Дверь между нами

Америка, я пленен твоей спокойной белой неоновой душой… Я возвращаюсь домой. Твой сын в изгнании В стране Пробуждения… Дайте нам час на волшебство.

Я улетела на Ямайку вместе с Биллом. ФБР перестали преследовать меня, потому что поняли: никакой пленки у меня не было, и добиться от меня ценной информации просто невозможно. Но я прекрасно понимала, что если им дать повод, то за мной возобновят слежку. ФБР просто так не оставляют дела, если это касается их интересов. Протесты, философия хиппи и бунт молодежи — все это надоело правительству, потому что мы только причиняли беспокойство, а не помогали. Жаль, что никто из чиновников так и не додумался, почему все это происходило, ведь то, что случилось в Майами, было лишь следствием предыдущих лет. Билл взял меня с собой, чтобы я рассказала все Джиму и заодно его утихомирила. Признаться, я не очень хотела встречаться с Джимом. Наши отношения сильно запутались, и никто из нас не мог сказать, какими они были. Мы вроде бы общались, но у каждого из нас были отношения. Порой мы страстно занимались сексом, но после него оставалось какое-то странное ощущение. Я все так же работала с группой, но все меньше и меньше общалась с Джимом. Мы больше не говорили о музыке и книгах, кино и философии. Он не читал мне стихи, а я не просила делать это. Между нами не осталось ничего, кроме горьких разочарований, однако, когда я поняла, что карьера The Doors может пойти под откос, я решила, что должна помочь им. Все же между нами остались не только разочарования, но и что-то еще, чему все никак не могу дать название. Я боялась, если маятник чуть качнется в другую сторону, моя решимость оставить Джима навсегда останется позади. Больше всего на свете я боялась именно этого. Так и случилось. Джим сразу возненавидел Ямайку и начал оставлять свои наблюдения в записной книжке. Он никогда не чувствовал себя уютно в окружении чернокожих людей, а Ямайка в 1969 выглядела как западноафриканская страна, с людьми, цвет кожи которых был чернее, чем он когда-либо видел. Разошедшийся с Пэм и сбитый с толку концертом, Джим слонялся по дому в компании единственного молчаливого слуги. Когда он снимал трубку, то слышал гудки, так и не набрав ничей номер телефона. Лакей скручивал для Джима огромные косяки. После пары затяжек Джим был почти парализован от страха и паранойи, но потом расслаблялся — именно так действовала марихуана. В ямайской записной книжке он писал: «Мне нужно покинуть этот остров, сражающийся за право не быть черным». Одинокий, напуганный и тоскующий по дому, он работал над новой поэмой: «American Prayer» — долгая, эмоциональная элегия, посвященная своей стране, полной чудес и бедствий. Он был один и сходил с ума, несмотря на Джона, Рэя и Робби. Между ними четырьмя больше не было прежней близости и понимания. Конечно, это естественно, когда творческих личностей разрывают противоречия, конфликты, иногда они приводят к еще большему успеху, но очень часто к разрывам. В случае The Doors все понимали, что Джим только тянет их на дно, но и без него они не могли, потому что группу бы не ждал успех. Все жаждали увидеть Джима. Все хотели слышать своего шамана. Но все стало слишком сложно. Наконец Джим запаниковал и сбежал из главного дома. Пьяный, он нарисовался поздно вечером в арендованном доме Джона и Робби, решив зависнуть у них к ужасу Джона, поскольку Джим сразу заметил, что их подруги умирают от скуки. Он призвал девушек, Джулию и Линн, пойти с ним выпить. Они пошли, и вечер кончился как и всегда — Джима пьяного тащили домой. Я приехала к Джиму, не ощущая внутренней потребности во встрече. За последние дни ФБР вывернули меня просто наизнанку, и все, что мне надо было, так это покоя. Больше я ничего не хотела. С Джимом он бы меня вряд ли ждал, потому что наши отношения давно ушли от того, когда мы лежали на полу в моей комнате за четыре доллара, куря траву и рассуждая о каких-то великих вещах. Мы давно зашли на темную сторону отношений, и выбраться оттуда уже невозможно. — Прошу тебя, не пей. — Я прошла в большую светлую комнату в колониальном стиле. — Что ты тут делаешь? — Он поставил бутылку с вином на пол. — Я приехала с Биллом, чтобы рассказать о ваших делах. — Я села в кресло