Дверь между нами

Я верю, что они заменят книги. Действительно. Книги и кино. Конечно же, они лучше, чем кино, так как кино ты посмотришь один-два раза, ну и затем, может быть, по телевизору. Но обалденный альбом, старик, более влиятельная форма искусства, чем какая-то другая. Все зарываются в них с головой. У каждого дома есть альбомов по сорок, и он слушает некоторые из них раз по пятьдесят, альбомы «Стоунз» или Дилана, например. Ты не слушаешь «Битлз» так же усиленно, но определенные альбомы все продолжаешь и продолжаешь слушать. Ты измеряешь свое умственное развитие своими записями, понимаешь, подобно тому, что ты слушал в юности и позднее — Гарри Белафонте, Калипсо, Фэтса Домино, Bonfire, Элвиса Пресли…

Сигарета, как всегда, успокаивала. Я стряхнула пепел, повернув голову к Джиму. Он протянул руку ко мне, заводя за плечи и обнимая меня, отчего моя голова упала к нему на грудь. Так было хорошо с ним в этот миг. Только мы вдвоем. Пэм где-то в Европе, опять со своим французским графом трахалась за дозу, а меня все это совсем не волновало. После того как Джим забрал меня из Нью-Йорка, кое-что между нами изменилось. Мы хотя бы перестали ругаться по мелочам, а я просто решила, что не так уж и важно, сколько женщин вилось рядом с ним. Это же не беспокоило меня и ранее, почему должно было беспокоить сейчас? — Знаешь, — тихо начала я, не зная, тот ли выбрала момент, — мне надо тебе кое-что рассказать. — Надеюсь, это не что-то обыденное. — Джим заглянул в мои глаза. — Что-то, что все говорят. — Нет, хотя… может быть. — Я осеклась, закрывая глаза. — Кажется, я совершила ошибку. — Мы все их делаем, иначе жизнь бы не двигалась вперед. — Джим провел пальцем по моим губам. — Так что ты хотела сказать? — У меня был ребенок. — Джим напрягся, услышав эти слова. — Но его нет. — Ребенок? — переспросил он, немного отстраняясь от меня. — Да, именно так. Твой ребенок. Я не стала тебе ничего говорить, просто решила все обдумать в Нью-Йорке, а потом меня так затянула суета… — Ты… — Я звала тебя на помощь после того, как случился выкидыш. — Я опустила голову, но Джим поднял моё лицо, смотря мне в глаза. — Мне кажется, что у меня больше не будет детей, потом, этот рубец… — Я думал, что это просто проблемы с желудком. — Джим казался таким наивным, но именно за это я и любила его — за то, что он всегда был разным и непохожим ни на кого другого. — Мне казалось… — Ну, так даже лучше, — сказала я, стирая слезы. — Все равно из этого бы ничего не вышло. Так что… — Я замолчала, подбирая слова. — Теперь вообще можно не переживать, что я смогу залететь и что я на тебя повешу обузу или на кого еще. Просто… я рада, что все так случилось. — Кэнди. — Я плакала, а Джим стирал слезы, что катились по моим щекам. — Это был потрясающий ребенок… — Не надо меня утешать. — Я отняла его руки от себя. — Правда, со мной все хорошо, я не схожу с ума. — Что ж, — он поцеловал меня в лоб, — хочешь отдохнуть? — Я хочу просто быть с тобой сегодня. — Джим снова прижал меня к себе, и я оказалась у него под боком. — Мне больше и не надо, правда. — Ты больше не уйдешь от меня? — В его голосе слышалась надежда. — Кто знает. — Я пожала плечами. — Ничто не вечно в этой жизни. Я уснула рядом с Джимом, а утром проснулась одна. Он носился по моей квартире, явно впав в творческий экстаз. Недавно Джима спрашивали про работу, всем хотелось понять, правда ли группа проводит пять дней в неделю праздно и только по выходным основательно трудится. — Неправда. Я считаю, что мы много работаем. Больше, чем считает большинство людей. Например, после Боуэла мы едем в Техас, затем — в Ванкувер, Сиэтл, затем — прыжок на Восточное побережье, в Монреаль и так далее. Выгадываем три недели в августе на съемки фильма, затем едем в Европу. Старик, да мы страшно много работаем! Правда, именно так все и было, но Джим успевал и много пить. Очень много. Бывали дни, когда он был свободен от этого. Он мог лишь для веселья принять несколько колес, не более того, но в основном Джим основательно пил. Мы с Пэм поначалу с этим боролись, а потом она начала сваливаться в героиновую яму, а я все больше стала заниматься своей карьерой. Робби считал, что только одна особа могла спасти Джима от катастрофы, и ей была Бетти Данлер. — Что происходит? — спросила я, проходя в гостиную. — Слова. Слова бьют ключом. — О, понятно, — просто сказала я, садясь на диван. — Хочешь, я