Сказ о Нане, жрице чужих богов

- Войско Ратомира подошло вот сюда, - Вышата ткнул пальцем в небольшую карту, разложенную на столе залы, - не могу представить, где он взял столько людей, но их чертовски много. - Насколько много? – сложив пальцы в замок и покусывая костяшки, спросил Ивар. Он один сидел за столом, тогда как все остальные стояли. Глаза его блестели не вполне понятным дружиннику азартом. - Двое мальчишек рыбаков утверждают, что видели, как ночью, за Букиной горой, половцы переправляли конницу через Оку. Даже если предположить, что Хан решил присоединиться к нам, а не к Ратомиру, - здесь Вышата сделал драматическую паузу, чтобы все присутствующие осознали важность момента, - рязанское войско всё равно человек на сто пятьдесят-двести будет превышать наше. - Значит, нужна военная хитрость. Господин Ивару-сан, безусровно, знает в этом толк. Например, можно испорьзовать местность, - предложил Тэкео, но Ивар не поддержал эту идею: - Наверняка Сурай кое-что рассказал ему об этом. Он будет постоянно на чеку. - Значит, нужно сдерать так, чтобы он потеряр бдитерьность. Обманный манёвр. - Всё равно нужны люди, - посетовал Вышата. - Где нам взять ещё людей? – спросил Ивар. Дружинник нахмурился и присел на стул: - Я не всесилен, варяг. - А если хорошенько подумать? – молодой конунг легонько улыбнулся ему. Блеск в его глазах завораживал. Вышата тяжело вздохнул. Потом повертел лопоухой головой, разглядывая резные колонны по стенам залы. Постучал пальцами по столешнице. Прочистил горло. Всё это время взгляды Ивара, Тэкео и молчаливого сурового варяга с косичками были обращены на него. - О, - вдруг произнёс дружинник, вскинув озарённый взгляд, - как же я забыл… Есть один вариант, Бескостный!