напротив Джима. Он смерил меня внимательным взглядом, пытаясь зацепиться за детали, явно желая разгадать, что я задумала. Джим снова потянулся к бутылке. Он сделал небольшой глоток и снова посмотрел на меня. — Что, все совсем плохо? — спросил он. — Да, все плохо. — Я потянулась к нему, прося бутылку, но он не дал мне ее. — Я засветила пленки, так что… — Ты сделала это ради меня? — спросил он. — Нет, — соврала я. Джим поднялся, подходя ко мне. Взял меня за руку и резко потянул на себя. Он прижал меня к себе, и я ощутила, как его возбужденный член прижимается к животу. Меня обдало жаром и бросило в дрожь. Конечно, он заметил это, ведь он слишком хорошо знал меня и понимал, что я сейчас чувствую. Он провел ладонью по моим волосам, потом пальцами очертил линию губ. Джим медлил, ожидая, что я, как обычно, начну орать на него, чтобы он не подходил ко мне, но я молчала. — Ты сделала это ради меня, — вдруг сказал он. — Признайся в этом, Кэнди. — Зачем мне признаваться, если ты знаешь ответ? — Мне хочется это услышать. Хочу понять, распространяется ли моя власть на тебя. — Он улыбнулся, и его губы оказались у меня на мочке уха. Я шумно втянула воздух, стараясь контролировать себя. Не хватало еще так просто и быстро сдаться и показать тем самым, что он прав. — Конечно, распространяется, — сделал Джим вывод. — Все просто, моя сладкая малышка. — Послушай… — Я закусила губу, когда его ладони проникли под мою майку. — Послушай меня… Меня допрашивали, и я не сдала тебя, но я сделала это ради музыки. Понимаешь? — Ты врешь, — отметил он. — Да, я вру, — прошептала я, обвивая руками его шею. — Я не могу без тебя, но все настолько сложно, что мне проще сбежать от тебя. — Вот сейчас слова не нужны. — Он взял меня на руки и понес в сторону спальни. Мы упали на кровать. Я забыла обо всем. Не помнила о том, что решила для себя, потому что все перестало существовать. Я сама строила для себя стены, возводила их, думая, что так смогу счастливо жить, вот только правда в том, что личное счастье не вкладывается в общепринятые понятия. Каждый сам измеряет для себя счастье. Я видела, как многие возводили вокруг себя стены, убегали от счастья, и это не заканчивалось ничем хорошим. Так было с той же Бетти Данлер. Она столько лет строила оборону, убегала от того, кто мог бы сделать ее счастливой, и это лишь загоняло ее в бездну отчаяния. Со мной было то же самое. И теперь я перестала убегать от себя и Джима. Хотя бы в ту ночь. Он целовал меня так, как делал всегда, обнимал так крепко, что я забывала, почему мы перестали проводить ночи вместе. Я льнула к нему, как кошка в ожидании похвалы. Мне так не хотелось отпускать его, что я перехватила инициативу. Я распяла его на скомканных простынях, смотря в его глаза, затуманенные страстью и алкоголем. Джим давно не обладал тем гибким телом, что опутывало меня в начале нашего романа. Он перестал быть тем самым Джимом, что сводил девчонок с ума на разворотах журналов, но это не имело значения. Если ты любишь душу, то любишь и тело, каким бы уродливым оно ни было. Я все еще была в одежде, зато раздевала Джима, наслаждаясь процессом, завороженно наблюдая за тем, как легкая светлая ткань скользит по его коже. Я всегда была очарована им, особенно тем, что мы делали в постели. Со временем я перестала бояться чрезмерной страсти Джима, принимая от него боль и нежность. Я больше не бунтовала против того, что он творил со мной. Настоящая страсть именно такой и должна быть — с каплей насилия. Кому-то это не нравится, но я научилась наслаждаться этой мрачной стороной секса. Его член ожил под моими руками, и когда я взяла его в рот, Джим запустил пальцы в мои волосы. Он направлял меня, пусть и знал, что я могу сама разобраться. Он многому меня научил, и я принимала эти знания, будто бы они мне помогут. Я не относилась к тем женщинам, которые за секс достигали желаемого. Я использовала эти знания совсем по-другому. Я много изменяла Джиму, но и он это делал. Мы друг друга стоили, но едва нам удавалось примириться с нашими противоречиями, как все переставало иметь значение. Я остановилась, только когда его член дрогнул у меня во рту. Поспешила стянуть трусики вниз, оставаясь все еще в одежде. Я не могла больше ждать, хотелось, чтобы