А что такого? Ты же так хотел прикончить ее, измучить! Ты сам погружаешь себя в свой же кошмар!
— Посмотри на меня! Тебе нравится это лицо. Лицо прокаженного? Лицо маньяка? Лик демона? Какое тебе, ангелу дело до меня?! А?! Она продолжала смотреть на него с любовью. — Мне не нужны крылья, если я не могу летать вместе с тобой… — ответила она. «Остановись идиот! Ты же убьешь ее!!!» — орал тот самый поэт-романтик, каким он был когда-то. «Я не могу поверить, что она делает это… Она улыбается. Почему она продолжает улыбаться?»Ну так сотри эту ухмылку!!!
«Я н-не могу…»Ты же просто сдерживаешь поток новой энергии! Немедленно стань собою!!!
— Заткнись!!! Его безумно пугало чувство мести. Новое тело просто не могло не убить! Как оно хотело прихлопнуть этого надоедливого светлячка, приставшего, как смола дерева. Он крушил все вокруг. Пытаясь к хренам собачьим снести эту землю. Он причинял себе боль царапая, выковыривая и без того уже поврежденный глаз. Он мучился. Так, как не мучился никогда. Он чувствовал себя как в аду. Все, как было описано в книге. Все потемнело. Но слепящий свет. Свет, причиняющий боль. Яркое пламя огня. Оно сжигало его. Он схватил её за горловину блузки. — Отвечай. Какого дьявола ты улыбаешься? — Я? Я просто рада видеть тебя. Её глаза. Её маленькие, но широкие глаза. Этот взгляд любящий и нежный. Таким взглядом никто не одаривал его. Даже Дрим. — Этого… Так не бывает… Он отшвырнул её об землю. Упав, Фриск схватилась за поврежденную голову. — Ты не можешь. Ты должна быть как все. Дрожать, кричать, бояться и ненавидеть меня. — Зачем? Просто потому что тебя никто не понимает? Не понимает твою боль и твой гнев? Не понимает, что ты потерян, опустошен? — кричала она. Две линии из слез мочили её щеки, — Замолчи… — его голос походил на ребенка, что не мог выговорить урок перед строгим учителем. Рвение души разрушало его. Тот самый, истинный тихоня не желал уступать тому ужасу и тьме, поглотившей его тело. Слившись с ним когда-то и насладившись вкусом мщения, он не желал теперь и смотреть туда, куда голос дьявола манил его своим лживым языком. Но он был слаб. И останется слабым. Его рука. Она стала очищаться. Чернота отступала, оголяя его белоснежную руку. — Нет! Нет!!! — завопил Найтмер. Он попытался вернуть гнев. Он уже не хотел терять мощь, которую обрел. Не хотел возвращаться в прежнее тело. Не хотел быть снова слабее насекомого. — Скажи! Это все из-за глаз, да? Тебе противно? Прошу, скажи! — она заботливо взяла его за руку. Шок. Шаровая молния. Небо было готово заплакать любыми осадками, умирая для земли. Его трясло. Что происходит? Он попытался оттолкнуть ее, но её нежные руки продолжали держать его. Человеческое сердце, стучавшее громче града, было сильнее. — Почему? Почему ты продолжаешь это делать? — Найтмер, я могу уйти! — НЕТ, ТЫ ПОЙДЕШЬ СО МНОЙ!!! — Тебе плохо? — Не трогай меня! Он не хотел чувствовать тепло ее руки… Или хотел? — Найтмер, что не так скажи? Он отпустил ее руку, и тут же непроглядная темень окружила ее одинокую душу. Полотно густой, непроглядной темени давило со всех сторон. Ее единственный свет на жестокой земле исчез. — Н-найтмер? Где ты? Нет! Прошу не уходи! Почему мы так боимся тьмы, если знаем, что в ней ничего нет? Наш разум думает иначе. Что-то могло измениться, что-то могло появиться, тогда, пока ты ничего не видишь. Эта тьма ослепляет тебя и оставляет тебя наедине с твоим больным рассудком. Ты увидишь истинность в этой тьме, ты увидишь самого себя, свои страхи, свои мысли. Она чувствовала присутствие, чего-то. Чего-то, что безумно пугало ее. Что-то надвигалось, как туча, издавая треск и прерывистый гром с протяжным воем и больным стоном. Но эти переживания перекрывало отсутствие Найтмера. Больше чем, то, что смотрело на нее из глубины тьмы, она боялась больше не увидеть его. — Найтмер, где ты? Прошу не оставляй меня. Я здесь с тобой, я люблю тебя. Снова они. Прогнившие изнутри. Черные, как смоль. Это было хорошо видно издалека. Она знала, что они пришли за ней.Ну что ты стоишь? Тебя что-то грызет? Да ну нет. Давай, проучи ее. Она же мелкая предательница. Такая же, как и все. Смотри, как она свободно утопает в своем собственном нутре? Такая же слабая жалкая душонка, что и все остальные. Умрет от собственного страха.
