Дверь между нами

Думаю, одинаково важны как самая верхняя, так и самая нижняя точка. А все точки посередине… что ж, они посередине. Мне хочется быть свободным, чтобы пробовать все на свете — испытать все хотя бы по разу.

Я любила бывать в Мексике. Там часто можно было достать наркотики, за которые в Калифорнии запросто могли арестовать. Все знали об этом, но риск куда интереснее. Тогда все обстояло иначе, если кого-то ловили с наркотиками, то вся общественность начинала критиковать закон. Так было с Тимом Лири [1], Миком Джаггером в Англии и многими другими. Закон по обе стороны океана никогда не был на нашей стороне, но в Мексике все было иначе, правда, и там начал дуть ветер перемен. Авторитарное правительство и там понимало, что пламя бунта может перекинуться и к ним. В конце июня The Doors вылетели в Мехико. Как и обычно, группа провалилась из-за организации. Я отправилась со всеми, надеясь просто отдохнуть, пока съемками концертов занимался Пол Феррара. Концерт был запланирован на самой большой родео-арене в мире — «Plaza Monumental». Затея провалилась в последнюю минуту, когда правительство Мексики выяснило, кто такие The Doors и чем они обычно занимаются на концертах. За восемь месяцев до этого выступавшие на главной площади против режима Мексики студенты, охваченные идеями хиппи, философией тех дней и просто чувством справедливости, были расстреляны армией из пулеметов, погибли сотни людей. Тогда многие в Штатах вышли на улицы, чтобы высказать свое презрение тиранам, и я тоже пошла в толпе студентов, вспоминая время, когда с Тринити ездила по американским городам, выступая в шествиях с хиппи. Конечно, власти боялись повторения подобных бунтов, влиятельная американская группа могла взбудоражить толпы подростков так сильно, что могла грянуть революция. Это была полная чушь, но мэрия постановила, что The Doors не появятся на родео-арене. Конечно, они слышали про Майами и боялись повторения. Джим, кажется, уже перерос подобные выходки, но так думали лишь немногие, остальные все так же не знали, чего ждать от него, особенно когда он напивался и закидывался таблетками. Вся тур-команда The Doors была размещена в фешенебельном ночном клубе «El Forum», где появлялись такие представители «Крысиного гнезда» [2], как Сэмми Дэйвис-младший [3]. The Doors давали четыре выступления для набившихся в здание богатых подростков в пиджаках и галстуках со своими расфуфыренными подружками, готовыми на все, но совсем не такими оголтелыми, как американские группиз. Джим поприветствовал публику на испанском, хотя он почти не знал языка, но имел способность быстро впитывать в себя незнакомые слова, и представил участников группы как Рамона, Хуана и Роберто, говоря, что это для конспирации, ведь у него везде проблемы с законом, в том числе и у себя дома. Джим работал с толпой: заводил, жестикулировал, вызывал безудержные овации, особенно за «The End», пусть и не совсем так, как Фредди Меркьюри, способный владеть многомиллионной толпой, как женщиной. Всех удивило, что местные подростки пели вместе с Джимом, в то время немногие группы могли похвастаться этим. Мексиканский импресарио позднее сказал Джиму, что «The End» была самой уважаемой песней за ее смелую лирику. В Мексике, объяснял он, каждый хотел убить своего отца и трахнуть мать. — Это моя самая любимая песня. — Тьяго подтолкнул ко мне стопку текилы. — Знаешь, почему каждый хочет сделать то, о чем поет Джим? — Это метафора. — Я быстро опрокинула в себя текилу. — На самом деле это означает убить прошлое и обуздать будущее. Хотя если спросить у Джима, то он скажет другое. У него каждый год меняются трактовки в зависимости от настроения. — Да, но тут все понимают это иначе. Это как призыв к свободе. — Тьяго улыбнулся. — Ты не опьянеешь? — Я уже заказывала вторую стопку. — В Америке в нашей среде все пьют и ширяются, знаешь почему? Он мотнул головой. — Потому что без допинга от такой жизни сдохнуть можно, — озвучила я мнение, бытовавшее среди всех рок-музыкантов. Тьяго был невероятно красив для мексиканца: светлая кожа, ровные черные брови, темные глаза, обрамленные короткими, но пушистыми ресницами, каштановые волосы, уложенные с помощью геля, что было уже не модно. Я думала над