Дверь между нами

Мне горестно, что многие люди живут тихо, ординарно, благовоспитанно, когда вокруг так много… несправедливости. Думаю, это печально. Это как если бы людей программировали высшие формы жизни от рождения до могилы, заставляя жить упорядоченно, подчиняясь заданным установкам. Это трагично, друзья. Да. Давайте изучим жизнь во всей ее многогранности.

Стряхнув пепел с сигареты, я посмотрела на Марио. Он явно был зол, впрочем, я понимала его. — Тебе обязательно ехать в Париж? — Это моя работа. — У них есть другой фотограф. — Если не напивается с Джимом, то он есть. И потом, я снимаю другое и не так, как Пол Феррара. Это и ценят Билл и Джек. Тем утром мы были в баре Марио — он делал переучет перед тем, как уйти домой и завалиться спать. У меня же только начался день. В то время я мало спала и много работала, а недостаток сна компенсировала наркотиками и алкоголем. Мои дозы были совсем не сравнимы с тем количеством наркоты и спиртного, что принимал Джим. Я привыкла жить так, как жила богема, которая не принимала тишину и покой. Джим научил меня суетливости и бунту, и это осталось со мной навсегда. Марио бросил на меня еще один взгляд, но я была спокойной. Даже если ему не нравится, что я провожу время с Джимом, меня это не остановит. Я больше ничего не чувствовала к нему, и можно было не беспокоиться на этот счет. После расставания с Джимом у меня в душе осталось выжженное поле, не было больше сил на сопротивление, а страсть так померкла, что казалось: все между нами случилось давным-давно, словно в прошлой жизни. — Я не буду спать с ним. Господи, только не превращайся в одного из этих скучных вечно брюзжащих пердунов, которые только и делают, что перемывают кости соседям. Хочешь потрахаться на стороне — я не против, но и мне разрешай. — Я просто не понимаю, зачем ты срываешься с места. — Марио отодвинул в сторону тетради. — Я всегда могу сорваться с места. Ладно, мне пора идти. Я не хотела ссориться, поэтому предпочла уйти. Мне было так проще, хотя, признаться, лучше бы выясняли отношения, как с Джимом. Кажется, он научил меня только одной и странной модели: нормальность — это плохо, и если хочешь чего-то, то дерись. Глупо, но именно этого мне иногда не хватало больше всего. Джим изменился за это время. Не в лучшую сторону, но Робби всегда оправдывал его, какими бы натянутыми их отношения ни были. — Не думаю, что Джим осознанно хотел изменить свой имидж, превратившись из рок-звезды в спившегося бомжа, — сказал мне Робби, когда все отошли от шока после неожиданной смерти Джима. — Просто так получилось, когда он начал много пить, стал грязным и толстым. Думаю, он совсем не хотел подобного. Помнится, он пробовался в паре фильмов Стива Маккуина [1] и в прочей фигне. Я понимал, что он смущен тем, как выглядит. Он постригся и побрился, но так стал выглядеть еще хуже… Он вернулся с прослушиваний и был очень смущен. Как-то раз там присутствовал Майкл Дуглас [2]. Так что я не думаю, что он хотел выглядеть так плохо, хотя некоторые люди заявляют обратное. — Да, я согласна с тобой. Джим не хотел, чтобы о нем так думали. Он просто хотел перестать быть Королем Ящериц, рок-певцом, тем самым парнем, который показал свой член на сцене, Джимбо, как его называют. Он просто хотел быть другим. — А мы не заметили это, — проронил виновато Робби. — Не вини себя в этом. Жизнь есть жизнь, — отозвалась я, закрывая глаза и мысленно возвращаясь в те веселые дни, когда никто не ощущал бури вокруг. Никто и не думал, что случится что-то плохое. Тогда все было удивительным. Громкие туры рок-звезд в Америке, истории о них, что становились притчей во языцех, новая музыка на радиостанциях. Свобода, перемены так опьяняли, что никто и не видел, как кризисное десятилетие подбиралось к нам. А мы с Джимом старались жить друг без друга, и обычно у нас получалось, если не считать поездки в Париж. Кое-кто решил, что нужно увезти Джима из города, словно если он оставит Лос-Анджелес, то ему станет лучше. Считали, что Памела во Франции, но в действительности она зависала в Марокко с графом де Бретей, Полом Феррарой и Талией Гетти [3] на их вилле в Танжере, где они принимали героин и трахались. Джим полетел в Нью-Йорк. Он переносил пневмонию на ногах и чувствовал себя очень плохо. Говорят, его видел Майкл Одер, муж дивы Уорхола по имени Вива [4], в комнате у героинового дилера в отеле «Чесли», где зависали все творческие бунтари того времени. Все говорили разное. Но до того, как улететь в Париж, Джим нашел меня. Я не думала, что он захочет меня увидеть. Состояние его было скверным. Он пришел в мой лофт, еле стоя на ногах, когда я проявляла пленки. Мы с Марио не жили вместе, и чаще