Мы хотим, чтобы все осталось, как было. Мы миримся с болью, потому что боимся перемен, боимся, что все рассыпется… Мы оба заслуживаем лучшей участи, чем оставаться вместе только из страха саморазрушения. ©Лиз Гилберт
***
— Можно вопрос? — спросил мужчина, ополаскивая тарелку. — Любой, — Виктория утвердительно кивнула, хотя он по-прежнему не смотрел на неё, и поставила горячую от крепкого чая кружку на стол. — Почему ты одна? Александрова задумалась. Опустив глаза куда-то вниз, она облизнула губы. — Да я не одна, — пожав плечами, ответила девушка. — А раньше? — Раньше? — Вика нахмурила брови. Ей вполне следовало ожидать такого вопроса, но она почему-то совершенно не была готова на него ответить. Откровенно говоря, шатенка вообще не думала об этом. Проблем во взрослой жизни как-то всегда хватало, времени на философию и тяжёлые думы совсем не оставалось. — Я никогда одна не была. Кажется, — это «кажется», произнесённое тихо, на выдохе, лишь добавило ей чувства абсолютной неуверенности ни в чём из того, что происходило с ней в прошлом. Последние десять лет, до верху забитые какими-то событиями, пролетели настолько незаметно, что теперь казались Виктории чем-то совершенно не реальным. Сидя за столом на кухне старинного друга, она с невероятным усердием пыталась вспомнить имя хоть одного парня, с которым её отношения можно было бы назвать чем-то большим, чем будничным сексом и чашкой кофе по выходным. Ощущая себя законченной идиоткой, Александрова в этот самый момент осознавала, что никак не может подтвердить свои слова, перекрыв это противное «кажется» каким-нибудь весомым аргументом. — Почему тогда не замужем? Без парня? — продолжал футболист, вроде и не напирая, но тем не менее вгоняя подругу в некоторый ступор своими вопросами. — Я… Я не знаю, — сказала Вика, нервно передёрнув плечами и бросив взгляд в сторону коридора. Ничего умного, как назло, сейчас не шло в голову. — Не знаешь? Когда мы учились вместе, мне казалось, что ты знаешь всё. Шатенка неловко усмехнулась, почему-то ощущая некоторую неловкость от его слов, и, выдохнув, продолжила говорить: — Ну, мне казалось, у меня всегда кто-то был. Не помню, чтобы вообще когда-либо была одна с тех пор, как мне восемнадцать исполнилось. Просто… Как-то не сложилось в начале. А потом Сонька появилась, а дальше ты понимаешь. Федя отставил в сторону натёртую до блеска чёрную тарелку и, наконец, обернулся, словив на себе многозначительный взгляд девушки. Нет, он её не понимал. Этого пресловутого понимания, жившего между ними долгие годы, он больше не ощущал. Она сидела перед ним такая родная и, вроде даже, не очень изменившаяся внешне (за исключением пары сброшенных килограммов), но его не покидало чувство, что Виктория Ален — чужой для него человек. В ней лишь немного теперь просматривалась та старая Вика со смешными нелепыми косичками, худенькая, но с полными щёчками, вечно улыбающаяся и абсолютно беспечальная. — Не понимаю, — отрезал Смолов, видя её растерянность, вызванную, судя по всему, именно его реакцией. — А кому я нужна с чужим ребёнком? — Вика нервно усмехнулась, стараясь выглядеть как можно более беззаботной, но несмотря на все её старания неловкость между ними продолжала висеть тяжёлым камнем и норовила вот-вот сорваться, испортив и без того не слишком складывающийся диалог. — А в чём проблема? — мужчина спрашивал так, будто и правда не понимал, что она имеет в виду, или же ему так хотелось вытащить из неё её собственное понимание. Вика удивлённо вскинула бровь, возвращаясь к кружке с чаем. Тут она определённо знала, что ответить. Но её ответ казался ей настолько очевидным, что она никак не могла решить, стоит ли вообще его озвучивать, или, может, нужно попытаться перевести разговор в менее напряжённое русло. Футболист смотрел на неё с ожиданием, и шатенка осознавала, что уйти от комментариев всё-таки не удастся. — Ну, женщина с ребёнком… Она же, вроде как, попользованная, — в мыслях очень некстати всплыли слова Миранчука, за которые он потом бесконечно долго извинялся и, как в итоге оказалось, сказал