Дверь между нами

Секс наполнен ложью. А тело пытается сказать правду. Но обычно оно так забито всякими правилами приличия, так невыносимо повязано обманом, что его не слышат. Нашей ложью мы сами себя калечим.

Все покатилось к чертям окончательно. Мне казалось, что все еще можно было остановить, но времена настали нынче другие. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что время играло против Джима. Когда возникали новые группы, голодные до славы и готовые менять весь музыкальный мир, то выходки Джима выбивали из привычного ритма всех остальных. Мы редко с ним виделись, а если и случалось, то редко занимались сексом или подолгу говорили. Мне стало неинтересно, несмотря на то что я до сих пор торчала на наркотиках и ошивалась в разных компаниях по обе стороны от океана. Но я стала знать меру. Такую, чтобы не сходить с ума и не теряться в тумане. Я охладела к Джиму, впервые за столько лет. Мне стали безразличны его похождения, его бабы, что таскались за ним, Пэм, которая достала меня своим нытьем. Мне было наплевать на них всех, потому что я работала и все перестали существовать для меня. Меня окатило холодной волной тогда, когда на горизонте нарисовалась Патриция Кеннели. Я была с ней знакома. Она как-то напечатала свой обзор моей выставки в журнале «Jazz & Pop», где работала главным редактором. Она была моей ровесницей и уже так много успела достичь. К тому же она была невероятно умна, а еще про нее ходили странные слухи, будто она верховная жрица какой-то секты. Тогда Лос-Анджелес, да и всю страну, не потрясла кровавая разборка Чарльза Мэнсона [1], и к тайному увлечению Пат относились как к чему-то экзотическому и забавному. Меня же подобное мало заботило, хотя тогда все увлекались мистическими учениями, восточными практиками, книгами Алистера Кроули [2], вступали в секты и проповедовали всякую ересь. Но я оставалась в стороне, забыв даже о том, что по воскресеньям всей семьей ходили на мессы. Моей религией тогда была фотография. До того как я узнала, что Джим вступил в отношения с Пат, я виделась с ним во время крупных концертов The Doors. Мы встретились в «Плазе» после концерта группы в Мэдисон-сквер-гарден в январе 1969-го. На удивление, выступление прошло очень хорошо, несмотря на то что Джим вставил другие слова на «Break On Through», а во время номера под «The Unknown Soldier» он упал и не шевелился, и многие подумали, что он без сознания. Но все обошлось. В «Плазе» было много гостей, Джим угощал всех шампанским и кокаином, и он не выглядел таким пьяным, как обычно, что меня удивило. Я стояла в стороне и пила шампанское, когда он меня заметил и подошел ко мне. Мы не виделись несколько недель после того, как поругались из-за взглядов на рекламу. — Привет. — Привет, — ответила я, продолжая пить шампанское. — Выглядишь… — Он не мог подобрать слова. На мне было черное бархатное платье с открытой спиной. — Как приличная женщина, — закончила за него я. Именно так и было. Платье дополняли белые атласные перчатки, а это всегда было признаком леди. На шее красовалось колье с кристаллами, которые выглядели как настоящие, а на ногах были надеты туфли, что стоили просто сумасшедшую сумму. Я могла себе это позволить, потому что жила в Нью-Йорке, прилично зарабатывала и к тому же не сорила понапрасну деньгами, как это часто делал Джим, пусть и мои друзья тоже были без ангельского нимба. — Решила стать приличной женщиной? — спросил он. Тогда он отращивал бороду, одевался в крестьянские льняные рубахи и черные джинсы. Ничего общего с тем парнем, которого когда-то Рэй звал Дионисом. Это был совсем другой Джим, и этого Джима я совсем не знала. — Почему бы и нет? — усмехнулась я. — Хочешь пойти со мной? — предложил он. — Только ты не будешь меня ни к чему склонять, — поставила я условие, помня, как Джим получал от меня все, что хотел. Всегда и в любое время. Я прошла с ним в его люкс, и стоило двери закрыться за нами, как он обнял меня сзади. Я ощутила, как возбужденный член прижимается к моим ягодицам, и по телу пробежала знакомая дрожь. Джим поцеловал меня в шею, а потом аккуратно расстегнул платье, которое упало тяжелой массой на пол. Я так и осталась в колье, перчатках и чулках. Он дрожал в моих руках, а я таяла под ним, думая, что, может быть, все же стоит дать второй шанс нашим отношениям, но быстро поняла, что