Дверь между нами

Мне нравятся люди, которые раздражают других, лишая их комфорта.

Тринити Грейс оказалась забавной девушкой, пусть и временами очень странной. У нее короткая стрижка и большие голубые глаза, а еще она такая тощая, что хотелось ее накормить. Она приехала в ЭлЭй из Алабамы, где царили весьма строгие порядки. Ее отец не терпел, когда ему перечили, и он не хотел, чтобы дочь училась дальше, ведь она должна была помогать ему в небольшой продовольственной лавке — расставлять банки по полкам. Но это совсем не входило в планы Тринити. Куда больше ее прельщала жизнь в большом шумном городе. Вот так она и сбежала в Лос-Анджелес и думала, что здесь все для нее сложится иначе. Тринити — хиппи, она периодически уезжала из города туда, где проходили протесты и политические акции. Работа у нее случайная: она пела во всяких заведениях, где ей платили достаточно, ведь она делала это почти обнаженной. Только маленький купальник и гитара прикрывали пикантные места. Мужчинам это нравилось, и им было все равно, какой голос у Тринити. Выступала она под псевдонимом Луноликая. Я никогда не понимала, почему она взяла себе такое имя. Наша квартира очень маленькая. Гостиная вместе с кухней и спальня, которая разделялась старыми шкафами, найденными на помойке, чтобы у каждой из нас было свое пространство. Тринити часто водила парней, а ко мне любил заходить Джим, правда, случилось это за два месяца всего лишь раз пять. Все комнаты пропахли марихуаной, но я уже успела привыкнуть к этому, даже находила некую прелесть. У нас в шкафу и буфете было много этой дури, а еще где-то был припрятан кокс. ЛСД приносил только Джим или давал мне сам. Он знал точную дозу, которая взрывала голову, но при этом не вредила мне. Я привыкла к тесноте, да и ко всему, что теперь меня окружало. Это похоже на студенческое общежитие, где несколько девушек делят одну спальню, из-за чего возникают конфликты или игра в секреты из-за парней. Но у нас с Тринити этого не было. Ее интересовали совсем другие парни, хотя, если верить ей, с Джимом она встречалась пару раз. Нам с ней нечего было делить, кроме платьев и общей площади. Я так и не вернулась в университет. Кажется, с моей карьерой покончено. Меня просто перестала прельщать мечта, которую так старательно рисовал мне отец. Все это теперь походило на обман. Мне хотелось большего, и я думала, что рядом с Джимом и группой смогу это получить. — Вряд ли я смогу гладить рубашки, — посетовала я, когда сожгла рубашку Джона. — Ничего, не переживай, — отозвался Джон. — Все хорошо. — Кэнди может заняться чем-то иным. — Рей закурил. — Даже не знаю пока, чем именно. Я не обижалась, сохраняя остатки оптимизма. Все решилось быстро, когда я впервые взялась за фотоаппарат. Не знаю, зачем я купила старый «Никон», наверное, он мне просто понравился. Я стала снимать все, что окружало меня, особенно группу — это вообще было мое самое любимое занятие. В итоге мне удалось устроиться работать в местную газету. Работы было не так уж и много, платили, правда, не очень хорошо, но в этом и была суть свободы. — Зачем ты это делаешь? — Джим закрыл глаза пальцами. — Кэнди… — У тебя профиль как у Диониса. Не зря Рэй тебя так называет. Ты как бог, который следит за всем, но при этом участвует во всей этой вакханалии. — Я отложила в сторону камеру, ныряя под покрывало к Джиму. — Тебя не ищет твоя семья? — зачем-то спросил он. — Нет, не ищет, а твоя? — Наши взгляды скрестились. Глупый вопрос, учитывая то, как Джим относился к семье, но мне было интересно, ощущает ли он себя одиноким. — Нет, — отрезал он и шумно вздохнул. — Какое это имеет значение? Они все равно не понимают меня. Мне порой кажется, что меня вообще никто не понимает. — Я тебя понимаю, — прошептала я, уткнувшись носом в его грудь. — Когда под кайфом, точно понимаешь, — немного грубо отметил он. — Знаешь, иногда мне кажется, что я зря тебя вытащил из твоей привычной среды обитания. — Нет, не зря. — Ты стала похожей на всех. — Это прозвучало грустно. — Но ты этого хотел, — напомнила я. — Только никогда не колись. — Он серьезно посмотрел на меня. — Не буду. Я вела жизнь бродяги, как и многие другие в это время. Я отказалась от комфорта, причём, как говорил Джим, раздражала этим других. Но беда в том, что я легко могла вернуться к прежнему образу жизни и даже стать известной. Хотя, если верить Джиму, вряд ли с появлением денег что-то бы изменилось. Однажды Пэм