Черные, пропитанные тьмой как угли, тени приближались. Она схватила шпагу. Она ощущала их силу, неравноправие и их голод. От таких существ ты никогда не догадаешься, чего ждать. Она была готова бороться до последнего… Но… «А что если… А что если это его силы, или он сам? И если я раню одну из них, то и он тоже пострадает? Может быть…это и есть, то что ждет меня? Я ведь сама позволила ему…» Фриск, не думая ни секунду, бросила шпагу на землю и распахнула руки, как можно шире. Словно ожидая того, кто должен был вот-вот обнять ее, как ни в чем не бывало. Найтмер встрепенулся. «КАКОГО?!» Девушка открыла глаза и сжала кулаки. — Я все выдержу… Я все выдержу... — повторяла она себе. «Какого черта?! Фриск, ты что, хочешь умереть?» Он знал свои новые силы. Знал, как выглядят людские страхи. Всегда видел, как они выглядят. Так же отвратительно, как и их владельцы. Но он чувствовал, что Фриск боялась нечто иного, чем боль. Держалась за то, что ни в коем разе не хотела отпускать. Она проговаривала про себя лишь одно имя. Одна из самых крупных теней приблизилась к ней. Она издавала характерные звуки. Звуки страха. Она пела. Пела церковными песнями. Засасывала девушку в ее собственные страхи, заставляя растворяться в боли. Фриск не могла кричать или пошевелиться. Она просто смотрела широкими блестящими глазами на то, что так пугало ее во внутренностях тени, чувствуя, как теряет себя. Иногда страхи человека совсем на него не похожи. Ее зрачки дрожали в страхе, роняя слезы. Ее самые худшие мысли, самые потаенные страхи. Ненависть. Извращение. Ее собственные внутренние отражения самой худшей отрицательной эмоции, заставляли стоять столбом и смотреть. Смотреть на себя, на самое худшее, что она могла бы увидеть или не увидеть. Терять рассудок от таких непростительных красок. Немыслимых, невыносимых случаев. Они стали набрасываться, поедая рассудок или нанося увечья. Девушка чувствовала, как начинает исчезать. — Достаточно! Его голос и руки появились как спасательная лодка в бесконечном океане. Едва ощутив его присутствие, девушка механически тянулась к его душе. (А что-то осталось от нее?) Как по щелчку тьма пропала. Она, роняя слезы, прижалась лбом к его куртке. Он думал, что заглушил свою горечь. Вылил все в гнев, в убийство, в силу. Но снова эта сентиментальность. Снова это мягкое волнение. Он не успел ничего сделать, как девчонка принялась прижимать его к себе, пытаясь согреть его. — Я не уйду. Я ни за что больше тебя не покину. Слышишь? Я не оставлю тебя. Я буду любить тебя даже после смерти! Я… я тогда отвергла тебя не из-за всего этого… А потому что меня предали. Я понравилась одному парню. Да, его не смутило, что все остальные избегали и ненавидели меня. Он приходил ко мне каждый день, был симпатичен, был хорошим… До того момента пока не попросил меня открыть глаза… Повисло молчание, наполняемое лишь шелестом сухой черной зелени. — Стоит ли говорить, о том, что он сказал мне дальше… Он отвернулся. Вся эта смесь положительных и отрицательных эмоций действовала на него пагубно. Но все его недопонимание и ненависть к ней исчезли. — Ты не подумай! Я не виню и не считаю тебя эгоистом. Да и ты никогда им и не был. Ты… я считаю, ты заслужил эту силу! Она улыбалась. — А я нет. Я не заслужила. Ни твоей любви, ни права произносить твое прекрасное имя. Я дура, хах. Как ты меня и называл. Я… Найтмер, что бы не случилось, я всегда буду на твоей стороне! Будто заставляя себя, он положил свою руку на ее. Фриск тут же сжала ее. — Мне было так страшно. Я хотел видеть лишь тебя… — он поднял синий глаз. — Подумать только каким я был неудачником, боявшимся просто дотронуться до тебя… — Для МЕНЯ ты никогда не был неудачником! — Я не вернусь в прежнее состояние. Ты понимаешь? — А я и не прошу! — она придвинулась ближе. — Скажи мне: я нужна тебе или нет? Фриск заплакала. Специально наполовину заставляя себя. Чтобы дать ему сил и успокоить его. Она просто устала. — Прости меня. Я не знала. Я опять причиняю тебе боль. Может мне все же уй… Её собственные противоречия начинали бесить. — Нет! Ты никуда не пойдешь! Ты останешься здесь со мной во веки веков! Поняв, что сморозил глупость, он закрыл рот, сжимая челюсть до хруста. Как ему хотелось сейчас вырвать себе язык. Он крикнул это как ребенок, у которого пытались забрать его любимую игрушку. Фриск захлопала глазами. Затем обхватив живот, мило засмеялась. Та самая согревающая его улыбка. — Ты не изменился. Ничуть. Может ты просто стал сильнее. Но твоя сущность никуда не делась. Да и куда мне идти. Если кроме тебя мне никто не нужен. Дурак… Она имела на это право. Единственная родная душа. Положив голову на его грудь, она слегка легла на него. — Можно я повторю твои слова? Ты лучшее, что происходило со мной! Удушающая стеснительность исчезла, отдав свои обязанности покою и пониманию. Одиночество, которое он разделял с ней… Лучшее, что