их просто для того, чтобы что-то сказать, а вовсе не потому, что он и правда так думал. В любом случае Александрова и сама не верила, что говорит такое самостоятельно. Она так никогда не считала, она о таком вообще не волновалась. Но сейчас, вдруг оглянувшись назад и за считанные минуты пролистав основные страницы своей жизни, она увидела в этом реальную проблему. Может, мужчины рядом просто ощущали на каком-то инстинктивном уровне, что серьёзно с ней не выйдет и что она уже другими «попользована». — Вам же вообще нравится, когда вы у девочки первые. — Это стереотип, — Смолов сначала подозрительно прищурился, очевидно, пряча лёгкое осуждение, промелькнувшее в его глазах, затем выпрямил спину, становясь в полный рост, и прокашлялся, выражая тем самым то ли злость на того человека или же тех людей, которые вбили Вике в голову подобные мысли, то ли нечто другое. В итоге многогранный спектр его эмоций свёлся к лёгкой полуулыбке. Футболист снова отвернулся к раковине и опустил руки под горячую воду. — Брось. Неужели никогда не получал удовлетворения от того, что девушку до тебя никто не трогал, — лисья хитрость блеснула на карих радужках. Александрова вытянула губы, предвкушая сладкое разоблачение маленькой лжи. — Никогда, — отчеканенный ответ друга заставил Вику вновь растерять всю уверенность. Он, кажется, даже оскорблённым себя почувствовал из-за её слов. — Не вижу в этом удовольствия. Такая ответственность большая. Я-то перед своим первым разом переживал ужасно, весь взмок аж. Даже думать не хочу, что девушки чувствуют. А потом я не понимаю, как можно получать удовольствие, когда партнёру неприятно, больно. Я, конечно, не знаю, что вы там на самом деле чувствуете во время первого раза, но говорят, что приятного в этом правда мало. Вика задумчиво хмыкнула. Столько раз вспоминая мужчину, которому она отдала свой первый раз, она почему-то ни разу не вспоминала непосредственно тот секс. Сильно ли она волновалась, долго ли готовилась, было ли ей больно и как в целом всё прошло — шатенка не помнила ничего из этого. Потеря девственности почти в тридцать уже не казалась столь значительным событием и, как думала сама Вика, совсем не стоила того, чтобы её вспоминать. — Да и к тому же ты сама встречалась с мужчинами, у которых были дети, — футболист никак не унимался, и Виктория видела, что эта тема, очевидно, его действительно волновала. Федя с юношеских лет любил детей, смело брал на руки новорождённую соседскую девочку, катал на раме старого велосипеда двоюрного брата и с умилением смотрел на молодые пары, гуляющие в парке с колясками. Он никогда словесно не намекал на свою к ним любовь и тем более никогда не говорил вслух о желании стать отцом. В девяностые это как-то было у них непринято, и Федя, по всей видимости, боялся, что остальные мальчишки его засмеют за склонность к подобным нежностям. А потом это уже вошло в привычку, и сейчас футболист сам себе боялся признаться, что очень хотел бы, наконец, почувствовать счастье отцовства. Смолов снова обернулся, не вынимая рук из раковины. Подруга в его сторону больше не смотрела. Её взгляд вдруг стал совсем потерянным и отрешённым, а ранее предпринятые попытки хотя бы немного улыбнуться больше не давали о себе знать. Если его самого тема семьи, детей и странных современных ценностей у мужчин трогала настолько, что он хотел продолжать и продолжать говорить об этом, то Вику наоборот, она сильно задевала. Нельзя сказать, что Александрова относилась к той категории сверхчувствительных девушек, впадающих в слезливую истерику от упоминания чего-то болезненно неприятного. Нет, за столько лет она привыкла обсуждать и делать время от времени то, что ей, мягко говоря, не приходилось по душе. Но сейчас ей и правда хотелось закончить диалог. У неё действительно был опыт тесного общения с мужчинами, которые когда-то уже успели обзавестись потомством. Более того последние свои отношения такого рода Вика помнила прекрасно. Первый раз с любимым забыла, а это помнила и уже смирилась с тем, что, видимо, никогда не