан вместе со старшим супругом и остальными пытался отгадать, где это может быть. Нередко гвардеец рассказывал о каких-то интересных традициях из далёких глубинок, куда его забрасывала служба, или записывал для брата народные песни — Набарзан даже начал составлять сборник. Конечно, часто переписываться они не могли. Набарзан писал в штаб Серой Гвардии в Аль-Джаире, до которого письма с гонцом шли неделю, а соколиной почтой и того быстрее, а вот Реньяр мог получить письмо и ответить только в перерывах между миссиями, поэтому ответы порой не приходили очень долго. На письмо, отправленное Набарзаном в начале зимы, ответ не пришёл ни через месяц, ни через два. Томительное ожидание грызло сердце тревогой. В конце зимы он написал отцу с просьбой узнать про Реньяра, жив ли тот вообще. От императора пришла короткая записка: «С западного фронта вестей нет». Что ж, отсутствие новостей тоже новость. Увы, Набарзан не мог даже чем-то серьёзно отвлечься, чтобы развеять мрачные мысли. Из-за войны многие расходы сильно урезали, в первую очередь, конечно, на праздники. Даже новый год в праздник урожая в Раприи прошёл очень скромно, хотя это было ещё в начале осени.       Зимой в Раприи выпадал снег. Особенно много его было в Судунской провинции, где располагался и дворец Аль-Эдан. Вечерние чаепития вошли в привычку, и каждый день после ужина они собирались всей семьёй в покоях Набарзана, Рузаля, а иногда даже самого сатрапа, пили горячий чай, кутались в тёплые покрывала — зимой во дворце становилось прохладно — и болтали о разном: об искусстве, о политике, о жизни в других сатрапиях, о планах на весну и лето. Джинал, поначалу больше слушавший молодёжь, постепенно вовлекался в беседы, тем более что младшие мужья оказались весьма благодарными слушателями.       Поддержка семьи и, в особенности, Джинала, знающего военные реалии, помогли Набарзану пережить ожидание. В начале весны пришла весточка от Реньяра — коротенькая записка, сообщающая, что он жив. Почти сразу за ней, через несколько дней пришло огромное письмо, которое Набарзан зачитал семье вслух. Из оговорок и намёков они поняли, что всё это время отряд Реньяра находился в Райкуре, выяснили, что без потерь не обошлось и даже его отряд значительно поредел, но также в письме прослеживались оптимистичные прогнозы и уверенность в победе астельской армии. Через месяц во все сатрапии были разосланы депеши, в которых сообщалось о том, что «коварные райкурцы» готовили новую армию к лету, но «силами отважных бойцов Серой Гвардии удалось сорвать планы врага». Сопоставить письмо брата и официальные новости было нетрудно. Болью в сердце отдавались мысли обо всех неизвестных сослуживцах Реньяра, что погибли на чужбине. Набарзан не знал их, но они были товарищами брата. Скорбь Реньяра легко читалась между строк и в груди ныло за него. Джинал тоже потерял многих друзей и сослуживцев в годы службы в армии. Он вспоминал о них с грустной улыбкой, рассказывал об их подвигах и жертвах, а младшие мужья с замиранием слушали истории давно павших героев.       К началу лета на севере завершилась победой Дегроуэля война с кочевниками, и вскоре девятнадцатилетний Триалин лично прибыл в Астеллу, чтобы возглавить наступление астельской армии. С фронта одна за другой приходили вести о победе. Люди отмечали каждую, славя императора, солдат, молодого генерала Триалина, Серую Гвардию и полумистических «сумеречных».