он когда-либо чувствовал. Это было лучше, чем власть, лучше, чем сила. Она наполняла его пустоту. Наполняла настолько, что лишь эгоизм владения над ее душой усиливал его темную сторону. Он шел вперед. Его путь одиночества лежал на льду. Тонкая корочка могла унести его грешную душу в ад в любой момент. Он шел уверенно, зная все о цене пути. И она. Весело и легко ступая по тонкому льду, яркая душа сопровождала его путь. Стоит ли говорить о ценности ее души? Стоит ли говорить, что он мог сделать, если бы она стала для кого-то целью? Она была теплая, как и всегда. Хотя, может тут дело не в ее горячей крови? Единственная душа, протягивающая руки к черному яблоку, всегда будет самой теплой вещью на свете. Жестокое, но такое долгожданное счастье. Никто не будет жалеть о последствиях и прошлом, но… Душу Фриск попытались уничтожить. Снова почувствовав ее дрожь, Найтмер немного ослабил объятия. Фриск снова плакала. — Н-найтмер, м-моя мама, м-мой дом… Их нет. Их уничтожили. П-пожалуйста, прости. Я п-получила письмо, и, и не думая ни о чем ушла… Прости. — Люди отвратительные создания. Любят разрушать, то, что создают. — Я, я не хотела разрушать нашу любовь… — Я этого не говорил, — перебил девушку скелет. — Они напали я… впервые убила кого-то… П-пожалуйста… Если ты можешь… Мне больно, но тебе же еще больнее, значит ты знаешь какого мне сейчас. Ей было страшно смотреть на себя. Кровь на ней — доказательство ее греха. Это еще не конец. — Можешь отвести нас туда? — А? З-зачем? — У нас есть незаконченные дела. — Что? — Веди! — приказал он. Темный дым, остаток огня, стирал жизнь, когда-то мирной деревушки. Поле боя было заполнено страданиями или спешкой. Война не любит стоять на месте. Вытоптав нужное место, она идет дальше, продолжая загрязнять людской род. Он рассматривал тела с характерными ранениями в виде кровавых точек. Он знал величину ее боли, но ее сила души, никак не сочеталась с ее маленькими окровавленными руками. И теперь, когда ее пустой мир был полон им, она чувствовала, как гадкая судья совесть начинала грызть поврежденный разум. — Я знаю тебя, как нельзя лучше других, потому что я пролила чужую кровь. Я убила их Н-Найтмер. Я убийца. Как стервятники, люди чуяли ее слабость. — Ведьма! Она вновь вернулась! — кричали на это раз взрослые люди. — Ты убила моего любимого мальчика! — истерично, как будто она горела заживо, мать Хелда кричала, и была готова растерзать несчастное изгнанное дитя. Слегка распахнув глаза. Фриск наблюдала, как они приближались. Они были противны. Удивительно, что они не вызывали тошноту. — Значит вот как выглядят твои обидчики. Такие же безобразные твари, как и те книгоненавистники, — спокойно пояснил Кошмар. Неожиданно, вся мерзость и грязь толпы стала бледнеть перед истинной глубиной тьмы. — Что такое? — дьявольская улыбка растянулась у него на лице. — Как только жертва унижения становится сильнее, превращаетесь в жалких дрожащих существ? Я окрашу траву их кровью, что скажешь? Длинные «руки» прежнего Хранителя зашевелились в предсмертном танце. Жажда крови заставляла их дрожать пред горьким вкусом человеческих страхов. Ничего не ответив, Фриск молча села на корточки, рассматривая только что выросшие лютики. Ей не хотелось смотреть. Может быть, это и заслуженная смерть, но кто она такая, чтобы наслаждаться справедливым, жестоким приговором высшего суда? Хруст костей обидчиков, становился все более растворенным, будто под водой. Крики не были интересны. Бледные лютики окрашивались кровавой краской. Кто бы мог подумать, что именно так все и закончиться? — Что ты там копаешься за мной? — ворчал Найтмер, упорно шагая вперед, пока Фриск медленно переставляла ноги. Он не хотел показывать ей, что действительно рад, что любит, что он до безумия не хочет оставлять ее за пределами своего мира. Хотя его мир отныне невозможен без нее. Она тихонько шла за ним. Ей так хотелось коснуться его большой холодной руки. — Руку! — бросил он. — Давай руку и побыстрее, чтобы ты и не думала удрать! Она засияла и тут же обхватила обеими израненными руками его правое предплечье. — Спасибо… — радостно прошептала она. Он вновь вогнался в краску, но она ничего не замечая со счастливой улыбкой шла с ним. Боясь хоть на секунду разжать руки. Природа, будто заторможенная жуткая музыка, существовала в черных высохших образах. Серебро кровавой луны продолжало освещать прогнившую землю. Проснувшись от глубокого сна и потряся головой, Найтмер понял, что уснул под деревом. Все, как и было. Новый мертвый мир. Но не почувствовав на себе любимый взгляд или чувство теплоты, глаз начал сужаться. — Светлячок? — Да? — Фриск тут же отозвалась, выглянув из-за дерева. Заметив его тревогу, она кинулась к нему. — Что случилось? Гневные эмоции. Он держался, чтобы не ударить ее со всей силы. «Почему…почему я так хочу причинить ей боль?»Может, потому что она этого заслужила?