забудет. Их отношения были короткими и максимально странными. Вне постели и совместных мероприятий они не общались, в большинстве случаев делая вид, что вообще не знают друг друга. Её на тот момент всё устраивало. Она прекрасно знала, что была лишь орудием в руках искусного бабника, отдавшего своё сердце миловидной испанке, и с её, Виктории, помощью пытавшегося вызвать у неё ревность такой силы, чтобы она, не задумываясь ни на секунду, вернулась к нему. Подробности этой запутанной истории шатенку мало волновали. Мало волновали ровно до того момента, пока он не привёл Александрову к Ней на день рождения. Вика отчётливо помнила, как тряслись руки той девочки, как сильно она побледнела и как её большие невинные глаза заблестели от слёз. На такую подлость даже она, Виктория Ален, трахнувшаяся, по слухам, со всей бразильской сборной, не готова была пойти. Она так хорошо запомнила эти глаза, что они ещё какое-то время висели страшной картинкой на обратной стороне её век, и она не могла спокойно спать по ночам. Виктория Александрова чувствовала себя такой сукой, что её саму всю трясло потом и пришлось даже горстями глотать ненавистные таблетки. Виктория его возненавидела в тот момент и себя возненавидела тоже. Поэтому девушка ужасно сильно удивилась, что, когда они, наконец, расстались, она, вместо ожидаемого облегчения, почувствовала себя ещё более паршиво. Ей тогда и правда казалось, что она редкостная тварь и чуть ли не подзаборная шлюха. Анна Рей была везде: в новостной ленте социальных сетей, на обложках журналов, в сплетнях чуть ли не каждого второго из окружения Вики. Испанка с тяжёлой судьбой для всех вдруг оказалась святой, и каким-то образом (Виктория слабо понимала, как так вообще вышло), её новоиспечённый муж вдруг тоже вознёсся на вершину Олимпа. А внизу, топтаться в грязи, она осталась совсем одна. Потому что никто не знал про её тяжёлую судьбу, никто не думал про её проблемы. И это мерзкое клеймо беспринципной шалавы, которое на неё одним лишь взглядом ставили даже те, кого она называла подругами, въелось в кости настолько сильно, что стереть его уже было невозможно. Окончательно добил очередной пьяный разговор с редко выпивающим (но делающим это, по всей видимости, каждый раз именно в её компании) капитаном португальской сборной. Он так восхвалял эту Анну, которую Вика начинала молча ненавидеть, что тут и глубоких знаний психологии не требовалось, чтобы понять, насколько сильно он был в неё влюблён все эти годы и как ругал и унижал самого себя (что для него было вообще не свойственно) за ту боль, что причинил ей. Виктория помнила, как тогда, не сдержавшись, разрыдалась прям при нём, но мужчина, так увлечённый своими чувствами, этого вообще не заметил. Анну Рей любили все, а её, Викторию Александрову, тоже красивую, тоже умную и тоже до смерти несчастную, почему-то не любил никто (и она сама больше тоже никого не любила). Шатенка затрясла головой, пытаясь вытряхнуть оттуда неприятные мысли. — …Лёхе ты была любой нужна, — перейдя почти на шёпот, закончил Смолов. — А ты почему один? — Вика, проигнорировав вопрос, спросила сама, не в силах больше терпеть столь навязчивое сейчас внимание к собственной персоне. — Да как-то так получилось, — Смолов на подобные вопросы также отвечать был не совсем готов, но ради справедливости и мужской гордости, не позволяющей ему стушеваться перед женщиной, он всё же попытался сказать что-то более-менее внятное. — У меня особо нет времени на что-то серьёзное. Сложно встретить кого-то адекватного, когда ты с утра до ночи тренируешься или ещё чем-то занимаешься. — Кого-то адекватного? — усмехнулась Вика. — Да, именно. Женщин вокруг много, так что от отсутствия внимания не страдаю, но им всем от меня явно не любовь до гроба нужна, — мужчина, под стать подруге, усмехнулся, но как ей самой показалось, его усмешка, скорее, выражала разочарование, чем что-то позитивное. — Теперь у тебя есть я. Любовь до гроба, конечно, не обещаю, но приложу все усилия, чтобы стать для тебя хорошей женой, — гордо заявила Александрова, не имея