***

      Лето в Раприи не было таким удушающе жарким, как в Аккаде, поэтому Набарзан часто в свободное время сидел на террасе с книгой и чаем, не боясь получить солнечный удар. Лёгкой тени фикусов и мирта хватало, чтобы спастись от жары, а свежий горный ветер, продувающий долину, не давал застояться воздуху. На террасу вышел бледный Рузаль. — Набарзан… — в глазах первого мужа стояли слёзы. Набарзан резко поднялся с места. — Что случилось? — Из столицы… пришло… пришло письмо, — задыхаясь от сдерживаемых рыданий, выдавил Рузаль. Сердце ухнуло куда-то вниз. Борясь с охватившей тело слабостью, Набарзан спешно подошёл к Рузалю и, бережно взяв его за руку, усадил в ближайшее кресло. Рузаль тяжело дышал, пытаясь взять себя в руки. Набарзан не торопил его, малодушно страшась вести. Неужели Реньяр…       Дежуривший на террасе слуга предусмотрительно метнулся в покои хозяина и принёс воды, после чего деликатно отошёл, дожидаясь распоряжений. Наконец Рузаль, сумев более-менее совладать с собой, заговорил: — Пришли вести из столицы. Раухыз переметнулся на сторону Райкура. Они… они разбили наш флот. Джамиль… Джамиль погиб, — выдохнув последнее слово, Рузаль разрыдался, а Набарзан, неловко обнимая его, еле сдержался, чтобы не начать благодарить богов за то, что не услышал имя брата. Потребовалось несколько долгих мгновений, прежде чем он понял, о ком говорит Рузаль.       Джамиль был адмиралом флота и старшим сыном Джинала. Сам Набаран был знаком с ним весьма поверхностно — видел пару раз в Аль-Джаире, ещё до замужества, и только. За прошедшие почти два года Джамиль ни разу не приезжал в Раприю из-за всё той же войны. У Джинала было только двое сыновей, старший дослужился до адмирала, младший до полковника в сухопутной армии. Джамилю было сорок два, насколько помнил Набарзан. Не так уж и мало, на взгляд юноши. Запоздало дошло, каким ударом смерть старшего сына стала для сатрапа. Как бы ни вышло ещё хуже, чем после смерти любимой жены. — Как… как господин? — тихо спросил Набарзан. Рузаль покачал головой, не отвечая. Конечно, он жил с сатрапом гораздо дольше и его сыновей, несомненно, знал лучше, но неужели они были настолько близки, чтобы прям убиваться? Набарзану показалось, что он что-то здорово упустил в биографии друга. Сумасшедшая догадка прошибла холодным потом. Набарзан спешно накинул на них «купол». — Рузаль? Рузаль, посмотри на меня, — потребовал Набарзан и, дождавшись, когда первый муж поднимет голову, склонился к нему: — Только не говори, что вы с сыном господина… — окончание фразы застряло в горле, но оно и не требовалось, стоило увидеть муку в глазах Рузаля. — Он… он просил заботиться о его отце… дождаться его, — дрожа и задыхаясь шептал Рузаль. — Я знаю, что это против закона. Мы скрывались от всех… но господин знал. С самого начала. На самом деле я… я служил на флоте, недолго. Меня подставили, я… ты не представляешь во что я по глупости ввязался… я тогда тоже не представлял… Меня обвинили… в измене, — на этих словах Рузаль задохнулся, судорожно переводя дыхание, а Набарзан ошарашенно осел на пол. Измена означает одно — казнь. Самое страшное преступление, рядом с которым междоусобные разборки индары, доходящие до кровопролития, были не более, чем шалостями заигравшейся знати. — Был трибунал. Мне грозила виселица, как и людям, которым я доверял… Мой дядя, Эльмир, он был капитаном Серой Гвардии, тогда уже в отставке, но он был на хорошем счету у его величества. Дядя добился, чтобы мой приговор смягчили… тем более такой удар по репутации семьи. Но всё равно мне грозило пожизненное заключение. Мне… мне было восемнадцать. Джамиль… Джамиль поверил мне, поверил, что я оказался втянут в это не по своей воле, но тогда… тогда он ещё не был такого высокого звания. Он написал отцу, убедил сатрапа Раприи вступиться за меня… Тогда его величество предложил альтернативу: или я гнию до конца своих дней в темнице или выхожу замуж за господина Джинала. Джамиль привёз меня сюда. Господин говорил, что после его смерти я буду свободен, и мы с Джамилем сможем пожениться… — Рузаль спрятал лицо в ладонях. Набарзан нахмурился. Что-то в этой истории было нечисто. Либо Рузаль не договаривал, либо… Набарзан даже не знал, что думать. Если бы друг был совершенно невиновен, то императору хватило бы одного взгляда на него, чтобы снять все обвинения. Он же сильнейший менталист! Да и в Серой Гвардии были свои менталисты. Если речь шла об измене, расследование вели специалисты Серой Стражи, а уж их обмануть невозможно. Впрочем, свои сомнения Набарзан оставил при себе. Очень может быть, что у императора были свои мотивы в этом браке. Может, дело было вовсе не в Рузале, а в его семье. Кария находилась слишком далеко и была слишком независимой, а тут такой удобный повод. Рузаль вполне мог быть заложником, а его «измена» рычагом давления на правящую семью Карии.       Пока Набарзан размышлял об услышанном, Рузаль немного успокоился и продолжил. — Письмо… Я только вчера получил от него письмо… а сегодня…       Как бы то ни было, а чувства Рузаля, похоже, были вполне искренними. — Мне очень жаль, — прижимая к себе друга, прошептал Набарзан. — Мы… мы должны поддержать господина. Ему сейчас, должно быть, ещё тяжелее. — Я… я знаю, я обещал Джамилю заботиться о нём, но сейчас… я не могу, Набарзан. Из-за меня… из-за той истории, она ведь сказалась и на репутации Джамиля… поэтому он всегда так старался на службе… Чтобы защитить своё имя и моё… Это я виноват… — Что ты говоришь? Как ты можешь быть виноват в предательстве Раухыза? Ты ведь сам сказал, что это они потопили наш флот. И Джамиль как адмирал не мог оставить службу сейчас. Ты ни в чём не виноват, — Набарзан гладил Рузаля по спине, утешая и понимая, что едва ли сейчас друг захочет его услышать. Как-то не вовремя вспомнилось, что Кария граничит с Раухызом. — Идём в комнаты.       Рузаль покачал головой. — Нет. Я… ещё посижу, здесь. А ты… ты иди к господину. Нельзя его сейчас оставлять. Я приду… позже, — немного успокоившись, распорядился он. — Как скажешь, — растерянно согласился Набарзан, не имея ни малейшего представления, чем можно утешить родителя, потерявшего ребёнка.