— Найти, скажи, что-то не так? Она взяла его руки в свои, как тогда. Когда он впервые признался ей. Он сжал ее до боли. — Эмоции… — выдохнул он со стоном. — Они съедают меня и дают мне силы. Они управляют мной. Любая эмоция, связанная с теплыми воспоминаниями и я словно грешник. — Я поняла в чем твоя проблема. — Да? Ну-ка скажи. Интересно будет послушать. — Ты держишь все в себе. Прямо в яблочко. — Ты копишь все это, как ненужную пыль. И когда ты вспоминаешь, ты встряхиваешь ее, и она летит тебе в глаза. Не нужно… — Заткнись. — Не бойся. Ты можешь все сказать мне. Я могу почувствовать то, что чувствовал ты. Ты можешь поделиться со мной своей болью. Ну же. Я здесь ДАВАЙ! — Хочешь забрать мою грязь себе? — О какой грязи идет речь? Он был счастлив как маленький ребенок. — Ты должен понять одну вещь. Если ты будешь позволять лишь гневу двигать тобой, то ты можешь пострадать. Иметь силу от негатива может и хорошо. Да, я ничего в этом не понимаю, но мне думается, что одна тьма может сделать тебя слепым. Фриск немного помолчала. — Я бы хотела извиниться за тот случай. Тогда мне стало плохо, и я не просыпалась. В общем я… съела перед сном три черных яблока. Да, Дрим говорил, что я ничего не могу поделать с твоей болью, но… Мне так хотелось, чтобы ты чувствовал себя счастливым, не впитывая ничьи эмоции. Просто подпитываясь моими тревожными снами. — Это правда? Она кивнула. Он был одинок. У него был брат. Был дом. Но он был одинок. Он мог лишь мечтать о том, что с ним заговорят лишь потому что хочется. Она была отдельной материей, отдельной душой. Чужим человеком. Но стала такой же притягивающей и нужной, как самая глубокая ночь. Она могла продать свою душу за него. Он плакал, просто плакал. Ослаб в мгновение. Сдался. Просто упал ей в руки. И она приняла его. Ему так этого не хватало. Он всем своим видом показывал свою нужду в ней. Просто чтобы кто-то его приголубил, ни разу не попрекнув. — Все хорошо. Я здесь. Отпусти. Я держу тебя. Я принимаю тебя таким, какой ты есть. Приму всю твою боль. Ты никогда не погаснешь в моих глазах, Звезда. Прости меня. Прости, что я не оказалась достойной для тебя. Прости, что не была рядом когда ты был слаб. Я буду мучиться для тебя столько сколько нужно. Ее голос звучал, будто с неба. Будто она видела все его грехи, но принимала их, лечила. Слова очищали, облегчали, но жгли, как вода, которой промывают рану. Лечили, как сок лопуха. Фриск обмывала его шрамы и сглаживала их. Никто кроме юной леди никогда и не увидит страдания демона. Если вы думаете, что они выглядят, как страдания людей, что ж позвольте вам возразить. Когда вы пытаетесь потушить бочку с бензином водой, где гарантия, что вас не заденет? Обожженный голубь не взлетит снова. Именно поэтому эта чернота не исчезла. Да и зачем. Он ей нравился и таким. Темнота озарилась бирюзовым матовым светом. Светом миллионов кристаллов на небе, давая свое благословение на царящий ад земли. Правда девушка так и осталась той самой белизной, на которую летели мотыльки. Одиночество на двоих уже не пугало.