это далеко не второй шанс. Джим скользил во мне так легко, а я так сильно прижимала его к себе, словно боялась потерять. Его член отзывался на каждое мое движение, и это была настоящая гармония, как далеким летом 1966-го, когда мы познакомились. — Иногда я скучаю без тебя. — Он провел пальцами по моей спине. — Я — нет, — честно призналась я, потянувшись к тумбочке, где лежали сигареты. — Надо признать, что кое-что повторить нельзя. — Мы можем начать сначала, — предложил он. — Нет, — отрезала я, но все равно осталась с ним на всю ночь. Я ушла, когда в Нью-Йорке только начиналось утро, и направлялась к выходу из отеля, когда Пат Кеннели собралась взять интервью у Джима. Мы встретились с ней в фойе. Мы почти не говорили, но я уже начала ощущать беспокойство. Вот она передо мной, последняя любовь Джима Моррисона, по крайней мере, она любила так себя называть. Но она ошибалась. Она забывала про роковую красотку Бетти Данлер, предпочитая вычеркивать ее из биографии Джима, словно ее никогда не существовало. В то время Джим давал интервью из-под палки, но эта беседа его увлекла. Он говорил с ней о многом, а когда она собралась уходить, коснулся руки и спросил: «Кто ты такая?» После ее ответа он предложил ей снова увидеться. Мы с Джимом вернулись порознь в Лос-Анджелес. Ему надо было работать над альбомом, а меня ждали съемки для крупных музыкальных изданий. Джим почти жил в «Whisky A Go-Go», часто там бывая то с мисс Пи, как тогда себя звала Памела дес Баррес, то с другими девушками из дома Фрэнка Заппы, которые кружили голову английским рокерам так, что об их проделках знало все восточное побережье, а групи стремились проверить, правда ли, что стоит откровенно одеться — и все, любой мужчина твой. Джим снова оказался в привычной для себя среде. В январе в «Whisky A Go-Go» выступали Led Zeppelin. Джим пришел послушать группу, которая стала новым откровением для всей Америки. Эти англичане брали нахрапом вершины чартов и мгновенно очаровывали публику так, что многие маститые группы отказывались выступать с ними на одной сцене. Не потому что они были такими плохими или отвратительно играли, а потому что они делали это лучше всех. Джиму не понравились завывание и стоны Роберта Планта, он не считал эту музыку рок-н-роллом. Но я была ими очарована. С первой минуты. Хотя Джима можно понять: случилось так, что все его бывшие подружки, в том числе и мисс Пи, плавно перешли к музыкантам из новой группы. Памела дес Баррес, хотя она еще не носила эту фамилию, стала первой в списке у Джими Пейджа, когда он бывал в городе. В тот вечер я прошла в гримерную группы. Ричард Коул [3] пустил меня без вопросов, когда узнал, кто я. Ребята пили виски и обсуждали концерт. Меня заметил барабанщик. — У нас тут гостья, — сказал он. — Это Кэнди Руфин, очень модный фотограф, — пояснил Коул. — Тогда милости просим. — Басист взял меня за руки и посадил на диван. Я была для них способом стать еще лучше, чем они были. Получить еще пригоршню славы, полностью наслаждаясь ею, вкушая, как дорогое вино. Я была еще одним билетом в большую жизнь, а они для меня — еще одной работой для журнала. Новой ступенью в карьере. Мы с Робертом были почти ровесниками. Ему недавно исполнилось двадцать, мне же скоро должно было стукнуть двадцать три. В то время деньги валялись на каждом шагу, главное — вытащить свой счастливый билет и воспользоваться им. И те, кто смог это сделать, выбились в люди, как бы сказала моя матушка. Мы подружились с Робертом, хотя все и могло перейти в другую плоскость. Он был очень увлечен сексом, но я не была настроена снова сходить с ума по очередному ветреному музыканту. Наша дружба всегда оставалась дружбой, хоть в какой-то момент мне хотелось это изменить, но стоило мне однажды увидеть, как он смотрит на Бетти Данлер, и я поняла, что пусть все останется как есть. Я не раз ради забавы снимала их вместе, предпочитая видеть в них сексуальную парочку, которая трахается на каждом углу, пусть это и было совсем не так. Я не видела, чтобы от Бетти исходил такой огонь, когда она была с Фредди Меркьюри. Да, они любили друг друга. По мне, было очевидно, что они охвачены страстью. Но когда я видела их вместе после 1984-го, то я понимала, что между ними не осталось ни прежнего запала, ни прежней любви — одна лишь привычка, которая могла бы скоро сгореть, если