Дверь между нами

Будущее неопределенно. Сейчас я не строю вообще никаких планов.

Меня кольнула ревность, когда я снова услышала ее имя из уст Джима. Странно, прошло столько лет, а я до сих пор не знаю, кем она была для него. Он постоянно ей названивал, оплачивал ее счета, зная, что живет она небогато. Она никогда особо не распылялась на эту тему, хотя те, кто знает ее близко, точно вам скажут, почему она рассталась со своей первой любовью. Говорят, причина была именно в звонках Джима. Тот парень все слышал, ревность копилась месяцами, в итоге измена и побег Бетти во Францию, а потом уже в Америку. Но Джим не думал, что разрушает нечто значимое и важное для Бетти. Он просто хотел услышать ее голос и зацепиться за спасительную соломинку. Трудно понять, почему именно в ней он видел свет в конце тоннеля, она вряд ли была готова вытаскивать его из бездны. Бетти не собиралась все бросать ради него, явно понимала: ее будет ждать та же участь, что и других девушек Джима. — Из-за него я потеряла слишком много, — как-то сказала она мне. — Благодаря содействию Джима я стала той, кто я сейчас. Рано или поздно я бы поняла, что меня больше не связывает по рукам и ногам та прекрасная любовь, бушевавшая между нами. Однажды я встретила другого и много лет не позволяла огню чувств разгореться. Что-то в мире неизбежно, Кэнди. Но я ничего не могла сделать для Джима. Он был для меня кумиром, ведь, когда я услышала его голос в пятнадцать лет, он стал для меня глотком свежего воздуха. Но я не хотела быть такими же, как группиз. Джим ждал ее приезда, но так и не собирался с гастролями в Ковент-Гарден. Джиму надо было сосредоточиться совсем на другом, к примеру на судебных тяжбах. Но его это мало беспокоило, хоть он и понимал, что влип по-крупному. Не знаю, почему я ревновала, ведь мы расстались, вернее, я сама его бросила. Но злость охватывала меня каждый раз, когда он хотел увидеть англичанку. Пэм незадолго до своей бесславной смерти сказала, что понимает причину такой привязанности. — Он почти не знал ее. Он не спал с ней. Возможно, трахни он ее, она бы перестала быть для него загадкой. А так он говорил с ней и не понимал, откуда в ней столько тайн. Наверное, и мы с Пэм могли бы стать такими же загадками. Хотя нет, не могли бы. Для рок-музыканта секс — это все. Это вдохновение, фитиль эмоций, разрядка и способ самоутвердиться. Если они не получают его в одном месте, то могут запросто получить в другом. Всегда найдутся девушки, которые возводят музыкантов в ранг божеств и которые будут согласны на все их сексуальные фантазии. Конечно, можно, как Бетти Данлер, ловко отшивать всех своих кавалеров, обещая им все, но не давая ничего. Но ни я, ни Пэм так не смогли бы. Мы очень быстро стали бы неинтересными, и Джим забыл бы нас. В любом случае все это уже не имеет никакого значения. Я сама выбрала другую судьбу, когда поняла, что с меня хватит и я сыта по горло этой атмосферой саморазрушения. Но это не означало, что я перестала делать все плохое. Моя жизнь с Марио не была похожа на тихую заводь: мы ругались и изменяли друг другу — но все равно оставались вместе много лет. Макс Финк звонил мне накануне суда спросить, что ему делать с Джимом. Все понимали, что он не в лучшем состоянии, чтобы появиться в суде, но Джиму было все равно. Макс в разговоре старался подбирать осторожные слова, зная о нашем с Джимом расставании. — Мне кажется, ты лучше всех его понимаешь, — пошел он в наступление. — Мне тоже так казалось. — Я не хотела продолжать этот разговор. Да, я жалела о том, что оставила Джима одного посреди хаоса. Да, я понимала, что поступила несколько эгоистично, но я больше не могла тащить его вперед, расстраиваясь из-за его поступков. — Кэнди, ты же понимаешь, что все может обернуться не в его пользу, — сказал Макс. — И тогда… Билл уже спрашивал, сильно ли решение суда ударит по Джиму и сможет ли он выступать. — Вас вообще