Джим как можно быстрее оказался во мне, а когда это случилось, я ощутила облегчение и злость. Опять я наступала на те же грабли. Снова и снова повторяла свои же ошибки. Но все это отодвинулось на второй план, когда я стала насаживаться на член Джима. Я полностью контролировала происходящее, ощущая свою власть над Джимом. Он был сейчас в моих руках, а не наоборот, как это случалось много раз до этого. Кульминация была подобна множеству рассыпавшихся по полу искр. Конечно, все бы ярче ощущалось, если бы мы заранее приняли наркотики. Словили бы трип, отчего все казалось бы ярким калейдоскопом эмоций. Я упала на Джима, прижимаясь губами к его широкой груди. Его плоть быстро опала во мне, и я ощутила странную пустоту. Джим обнял меня, положив рядом с собой. Я смотрела на белый потолок, изучая узоры по дереву, думая о том, что случилось. Джим гладил меня по шее, словно пытаясь успокоить. Я забыла о том, что у него есть новая любовь — Патриция Кеннели. Я забыла о том слове, что дала себе. Я предательница, и мои слова и обещания ничего не стоят. — О чем ты думаешь? — спустя время спросил Джим. — О том, что стоит нам вернуться в Америку, и все будет так же. Ты будешь приходить ко мне тогда, когда тебе это надо. Я буду постоянно посылать тебя и ненавидеть за все, что ты делаешь. Мы снова окажемся на вечных повторяющихся событиях. Ничего уж точно не будет прежним. — Ты жалеешь обо всем? — Он потянулся к прикроватной тумбочке за кубинскими папиросами и зажигалкой. — Все — это что? О чем именно он спрашивает: о том, что было только что, или о трех годах, проведенных вместе? Три года! Порой мне казалась, что прошла целая вечность и я не двадцатидвухлетняя девушка, а старуха, повидавшая все в своей жизни. Еще совсем недавно я поступила в колледж, собиралась стать юристом, и вот спустя каких-то три года я вожу дружбу со всей богемой страны, плавая в рок-тусовке, как рыба в океане. Я променяла работу в конторе на фотокамеру и безудержное веселье. Нарушила все правила, перешла все границы, которые создали для меня родители. Я все это сделала ради Джима Моррисона, который не терпел границ и однотипности. Ради него я отреклась от старого мира. Стоило ли оно того? Конечно. Новая жизнь родилась в муках, как ребенок из утробы матери. — Я о том, что было между нами. — Он закурил. Его спокойный голос вернул меня к реальности, отвлекая от мыслей. — Сейчас? — Все это время. — Он отвел со спины темные пряди моих волос. — Иногда я жалею, потому что ты отнял у меня часть жизни. Ты сделал меня другой, и теперь я не знаю, от чего именно я отказалась. — Я посмотрела за окно, уже вечерело. — Я хотел лучшего для тебя. — Он поцеловал меня у копчика. — Не хотел, чтобы ты замыкалась в чем-то одном. Этот мир намного интересней, чем тебе сказали родители. — Я знаю. Мы вернулись домой вместе. Я была полна надежд, что все вернется в ту осень любви, когда мы с Джимом только начали друг друга узнавать, но кажется, это было всего лишь мечтой — сладкой и воздушной. Мы прожили вместе несколько недель. Как тогда, когда наши отношения только начались. Разница была лишь в одном: Джим принадлежал только мне одной и больше никому. Он почти не пил и не принимал наркотики, мы много говорили о разном, а я с упоением слушала его, радуясь тому, что он может оставить свой рок-н-ролльный образ жизни. Но внешним обстоятельствам было угодно все испортить. Все, кто имел непосредственное отношение к The Doors, окончательно сошли с ума, узнав об отмене тура и огромных потерях выручки, — кроме Джима, у которого, казалось, гора упала с плеч, и он был счастлив. Случившееся лежало на его совести, но теперь он был свободен. Джим вернулся домой в Лос-Анджелес и встретился со своими адвокатами, пытаясь решить, что делать. Он продолжил отращивать бороду, набирать вес и не заботиться об одежде. — Это же плохо? — Мой голос дрогнул, когда я посмотрела на него. — Нет. — Джим затянулся. — Это не имеет значения. Я могу делать то, что хочу, и заняться чем-то другим. — Значит?.. — Это уже не имеет никакого значения. — Джим сжал мою руку. — В любом случае постепенно все вернется на круги своя. Но времени оставалось у нас не так уж и много. Все хорошее в любом случае подходит к концу.