Лабиринты непонимания

У каждой истории есть начало и конец. Почти у каждой. В закольцованном безвременье нельзя сказать, что и когда может положить конец циклам. Возможно, цель витков – наконец разомкнуться и запустить обитателей, мчащихся по ним, в свободную жизнь. А может – вечно держать их там. Как бы то ни было, всё уходило на третий вопрос – «на что можно рассчитывать?». Иначе говоря, можно ли выбраться из лагеря. С обывательской, обычной – назвать её можно было как угодно – точки зрения, стоило согласиться с Пионером, Вечным Семёном: выхода нет. Ординарными средствами лагерь нельзя покинуть. «Совёнок» может только выпустить, направить автобус (в конце смены он появится), в котором нужно заснуть и… …и проснуться в автобусе в начале смены… Алиса почесала висок. – Я ни разу не возвращалась в свою комнату после сна в четыреста десятом, то есть не покидала «Совёнок» (дорога не в счёт). Может быть, раз у всех в лагерях всё меняется из-за Семёна, то он и ключ к тому, чтобы выбраться? – Лена и Маша пожали плечами. – Продолжим конкретизировать. Мы все грустные и одинокие, он – тоже. Может, нужна взаимная любовь? Я понимаю, насколько это глупо звучит… «Дисней» и все дела. Кхем. Лена, ну, так вести себя совсем невежливо… Алиса была недовольна, что та закрыла лицо руками и засмеялась, но звук почти тут же перешёл во всхлипы. Горькие, будто душа старалась вырваться наружу. Словно она, усталая и измученная, приученная к безысходной тоске, снова услышала песню любви и надежды. Обманчивые звуки, которые приведут только глубже в чащу. – Лена… – Двачевская поднялась со своего места и сделала шаг, но остановилась, увидев, как ладони, ранее закрывавшие лицо, сжались в кулаки. Такие угрозы нельзя недооценивать. Это девушка поняла ещё до того, как они объединили свои пути, а уж после – тем более. Тяжёлый вздох. Алиса вернулась на место. Благоразумнее было выждать. Высказаться сначала решилась Маша. – Не помогает. Мы всегда с моим Семёном (если выживали) понимали, что всё ещё любим друг друга, условно «уходили в закат». А потом всё заново. Начало съёмок. Лена подняла голову. – Всё ещё хуже, – прохрипела она наконец. – Я выбиралась с ним из лагеря. Если это не любовь, то я вообще ничего не понимаю. Я расскажу. Дайте… время собраться. – Тряхнув головой, она продолжила. – Кому-то это может показаться странным (а мне именно таким и показалось), мы уехали на автобусе из «Совёнка», а проснулись уже в райцентре. Том самом райцентре, во вполне конкретном восемьдесят седьмом году. Семён пошёл на завод, а я доучивалась, готовилась к институту. Потом мы поженились, переехали в коммунальную квартиру… Потом я убедила Семёна закончить политех… Потом девяностые, завод закрылся. Потом перебрались в квартиру, оставшуюся мне от какой-то родственницы. Странный, странный мир. Эх. Потом мы перебрались в родной город Семёна, а деньги от продажи квартиры вложили в бизнес. – На лице появилась какая-то озорная улыбка. – Он сумел так всё раскрутить. Шубы, иномарки, поездки. А потом бац (всё же девяностые) – и мы снова на мели. Ну, хоть живые. – Она опустила глаза. – Потом Семён решил играть на тотализаторе. Хорошая идея, если знаешь, в отличие от меня, кто когда выиграл. Только вот то ли не знал, то ли мир отличался – проигрывал. Всегда. Может, стоило задуматься. Но зачем, если можно просто быть вместе, верить и любить? – Лена сглотнула. – Потом ещё мытарства с политикой. Именно тогда я родила нашего первого ребёнка… – Девушка вытерла слёзы. – Молчите. Иначе я не смогу. Семён собрался и сумел через родственников, боже, родственников молодого себя из будущего, устроиться в банк, а я сидела с дочкой. Денег хватало с грехом пополам, но мы справлялись. Тогда муж и дополучил высшее образование и начал писать книги. Время шло. Его повысили, он публиковался. – Улыбка гордости. – Потом я родила второго ребёнка. Мы жили. Счастливо. Наконец наступил