тем, чтобы пойти с ним в свой номер, но потом отбросила эту мысль. — Поэтому ты так много пьешь? — спросил он. — Джим пьет куда больше меня, — парировала я. — Это так, самая малость. Всего лишь разминка. Джим, как и всегда, нашел себе девицу, которая не отходила от него, она тайно присоединилась к дорожной команде группы, чтобы ее семья, не дай Бог, не узнала об этом. Мы из-за этого поругались в присутствии этой девчушки. Я ушла и хлопнула дверью, а она осталась утешать Джима. Не будем открывать ее имя, да и я точно не помню. Джон был немного подавлен: его подружка Джулия Брозе сделала аборт, хотя он сам этого хотел, потому что сомневался, от кого она беременна, впрочем, ничего удивительного в этом нет. Мы с Джоном говорили пару раз на эту тему, наверное, потому что у меня был выкидыш на позднем сроке и ему казалось, что я могу понять происходящее. Я никогда не осуждала никого за подобные события, ведь каждый сам делает свой выбор и им с этим жить. The Doors отправились смотреть достопримечательности и поднялись по лестнице для жертвоприношений возле ацтекских пирамид, я же осталась у подножия, потому что у меня кружилась голова от высоты и переизбытка кислорода. Джим привлекал к себе внимание, все хотели с ним поговорить или взять автограф. Ему всегда нравилось внимание, но внутри он уставал, оттого и много пил, но никогда в этом не признавался. Джим был доволен, потому что The Doors получили восторженные отзывы в мексиканской прессе, и те концерты 1969-го до сих пор вспоминаются, словно ничего другого не происходило. Но в других местах у группы не сложилось. Пропали хорошие деньги за выступления на Гавайях и в Сиэтле. В агентстве группы ходили слухи, что местный офис ФБР предупреждал промоутеров держаться подальше от нашей компании. Письма, сплетничавшие касательно «разврата» рок-музыкантов, продолжали поступать Эдгару Гуверу-мл., формируя досье The Doors, но, можно подумать, только Джим этим занимался. Затем, 3 июля, в Англии умер Брайан Джонс. Таинственно, в двадцать семь лет, в бассейне. Больше всех это потрясло Джима, но и меня тоже. Мы дружили с Брайаном, но я понимала, что в последнее время он падает вниз, и причиной всему были наркотики и женщины. Основатель The Rolling Stones был идолом для Джима. Слава значила для Брайана Джонса больше, чем музыка, и он страдал от заката своей популярности последние два года, отчего еще больше впадал в наркотическую бездну. Его уволили из The Rolling Stones, он стал пить и просаживать все деньги на наркотики. В Лондоне его часто арестовывали за владение запрещенными веществами, и эти события украшали заголовки британских газет, правда, пресса и часть общества были на стороне музыканта. Он потерял свою бесценную подругу, которая променяла его на лучшего друга, Кита Ричардса. Анита Паламберг долго металась между Китом, Миком и Брайаном, но в конце концов решила остаться с Китом. Известие о том, что Брайан был убит, появилось в Лондоне и тут же достигло Лос-Анджелеса. Слухи распространялись, как пожар в сухую погоду. Смерть Брайана Джонса положила начало серии странных смертей рок-звезд. Стоило бы задуматься о том, что рок губит всех, кто оказывается в этом мире, но нет… Люди сами виноваты. Не все могут остановиться вовремя. Не каждый способен притормозить. Благо таких все же меньше, чем тех, кто не смог бросить все. Путь Брайана Джонса должен был заставить Джима призадуматься. Он спросил Стива Харриса из «Electra», что случится с группой, если он умрет. Но никто точно не мог ему это сказать, все понимали, что без него ничего дальше не получится. Иногда можно заменить кого-то из участников, и это станет или благом, или проклятием, а иногда просто нельзя двигаться дальше. — Ты что, с ума сошел? — спросила я. — Какая смерть? — Все в этой жизни имеет свойство заканчиваться, — грустно заметил он. — Ты никогда не думала о смерти? — Нет, не думала. После Мексики группа записала «живой» альбом, и получилось весьма неплохо, а потом состоялось выступление в Сан-Франциско, где был Роберт Плант. Конечно же, я бросила пьяного Джима в тот вечер ради Роберта. Мы видели не самое лучшее выступление The Doors, но Робби все равно был очарован. Еще несколько месяцев назад он не мог сходить на