я приходила в его уютную квартирку на Леонард-стрит. — Джим? — удивилась я. — Пустишь? — Он схватился за дверную ручку. — Да, конечно. — Я закрыла за ним дверь. В моем лофте было и спальное место, и рабочая зона, и небольшая обеденная зона. Я здесь часто оставалась, а иногда предавалась утехам со случайными мужчинами. В отношениях с Марио, который, судя по всему, очень серьезно относился к тому, что между нами происходило, я продолжала вести себя так же, как и во времена бурных отношений с Джимом. Он не научил меня верности, ведь своим примером лишь доказывал, что секс — это просто секс и нельзя к нему относиться как к священному животному, ставя на алтарь и принося жертвы. Джим научил меня не впадать в сентиментальность и не придавать близости значения божественного акта. — Что с тобой? — Кажется, я простыл. — Летом? — удивилась я. — Послушай, тебе надо отдохнуть. И вообще перестать пить. — Не начинай снова. — Он растянулся на моем диване, где обычно располагались гости. — Я вызову врача, — просто сказала я. — Не надо. — Тогда зачем ты пришел ко мне? — В моем голосе не было ни упрека, ни злости. Я давно привыкла к тому, что Джим приходит ко мне когда хочет. — Не знаю. Я не стала слушать его, а позвала своего знакомого врача. Он посмотрел Джима, выписал лекарства и ушел, сказав, что он через пару дней оклемается, но ему надо переставать пить. Я и так это знала. Но кто может переубедить Джима? Великая сила любви? Так у него этого не было. Бетти Данлер, которая всегда положительно на него влияла, сейчас находилась в Англии, а Джим продолжал исступленно заваливать ее письмами. Пэм вообще пропала с радаров. А Патриция? Была ли она вообще в его жизни? Спустя пару дней Джим полетел во Францию с рекламным агентом The Doors Леоном Барнардом — для раскрутки предстоящего тура, намеченного на сентябрь. Они заселились в отель «Георг V». Джиму тут же приглянулось бистро на другой стороне улицы, и он провел там много времени. Это было первое появление Джима в Париже, и он сразу влюбился в магическую атмосферу города. The Doors никогда прежде не выступали во Франции, и никто его там не знал. Все было не так просто: если группа хотела, чтобы о ней узнали, мало выпускать пластинки, надо было еще выступать, а у The Doors были довольно сложные отношения с Европой. В Париж вернулась Аньес Варда, подруга Джима. Она и ее супруг, Жак Деми, переехали в Калифорнию после успеха «Шербургских зонтиков». Аньес безуспешно пыталась привлечь Джима в одну из своих картин. Она уже связывалась с Джимом, и они не один час разговаривали о фильмах. Джим прибыл во Францию в том числе и для просмотра нового фильма Деми «Ослиная шкура». Сорокадвухлетняя Аньес Варда со статной фигурой была оживленной, пылкой и властной женщиной. Она пригласила Джима на день рождения своей дочери. Он пришел с подарком, напился коньяка и рухнул, отрубившись, под стол. Дети решили, что он шутит, и рассмеялись. Вскоре он очнулся и вел себя так, словно ничего не случилось. Перед тем как он собрался на юг, мы с ним встретились. Я была накрученной и очень злой, ведь Марио продолжал меня ревновать к работе и Джиму. Ему понадобится еще не один месяц, чтобы оставить позади подобные мысли. Джим не встречал меня, он вообще не знал, что я приехала. Поселившись в том же отеле, что и он, на том же этаже, я решила, что буду просто работать. Билл просил меня заснять на пленку поездку Джима, и я не смогла отказаться, тем более мне хотелось ненадолго смотаться из Нью-Йорка. — Кэнди. — Он заметил меня в холле отеля. — Что ты тут делаешь? — Билл отправил меня шпионить за тобой, — ответила спокойно я. — Вот оно в чем дело, — протянул он. — Знаешь, пойдем прогуляемся, и я покажу тебе тот город, какой я знаю, — предложила я, протягивая ему руку. — Ну ты… — Я училась здесь до того, как родители отправили меня в Калифорнию. Мама почему-то решила, что именно французское образование поможет мне в жизни, — объяснила я. Мы оторвались от прежних наших образов. Перестали скрываться и прятаться. Забыли о распрях, словно я не прогоняла его множество раз за то, что он бесил своими изменами, пьянством и гулянками. Мне казалось, словно между нами снова все так, как в первые дни. Ночью мы вместе пришли в отель, но между нами ничего не было. — Я сейчас, — спокойно произнес он, смотря мне в глаза. — Джим, не нужно, если ничего не получается, то так тому и быть, — сказала я, проведя по его щеке. — Правда, я не разочарована. — Зато я себя чувствую слабым. — Он продолжал лежать на мне, но мне была приятна тяжесть его тела. — Просто у всех бывают взлеты и падения, — улыбнулась я. Мы проговорили до утра, словно в январе я не послала его за то, что