Дверь между нами

Меня интересует всё, что касается бунта, беспорядка, хаоса, особенно те действия, в которых, как оказывается, нет никакого смысла.

На следующий день мы отправились в «Touch Vinyl» [1] — магазин грампластинок на Санта-Монике. Минни больше меня понимала в этом. Я и не знала, что она тайком слушала рок, особенно The Beatles. Это была ее вторая натура, о которой я бы никогда не узнала, если бы не встреча с Джимом Моррисоном. Минни принялась деловито бродить между рядами коробок с пластинками, бормоча что-то себе под нос. Продавец с длинными темными волосами покосился на то, как я мялась у стенда с буквой «В». — Девушка, поищите что-то для себя в разделе «классика», — немного ехидно посоветовал он. — Вам тут делать нечего. — Почему? — Ну, на бунтовщика вы не очень-то похожи, — ответил парень. Мне хотелось сказать, что они все сговорились. Почему, чтобы любить барабаны и гитары, обязательно надо быть бунтовщиком? Я что, должна надеть короткое платье, цветные колготки, начать курить и пить, чтобы стать в доску своей? Минни вдруг вышла к нам с горой пластинок и понесла их на кассу, странно улыбаясь. Что-то мне расхотелось проникаться этой культурой, и вообще, сдался мне этот Джим Моррисон. Кто он такой, чтобы я бегала за ним по всему городу? Верно, никто, и никем он будет. Я знала это. Как говорил папа, неудачника легко определить, их многое выдает, и, как бы они ни хорохорились, ничего не меняется. — Минни, может, не надо? — вдруг сказала я вслух, дергая сестру за рукав. — Еще чего! — фыркнула она. — Ты сама сказала, что хочешь этого. Давай, пора проснуться. Мы вышли на улицу и, решив выпить лимонада, отправились в наше излюбленное кафе, где подавали прекрасный лимонный напиток с ароматной мятой. Минни заказала еще два пирожных с вишней, хотя они уже были лишние. Я знала, чего она хотела от меня, — поговорить о том, что случилось со мной вчера. — Слушай, ты сама сказала, что ты влюбилась, — начала она. — Да, но я не думала, что надо соблюсти столько условностей, — растерянно ответила я. — Не думала, что надо столько всего сделать, чтобы достичь желаемого. — Послушай меня. — Сестра взяла меня за руку, сцепляя мои пальцы со своими. — У тебя, может быть, есть шанс все изменить. Вот просто взять и все отрезать. Просто начать совсем иную жизнь. Да, все они, музыканты, редкостные сволочи, но, понимаешь, в наше время никто не живет так, как говорит мама. — Но в чем-то она все же права, — хмыкнула я. — Раскрой глаза, посмотри, что все делают. Твой Кевин — убийца. Он мне никогда не нравился, никогда не понимала, что ты в нем нашла. — Мне почему-то вспомнились слова Джима про него. — Как это ни называй, но это так. Посмотри на это общество потребления. И потом начни читать не то, что советует мама. — Минни… — Мой голос дрогнул. Я не знала, что сказать. — Ладно, пойдем домой. — Она положила несколько банкнот на стол. — Ничего страшного. Я не понимала, почему она дулась на меня. За то, что я сомневалась в своих действиях? Но это нормально. Или потому что все это случилось не с ней? Черт, столько идиотских вопросов роится в голове, как бы их все забыть? Мамы не было дома, и я решила послушать пластинки, пока не пришел Кевин и не забрал меня на прогулку. Я включила проигрыватель, уверенная, что никто из прислуги не заложит меня маме. Музыка очаровала меня с первых нот. Она была как сладкий сон, который никогда не закончится. Кто-то бы сказал, что слова ни о чем, что в них нет глубокого смысла, но я знала, что это не так. Я вслушивалась в великие фразы, что наполняли меня, въедаясь под кожу и пуская корни так глубоко, что казалось, я не лежу — я парю. Я прослушала все двенадцать песен и не заметила, как пластинка закончилась. Я не знала, кто поет, но ощущала, что уже влюбилась. Послушав пару песен Хендрикса, я не сразу поняла, что он черный, пока мне