бы не болезнь и смерть Фредди. Но искра между Бетти и Робертом никогда не затухала, хотя причина была очевидная. Он любил ее, и она тоже, просто признать это не могла, вечно сооружая себе же трудности. Джим сказал, что ему все равно, что почти все его женщины стали воздыхать по Led Zeppelin. Он был очарован «Живым театром» Джулиана Бека и Джудит Малины [4]. Спектакли поражали откровенностью, нарушением всех запретов, необычной манерой игры актеров, которые то ли что-то изображали, то ли оставались самими собой. Главным мотивом спектаклей (что и определило их форму) был всеобъемлющий протест — против привычного быта, против самодовольной непогрешимости, против претензий властей на установление мирового порядка. Конечно, все это не могло не понравиться Джиму. Перед тем роковым выступлением в Майами Джим отправился в Нью-Йорк, я тоже, но сделали мы это не сговариваясь. Я встречалась там со своими друзьями, а Джим, конечно же, нашел Пат. Она всегда говорила, будто это было случайно. Шел дождь, и она собиралась выйти из отеля, а Джим подал ей зонтик, потому что она опрометчиво забыла его дома. Так они и начали встречаться. Я не знала об этом: старалась держаться от Джима на расстоянии. Пэм тоже постоянно где-то пропадала, а когда возвращалась к Джиму, то старалась не отходить от него. А я просто закрылась от него. Мне было плохо без него и плохо с ним. Я это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Позже я убедилась в этом. Я ждала Теренса Донована [5], но он задерживался, застряв в одной из нью-йоркских пробок. Я коротала время, просматривая снимки в журналах, что накупила по дороге, и не сразу поняла, кто сидит позади меня. Мой столик отделяла от другого тонкая перегородка. Поскольку я сидела спиной к Джиму, меня не видели ни Пат, ни он. Но я была уверена, что это они. Я тоже их не видела, только слышала. — Так, кто еще есть? — спокойно спросила она. — А кто тебя интересует? — последовал его вопрос. — Пэм Курсон. — Она легко засмеялась. Они никогда друг друга не любили. Пэм жутко ненавидела Пат, и та отвечала ей взаимностью. — Где она? Что-то ее нет с тобой. — Она в Англии или во Франции. — Джим отпил из бокала. — Я не знаю, чем она занята. — Я знаю, что есть и другие, но они пустышки, а вот Кэнди… — Я вздрогнула, услышав свое имя. — Кэнди Руфин. Что с ней? — Она избегает меня, — честно признался он. — Почему? — Она старалась быть спокойной. Хотела показать, что ее все это не заботит. — Я не знаю. — Джим и правда не понимал, почему я старалась существовать отдельно от него. — Это неважно. Понимаешь, она потерянная девочка. Я общалась с ней несколько месяцев назад. Она потерянная и забитая. Пытается отречься от тебя, чтобы быть самостоятельной. Я не сказала ей, что мне не нравится то, что она делает сейчас. Видно, что в ней пропал прежний запал. — Послышалось звяканье зажигалки. Да пошла она! Ее мнение не означало истину. Она могла капать Джиму на мозги сколько угодно, но я знала, что все иначе. — Она сильно изменилась. Но мне все равно. — Вот он и отмахнулся от меня. Впрочем, верно, кто говорит на свидании с женщиной о своей другой пассии. — Меня волнуешь ты. Твои глаза, твои слова, твоя вера, твой мир. Пэм и Кэнди стали скучны. Они стали пусты. Они больше не манят так, как раньше. Пэм тонет в удовольствиях. Кэнди создает свой мир. Но все это пустота. Я сжала салфетку, лишь бы себя не выдать. Я молчала, продолжая слушать, как они говорят обо мне и Пэм. Я была словно вещью, которую можно забыть и оставить, а ведь еще недавно он говорил мне, что скучает, любит меня. И все это оказалось пустыми словами. Впрочем, я сама в этом виновата. Я так сильно хотела быть самостоятельной, что не заметила, как получилось так, что Джим говорил обо мне столько жестоких слов. — Знаешь, я влюблен в тебя, — произнес он. Она засмеялась. — Я тоже. — Они оба замолчали, а потом Пат прибавила: — Я больше не хочу ужинать, поедем ко мне. Мне надо столько всего тебе рассказать и показать. Мне надо открыть тебе одну из своих масок. — Это что-то неожиданное? — спросил Джим. — Это потрясающее действие. Но это было только начало того, почему я окончательно порвала с Джимом в апреле 1970 года. Да, дело было в Бетти Данлер, но пока надо рассказать кое о чем другом. Хотя я благодарна ей за то, что она так вовремя возникла в нашей с Джимом жизни.