запишу? Все, что ты скажешь мне? Мне казалось, что сейчас я нужна ему. Очень сильно. Я взяла ручку и блокнот и стала следовать за Джимом. Я была как Пэм, ведь она часто причесывала тексты Джима. Она обладала тонким вкусом и, самое главное, ощущением того, как облачить мысли в верную форму. Да, я была как Пэм, но я не была ею. Я просто делала то, что говорил Джим, не более. Когда его мысли иссякли, он сел на диван рядом со мной. Я потянулась к нему, ощущая, как он расслабился и его возбуждение спало. — Ты по-прежнему много читаешь? — Нет, не так много, как привык. И я пишу не так плодотворно, как раньше. Как тогда, когда я бросил то официальное заведение, спал на крыше. И внезапно я выбросил все свои конспекты, которые хранил со времен колледжа, и ко мне стали приходить песни. Что-то о Луне, я не помню. Я выдумывал слова так быстро, как только мог, и чтобы они подходили к мелодии — знаешь, многие люди не представляют, что я сочиняю мелодии, много мелодий — и из них вытекают слова, к которым, конечно, я не имею отношения. Эта разновидность слов вытекает из некоей смутной идеи. В те дни, когда я слышал песню, я слышал ее в полном, целом виде, уже исполняемую на концерте. Далее, как ты знаешь, подбиралось место для публики, певца и группы. Все. Это было похоже на предсказание будущего. Это все было там. — Знаю, — выдохнула я. — Я люблю тебя. — Знаю, детка. — Он просто сжал мою руку. — А ты влюблен в меня? — Иначе я бы не бегал за тобой. — И я рассмеялась, хотя, наверное, не стоило бы. — Я думала, что для тебя слова важнее всего на свете. — Вообще-то да. Слова — это такое мощное оружие, а что такое поступки? Всего лишь набор действий, который не всегда бывает правдивым, хотя бы потому что мы часто себя ограничиваем. Мы просто не даем волю чувствам или действиям, всегда оглядываемся на других. — Но без общественного контроля мир бы сошел с ума, — произнесла я. — Да, возможно. Но я хочу взорвать этот мир, понимаешь? Хочу, чтобы мои стихи были не просто стихами. Слова имеют большое значение. Это мое тайное оружие. — Ты поэт, — отметила я, проводя ладонью по его небритой щеке. — Ты больше, чем просто рок-звезда, Джим Дуглас Моррисон. Я знаю, что Джим зависел от женщин — начиная от его вечно стыдящейся всего матери, что всегда чувствовалось в его словах, и заканчивая не всегда уступчивой Пэм, которая тоже не могла полностью отдаться на волю Джиму, и бесчисленными групи — это не мешало ему при любой возможности издеваться над ними. Я тоже попадала под такой перекрестный огонь. Джим часто называл меня трусихой, слабой, ни на что не способной, из-за чего мы дрались и ругались. Джим не из тех, кто считает, будто женщина — это хрупкое существо. Его и правда окружало много женщин. Слишком много женщин. За сценой все было иначе, если Джим не брал меня или Пэм, было больше мужчин. В последние недели он просто зациклился на Элвисе и Синатре. Противоречия, возмущение, попытки цензуры — все это открыло Джиму то, как хорошо нарушать границы и рамки мира, где старики диктуют всем, что делать. Джим принялся окружать себя схожими по мировоззрению свободными ребятами, которые поклялись его защищать, смеяться над его шутками и одергивать его в нужный момент. Мотыльки все больше и больше слетались на пламя The Doors, так у группы появился официальный фотограф. Нет, им была вовсе не я. Несмотря на мои работы, репутацию в рок-музыке, я не стала фотографом группы. Это место занял Пол Феррара и получал жирную плату за свои работы. Хотя по мне, Пол был не более чем одним из постоянных собутыльников Джима. Пол стал потом и кинематографистом группы. Другие собутыльники Джима, вроде Фрэнка Лишандро, который тоже был фотографом, — у нас с ним были просто превосходные отношения, а его жена Кэти работала в приемной офиса группы, — не так губительно влияли на Джима и не всегда были пособниками в его пьяных приключениях, которых порой становилось слишком много. В тот вечер мы с Эриком Бердоном вместе были в «Whiskey A Go-Go». Он тоже не пропускал ни одной вечеринки, где можно покутить на полную катушку. Джим вышел на сцену вместе с неизвестной новой группой, название которой нас с Эриком не интересовало. Джим принялся читать стихи, было видно, что он пьяный в стельку. А затем он вообще перешел на бред вроде того: — Ваша революция уже состоялась, все кончено. Другой революции уже не будет, потому что вы все здесь