день, когда он, ещё молодой, попал в «Совёнок», жизнь сделала полный оборот. – Лена растроганно плакала и смеялась. – Мы встретили новый день новой жизни и уснули… Удар кулаков по столу. Ручка улетела прочь. Алиса закрылась. Маша задрожала. – Уснули, чтобы проснуться здесь! В этой истории без конца! – Лена завыла. Положив голову на стол, девушка сотрясалась от рыданий. Остальные не знали, что делать. Но теперь было точно ясно, почему она так остро реагирует на любые поползновения в сторону Семёна. Как-никак, всю жизнь прожили вместе, да чтобы после такого хоть кто живой, хоть бот приблизился – нет уж. – Я знаю… Это звучит глупо. Или не глупо, а тяжело. Но пыталась… снова сделать то же? Всхлип. – Да. Но больше не вышло. Один раз – почти. Но он не любил, он колебался, не выбрать ли Алису. Я не выдержала и вскрыла вены. Терять здесь, собственно, нечего. – Голос звенел как сталь. – Ещё пыталась… Алиску даже повесила… – смешок, – на галстуках. – Двачевская закашлялась и снова взялась за горло, смотря с выражением паники на лице. Маша хрустнула костяшками. – А меня не хотела прирезать в катакомбах? – прошипела она. У Лены отвисла челюсть. И только после она поняла. – Де-вочки… Простите… – она закрыла лицо ладонями. – Я была в отчаянии. Я пыталась отвоевать Семёна у ботов… У всех. У лагеря. Вырвать снова нашу пригоршню счастья. Разве так много? Разве… Она запрокинула голову. – Может быть… Я чудовище… Алисе всё ещё было не по себе. Однако теперь же это не должно повториться: в «Совёнке» они нужны друг другу, а реальный мир живёт по иным законам. – Хоть я ничего такого не делала, я тебя понимаю. Можно же как-то влиять на жизнь лагеря, если понимаешь, что всё – не взаправду. «Космос» тот же стрельнуть из автобуса. Она подошла и погладила Лену по плечу. Может быть, она та ещё маньячка, но теперь – хотя бы своя. Если миры не смогут восстановить структуру и заново раскидать их. – Погоди… То есть ты не убивала никого, пока не встретила меня? – спросила девушка. – Ну, да… – Я научила саму Алису плохому. Даже забавно. – Могу научить тебя курить. – Она развела руками. – Только зачем? А вот Маше было невесело. Новообретённые спутницы чуть ли не с шутками и прибаутками обсуждали возможность лишить кого-то жизни, будто это что-то простое, повседневное, будто сломать игрушку. Хотя, может, для них местные обитатели именно так и представляются. Как минимум – для Лены, которой по внутренним часам было около полтинника, если сами витки не сложились в десятилетия. Было время озлобиться и охладеть. Однако для себя девушка такого просто не представляла. Ещё немного смутило, что два вопроса – что делать и на что рассчитывать, то есть мораль и религия – у товарок слились в один вполне утилитарный, который можно было назвать «план действий». Они не остановятся ни перед чем. Но будет это в плюс или в минус для исхода? Не требуется ли наоборот измениться к лучшему? «Скорее верблюд пройдёт сквозь игольное ушко, чем богатый попадёт в рай». Или требуется нечто иное? Будто причин и последствий было мало, так ещё и есть ненастоящие выходы, за которыми следует возвращение. – Это писец… – резюмировала Маша. – Мы здесь в нереальном мире. Мы можем выбраться с Семёном, но там нас ждёт тоже нереальный мир. Похожая симуляция, после которой обоих забросит на новый виток… – Молчание. – Значит, нужно так, чтобы этот лагерь, этот мир затрещал по швам и… эвакуировал нас. Лена вздохнула. Это значило, что нужно не лезть к Семёну… Нужно искать остальных. А потом – сделать что-то экстраординарное. Чтобы небо рухнуло. Чтобы опостылевший задник сцены отвалился! Если, конечно, это «нечто» не зависит вообще от Семёна, который вечно ничего не помнит и не хочет делать. А если помнит – упивается властью и бессмертием, отчего, опять же, не помощник. Есть одна только врожденная ошибка — это убеждение, будто мы рождены для счастья. И всё же так хотелось ЖИТЬ.