Дверь между нами

Нас ждет особняк на вершине холма: Богатая мебель удобства полна, И спальни заманят нас роскошью лож — Всего не узнаешь, пока не войдешь.

Он сказал, что больше не вернется, но и не собирался возвращаться так скоро. Я сама отправила его подальше, потому что устала от него. Я больше не была той восторженной девицей, которую он подобрал на автобусной остановке пару лет назад. Я была другой. Как-то Бетти Данлер спросили, что повлияло на нее больше всего, и она ответила: рок-музыка, а потом прибавила: мужчины, которые были рядом с ней и развратили ее разными способами. Я согласна с ней. Джим меня испортил, а все те, кто окружал меня после его появления в моей жизни, просто закончили это дело. Назад пути не было, и я это понимала. Джек все же уговорил меня поехать с группой, чтобы делать снимки во время европейского тура. Я не хотела, но он уломал. Мы с Джимом пересекались, но очень редко. — Ну как, хорошо живется без меня? — спросил как-то он. — Да пошел ты, — процедила я сквозь зубы. Джим улыбнулся. Конечно, он знал, что однажды я первой приползу к нему, но пока я предпочитала быть подальше от него. В Париже, где группа давала концерт, я решила, что точно оторвусь, пока другие отдыхают после концерта, ведь завтра надо было в путь. Я вышла из номера, надевая очки, несмотря на то что давно стемнело, и вдруг увидела Грейс Слик [1]. Она постучалась в дверь номера Джима, он открыл ей, и она прошла к нему. Понятно, чем они там занимались. Джим был бы не Джимом, если бы очередная рок-н-ролльная звезда не запала на него. Конечно, она пыталась скрыть свои похождения, ведь была замужем, а у Джима… А Джим хоть и был в отношениях, но у него был целый гарем, что бегал за ним. — И как тебя сюда занесло? — Ко мне подсел мужчина, темноволосый, с очень красивыми чертами лица. Я кисло улыбнулась. — А мы знакомы? — Обычно приличные девицы не ходят в подобные заведения, — ответил он. — Англичанка? — Американка, — ответила я. — А я из Австралии. — Он улыбнулся мне. — Чем занимаешься? — Да так, мотаюсь тут с разными рок-группами. — О, Jefferson Airplane хороши, — отметил мой случайный собеседник. — Трудно быть групи? Так же их прозвали The Rolling Stones? — Я не из этой стайки, пусть и знакома с Фрэнком Заппой [2] и его Домом. — Я допила коньяк. — Я фотограф. — А я просто искатель приключений. Лиам Волл. — Кэнди Руфин, — представилась я. — Знаешь… Все было понятно без слов. Мы пошли в мою гостиницу. Я смутно помню, что было дальше, но мне хотелось забыться, да и просто расслабиться. Джим бы, конечно, посчитал меня лицемерной, потому что я ругала его за пьянки, а сама старалась тем же самым способом отвлечься от проблем. Только причина лежала в совсем иной плоскости: я устала от Джима, но страдала без него, и это противоречие убивало меня. Тот самый случай, когда хочешь быть с любимым человеком, но из-за разных обстоятельств не получается. В моем случае это была ревность, усталость и раздражение. Я проснулась утром одна. Головная боль дала о себе знать. Я полезла искать таблетки, а заодно проверить, не обокрали ли меня, но Лиам оказался честным. Ближе к обеду мы снова отправились в путь. В сентябре две группы должны были выступать в «Консертгебау» в Амстердаме, причем Jefferson Airplane должны были выйти на сцену первыми. Никто не упустил возможности днем прогуляться по городу, посмотреть живописные площади и прекрасные каналы, заглянуть в знаменитые кофешопы, где тогда легально продавалась марихуана, всякое цветастое барахло и разноцветные бусы, модные среди хиппи. Тогда еще никто не знал, что следующий год назовут годом смерти хиппи, последним летом любви. Семидесятые со своей угарной, резкой и динамичной жизнью уже подступали, ведь где-то в Швеции в то время выступали Led Zeppelin, которые уже так громко заявили о себе, что не осталось сомнений: они легко возьмут и Америку. Грейс и другим музыкантам из ее группы Амстердам напоминал их родной Сан-Франциско. Мне же Голландия ничего не напоминала, потому что моим родным городом был богемный Лос-Анджелес, а у нас все было совсем иначе. Грейс всем восхищалась, вела себя как девчонка и пыталась втянуть и меня в водоворот своих эмоций: — Дома покрашены точно так же… Очень психоделично… Желтые дверные косяки, красные двери. Синие оконные рамы… В каждом углу стоит по бонго [3]. Какие они, оказывается, свободные. — Ну, ничего удивительного, учитывая, что