кроме прибыли ничего не волнует? — вспылила я. — Я, конечно, все понимаю, когда Джим ничем не занят — это плохо, но когда вы заставляете его работать много — это еще хуже. — Так ты приедешь? — Я подумаю. Я не собиралась приезжать к Джиму, но потом передумала. Я не стала говорить, когда прилечу, прекрасно зная, что Джим не станет меня встречать. Накануне мы с Марио снова чуть не поругались: он разгадал мои планы, понял, что я задумала, и ему это не понравилось. Но ссоры так и не случилось. — Я заглянул в твои глаза и все понял, — сказал он, когда пришел ко мне в лофт. — Ты опять хочешь с ним увидеться? — Меня просили помочь. Марио, — я дотронулась до его щеки, — я все так же работаю на Джека. Я могу уйти, но это позволяет мне заниматься тем, что мне по-настоящему нравится. — Тебе просто по нраву вся эта дикая жизнь, — сказал он, целуя мои пальцы. — Но в Нью-Йорке тоже все этим заняты. — Да, — засмеялась я. — Конечно, отправляйся, — сказал он. Джим был подавлен сильнее обычного, и его можно было понять. Я не поверила своим глазам: ощущался разительный контраст между тем Джимом, которого я видела несколько недель тому назад, и тем, кто был передо мной сейчас. Он был похож на косматого немытого байкера. Его любимая женщина принимала героин, подсела основательно, скрывалась, как настоящая наркоманка, и делала много разных глупостей. Джим должен был предстать перед судом в Майами. Это огромная трата денег и сил: с законом бороться почти невозможно. Мой отец всегда говорил, что те, у кого нет денег, всегда соглашаются с законом, пусть и система несправедлива для них. А те, у кого водятся деньги, и немалые, — продолжают бороться и чаще всего выигрывают. Для Джима все могло обернуться фиаско. Он был бунтарем, рок-музыкантом, презирающим все прежние устои, бросающим открыто вызов всему обществу. Таких, как он, не любят эти старые пердуны, не готовые понять, что мир изменился и теперь он вовсе не в их руках. Джим старался смотреть на происходящее философски: — Я, может, даже куплю костюм, попытаюсь произвести хорошее впечатление… Костюм и галстук… Что-то, эм, консервативное, темно-синего цвета. Не один из тех с узором пейсли, а более… Да, я достану костюм, закинусь транквилизаторами и попробую хорошо провести время. Может быть, я стану вести об этом дневник, опубликую его в «Esquire» — впечатления от моих судебных тяжб. Но Джим, пусть и собирался вести себя хорошо, конечно, и не думал о том, чтобы приводить себя в порядок. Я видела, как он устал от всего, но он хотел казаться веселым. — Что ты тут делаешь? — спросил он меня. Мы встретились в забегаловке, где Джим проводил время последние дни. Обычно он пил пиво, чтобы сильно не пьянеть. Рядом с ним больше не было толпы девчонок, готовых отдаться ему по первому зову. Он больше не был тем парнем, который очаровал их осенью 1967-го, когда его фотографии без рубашки появились во многих журналах. Конечно, некоторые узнавали в бородатом Джиме того, о ком мечтали раньше по ночам. Но в той забегаловке никому не было до него дела. Сейчас девчонки мечтали совсем о других музыкантах. — Макс попросил приехать. — Я посмотрела на него. — Я думал, ты избегаешь меня, — улыбнулся он. — В последний раз ты очень разозлилась. — Ты хотел видеть другую, а не меня, — сказала я, доставая сигареты. — Я был болен и пьян. — Он принял вальяжную позу. — В любом случае ты ушла первой, и, по-моему, продолжать видеться — это полный мазохизм. — Ты не хочешь видеть во мне друга? — Я прищурилась, внимательно смотря на него. — Я тебя трахал, если ты не забыла. — Он сделал глоток пива. — Нет, не забыла. Но ты часто общаешься со своими бывшими подстилками, словно ничего не случилось, — парировала я. — Кажется, так все делают. Никого это не беспокоит. Но почему-то тебя это задевает. Почему? — Наверное, потому что я был влюблен в тебя так, как ни в кого другого. — Он собрался уходить, но я схватила