***

— Мой господин? — Набарзан, не найдя мужа в кабинете, заглянул в покои Джинала. Сатрап сидел на постели и бездумно смотрел на лист бумаги, который держал двумя руками. «Наверное, это то самое письмо», — решил про себя Набарзан. — Оставь меня, — тихо и как-то безжизненно велел старик. Это придало Набарзану решимости. Вопреки приказу, он вошёл и, прикрыв за собой дверь, стремительно приблизился к мужу, а затем, сев рядом, обнял его. Джинал никак не отреагировал, но Набарзан не знал, что вообще можно сказать отцу, потерявшему сына, пусть этот сын и был почти в два раза старше самого Набарзана. Джинал молчал, даже не шевелился. Набарзан тоже молчал, но продолжал крепко обнимать супруга. Больше он ничего не мог сделать.       Четверть часа Джинал всё с тем же отсутствующим выражением лица пялился на бумагу, а затем сухие плечи старика затряслись от безмолвного плача.

***

      Джамиля по приказу Джинала похоронили рядом с матерью в усыпальнице сатрапов. На похороны приехал, отпросившись на побывку, и младший сын Джинала — Амир, ставший теперь единственным наследником сатрапа. Он же привёз последние новости с фронта о том, что потеря флота и восстановленное Райкуром господство на море сильно затянет войну и на скорую победу теперь можно не рассчитывать; что райкурское войско возглавил старший сын императора Арафата, Саин, который прибыл на материк со свежими силами, припасами и вооружением, что несомненно благотворно сказалось на боевом духе райкурской армии. Амир всеми силами старался отвлечь отца. В этом ему помогали и младшие мужья сатрапа, но Набарзан понимал: как только Амир вернётся на фронт, Джиналу станет ещё хуже — к горю прибавится постоянное беспокойство за младшего сына. Набарзан знал, что Амир точно не поблагодарит его за это, да и остальные, скорее всего, не поддержат очередную самовольную выходку бывшего принца, но оставить всё как есть он не мог, поэтому тайно написал отцу, обрисовав ситуацию и попросив высшим указом отстранить Амира от службы хотя бы ради сохранения рода сатрапов Раприи. Сокол унёс послание. Набарзан нервно отсчитывал дни до предполагаемого отъезда Амира, и когда до окончания побывки остался один день, вечером, в самом разгаре сборов, прилетела птица с ответом. Амир рвал и метал, но пойти против прямого приказа императора не мог. Его величество отстранил молодого полковника от службы до тех пор, пока тот не женится и не обзаведётся, по меньшей мере, двумя наследниками. Также император советовал Амиру побыстрее вникнуть в управление сатрапией, чтобы эмир Джинал мог уйти на покой со спокойной душой и прожить оставшееся ему время, будучи не обременённым государственными делами. Сатрап и впрямь как будто постарел на десяток лет, слишком тяжёлым ударом для него стала гибель сына. Радости или сожаления по поводу отставки Амира он не выказал, но спустя два дня вызвал к себе после ужина Набарзана. Предчувствуя, что его ждёт суровый выговор, юноша нехотя поплёлся в покои супруга. — Я давно и неплохо знаю Эрииля, — без предисловий начал Джинал. — В отличие от своих предшественников твой отец мало заинтересован в благополучии индары. Винить его за это сложно, однако речь не об этом. Едва ли он сам, без чьей-либо подсказки, стал бы заботиться о чьём-то роде. — Можете не продолжать, — вздохнул Набарзан и, с вызовом глядя на супруга, ответил: — Да, это я написал отцу и попросил отстранить Амира от службы. — Спасибо, — кивнул Джинал. Ожидавший обвинений Набарзан опешил. — Ну… он же теперь… ваш единственный сын, — растерявшись, пробормотал юноша. — Теперь да, — с тихим вздохом согласился сатрап и с совершенно несвойственной ему неуверенностью спросил: — Выпьешь со мной?       Набарзан даже не смог определить, что поразило его сильнее: что супруг может употреблять алкоголь или что он выбрал именно его для компании. — Д…да, — едва ли не заикаясь от удивления, вымолвил юноша. — Проходи, — усмехнулся Джинал, кивнув в сторону кресел.