здесь самые большие коммуны хиппи и здесь состоялось самое известное их выступление, когда все раздевались и занимались сексом. Все понятно. — Ты такая холодная, — отметила Грейс. Я посмотрела на нее: она была очень красивая. Не зря ее прозвали секс-символом того времени, Грейс могла дать фору Дженис. Черноволосая, голубоглазая, всегда необычно одетая. Я не стала ей говорить, почему предпочитала так вести себя с ней. Так и не сказала, что меня раздражало, что она прошла, как вор, в темноте к Джиму и влезла в его постель. Пока музыканты бродили по городу, их узнавали, но не преследовали. Джим шел первым и прикладывался к бутылке, как заправский выпивоха. Повсюду предлагали всевозможные наркотики, а мы говорили всем спасибо и клали их в карманы, отвечая, что попробуем чуть позже. Кое-что пробовали все, и я в том числе, но тут же уходила дальше, потому что нельзя пробовать все и сразу — так можно и умереть. Но Джим глотал все без разбору. В этом был весь он. Никто об этом не вспоминал, пока вечером на концерте во время выступления Jefferson Airplane Джим — который за несколько часов до этого гулял с американскими моряками в амстердамском порту — пошатываясь пошел по центральному проходу, забрался на сцену и попытался станцевать с Грейс. Тогда звучала «Plastic Fantastic Lover». Грейс оттолкнула Джима, но ближе к финалу песни он принялся кружить на месте. Группа стала играть быстрее, а Джим пытался попадать в ритм. Он не был Бетти Данлер, которая могла больше десяти минут повторять безумные ударные партии Бонзо [4], когда танцевала под «Achilles Last Stand», следуя за мелодией, как вода, текущая в реке. Джим не успевал за музыкой, а потом упал на пол, не в силах перевести дух. Зрители решили, что так и задумано. Многие уже читали в разных изданиях о безумствах, которые вытворял Джим на своих концертах, устраивая на сцене шаманские ритуалы. Под их ликование Джима утащили со сцены, его вырвало, а потом он отключился. Решили вызвать скорую, но я отговаривала Эверта Уилбринка, пиарщика Elektra: — Слушай, не надо. Для него это нормальное состояние. Это же Джим. Серьезно, не поднимай шум, а то Джек потом выдаст нам всем. — Если мы не вызовем скорую и он умрет, то нам точно Джек выдаст всем, — последовал аргумент, который должен был меня разубедить. — Ладно, делай то, что считаешь нужным. — И я ушла к сцене. Мне было и правда все равно, что будет с Джимом. Рэй, Робби и Джон смотрели на Джима — снова пьяного, снова сломленного и снова не готового выступать — с уже привычным отвращением. Они хотели делать больше, чем им предлагал Джим, вечно срывая их планы. Они вышли на сцену без Джима и сказали, что он заболел, поэтому всем желающим могли вернуть билеты. Зрители остались. Рэй играл и пел, он это так хорошо делал, что никто и не заметил, что Джима не было на сцене. Все же Джим был не Роджером Далтри или Робертом Плантом. Хотя в The Who пел Джон Энтвистл. Их никто не мог заменить, а Джим обладал харизмой, но точно не выдающимися вокальными данными. Джима увезли в Вельгельминскую больницу. Эверт остался на концерте, а потом поехал к Джиму. Никто из участников The Doors так и не навестил Джима. Я тоже не зашла к нему. Позже мы поругались по этому поводу. — Какого черта, Кэнди! — орал он. — А почему я должна была? Значит, ты можешь творить все что хочешь, трахать Грейс Силк, а я должна просто смотреть и все тебе прощать? Да пошел ты. Между нами все кончено, так ведь? Так что я не обязана играть в твою мамочку! Джим вышел из больницы раньше, чем хотели врачи. Он заявил, что он очень крепкий, будто перенес пневмонию за один день и быстро восстанавливается. Тогда так и казалось, но спустя время стало понятно, что это не совсем так. Джим умер то ли от сердечного приступа, то ли от передозировки, в любом случае не таким уж и крепким он был. То ли дело Оззи Озборн или Кит Ричардс, чего только они не делали с собой, но до сих пор живы. Я уехала вместе с группой, а Джим полетел с Эвертом. По дороге до Копенгагена Джим заскочил в Рейксмюсеум, чтобы посмотреть картины Рембрандта. Я знала, как ему нравится подобная живопись и как он вдохновляется ею, но меня это не трогало. В Дании все было пресно. Концерт был так себе, а Джону, который постоянно точил нож на Джима, не терпелось высказать, что The Doors прекрасно могли обходиться и без него. Джим почувствовал холодность публики и принялся ее поддразнивать. Группа