лондонский концерт из-за отсутствия денег, хотя любил все калифорнийские группы, но The Doors особенно, а сейчас многое изменилось — теперь он сам стал рок-звездой, по которой сходили с ума девчонки по обе стороны океана. — Это было интересно, — сказал он мне после. — Это было ужасно. Джим может и лучше выступать. Вот вы же можете выдавать такие концерты, что вся Америка по вашей музыке с ума сходит. Следом выступали Led Zeppelin, за которыми бегало столько поклонниц, что Джим мог только позавидовать. Они играли почти три часа, показав лучшее рок-выступление из возможных. Когда Led Zeppelin вернулись в Лондон, Роберт описал The Doors в музыкальной газете «Melody Maker»: — Было похоже, что Джим сдулся… Он стоял на краю сцены и едва не валился на публику. Он был просто на мили выше нашего понимания. Казалось, он понимает, что The Doors катятся вниз. Он вышел на сцену, убежденный в этом, и тут же начал говорить такое, во что никто не врубался. И Роберт был прав, да и я уже больше не верила в Джима, как раньше. В августе Джим жил в окрестностях Лос-Анджелеса, спал в мотелях, изредка в доме Пэм, еще реже захаживал ко мне. Он держал комнату в «Chateau Marmont», где можно было найти Тима Хардина, который, слава Богу, был еще жив, хотя мог запросто умереть от передозировки. Джим редко мылся и пах иногда не очень хорошо, но девушек это не останавливало. Он писал следующий альбом, стараясь не принимать участия в продвижении менее магического альбома «Soft Parade». Даже темно-синяя обложка была скучной, совершенно немыслимой для The Doors. Рок-критики вылили на альбом небывалое презрение, будто весь альбом был барахлом и обманул ожидания, хотя спустя время так не кажется. Джим катался по Лос-Анджелесу, а еще ездил в пустыню Мохаве с друзьями. Он исчезал на долгие дни, ведя тайную жизнь. Ходили слухи, что у него была связь с девушкой-подростком в калифорнийской Центральной долине, и это на него очень похоже, кто-то же твердил, будто он в поисках проституток, готовых на анальный секс. Иногда парковал машину, выходил на улицу и пил пиво в Голливуде на Нортон-Лорел-Авеню, возле здания, где умер от сердечного приступа Фицджеральд, словно надеялся увидеть его призрак. 9 августа Чарльз Мэнсон, расстроенный отказами выпускать его песни, послал своих молодых ведьмочек в город, где они зарезали кинозвезду Шэрон Тейт в доме на Беверли-Хиллс, а также бывшего парикмахера Джима Моррисона Джея Себринга и четырех гостей. Дом принадлежал продюсеру Терри Мелчеру, который отказался выпускать песни Мэнсона, посчитав его бездарностью. На следующий день они убили пару по фамилии Лабьянка, выбрав их случайно, в нескольких милях от места первого убийства. Голливуд был закрыт, находясь в состоянии шока и паники, став похожим на тонущий корабль. Примерно месяц спустя Джим был опрошен детективами, расследовавшими убийства Тейт-Лабьянка. В городе ходил слух, что Джим говорил об убийствах до того, как они случились, даже с его даром предвидения это казалось полным бредом. Джим также мог быть замешан в деле из-за Себринга, или из-за связей в Топанга, где жила семья Мэнсона, или через знакомство с одной или несколькими девушками Чарльза, подчинявшимися Мэнсону как сутенеру и известными предложением анальных услуг, которые предпочитал Джим. Но все это были слухи, и не более. Джим не был способен на убийство. Да и многие в той или иной мере были знакомы с семьей Мэнсона. The Doors отказались выступать на Вудстоке, проходившем на люцерновом поле в сельских районах Нью-Йорка, посчитав, что это очередной фестиваль, про который все забудут на следующий же день. Это была величайшая давка шестидесятых, во время которой полмиллиона подростков собрались на три дня для мира и любви. Событие даже переплюнуло поп-фестиваль в Монтерее, где The Doors тоже не было. Их пытались уговорить, но Джим боялся выступать на таких открытых пространствах. Он выдохнул с облегчением и провел выходные в пустыне с друзьями, преодолев пешком пятнадцать миль оазисов с пальмами и скалистых ущелий в тайном индейском каньоне недалеко от Палм-Спрингс. Я поехала на Вудсток вместе с Джоном и его подругой Джулией. Мне хотелось заснять на пленку это событие, и было плевать, что об этом думал Джим. Многих