***

      Несмотря на потерю флота, астельская армия не дрогнула и больше не уступила врагу ни акра земли. Медленно, но верно под командованием Триалина войско продвигалось вперёд, не остановив наступления даже в разгар сезона дождей. Письма от Реньяра приходили всё также редко, но Амир вёл активную переписку с оставшимися в армии друзьями и знакомыми, поэтому все новости с фронта они узнавали быстро и с подробностями.       Наследник Арафата оказался достойным соперником юному Триалину. Несколько ожесточённых сражений в середине зимы закочились ничьёй и привели к огромным потерям с обеих сторон. Впрочем райкурскую армию потрепало сильнее. Амир с каждым письмом узнавал о всё новых погибших или пленённых знакомых, отчанно рвался на фронт, проклинал императора, но был вынужден сидеть дома и вникать в мирные заботы Раприи, попутно списываясь с другими сатрапами в поисках подходящей невесты. Джинал правдоподобно делал вид, что разделяет негодование сына, и только Набарзан знал, как старик рад, что Амир в безопасных стенах Аль-Эдана, а не на войне, только ему было известно о том, что с каждой новостью о смерти или плене сослуживцев Амира Джинал невольно представлял на их месте младшего сына и благодарил императора за его отставку. Дошло до того, что сатрап, взяв пример с шестого мужа, тайно написал императору, выразив в письме всю глубину своей родительской благодарности — об этом он поделился только с Набарзаном, с которым они теперь часто чаевничали вдвоём после ужина. Остальные мужья не возражали. Рузаль до сих пор носил траур и практически не покидал свои покои, а оставшиеся четверо мужей помогали Амиру в свалившихся на него обязанностях, ну а Набарзану, по всеобщему негласному соглашению, досталась забота о старике. Впрочем, они по прежнему регулярно собирались всей семьёй за чаем и беседами на террасе — Набарзан настаивал на поддержании этой традиции.       В середине весны Триалин, переформировав армию после зимних кровопролитных сражений, вновь повёл войска в активное наступление, и уже к началу лета люди всё чаще и увереннее говорили о скорой победе, всё чаще по всей империи можно было услышать ставшие популярными ещё прошлой осенью песни о войне, восхлавляющие бравых солдат и отчизну. Набарзан на войне не был, поэтому ничего не сочинял, хотя и пополнял сборник услышанными песнями и стихами. Даже попросил Реньяра поделиться такими же, на что гвардеец раздражённо — читая эти строки Набарзан буквально кожей чувствовал недовольство кузена — ответил, мол, то, что он видит на войне вдохновения не вызывает и ему в окопах немного не до стихов и песен, а короткие передышки в перерывах между длительными миссиями он предпочтёт потратить на что-нибудь более полезное. О службе брат ничего не писал, но сослуживцы Амира передавали, что гвардию вместе с «сумеречными» часто посылают на диверсионные миссии, впрочем и на передовой серые плащи мелькали часто. В последнем письме с фронта сослуживец Амира передавал, что им удалось прижать райкурское войско к морю, а уже через полторы недели, в середине второго летнего месяца весть о победе и заключённом перемирии прогремела по всей стране.