сказала, что Джим научил ее многому. Могу сказать то же самое и про себя. Он открыл мне целый мир, от которого меня прятали как могли, лишь бы я только никогда его не увидела. Я стала курить и пить, как многие, употреблять различные вещества, и, самое главное, меня перестала заботить мораль. Чаще всего я проводила время с Джимом, но потом поняла, почему хиппи и прочие бунтари не терпели моногамию. Это случилось со мной, когда я узнала, что Пэм периодически изменяла ему. У нее было пару громких романов, но она всегда возвращалась к Джиму, считая его единственно важным человеком для себя. У меня тоже был еще один парень — Бобби. Он работал журналистом, писал статьи о новых музыкантах, которых становилось все больше и больше благодаря протестному движению. Джим знал о Бобби, как и я знала о Пэм. Это не стало большой проблемой между нами. Да и вообще, никого это не волновало. Скорее всего, я была для Джима другом и тем, с кем можно просто провести время без суеты и страстей, а для меня Джим был целым космосом. Мы с Пэм не стали подругами, но и врагами тоже. Виделись, только когда Джим приглашал меня на его концерт, а Пэм приходила с ним. Мы редко разговаривали, и всех это вполне устраивало. Это был наш статус-кво. Думала ли я о том, чтобы вернуться? Нет, я не хотела больше жить по правилам мамы и претворять в жизнь желания папы. Все было слишком прекрасно, чтобы испортить это, поэтому я общалась только с Минни. Мы виделись не так часто. Ей трудно было найти предлог, чтобы уйти из дома вечером ко мне. Мы шли в какое-нибудь место вроде ночного клуба и там пили и кутили. Не знаю, почему она тоже не ушла из дома, наверное, боялась, что родители не будут платить за колледж и она останется без запасных вариантов. Иногда мы встречались на пляже, когда я ходила туда с Джимом и остальными из группы. Я снимала их, а Минни болтала то с Робби, то с Джоном, потому что Рэй и Джим обычно строили наполеоновские планы. Минни была очарована The Doors, но не совсем понимала их образ жизни. Наверное, способности Джима влиять на людей просто не действовали на Минни. — Они до сих пор все злятся на тебя. — Минни поморщилась, когда я закурила. — Думают, что тебя одурманили и насильно заставили бросить дом. — Вот мне нечем заняться, — засмеялась я, затягиваясь. — Меня устраивает моя жизнь сейчас. — Да, но что ты будешь делать потом? — Минни прищурилась. Она так делала, когда переживала. — Что будет с тобой, если Джим, как и многие другие группы, что играют по барам, ничего не добьется? Это вполне может случиться, ты не хуже меня знаешь об этом. — Думаю, именно у них все получится. — Я улыбнулась. — Я верю в них. — Он тебя сильно изменил. — Минни отпила молочного коктейля. — Это точно. Джим был центром моего мира, все крутилось вокруг него. Это не значит, что без него в моей жизни ничего не происходило, отнюдь нет. Когда он был с Пэм или еще другими девицами, то я занималась своими делами и развлекалась. С ним я постигла совсем другую сторону Лос-Анджелеса, о существовании которой раньше не подозревала. Мы были фриками, отбросами общества, по крайней мере, так думали многие другие люди. Мы не поддерживали политику государства, плевали на все запреты, срывали все цепи, предавались разгулу, наслаждаясь этим все больше и больше. Да, как сказал однажды Джим, я стала той, кто отнимает комфорт у других людей. — Что ты больше любишь: кино или музыку? — как-то спросила я, когда мы сидели на холодном песке, смотря за тем, как красно-желтое солнце медленно опускалось за горизонт. Рядом с Джимом стояла бутылка вина и «Джека Дэниелса», мы пили, как и всегда, вернее, пил он. Он часто приходил на концерты то под кайфом, то пьяным, но так делали и многие другие. Я точно была уверена в этом. В любом случае девицам было все равно, потому что они просто хотели увидеть Джима, своего Диониса. — Трудно так сказать. — Он потянулся к бутылке виски. — Понимаешь… Кино получило эволюцию в двух направлениях. Первое — это зрелище. Фантасмагория, цель которой — создать абсолютно правдоподобный суррогат всех ощущений. Второе — это подглядывание, «пип-шоу», как эротическое наблюдение, так и ничем не ограниченное созерцание происходящего в повседневной жизни. Замочная скважина или окошко для подсматривания, глядя в которые не думаешь ни о цвете, ни о звуке, ни о декорациях. Иногда мне кажется, что мы все подсматриваем друг за другом. — И что ты видишь во мне? — Я легла на