***

Широкой плоской лопатой выгребая свиное дерьмо из загона, и утопая в нём по щиколотку, Хвитцерк молчал. Шумно сопел, чавкал сапогами в вонючей жиже, но не проронил ни слова. Вычищающая перегородку между этим и соседним загонами, черноволосая рабыня постоянно бросала на него осуждающие взгляды. Её глаза черней ночи он то и дело замечал, даже если она находилась на самой границе зрения. Приятным это чувство никак нельзя было назвать. Когда она в очередной раз посмотрела в его сторону, а потом зло усмехнулась, он не выдержал – швырнул лопату на пол и повернулся к ней, в открытую спросив, чего ей, собственно, от него нужно. - Да так, - с нехорошей усмешкой в глазах, сказала она, продолжая оттирать безнадёжно загаженные доски, - просто гляжу на тебя, дурака. - Это почему это дурака?! – раздражённо поинтересовался варяг. Рабыня звонко засмеялась в ответ, обнажив слегка кривоватые зубы, а потом сказала: - А то ты, наверное, по мудрости своей сюда попал! Ты ж не раб. Работать совсем не умеешь. Ты воин, да ещё и брат вашего князя. Скоро все узнают, что ты здесь говно за свинками убираешь. Вот смеху-то будет… - Да мне похрену, кто и чего подумает, - рыкнул Хвитцерк, рывком поднял лопату и снова принялся за работу. Какое-то время рабыня снисходительно наблюдала за ним в молчании. - Ты правда меня не помнишь? – спросила она вдруг, отбросив щётку и в ожидании сложив в замок грязные по локоть руки. Он остановился, поднял голову и хорошенько вгляделся в её лицо. Ничего в нём, смуглом и грязном, не увидел, кроме укоризненного взгляда. С неприличным звуком она сдула непослушные чёрные пряди с лица, что выбились из высокой причёски. - Не думаю, что мы знакомы, - исчерпывающе ответил Хвитцерк, вернувшись к делу. - Ах ты говнюк. - Что, прости? Я ослышался? - Нет. Я сказала, что ты говнюк, - смело глядя ему в глаза, повторила та. Варяг отставил лопату, подошёл к перегородке и положил руки на перекладину, чуть перегнувшись через неё: - Тебе не следует так говорить, рабыня, - угрожающим тоном произнёс он, но ей будто было всё равно. - Как будто твоё положение сейчас лучше! – усмехнулась она, подходя, - мы сейчас с тобой равны, если ты не заметил. - Да, вот только я здесь временно, а ты, скорее всего, до самой старости будешь чистить загоны, - съязвил он, и торжествующе оттолкнулся от перекладины. Ухмылка тут же исчезла с её лица. Взгляд в одно мгновение наполнился яростью – и без того непроглядно чёрные глаза будто почернели ещё сильней. Тьма, разлившаяся в них, заставила Хвитцерка испытать нечто, похожее на страх. Она подошла к перегородке и прошипела: - В моём роду свободу ценят больше всего на свете, чтоб ты знал. Я-то выберусь. Можешь не сомневаться! А вот тебе, золотой ребёнок, даже избавившись от рабских обязанностей – никогда не познать вкус настоящей свободы! Потому что ты, сын большого человека, с самого рождения кому-то что-то должен. Я же не должна никому и ничего! Смуглая грудь, выглядывающая из-под расстёгнутого горла кафтана, часто вздымалась. Чрезвычайно соблазнительная грудь, подумалось Хвитцерку. Хорошо если б к ней ещё прилагалась какая-нибудь милая и скромная блондинка, а не эта бестия. - Не знаю, придуряешь или действительно не помнишь, - она подобрала щётку и повертела её в руках, - это было прошлой осенью. Ты надрался, и пошёл по сараям, видимо, в поисках легко доступных дам, которым не нужно платить, как шлюхам. А ты хитрая задница, - она снова метнула в него испепеляющий взгляд, - ведь рабыня не может отказать никому, кроме другого раба. Ты разбудил меня, задрав платье и натянув его мне на голову. Потом сдавил мне горло. Я чуть не задохнулась, сукин ты сын! Не отрываясь от работы и всячески делая вид, что он здесь вообще не причём, варяг изо всех сил пытался вспомнить. В памяти всплывали только обрывки осенних вечеров. Видимо, он действительно почти каждый день был пьян как свинья. Он правда несколько раз ходил по сараям, но лица рабыни не помнил. Хотя, оно и не удивительно – он же накрыл его подолом. Хвитцерку вдруг стало стыдно. Будь он трезв – никогда бы не сделал ничего подобного! Он хотел было сказать что-то, наподобие извинений, но подумал, что будет выглядеть ужасно глупо. Однако чувство вины за нечто, в чём он даже не был уверен, не покидало. Наконец, он выпрямился, и спросил: - Чего ты хочешь от меня? Извинений? Может, золота, одежд? В ответ она разразилась до неприличия громким смехом, что смутило его ещё больше. Свиньи в загонах всполошились, обеспокоенно захрюкали. Варяг нахмурился. Она смеялась долго и искренне. Потом потёрла чёрные от грязи ладони о рваный подол платья, наморщила нос и сказала что-то, что Хвитцерк не смог понять. Поначалу он даже пытался задавать прямые вопросы, но она лишь посмеивалась над ним. Тем не менее, желание выяснить, что же именно она имела в виду, лишь нарастало. Он был измучен этой мыслью. Он подолгу разглядывал её, впрочем, нечасто занятую работой, порхающую в своих драных юбках между рядами загонов, то сердито хмурящую чёрные брови, то громко смеющуюся. То, что она сказала, шло в разрез со всеми представлениями Хвитцерка о мире. Противоречило всему, что он знал и в чём был уверен. Это было абсурдно настолько, что он уже начал подумывать, что она просто в очередной раз посмеялась над ним. Однако что-то в её страшных глазах, в её осанке, жестах и манере поворачивать голову говорило об обратном. Она сказала: «У тебя нет ничего, чего бы не было у меня».