***

— Господин желал меня видеть? — прикрыв за собой дверь в кабинет, спросил Набарзан. — Проходи, — с тёплым прищуром пригласил сатрап, взглядом указывая на кресло напротив рабочего стола. — Как ты, надеюсь, помнишь, скоро годовщина нашей свадьбы.       Набарзан кивнул. — Мне бы хотелось услышать твои пожелания относительно празднования, — перешёл к делу Джинал. — Но разве… — юноша осёкся. Последние два года они отмечали все вместе, в кругу семьи, и он полагал, что они больше не вернутся к этому вопросу, поэтому теперь не знал, как бы помягче намекнуть, что его в установившемся порядке всё устраивает. Джинал, правильно поняв терзания младшего мужа, пояснил: — В последние годы из-за войны мы многое не могли себе позволить, но теперь ничто не мешает выбраться за пределы сатрапии. И вдвоём, и всей семьёй на твоё усмотрение, меня устроит любой вариант. И… я был бы рад выполнить твоё пожелание.       Набарзан всерьёз задумался. Это всё меняло. Поехать куда-нибудь всем вместе было бы отличной идеей, просто он не ожидал инициативы от Джинала. Старик теперь легко соглашался на затеи младших мужей, но сам как-то ничего не предлагал. Однако упускать шанс было бы глупо. Набарзан мысленно перебрал варианты, обдумывая, куда бы он хотел поехать в первую очередь, но чтобы это было не слишком далеко. — В Аккаде скоро фестиваль фонарей, — вспомнил Набарзан. На фестивале он, конечно, был и не раз, но хотелось посетить его и с новой семьёй. — В этом году он обещается быть особенно красочным. Почему бы не съездить в столицу? Если поторопиться и выехать послезавтра, то успеем ещё и отдохнуть день-другой в столице перед праздником, — начал размышлять вслух юноша. — Думаю, отец не откажет уступить нам гостевой дворец в Аль-Джаире на время фестиваля. — В этом нет нужды, — беззлобно усмехнулся Джинал. — У меня в Аккаде свой дворец. — О…а… хорошо, — неуверенно кивнул Набарзан. — Значит, вы согласны? — Да. Займись приготовлениями к отъезду, предупреди остальных, а я пока напишу своему управляющему, чтобы подготовились к нашему приезду.       Когда-то какой-то предок Джинала не пожалел денег и проложил от Аккада до Судуна хорошую дорогу, которая и по сей день славилась своим качеством. Северный тракт, соединявший столицу с Судуном, был самым удобным для поездок и достаточно прямым, что увеличивало скорость передачи сообщений гонцами. Вдоль тракта на границах сатрапий располагались сторожевые посты с небольшими местными гарнизонами. На всём пути с севера на юг были таверны и гостевые дома, в которых можно было не только поесть и остаться на ночь, но и сменить лошадь или даже оставить сломанный экипаж и взять другой в аренду. И виды вдоль дороги радовали глаз. Белые хлопковые плантации, аккуратные ряды апельсиновых и гранатовых садов, густые оливковые и лавровые рощи, виноградники, а ближе к столице посадки инжира и финиковых пальм. Всё это ненавязчиво напоминало путешественникам о богатстве империи.       До Аккада добирались две недели. Вся семья сатрапа расположилась в двух повозках — в одной сам Джинал с сыном, Рузалем и Набарзаном, а во второй оставшиеся мужья. С собой взяли нескольких слуг и немного охраны — всё же война только-только закончилась и вопрос с беженцами возле столицы ещё не был решён — нарываться на грабителей не хотелось.       После долгого отсутствия Аккад вызывал у Набарзана смешанные чувства. Три года он не был в родном городе, но ощущения, что он вернулся домой не появилось ни при въезде в город, ни в знакомом центре. Казалось, что за эти годы Аккад разросся ещё больше. Столица и так занимала немаленькую часть суши от моря до Красных гор, а с севера на юг простиралась так далеко, что даже с высоты её невозможно было объять взглядом. На севере город даже чуть огибал горы и вытягивался вдоль Вержевазры, захватывая всю дельту реки. Златоглавый Аккад, старая столица, древний город, потрясающий своим великолепием, размером и богатством. Вот только Набарзан не чувствовал ни трепета, что испытывали гости столицы, ни ностальгии, которую ожидал.       Обустроившись в столичном дворце сатрапа, ничуть не похожем на изящный и воздушный Аль-Эдан, Набарзан некоторое время размышлял, стоит ли сообщать родне, что он в Аккаде. Отцу-императору, понятное дело, кто-нибудь доложит, но что до остальных… Никто не искал общения с ним, после лишения титула, да и сам бывший принц, оказавшись вдали от Аль-Джаира не скучал ни по семье, ни по людям, которых считал друзьями. Если он и тосковал в первое время, то, скорее, по привычному окружению, образу жизни, своему дворцу, но не по людям. Разве что по матери немного. С ней Набарзан хотел бы увидеться, но без сопровождения мужа её из дворца никто бы не выпустил, а ехать в Аль-Джаир самому Набарзану не хотелось. Может, предложить отцу как-нибудь приехать в Аль-Эдан с матерью Набарзана? Подумав, Набарзан написал только Реньяру, очень надеясь, что брат тоже в городе. Вроде Реньяр писал, что в ближайшее время они с отрядом будут в штабе. Отправляя посыльного в Аль-Джаир, Набарзан думал о том, как было бы здорово, если бы Реньяр присоединился к ним на праздник. Отмечать годовщину и смотреть фестиваль они собирались с арендованной галеры, которую заказали через управляющего ещё две недели назад. Сейчас, за полтора дня до фестиваля, найти свободную галеру не смог бы, пожалуй, даже император.       Реньяр пришёл утром на следующий день, сообщив, что у отряда выходной перед походом на полигоны в пустыне. Из-за этого он, собственно, и не мог согласиться на предложение кузена побывать на фестивале вместе, поскольку уже на следующий день отряд уходил на полтора месяца в пустыню. После войны от старого состава отряда осталось шесть человек, так что капитану пришлось проводить несколько отборов, чтобы пополнить ряды отряда. Теперь всех этих новобранцев нужно было усиленно тренировать, из-за чего Реньяр с товарищами в ближайшие месяцы будет очень занят. Но несмотря на всё это, гвардеец всё равно с радостью согласился провести последний выходной с кузеном и его семьёй.       После завтрака они большой компанией отправились в предгорья, где катались на лодках, слушали музыкантов и даже смогли попасть в небольшой храм — всё-таки народа было много — помолиться и зажечь благовония. Пообедать решили в городе, заглянув в район Наршар, чтобы попробовать экзотичную уличную еду. После обеда посетили столичную библиотеку, построенную Триалином и успевшую стать местной достопримечательностью, потому что она была далеко не только библиотекой, но и местом отдыха и культурного досуга. В галереях библиотеки как раз проходила выставка картин по мотивам войны. За исключением Джинала и Реньяра, всем выставка понравилась. Во дворец они вернулись поздно вечером и после ужина тепло распрощались с гвардейцем.