спорила, что исполнять, что нет. Джим хотел более простые блюзы, остальные — более сложные, но все это повлияло на концерт. После Джим пошел в гримерную, набитую разными людьми, все еще неважно чувствуя себя после передозировки, но никто не решился ему это сказать в лицо. Даже я. Всего несколько недель назад, когда он собирался уходить из группы, все молили его остаться, теперь же они считали, что могут и без него. — Где моя Кэнди? — кричал он. Я стояла в стороне, предпочитая не реагировать. — Кэнди! Мне хотелось позвонить Джеку, чтобы уехать домой. Честно, меня уже все достало. Я устала, и, главное, меня ждала работа в Лондоне. Но потом я передумала, решив, что все же стоит остаться. Пока. Я была наивной дурой, если дело касалось Джима. Всегда почему-то надеялась на лучшее. Я и сейчас думала, что он все же образумится и поймет, чего хотят от него остальные. На следующее утро The Doors записывали шесть песен для датского телевидения. И все прошло очень хорошо, казалось, остальные все простили Джиму. После этого все поехали в Эл-Эй. Джим отправился в Лондон к Пэм. Я тоже полетела туда, потому что у меня была работа. Надо было снять промо-фотографии для нескольких групп. Джим и Пэм сняли роскошную квартиру в Белгравии. Джиму, впрочем как и мне, нравилось, что, в отличие от Лос-Анджелеса, можно прогуливаться пешком по городу. Как-то мы встретились с ним в букинистической лавке на Сесил-Корт. Я хотела купить несколько книг, чтобы потом подарить своим друзьям в Нью-Йорке, в частности Лу Риду. — Что ты тут делаешь? — Вообще-то работаю, — ответила я, удивленно смотря на него. — А, понятно… Не хочешь поужинать? — Не думай, что пригласишь меня на ужин, а потом снова добьешься моей милости, — напомнила я о том, что сейчас его дешевые фокусы на меня не действовали. — Я просто хочу отвести тебя на ужин в Чайна-тауне. Я поверила в его искренность. Впрочем, как обычно. Я пошла с ним за сигаретой и вином, мне показалось, что начало возвращаться былое, так зацепившее меня однажды в нем. На этом все и кончилось. Мне несложно было узнать, чем занимался Джим в Лондоне, у меня хватало там друзей. Они с Пэм ходили на Портобелло, где покупали антиквариат, потом — в Уголок поэтов в Вестминстерском аббатстве. Ну и главная тема для разговора — наркотики. В Лондоне с этим не было проблем. По крайней мере с таблетками и героином, поскольку Азия рядом. Пэм, конечно, оказалась в раю, потому что могла употреблять героин. Джим в то время плотно сел на кокаин. Он раньше им баловался, но не так часто. Это правда, что кокаин приносит ясность мыслей, помогая в творчестве. Я давно сидела на кокаине, но больше не бралась за героин. Однажды, когда я пришла в гости к Пэм, она пыталась меня склонить к наркотику, но я отказалась. Через несколько дней мы с Джимом пересеклись на знаменитой улице, где находилась самая известная студия. The Beatles записывали свой «Белый альбом», а Джим получил возможность познакомиться со всеми. Я же делала фотографии. Все было неплохо, не считая того, что я боролась с желанием помириться с Джимом. В последнюю неделю к Джиму и Пэм присоединился поэт Майкл Макклюр [5]. Джек Керуак [6] обессмертил Майкла, когда списал с него своего персонажа в «Биг-Суре»; я тоже была знакома с ним. Джим пригласил Майкла в Лондон, чтобы играть в пьесе «Борода». Постановку уже запретили в паре городов Америки за непристойность, тогда все было иначе, несмотря на то что уже вышел фильм «Бонни и Клайд», изменивший индустрию, заставивший ее отходить от эпохи невинности. Но ничего не получилось. Я вернулась домой раньше Джима. Мне надо было браться за дела в Штатах. Да и я соскучилась по дому. Джим и Пэм вернулись в конце октября, и группа засела за запись. — Какого черта! Джим был на пороге моего дома. — Пусти меня. — Он прошел в дом. — Слушай, я так больше не могу. — Что ты не можешь? — Я не могу без тебя. — Он потянулся ко мне, но я отодвинулась. — А я могу без тебя, — выдохнула я. — Ты обманываешь себя, — уверенно сказал он. — Черт! — Я сжала руку в кулак. — Ты думаешь, что можешь заявляться ко мне просто так? — Да, я могу заявляться к тебе просто так! — рыкнул он, подходя ближе. — Слышишь, я могу это делать. И сейчас мне ничего не мешает взять тебя на руки и хорошенько оттрахать! — Да пошел ты! — Я собиралась залепить ему пощечину, но он перехватил мою руку. Потом он поцеловал меня, и я не заметила, как уступила ему. Я сдалась.