групп там не было по той же причине, по которой The Doors отказались от выступления. Никто не понимал, что это эпохальное событие. Местный народ торчал на крылечках и лужайках и таращился на вторжение длинноволосых, немытых молодых людей. Происходящее воспринимали с терпимостью, хотя поводов напрячься хватало. Хиппи просились в ванную помыться. Сотни хиппи. Тем не менее, несмотря на количество людей, обстановка оставалась умиротворенной. Невдалеке справа просматривалось озерцо, полное голых купальщиков. А прямо по курсу грохотала музыка. Проходя на край сцены, мы с Джоном украдкой глянули на аудиторию. Это было что-то! Море лиц, венчающее вершину холма, расположенного примерно в четверти мили. Крупнейший из когда-либо забабаханных концертов, а The Doors не играли! Что ж, ладно. Зато мы там были, и это было нечто. Три дня музыки, секса, наркотиков и алкоголя. Три дня, изменившие мир музыки. Три дня жизни. Я смотрела на море людей, слушала музыку и думала, что ради такого точно стоит жить. Джон посмотрел на меня, и я увидела грусть в его глазах. — Как жаль, что нас здесь нет, — произнес он. — Многих других здесь нет. — Я откинулась на черное покрывало, где мы проводили время, когда музыканты джемовали. — Джим вряд ли пожалеет. — Джим вообще ни о чем не жалеет. Такова его натура. Джим и Бэйб Хилл поехали на юг в Сан-Диего, где проходил фестиваль искусств в студенческом городке. Майкл Макклюр и другие поэты читали свои произведения. Следующим вечером Джим и другие поэты сидели на улице под деревом. Все были пьяны. Роберт Крили [4], Ричард Бротиган [5], которыми я восхищалась и часто помещала их строчки у себя под снимками для выставок, сидели тихо. Только Джим, как всегда, сходил с ума, совсем не желая заниматься тем же, что и остальные, хотя, по его меркам, он вел себя очень даже тихо. Через несколько дней Джим вернулся домой, и вот тогда мы снова встретились. Мы больше не проводили время вместе, у каждого из нас были свои увлечения. Джим предпочитал свою компанию, я — свою. Никаких обид. В последние месяцы мы пересекались только по работе. Чаще всего именно она сводила нас в одной точке. Мы редко говорили, все больше смотрели друг на друга издалека, словно боялись нарушить молчание, установившееся между нами. На самом деле мы все больше понимали, насколько мы разные и что я больше не могу быть с Джимом, как прежде, прикрываясь лозунгами свободной любви. У всего есть предел, и наши отношения почти исчерпали себя, как бы грустно это ни звучало. — Жаль, что тебя там не было. Звук был просто отличным, и вообще ты многое пропустил, — сказала я Джиму, когда вернулась в Лос-Анджелес. — Вы должны были выступать там. — Я ничего не должен, — отмахнулся он. — И вообще, что ты тут делаешь? Ты, кажется, теперь стараешься держаться от меня подальше. — Я пытаюсь завязать с нашими отношениями, но не перестать общаться с тобой, — ответила я. — А! — протянул он. — Вот в чем дело. Слушай, по-моему, это тебя все не устраивает, а не меня. — Да пошел ты! — прошипела я. — Я желаю тебе самого лучшего. И ты настолько эгоист, что не можешь пожелать этого мне? — Нет, не могу. — Он встал с кровати и подошел к мне. — Потому что я хочу тебя. — И еще множество девиц, — отозвалась я. — Они так, забава. — А Патриция с Пэм — тоже забава? — Я ступала на опасную тропу. — Нет. — Тогда иди к ним. — Да, но это ты пришла ко мне, — напомнил он. — Черт, я ненавижу тебя, — тихо сказала я. — Ты сама себя сейчас обманываешь. — Нет. — Да. Джим поцеловал меня. Мы больше не говорили. Джим опрокинул меня на постель, и я потерялась в его объятиях и поцелуях, растаяла в страсти, что омывала меня горячими волнами, заставляя забыть обо всем на свете. Я снова сходила по нему с ума, но все же понимала: мне пора от него уходить навсегда. Но была еще осень, когда мне начало снова казаться, что наши отношения могут стать прежними. Я обманывала себя. Я была глупой и самонадеянной. Я была все еще влюблена в Джима, а он пользовался этим. Хотя… Наверное, и он любил меня. Оставалось всего лишь несколько месяцев до появления Бетти Данлер в нашей с Джимом жизни, и тогда все рассыпалось по-настоящему. Наша любовь превратилась в пепел, но это не вина Бетти. Это наша с Джимом вина.