***

      К фестивалю готовились задолго до праздника, а украшали город больше недели. Ещё во время прогулки по Аккаду Набарзан отмечал, каким чистым и ярким стал город к фестивалю. Улицы пестрели гирляндами с флажками и бумажными фонариками, владельцы лавок старались перещеголять друг друга в убранстве, украшая фасады торговых рядов фигурными фонариками в виде своих товаров — на взгляд Набарзана фонарики в виде частей туши, что висели у мясной лавки выглядели жутковато, — музыка играла со всех уголков города, танцоры, факиры и уличные артисты репетировали свои выступления, собирая толпы зрителей и первую выручку. Гигантские ало-золотые флаги чуть колыхались на ветру у ворот храмов и въездов на дворцовые площади, между дворцами и храмами тянулись нити-гирлянды с красными и жёлтыми фонарями, в которых уже горели магические шарики. Даже простые горожане старались украсить свои дома и квартиры, развешивая фонарики над дверями и окнами.       В столичном дворце сатрапа слуги тоже постарались — сад и дворец элегантно и аккуратно были приукрашены крупными белыми, голубыми и золотыми фонарями. Набарзану это понравилось, но он всё равно не удержался и накупил в городе кучу фонариков в виде цветов и птиц, ожививших строгое убранство столичного дворца. Небесными и морскими фонарями, которые собирались запустить с галеры, тоже запаслись загодя. Основная часть фестиваля ожидалась только с наступлением темноты, но народные гуляния начались уже к обеду, поэтому, рассудив, что позже они могут не пробраться через толпу, Джинал и Амир предложили остальным отправиться пораньше и провести остаток дня на пляже у порта. Большую часть слуг взяли с собой, но фонарики подарили и тем, кто остался в городе, чтобы те смогли запустить их в небо и загадать желание ночью.       Паланкины медленно прорезали толпу, неспешно продвигаясь к берегу. Набарзан почти не отрывал взгляда от окошка, разглядывая преобразившиеся улицы, принарядившихся горожан, прислушиваясь к доносящимся обрывкам песен и разнородной музыке. — Кажется, люди на самом деле сильно истосковалась по праздникам, — заметил юноша. — Не помню, чтобы когда-нибудь праздовали с таким размахом. Последние два года не отмечали из-за войны, а три года назад фестиваль отменили из-за траура. Тогда… библиотека взорвалась, — пояснил Набарзан, деликатно опустив роль Триалина в сорвавшемся веселье. Помнилось, что дегроуэльскому принцу тогда даже не сказали об отменённом празднике, чтобы не расстраивать его ещё сильнее. — Фонари привлекают удачу, — ответил на замечание мужа Джинал, - а запуская небесные фонарики, люди загадывают желания, которые фонари должны донести до звёздных духов. Считается, что такое желание сбудется с наибольшей вероятностью. Однако, у этой традиции есть и другое значение. Изначально небесные фонари отправляли в небо, чтобы осветить мёртвым путь к звёздам, а цветные фонарики у дверей и окон развешивали для того, чтобы души покойных родственников, привлечённые светом, могли напоследок заглянуть в дом семьи и убедиться, что с близкими всё в порядке, что они живут в радости и благополучии — поэтому, собственно, и принято веселиться, петь песни и накрывать богатый стол — тогда духи умерших смогут без тревог и сожалений отправиться в Небесные чертоги, — объяснил сатрап. — Именно поэтому празднование победы в Аккаде немного отложили и объединили с фестивалем фонарей в этом году, — добавил Амир, подхватив мысль отца, и чуть мрачнее, поделился: — Я собираюсь запустить фонари для всех своих друзей, что остались… там.       Уточнять, где это «там» не приходилось. В паланкине воцарилось неловкое молчание — трудно вот так сразу сменить тему, когда речь заходит о недавно умерших близких. Каждый погрузился в свои мысли или воспоминания, а Набарзан думал о том, придерживаются ли этой традии в Серой Гвардии и запустит ли отряд Реньяра небесные фонари в дороге. Наверное, это смотрелось бы очень красиво. Навряд ли они успеют дойти до пустыни к ночи, если только специально не переместятся ближе, но, скорее всего, фестивальная ночь застанет их где-то на равнине между горами и пустыней. Набарзан живо представил высокий купол неба с яркими звёздами над безлюдной степью и несколько одиноких небесных фонариков, стремящихся ввысь, чтобы проводить павших гвардейцев в последний путь.