не сказала Минни. Я раскраснелась тогда, словно из-за этого его нельзя было любить. Встав с постели, я поставила иголку проигрывателя на нужное место, и зазвучало: Бум-бум-бум-бум, Я тебя пристрелю, Потом обниму. Я люблю тебя, И это настоящая любовь! Бум-бум-бум-бум, Мне нравится твоя походка, Мне нравится твоя речь. Когда ты так ходишь И так говоришь, Ты сбиваешь Меня с ног. Давай, встряхнись, Встряхнись, детка, Встряхнись, детка, Встряхнись. Давай, малыш, Взбодрись. [2] Я взяла конверт, чтобы посмотреть, кто поет. Это была британская группа The Animals, а пластинка называлась «Animalization» [3]. Слушая Эрика Бердмена [4], я забыла, что Джим ждал меня в «Whisky a Go-Go». Хотя вряд ли ждал, не надо обольщаться на этот счет. Но хотелось верить. Следующей пластинкой была «Face to Face» [5]. Пока мама не вернулась, можно наслаждаться другой рок-группой из Британии. Кажется, я начала понимать, почему многие сходят с ума. В этом было нечто магическое и непонятное. Когда все эти громкие инструменты соединялись, выходило что-то особенное. Спаси, спаси, спаси меня от этой давки, У меня есть большая толстая мама, пытающаяся меня сломить, И я люблю жить так весело, Проживать жизнь в роскоши, Бездельничать солнечным днем В летнее время, В летнее время, В летнее время. [6] К дому подъехала машина, я выглянула в окно. Славу Богу, это не мама! Это был Кевин. Я быстро выключила проигрыватель, вытащила пластинку, засунула ее в конверт, а потом спрятала остальные пластинки под кровать в старую шляпную коробку. Сюда он никогда не догадается залезть. Он ждал меня внизу, и Перри уже хотела звать меня. Я посмотрела на свое отражение в зеркале на лестничной площадке между этажами, словно боялась там увидеть другого человека. Глаза горели, как у кошки, но, думаю, никто не заметит. Всегда можно сказать, что я пропустила бокальчик содовой с ликером. — Ну что, готова? Я кивнула и накинула на плечи шаль, потому что знала, что сейчас будем кататься на «Кадиллаке» с откидным верхом. В голове все еще крутились строчки из песен. Кевин что-то спрашивал у меня, а я машинально отвечала, даже не пытаясь его слушать. Сегодня он меня совсем не интересовал. Мы поехали кататься по Санта-Монике и Сансет-стрип. Мы так делали очень часто, когда Кевин брал машину у своего отца, который тоже был военным, но сейчас больше находился на гражданской службе. Военно-морской флот тоже мог бы стать призванием Кевина, но он выбрал сухопутные войска. Потом я вспомнила, что Джим мне рассказывал, что его отец тоже там служил, но он говорил так, будто ненавидел отца за это, и я так и не поняла почему. Убить отца, трахнуть мать… Почему в голове всплыли именно эти слова? — Ты какая-то странная сегодня, — отметил Кевин. — Со мной все в порядке, — просто ответила я, сжимая колени и натягивая платье на них. — Ты молчишь. — Он продолжал смотреть на дорогу. — Так что случилось? — Скажи, тебе нравится убивать людей там, во Вьетнаме? Он даже вздрогнул. — Что за вопросы, дорогая? — Он, как и всегда, внешне оставался спокойным. — Я исполняю долг перед страной. Это обязанность, каждый мужчина должен служить. — Да, но… — Так надо, Деде, — осадил он меня. — Тебе что, в университете попались эти хиппи? — Последнее слово прозвучало с редким презрением, но я не понимала, откуда оно берется. — Сам знаешь, они сейчас везде. — Я опустила глаза, как обиженный ребенок. — Да, но ты не слушай их. Они настоящие дураки, которые ничего не понимают по жизни. Тупые идеалисты, которые никогда не нюхали пороха, но при этом пытаются учить других. Вот сейчас их всех призывают в армию, но эти отморозки знают, что надо делать, чтобы туда не попасть. Они, видите ли, хотят заниматься любовью, а не войной. Но это война за правое дело. Мы остановились на Сансет-стрип у кафетерия, где делали изумительное мороженое. Кевин оставил меня в