покрывало, положив голову к нему на колени. — Я вижу, что ты хочешь скинуть с себя все цепи. Так ведь, Кэнди? — Да, хочу, — согласилась я, дотрагиваясь пальцами до его подбородка. — Хочу стать перышком, чтобы лететь туда, куда несет меня жизнь. Так что значит для тебя музыка? Он задумался. Наши взгляды встретились. Я улыбнулась, но Джим помрачнел. Мне вспомнилась история, когда Рэй просто попросил подержать его гитару и это были самые легкие деньги в его жизни. Именно после того случая он задумался о том, чтобы петь, хоть и не умел этого делать. Не нужно обладать вокальными данными, как у Роджера Далтри [1] или Мика Джаггера, главное, быть собой, и у Джима это всегда получалось лучше всех. — Музыка — потрясающая разрядка, настоящее наслаждение для меня. В будущем мне бы хотелось написать что-то очень важное. Это моя цель — писать что-то стоящее. — Он сжал мое запястье и снова отпил виски. — Твои стихи и есть стоящее, — выдохнула я. — Я поэт, — торжественно заявил он. — А еще пытаюсь быть рок-звездой. — Ты еще ею не стал, — напомнила я. — Стану. — Он откинулся назад, принимая свободную позу. — Я знаю, что это моя миссия. — Знаешь, сегодня нет Тринити. — Я потянулась к нему, ощущая, как от Джима пахнет алкоголем и травой. — Мы можем пойти ко мне. — Тогда… — Он поднялся на ноги, даже не отряхивая с брюк песок. Он потянул меня за руку, помогая встать, а потом страстно поцеловал в губы. После чего перекинул меня через плечо и понес ко мне домой. Было жутко неудобно, но я решила не сопротивляться. Я помнила, что у Джима крутой нрав. После Мэри Вербелоу. Я слышала эту историю от тех, кто знал Джима очень хорошо. Мэри стала его рубежом. Он мог быть ласковым, как котенок, а потом буйным, как ревнивый любовник, готовый убить любого, кто встанет у него на пути. Джим увидел Мэри на пляже. Влюбился с первого взгляда и был готов сделать ради нее все что угодно: мыл ее машину, появлялся на пороге ее дома в чистой одежде, красиво ухаживал. Заодно пытался обратить ее в свою веру. Джим был ненадежным, взрывным и непредсказуемым. Лишь рядом с Мэри он вел себя как ангел — и то до тех пор, пока его не провоцировали превратиться в дикого зверя. Мэри льстило такое отношение, но эту любовь она принимала холодно, упорно отказывая Джиму в близости. Как ни странно, ее чувства растопила поэзия: узнав, что Джим пишет стихи, Мэри призналась, что и сама этим грешит. Странная история, не лучший способ добраться до мужчины. Наверное, во мне он видел ее, потому что Пэм совсем не похожа на ту девушку, что описывал мне Джим. Мэри тоже была хорошей девочкой, которая соблазнилась новой религией. Узнав, что она устроилась на работу танцовщицей go-go, Джим запротестовал: ему не нравилось, что на его полуголую девушку будут пялиться посетители клуба. Масла в огонь подлил появившийся агент Мэри, который потребовал, чтобы она не снималась в короткометражке «юного неудачника». Джим понимал, что их роман неумолимо движется к финалу. Но расставание с Мэри Вербелоу стало для него еще одним потрясением, изменившим его отношение к себе и к миру. С ней он был влюбленным рабом, со всеми остальными — божеством, принимавшим любовь других. С ней он гулял по пляжу и делился всеми своими мыслями, с теми, кто был после нее, его отношения состояли из ночей секса и последующих исчезновений. Так было у него со мной или с Пэм. Сейчас, спустя столько лет, мне проще понять, что случилось. Мэри испортила его, растоптала сердце, так и не поняв, какие чувства в нем пылают на самом деле. После нее он никого не впускал в свою голову и душу, лишь позволяя себя любить. Наверное, мне, Пэм и Патриции Кеннели было позволено чуть больше, чем остальным. Джим вошел ко мне домой и быстро закрыл дверь за нами. Он прижал меня к стене, а потом быстро, без всякого сопротивления с моей стороны взял прямо у двери. Я стонала и извивалась, ощущая, как вся горю. Мне нужна была доза для большей эйфории, но Джим не дал ничего сделать. Он прикусил мою нижнюю губу, продолжая грубо двигаться. Интересно, когда я полюбила такой извращенный секс? Кажется, совсем недавно. — Хочешь есть? — спросила я спустя время, когда смогла поставить ноги на пол. — Кэнди, ты учишься готовить? — удивился он. — Пытаюсь. Джим пошел искать выпивку. — Тогда давай, — согласился он, садясь на диван. Я так и не спросила его, что общего между мной и Мэри, но многие мне говорили, что во мне только все самое лучшее от нее.