***

      На пляже слуги разбили шатёр для отдыха и поставили тканевый навес, под которым расстелили покрывала и разложили подушки, чтобы господа могли сидеть или лежать, не опасаясь сгореть на солнце. Купаться возле порта никто не рискнул — и небезопасно, поскольку неподалёку проходили суда, яхты и часто проплывали лодки, и вода была не самой чистой — но отдыхать на пляже, где солёный ветер разгонял духоту, всю равно было приятно. Домашний повар жарил кальмаров и готовил закуски, пока слуги выкладывали посуду прямо на покрывало под навесом, нарезали фрукты и доставали вино из короба со льдом. Всё-таки, хоть семья сатрапа пообедала, дорога до берега заняла много времени, а от запахов уличной еды разыгрался аппетит. Повар расстарался, и, когда все расселись, Набарзан пригласил всех слуг присоединиться к ним. Неподалёку на пляже репетировали шоу укротители огня. Амир сходил до них, пока накрывали «стол», и предложил артистам за небольшое вознаграждение порепетировать поближе к пикнику господ. Те мелочиться не стали и устроили настоящее частное представление — неизбалованные зрелищами слуги сатрапа особенно впечатлились — после чего Набарзан пригласил под навес и артистов. Еды и вина оказалось много, пришлось бы выбрасывать в ином случае. Всё равно на арендованной ими галере был свой повар и ожидался праздничный ужин. А так они приятно провели время и пообщались с уличными артистами, даже слуги, расслабившись, включались в беседу господ. Для так спонтанно собравшейся компании едва хватало места под навесом, но Набарзан, видя как супруг и друзья без всякой скованности и предубеждений общаются со слугами и грубоватыми факирами, чувствовал, как теплеет в груди. Солнце медленно опускалось к горизонту. Мягкий вечерний свет отражался в сверкающих волнах. Вино развязывало языки и стирало сословные условности. Двое артистов играли на барабанах во время выступлений и теперь пытались научить игре заинтересовавшихся Миргали и Амира, вокруг которых собрались подбадривающие их слуги. Даже Рузаль, глядя на всю эту странную компанию, улыбался. Не натянуто и вынужденно, но легко и искренне, чего за ним не наблюдалось с самой смерти Джамиля. А Набарзан с щемящей сердце нежностью, возможно усиленной вином, вдруг понял, что люди вокруг него стали ему самой настоящей семьёй, куда более настоящей, чем та, что осталась в Аль-Джаире.       Со всеми знакомствами и впечатлениями они едва не опоздали на галеру, пришлось спешно собираться и со смехом чуть ли не бежать к причалу. Последние отблески заката дотлевали на кромке неба, когда галера, отплыв от берега, встала на якорь. Даже с такого расстояние была слышна музыка из Аккада. На пляжах вдоль побережья можно было разглядеть мелькающие огни выступлений факиров и постепенно собирающуюся толпу. Как только галера полностью остановилась, повернувшись параллельно берегу, музыканты на палубе заиграли на лютнях, флейтах и барабанах — не успевший протрезветь Амир попытался присоединиться к барабанщикам, так что Миргали пришлось оттаскивать его от смущённых музыкантов.       С первыми звёздами люди на берегу начали опускать в воду белые морские фонари в промасленных бумажных цветках-чашечках. Набарзан с семьёй тоже приготовил такие, осторожно запалив их и спустив на воду. То же самое проделали на остальных галерах и лодках, коих было никак не меньше сотни вдоль морской границы Аккада. Бессчётное множество сияющих фонариков наполнило воды залива. Подхваченные течением они неспешно плыли в темноту горизонта, огибая галеры и лодки, покачиваясь на мелких волнах, мерцанием отражавших белые огни, и привлекая своим светом души погибших в море. Цветок-фонарик для Джамиля, самый большой и яркий среди своих собратьев, плыл быстрее всех, возглавляя флотилию морских фонарей. На галере сатрапа, попросив музыкантов играть чуть потише, молча выпили, поминая погибших на флоте.       