машине, а сам пошел за мороженым. Я увидела небольшую очередь, так что минут пятнадцать его точно не будет. Играла музыка. Фрэнк Синатра. Я разглядывала рисунок на подоле шелкового платья, стараясь ничего не замечать вокруг себя. Сейчас все казалось неверным, и слова Кевина почему-то очень задели. — Ку-ку, — услышала я, даже не поняв, откуда доносится голос. Я повернула голову. Это был Джим. Он присел, сложив руки на краю дверцы автомобиля и положив на них голову. Он улыбался, а его голубые глаза светились в дневном солнце. — Что ты тут делаешь? — зачем-то спросила я. — Вообще-то это моя территория. — Он указал на красное здание с афишами. Черт, это же «Whisky a Go-Go»! — Я же сказал, где меня искать. Приходи, пока нас не выперли из клуба. — Почему должны выгнать? — Я удивленно посмотрела на него. — Потому что я не терплю границ и рамок, — честно признался он и достал из кармана брюк сигареты. — Хочешь? — Он скоро придет. — И Джим все понял без лишних слов. — Тогда, — он потянулся ко мне и вытащил, как пушинку, из машины, — я тебя украду. — Джим, нет, — громко сказала я. — Нет, пожалуйста. — Давай, твой верховный шаман хочет, чтобы ты уже начала жить нормально, — сказал он, перекидывая меня через плечо. Когда мы отошли от машины, он поставил меня на ноги. Я взяла его за руку, понимая, что все, пути назад нет. — Скажи, а почему ты не пошел в армию? — Какой идиотский вопрос! Джим, наверное, сейчас бросит меня прямо посреди улицы. — Я похож на дурака? — Съежилась под его немного раздраженным взглядом. — Я сделал все, чтобы этого не случилось. Принял наркотики, вызывающие болезненное состояние, а потом сказал, что я гей и армия из меня сделает последнего педика. Я удивленно посмотрела на него. Джим тихо рассмеялся. Понятное дело, что это полное вранье. Он просто хотел не служить, а писать музыку. — Скажи, а кто была та девушка, которая зашла сразу после меня? — Надо как-то сразу расставлять точки над «i», хотя мама всегда говорила, что девушка должна кое-что держать при себе. — Это Памела, моя космическая жена, — ответил Джим. — А, понятно, — протянула я. Тогда я понятия не имела, что у рокеров весьма своеобразное отношение к любви, страсти и верности. Да и вообще, как-то считалось нормальным быть в отношениях и при этом проводить время еще с кем-то. Кевин считал это извращением. Не знаю, стоило ли с ним соглашаться, — я предпочитала молчать. — Ты чего? — Джим взял меня за локоть, притягивая к себе. Он запрокинул мою голову, чтобы смотреть мне прямо в глаза. Все же плохо, что я такая маленькая, а еще не надела туфли на каблуках, словно знала, что придется бродить по городу. — Ты чего обижаешься? — Я не могу ни на что претендовать, потому что мы с тобой ничего друг другу не обещали, — отчеканила я, затаив дыхание. — Ты слишком серьезно ко многому относишься. Выброси все из головы. Просто откинь все, чему тебя учили. Забудь все это и послушай меня. — Джим провел пальцами по моей шее, потом палец скользнул в вырез платья. — Скоро наступит вечер, и тогда, может быть, все изменится. А потом проедемся по шоссе под конец ночи, под конец ночи, под конец ночи… Отправимся в путешествие в ясную полночь, под конец ночи, под конец ночи… [7] — Да, — выдохнула я. Думала ли я о Кевине, о том, что он ищет меня? Нет, мне было уже все равно. Я, кажется, окончательно загипнотизирована словами и глазами Джима Моррисона. Он знал об этом, но я не понимала, что он такого приметил во мне, что не оставлял меня в покое. Я не из его круга. Может быть, все дело в том, что он из такой же непростой семьи, как и я, и смог взбунтоваться? — Джим? — Мой голос дрогнул. Он посмотрел на меня. — Скажи, что не бросишь меня. — Ну, если меня сейчас не пристрелят копы. — Он кивнул в сторону полицейских, бежавших к нам. — Что ж, бежим. И он, крепко взяв меня за руку, быстро повел меня вниз по улице.