его за руку, останавливая на миг. — А в нее ты тоже влюблен? Он не собирался отвечать, но я сжала его локоть. И тогда Джим сказал: — Хорошо, я любил всех, с кем был. Кого-то миг, кого-то больше. Но она ангел с душой кошки. Тебе понятно? Но мне не нужен ее свет, я не желаю ее жалости. Она всего лишь мой друг. — Джим разжал мои пальцы. — Пэм всегда была моей космической женой, а ты — моим союзником. Но все изменилось. — Мы изменились, — прошептала я. — Я всегда была на твоей стороне. — Никогда ты не была на моей стороне. Может быть, однажды в самом начале, когда я вырвал тебя из фальшивого рая. Но потом все изменилось. — Я всегда желала тебе лучшего! — пылко произнесла я. — Но я не могу повторять за тобой как попугай. И говорить то, что ты хочешь услышать. У меня тоже есть голос. — Что ж, лучше пожелай мне удачи. — Удачи, — на автомате ответила я. В этот вечер он сильно напился в «Palms». Говорят, заливал свои проблемы. По мне, он просто привык так жить, продолжая нестись на всех парусах в ад. Едва держась на ногах, Джим покинул бар вместе с парой дружков, выпивавших вместе с ним. Он всегда легко находил себе собутыльников, где бы он ни бывал, везде найдутся те, с кем можно выпить. Парни усадили его на лестнице парадного входа бунгало в Западном Голливуде, когда Джим не смог идти. Утром пожилая хозяйка дома решила, что это или еще один Чарльз Мэнсон, или мертвец. Копы арестовали Джима за нахождение в состоянии опьянения в общественном месте, а затем отпустили. Макс тогда уже находился в Майами, поэтому из участка позвонили мне. Странно, Джим все еще оставил меня своим представителем на подобные случаи. Он считал меня адекватнее Пэм, и поэтому я могла забрать его из участка. В отличие от его горе-жены, я не принимала так люто наркотики, пусть и увлекалась героином когда-то. Этот арест стал для него одиннадцатым и последним. Я отвезла его в отель, чтобы он ждал меня там, и отправилась в город уладить кое-какие дела. Кто-то привел его в порядок и усадил на самолет до Майами. Джим и его свита, состоящая из Макса Финка и Бэйба Хилла, зарегистрировались по прибытии в отеле «Carillon Resort». К ним присоединился Майк Гершман [1], публицист, чья лос-анджелесская фирма представляла The Rolling Stones на судебных разбирательствах. У многих были проблемы с законом, что поделать, если люди пытались жить не как все. Другие участники The Doors, которые должны были давать показания на слушании, прибыли несколько дней спустя. Заседание запланировали на понедельник, но отложили на два дня. Судьей выступал Мюррэй Гудман, ставленник республиканцев, готовившийся к переизбранию. Гудман был продажным политиканом, широко известным в юридических кругах Майами как мошенник и полный придурок. Мой отец терпеть его не мог и считал, что нужно держаться подальше от таких идиотов, как Гудман. Позднее его обвиняли в получении взяток, это ни для кого не было новостью, но его оправдали. Если верить Максу, Гудман в частной беседе говорил ему, что дело Джима можно решить за пятьдесят тысяч долларов. Макс сказал, что отказался, считая ниже своего достоинства давать взятки. Он всегда хотел выигрывать дела честным путем, а не так, как предлагал Гудман. Джиму не было на руку то, что судья ненавидел Роберта Йозефсберга — местного юриста Джима, занимавшегося всеми документами в Майами. Масла в огонь подлил сам Макс, когда на пресс-конференции до заседания отозвался о Майами как об одном из самых аморальных городов в Соединенных Штатах. Максу было тридцать два года, он был слишком молодым по меркам юриспруденции, таких горячих пылких мужчин никто не любит в профессии, их считают рвачами и сосунками. — Он просто молодой идиот, — отозвался мой отец, когда мы случайно встретились в Нью-Йорке. — Твоему Моррисону надо было нанять более опытного адвоката. — Такого, как ты? Когда ты поймешь, что не всегда возраст решает все на свете? Насколько я помню