Вскоре первые небесные фонари показались над золотыми крышами Аль-Джаира. Набарзан знал, что самый первый фонарик, тот, что летел теперь выше всех, принадлежал императору, который традиционно открывал фестиваль. Вслед за фонарями Аль-Джаира в небо устремились сотни тысяч небесных фонариков со всех уголков столицы. Мириады огней горели вокруг и над головой в черноте неба, затмевая своим сиянием звёзды. Набарзан запустил свой фонарь одновременно с родными и поспешил к краю борта, откуда открывался лучший вид на сверкающий Аккад и расцвеченное огнями небо над столицей. Однако самая грандиозная часть фестиваля, насколько знал бывший принц, была ещё впереди. Уже очень давно в Астелле научились применять порох не только в военных целях, открыв миру новый вид развлечений. И потому на всём свете не сыскалось бы столь же впечатляющих световых преставлений, что сопровождали каждый праздник в Аккаде. Набарзан нетерпеливо вглядывался в сторону Аль-Джаира, откуда обычно и запускали фейерверки, а император ещё и добавлял свои из сложных огненных формул. Юноша надеялся, что в этом году фейерверков будет больше, но увиденное превзошло все ожидания.       Первые залпы прогремели вдоль всего побережья, сразу следом за ними загромыхали взрывы над всем городом. Золотой огненный дождь вспыхнул красными и жёлтыми шарами, ядовито-зелёные импульсы расцвели в воздухе розовыми и лиловыми цветами. Следующая серия залпов со всех концов города и, кажется, даже с гор, превратила небо в сверкающее полыхающее безумие. Вспышки мелькали так часто, что стало светло, как днём. Все на палубе замерли, задержав дыхание от восторга.       Вся восточная половина неба пламенела золотым, серебристо-голубым, зелёным и лиловым светом. Вдруг и за спиной раздались оглушающие хлопки. Набарзан, вздрогнув, обернулся. Далеко в море стояли едва различимые в мигающем свете военные корабли, с которых, словно стреляя в небо, запускал ало-золотые фейерверки флот. Пороховой дым застилал небо, отражая сияние цветных искр, окутывая набирающие высоту небесные фонари. Грохот залпов почти не замолкал, но в коротких паузах между оглушающими хлопками и свистом золотистых и зелёных импульсов, можно было расслышать рёв ликующей толпы.       Набарзан не мог оторвать взгляда, не зная, куда смотреть — в небо над Аккадом или в небо над морем. Совсем незаметно подошёл старший супруг и, приобняв юношу за плечо, громко, чтобы муж услышал его, заявил: — Я приготовил подарок.       Набарзан удивлённо обернулся. Разве всё это великолепие не было подарком? Разве само путешествие не превзошло все самые смелые ожидания шестого мужа? Джинал, не желая надрывать голос, накинул вокруг них двоих «купол», значительно приглушивший внешние звуки, но не отрезавший их полностью, видимо, чтобы не создавать тишину, которая сейчас бы только резала слух. Сатрап, глядя в сторону берега, прокашлялся и, не отпуская плеча супруга, негромко прочёл:

«Глаза мои застланы были туманом

Прожитых лет и непролитых слёз,

Ядом печали, скорби дурманом,

Лживой надеждой пропитанных грёз.

Так долго прожил в темноте, что всерьёз

Счёл свет фонарика новым обманом».

      Набарзан поражённо застыл, но тут же вспомнил первое стихотворение мужа два года назад и смущённо улыбнулся. — Спасибо, — мягко поблагодарил юноша. — Это… ещё не всё, — замявшись, пробормотал Джинал. — Сегодня… пришло в голову, эм, продолжение, — пояснил сатрап и, глубоко вдохнув, продолжил:

«И свет огонька разгорится сильнее,

Разгонит туман, темноту осветит.

Пусть мал огонёк, но в груди потеплеет,

Когда мой фонарик ко мне полетит,

И свет его сердце моё воскресит».

      Набарзан прикрыл глаза, впитывая ощущения, желая навсегда сохранить эту ночь в памяти, затем прижался к супругу боком и тихо ответил: — С праздником. — И тебя с праздником, — улыбнулся Джинал, целуя светлую макушку под последние залпы фейерверка, осветившего небо над ними.