он обхаживал эту юную английскую девчонку. Мы были собой, и если бы у нас было еще чуточку времени, то мы смогли бы вернуться к тем, кем когда-то были. Несколько дней спустя мы отправились на поезде на юг страны, где Деми снимал свой фильм в величественном шембургском загородном замке, как еще не делал никто после мая 1968 года. Мы все были очарованы «красным маем», тем, как бастовали студенты, а власть пыталась подавить протест. Нас волновало все это, но, кажется, наступало время всеобщей импотенции, когда проще утопить проблемы в наркотиках. После «красного мая» новая волна захлебнулась. Это был день визитов. Аньес всегда снимала постановки мужа на пленку, и этим утром в кадр попал на девять секунд Джим Моррисон — бородатый, с длинными волосами, развевающимися на ветру, он сидел на лугу и беседовал с богиней кино Катрин Денев и героем «Новой волны» Франсуа Трюффо [5]. Джим хоть и много пил, но никого не донимал своим поведением. — Что у тебя с ним? — спросила Аньес у меня. — С кем? — Ты поняла меня. С Джимом. — Она пристально посмотрела на меня. — Мы были любовниками, но сейчас все в прошлом. Я устала от его отношения к себе и прежде всего измен. — Не в изменах дело, — отметила Аньес. — Кто она? — Одна английская молоденькая девушка. В поисках ускользающей Пэм Джим с другом вылетел в Танжер. Достал немного хэша [6] на ярмарке ковров Ахмеда, где The Rolling Stones и многие другие покупали себе дурь, когда приезжали в город, и предался кайфу, явно забыв о цели своей поездки. Памелы в городе не было, потому что она сбежала на виллу графа в Марракеше. Джим остался в раскаленном добела Танжере на пару дней, выпивая в знаменитом «Parade Bar», где диаспора испано-французских эмигрантов устраивала прием. В тот вечер какая-то девица пробралась в его номер, и они порезвились на белых хлопковых простынях, а впоследствии она заявила, что родила от него сына. Но это, скорее всего, ложь. Я не поехала в Марокко: мне там делать нечего. Мы редко в последние месяцы сталкивались с Пэм. Она перестала меня восхищать, скорее раздражала, и я понимала, что если Джим не уйдет от нее, то ничем хорошим это не кончится. Конечно, временами Пэм пыталась заставить его бросить пить, правда, тут же заводила песню, что ему стоит уйти из группы — это было неправильно. Как бы успех The Doors ни тяготил его, но Джим любил то, что делал. Просто мир был чуть жестче устроен, чем ему казалось. Неизвестно точно, сколько времени провел Джим за границей, кроме того, что он вернулся в Париж в начале июля и выглядел очень плохо. У него появились проблемы с кредитными карточками, которые отказались принимать. Поэтому он провел несколько ночей в дешевом молодежном хостеле в латинском квартале. Он посетил показ нового фильма Годара. Потратил целую ночь, бродя по набережным Сены, выпивая с отбросами под мостами. Британские музыкальные газеты опубликовали репортаж о том, что Джим был замечен на тусовке Pink Floyd в лондонском Гайд-Парке. Говорят, он виделся с Бетти Данлер. Она сама не дает ответов. Причина ее молчания и некоторого вранья вполне ясна, ведь отчасти именно из-за Джима «любовь всей ее жизни» изменила ей, отчего она отправилась в Нью-Йорк, а потом докатилась до того, что родила ребенка от неизвестного мужчины. Бетти всегда любит говорить, будто она видела Джима трижды, но думаю, что эта женщина, как и всегда, оставляет прессе простор для воображения. Виделся ли он с Бетти или нет, уже не имеет значения. Джим вернулся к концу июля в Лос-Анджелес и снова начал сильно пить, узнав, что Пэм живет с графом, который находился в стране нелегально и толкал героин своим влиятельным друзьям. Пневмония Джима вернулась и даже заставила посетить врача — редкое событие. Он в основном оставался в отеле, иногда появлялся в «Континенталь-Риот-Хаусе» и свисал на руках с балкона на одиннадцатом этаже, вызывая панику у обслуживающего персонала. Это производило впечатление на английские группы, останавливавшиеся там, и пугало остальных. Я приехала к нему лишь на пару дней и впервые пожалела, что оставила его. Но пути назад не было. Я не могла своей любовью спасти его. Я не могла стать исцелением. Это все клише из любовных романов, когда сбившегося с истинного пути, отчаявшегося и потерянного мужчину спасает та самая. В жизни такое на моем веку происходило очень редко. Да и, чтобы спасти Джима, он должен был сам этого захотеть. — Я хочу увидеть ее, — как-то прошептал он. — Кого — ее? — спросила я. — Бетти. — И он устало закрыл глаза. — Когда она будет здесь? — Я не знаю. Меня кольнула ревность. Но я не желала Бетти провала или смерти, я знала, что у них с Джимом ничего не получится, и на время расслабилась.