из учебы, еще играют роль личные качества, а у Макса они что надо. Обвинителем был Терренс Максвильямс, один из ассистентов прокурора штата. Он подлизывался к Джиму, прося подписать пластинку, и одновременно с этим из кожи вон лез, чтобы засадить его в тюрьму. Вскоре судья ясно дал понять, что не собирается откладывать слушание ради того, чтобы The Doors смогли дать несколько концертов, и они были вынуждены отменить европейский тур, назначенный на начало сентября. Все, что происходило в суде, пахло коррупцией, разило на несколько километров. Наблюдавшим за процессом местным юристам, которые много лет вели разные дела, было ясно, что Джима отправят в тюрьму по указке администрации Никсона, страдавшей паранойей и считавшей, будто кругом везде одни хиппи, желающие подорвать устои американского общества. Кто-то собирался сломать The Doors физически и финансово, и быстро стало ясно, что никто из медиа-мира не вступится за Джима, когда ему это нужно. К сожалению, так устроен этот мир — тонущему не принято помогать. Все боялись потерять прибыль и популярность. Шесть присяжных были приведены к присяге, а Джим и его компания отправились в Майами-Бич на выступление хард-роковой группы Creedence Clearwater Revival. Затем — в клуб «Hump» на выступление Canned Heat. Джима позвали на сцену, и музыканты целый час исполняли блюзовые мелодии. В понедельник всем пришлось проталкиваться через толпу репортеров и фанатов. Джим сел за стол защиты и делал записи в дневнике, пока свидетели давали показания. После вступительной речи, в которой Макс заявлял, что обвинения против Джима необоснованны и мотивированы местными отвратительными политиками, две свидетельницы сказали, что Джим Моррисон обнажился на десять секунд, что было полной ложью. Я и Пол снимали весь концерт на фотопленку, и ни он, ни я не засняли этого. Хотя я и испортила все снимки, но сомнений не было, что Джим не делал того, за что его судили. Макс потребовал вещественные доказательства, и, кажется, запал обвинения иссяк. В выходные группа дала два концерта в Калифорнии. В пятничный вечер в Бейкерсфилде подростки столпились перед сценой, чтобы послушать трехчасовой концерт. Джим предварительно выпил много пива, но был пламенным в тот вечер, тщательно произносил слова, просил у зрителей сигареты. Следующим вечером в Сан-Диего он начал выступление так: — Этим начинался рок-н-ролл, и сейчас это выходит из-под контроля. The Doors выдали еще одно великое шоу, и никто тогда не знал, что оно станет одним из последних концертов подобного качества и ознаменует собой окончание целой эпохи, начавшейся солнечным днем на Венеция-бич, когда Рэй и Джим решили создать группу и заработать свой первый миллион. Смехотворное судебное разбирательство возобновилось в среду. Офицер полиции, давая показания, сказала, что копы боялись арестовать Джима, потому что это могло спровоцировать беспорядки. Макс отметил, что арест могли произвести после выступления, но этого почему-то не случилось. Два дня спустя обвинение показало запись шоу, выглядевшего вульгарным и хаотичным, но не явившего ни одного доказательства, что Джим показывал свой член публике. Судья Гудман отложил заседание на выходные, так что группа смогла выступить на фестивале на острове Уайт, недалеко от южного побережья Англии. Еще одно из последних величайших событий десятилетия. Джим, уже исчерпавший себя и истощенный, полетел из Майами в Лондон, а затем его доставили к месту проведения фестиваля. Прибыв как раз к вечернему сету, группа выступила перед самым большим числом зрителей, когда-либо собиравшимся в Европе. Я тоже приехала туда. В Майами мы мало разговаривали. Опасения Макса не подтвердились: Джим не впал в отчаяние, но все же многое шло не так гладко, как хотелось. Говорят, он снова пытался встретиться с Бетти Данлер, но никто не знает, нашел он ее в городе или нет. Мы жили в самое странное время на свете.