возможности видеть, как недовольная гримаса исказила лицо футболиста. Он выключил воду и небрежно отшвырнул полотенце. Напряжение между ними вновь нарастало. — Это всё неправильно, Вик. — Ты о чём? — Всё это. Эта свадьба, деньги. Так вообще-то не делается. Ты и сама это знаешь. — Знаю. — Так в чём же проблема? Ты ведь меня не любишь. Какому мужчине понравится, когда женщина остаётся с ним из-за чувства долга, а не по какой-то другой причине, — полностью повернувшись, Федя, согнув руки в локтях, оперся на раковину. И правда. Она об этом почему-то не подумала. — Я думаю, любовь — дело наживное. Стерпится — слюбится, как говорится. — А если нет? — А если нет, тогда разведёмся. Не вижу никакой проблемы, — её теперяшний прагматизм мужчину просто убивал. Он старался её понять, но ничего не получалось. Старался правда очень сильно, и всё равно не выходило. Она с такой простотой говорила о важных и серьёзных для него вещах, что будь они подростками, он бы уже сто раз обиделся на неё. Но они же взрослые. Теперь так не делается. Не принято. Поэтому Смолов старательно глотал обиду вместе со слюной, прикладывая максимум усилий, чтобы себя не выдать. — Хорошо, — выдохнул Федя, опуская голову вниз. Постояв так с минуту, он опять отвернулся, делая вид, что занимается делами. Но Вика была совсем не глупа. И в этом была, пожалуй, одна из главных её проблем. Она видела и понимала. Всегда и всё. Ей порой хотелось бы не понимать, но она понимала. И сейчас она понимала прекрасно, строила из себя на половину дуру, но внутри всё гудело и сжималось от интонаций и жестов друга. Виктория поднялась с кресла, скидывая платок, до этого покрывавший её хрупкие дрожащие плечи, и медленно подошла к нему. Его спина была напряжена, на руках проступили вены. Он с пугающим усердием сжимал тряпку, вытирая гарнитур, и Вике даже показалось, что сейчас там, безусловно, появится дырка от его стараний. Набравшись смелости, она опустила руки на его плечи, заставляя мужчину замереть, едва не выпуская из рук ярко-жёлтую ткань. Это же, чёрт возьми, просто Федя. Тот Федя, который с самого детства любил гонять мячик во дворе и вместе с ней ловить бабочек изодранным стареньким сачком. Их же до трёх лет купали вместе. Какое к чёрту стеснение и напряжённость между ними может быть? Он её был с самого детства, а она его. Да, не в романтическом смысле, но такая ли большая разница между дружбой и любовью? Вика её не видела. Единственным отличием дружбы от любви для неё являлось отсутствие секса в первой и его присутствие во второй. Какая нахрен романтика, когда им обоим тридцатник? Они же, в конце концов, давно уже не сопливые подростки и всю романтику в своей жизни тысячу раз пережили. С плеч скользит вниз по бокам, сползая в итоге на талию и там крепко-крепко смыкаясь. Утыкается носом между лопаток, улавливая его теперь уже менее напряжённое дыхание. — Федька, ты же самый лучший. Ты знаешь об этом? Ты лучший друг и мужчина, я уверена, тоже лучший. Это я такая непутёвая, — шепчет она, не отрываясь от мужской спины. От него пахнет гелем для душа и самую малость сигаретным дымом. Он такой родной, несмотря на все эти годы между тогда и сейчас. Уже взрослый совсем, но ей всё равно хочется его вот так вот обнимать, как в детстве, когда он в очередной раз уезжал от неё в столицу. — Но я готова меняться, становиться лучше и любить тебя, раз уж на то пошло, я тоже готова. Могу доказать тебе. Прямо сейчас, — её хрипловатый голос становится ещё ниже и руки сползают туда, где друзья друг друга не трогают. — Хочешь? — шепчет Вика, хитро улыбаясь и уже готовясь показать себя со всех своих сторон, которые даже он, её лучший друг, никогда не видел. Виктории Александровой не отказывают. Никто и никогда. Практически. — Я постелю себе в зале, — почти что грубо сбросив её руки, мужчина покидает кухню, оставляя окончательно потерянную и озадаченную Вику стоять там одну. Плюхнувшись на диван, трёт лицо руками, всё ещё ощущая её странные прикосновения. Такую Вику он точно не знает. И теперь он не уверен, хочет ли узнавать.