ниггеры. Все ему зааплодировали, после в клубе повисло молчание, никто не знал, как реагировать. Джим не был бы Джимом, если бы не сказал все это и не попытался заставить толпу бесноваться. Не зря он сам себя называл верховным шаманом, да и другие так тоже думали. — Сейчас я покажу тебе ниггеров, сукин ты сын! Слезай со сцены! — К Джиму бросился черный старый коп. Вызвали полицию, а потом они вытащили его на улицу. Мы с Эриком и Робби затаили дыхание, не зная, что еще вечер подкинет нам. Джим вырвался и, натыкаясь на капоты машин, побежал прочь. — Они в него не стали стрелять? — удивилась я. — Ага, и это при том, что он постоянно их подначивает, — таким же удивленным тоном произнес Робби. Через пару дней Джим напился в стельку и заставил Бэйба Хилла[1] и девицу по имени Вайолетт, которую в тусовке Эл-Эй прозвали кокаиновой царицей, сесть в его «мустанг», после чего погнал по Сансет-стрип с такой скоростью, что Бэйб на всю улицу орал, что они сейчас умрут. Закончилось тем, что пьяный Джим врезался в дерево, а когда вышел из своей помятой машины, то понял, что оказался на заднем дворе полицейского управления Беверли-Хиллз. Они отправили Вайолетт внутрь, она вызвала такси, и копы так и не узнали, кто это был. В ту ночь Джим пьяный заявился ко мне. Я открыла дверь, опираясь о стену. От Джима пахло машинным маслом и перегаром. Я взяла его за футболку и затащила внутрь. — Джим, твою мать! — ругалась я. — Где ты опять был? Только не говори, что гонял на машине. Твою мать, нельзя столько пить. — Да ладно тебе, мы выпили всего лишь бутылку виски, — отметил он, скатываясь по стене, потому что его начинало клонить в сон. — Что тут такого? — Что тут такого! — взорвалась я. — Ты припираешься ко мне в три часа ночи как ни в чем не бывало, а потом спрашиваешь, что тут такого! У тебя вообще все в порядке с головой? — Не ори! — осадил он меня. — Еще как я буду орать! — Я переступила через него. — Где ванная, знаешь, а я пошла спать. — Я знаю, как снять похмелье быстро. — Он попытался встать. — Да пошел ты! — крикнула я. — Даже не останешься со мной? — Джим потянулся ко мне. — С чего бы это! — Ты меня любишь, — напомнил он. — Я люблю тебя, когда ты трезв, а не пьешь, как забулдыга. — Кэнди… — Отстань, Джим! Бессмысленно было утром говорить Джиму, что ему бы пора менять свою свиту. Я видела, как он падал, сам тянулся к низам, к этим помойным мухам, которые летали вокруг него. Но Джим был виноват в этом сам. Он хотел этого, он получил это. Все эти люди — ничтожные льстецы — пока у Джима были деньги, он платил за выпивку, поездки, рестораны, девок и прочие развлечения, были с ним рядом, но стоило Джиму оказаться на мели, и сразу же все расходились по домам, потому что гулянка приобретала не такой уж интересный размах, как до этого. Это претило очень многим, потому что мы понимали, что левые люди, создавшие миф о боге, пытались выжать из Джима все соки. — Я не знаю, что с этим делать, — снова начала жаловаться мне Пэм. — Послушай, сначала лучше на себя посмотри. Джим никогда не обещал никому верности до гроба. Ты посмотри вообще, в каком городе мы живем. Что мы делаем? Как проводим досуг? Так что ничего ты не сможешь сделать. — Как ты можешь быть такой жестокой! — возмутилась она. — Я? — удивилась я. — Я могу быть еще какой, а ты опять на героине сидишь. Нельзя меня назвать чистой. Я тоже чем только не баловалась и чего только не делала в свободное от Джима и работы время. Я уж точно не была монашкой и уж точно никогда не сидела дома, как примерная девица. Когда кто-то сомневается, что в нашей среде все было именно так, то не верьте им, это глупцы, что никогда не бывали за дверью. Мы не были элитой или богемой, мы были прежде всего бунтарями, а создавать хаос, нарушать правила далеко не все способны. — Кэнди! — Она пыталась меня остановить. — Я прошу тебя, иначе мы потеряем Джима. — Ничего мы его не потеряем. — Я кинула несколько банкнот на стол. Я ушла, оставив ее одну, думая, как Пэм еще не достала Джима. Наверняка она успела наскучить ему, но он продолжал жить с ней. Именно с ней. Наверное, я ревновала Джима к Пэм, но, скорее всего, мне просто было ее жаль. Она стала скучна для него, но при этом он оставался с ней, потому что все же с Пэм лучше, чем с кем-то другим. Но мы обе терпели друг друга, а еще помогали, а потом в жизни Джима появилась Пат Киннелли, и все изменилось в худшую сторону.