Дверь между нами

Мир зависит от нас, Наши жизни никогда не закончатся, Оседлавшие бурю…

— Ты была от него беременна? — спросила я как-то у Бетти. Мы пересеклись в Америке, когда она приехала туда на время. Бетти жила вместе с Робертом Плантом в Уэльсе, он работал над своим альбомом, а она пыталась готовить новое шоу. На дворе, кажется, стояла осень 1992-го, и мне показалось, что Бетти несколько поправилась. — От кого? — спросила она, хоть и догадывалась, о ком идет речь. — От Джима, — зачем-то ляпнула я. — Конечно, нет. У нас ничего с ним не было. Как он тогда сказал: «На алтаре молчания я принес в жертву свой пенис». У меня были отношения, из раза в раз я говорила себе, что не буду с ним видеться, и на острове Уайт я была не ради него, а ради себя. Мне стало тесно в нашем с Фредди мирке, любовь со временем ушла, но страсть и привязанность остались на долгие годы. Джим — всего лишь одна из причин, почему в моей жизни все пошло сикось-накось. Он был королем хаоса, а я попала в шторм. Почему я постоянно возвращаюсь к ней, к девушке, которая, как мне казалось тогда, разрушила мои отношения с Джимом? Потому что она восхищает меня. Наверное, уже ни для кого не секрет, что я пишу книгу, рассказывая про себя и Джима. Пусть его жизнь и была яркой вспышкой, но эти отношения прошли в моей жизни красной нитью. Он долго был для меня всем, а когда мы разошлись, я поплыла одна, но все равно мысленно возвращалась к нему. С Марио я прожила не один год, но у нас ничего не получилось, я погналась за еще одной мечтой и чуть не сломала шею, но это нужно было пережить. Сейчас, смотря на Бетти, на то, как она осторожно двигается, я думаю: почему ни одна из девиц Джима так и не решилась родить от него? Может быть, они все мстили ему за то, как он к ним относился, и делали аборт? Может быть, они просто не хотели, чтобы вечеринка заканчивалась? Трудно сказать нечто определенное. У меня случился выкидыш на позднем сроке, Пэм сделала не один аборт, а вот Пат… Кто знает, соврала ли она или сделала то же самое, что и Пэм. Бетти вообще оказалась всего лишь мечтой Джима. Были и другие женщины, у него их хватало во все времена, даже тогда, когда он растолстел и отрастил бороду. После Уайта я не видела Бетти, только слышала один раз, как Джим ей звонил. Она должна была приехать в Америку в конце года, поговаривали, что она будет на его дне рождения, но я мало в это верила. До смерти Джима я видела ее рядом с ним еще пару раз. Она стала моим наваждением, порой я ненавидела ее, порой благодарила за то, что я смогла вырваться из таких запутанных отношений. Я знаю, что Джим как-то наткнулся на ее парня. Тот не узнал его голос. Но у него возникло много вопросов. Кто поймет ночной звонок от какого-то мужика, желающего поговорить с твоей девушкой? Джим разрушал себя и превращал в руины жизни тех, кто его окружал. Именно в это время он подцепил Еву Гардони, молодую голландку с диким характером, вокруг которой всегда ходило много слухов. Она была немного старше Джима и окончила юридический колледж в Будапеште перед тем, как переехать в Лос-Анджелес в качестве невесты режиссера-эмигранта Фрэнка Гардони, с которым Джим познакомился, когда снимал один из своих фильмов. Изящная, распутная, флиртующая направо и налево, словно прямо сейчас начнет заниматься любовью со своим собеседником. В этом лишь сама Бетти Данлер могла дать ей фору. Однако Ева не обладала той легкой манерой, благодаря которой мужчины понимали, что ничего ждать не стоит, но не обижались. Ева была совсем другой. Она очаровала Джима, как и многих других, своими европейскими светскими манерами. Она нравилась даже Пэм, хотя у той был повод ее возненавидеть и в отместку Джиму спустить все его деньги, как она делала это обычно. Джим положил глаз на Еву и, появившись в ее доме, когда муж уехал по делам, решил, что место свободно и он может его занять. В тот октябрь я была рядом с ним. У меня было навалом работы в Лос-Анджелесе. Удивительно, но Марио очень легко отпустил меня. Наверное, он просто смирился, а может быть, дело в том, что в осенний сезон в Нью-Йорке хватало своих забот. Я не заморачивалась по этому поводу. Я привыкла быть свободной, даже находясь в отношениях, и делать то, что считаю нужным. Женщина становится скучной мужчине, если она только и занята домашней работой. Пэм осталась тогда в Париже, она еще не знала, что Джим пытается крутить роман с Евой. Пат была в Нью-Йорке, а я вернулась домой и поселилась в «Континенталь-Риот-Хаусе». Пока Джим бегал за Евой, записывал новый альбом, я встретилась с Минной. Мы не виделись уже очень много времени. Кажется, с прошлой весны. Родители давно забросили ее воспитание. Крисси, другая моя сестра, была совсем другой. Она поступила разумно — вышла замуж за хорошего парня, по крайней мере, так казалось. А на нас с Минной давно уже махнули рукой. Я была главной бунтаркой: сбежала из дома ради патлатого рок-музыканта, который пил даже больше местных забулдыг, обитающих под мостом. Конечно, мое имя мелькало на страницах прессы, но, похоже, всех это мало интересовало, словно я ничего не делала. Минна вообще таскалась из одной квартиры в другую, и мне казалось, что она снова села на героин. Я пыталась наставить ее на путь истинный, но, кажется, это было невозможно, и в конце концов я тоже махнула рукой. — Дай денег, — потребовала сестра. — Прости, но ты просадишь все на наркотики. — Я закурила. — Ты сама употребляешь. — Да, но со знанием дела, и вообще могу бросить. Я врала, потому что бросать не собиралась, да и наркотики в моей жизни были еще десять лет. Но потом я и правда вмиг оставила свои увлечения, потому что выросла из всех этих забав. Да, я так и не вышла замуж и не завела детей, но меня это не заботит до сих пор. У меня было множество ярких романов, и сейчас я встречаюсь с одним мужчиной, не ради его денег и славы, а просто так. Если он захочет чего-то большего, то я с радостью соглашусь. А пока… В ту осень 1970-го — Минна была права — я не могла бросить. — Тогда найди мне работу! — крикнула она. — В прошлый раз я нашла тебе работу в редакции, а ты постоянно прогуливала. Я могу только отправить в больницу! — предложила я. — Нет, я не пойду в это ужасное место! — У тебя нет выбора, только бросить героин или хотя бы начать только курить его. — Кэнди! Я не могу, — признала она. — Тогда у тебя один путь. — Я стряхнула пепел с сигареты. — Позвони мне, как будешь готова встать на путь исправления. — Кэнди, — она схватила меня за руку, когда я встала, чтобы уйти, — прошу тебя, дай хоть немного денег. — Слушай, я думала, что после самого первого случая у тебя встали на место мозги, — начала я, мягко освобождаясь из ее хватки. — Но оказалось, это не так, на некоторое время у тебя было просветление, и все по новой. Вернись в колледж, найди себе занятие по душе, и тогда все будет хорошо. — Ты сама не пример! — Она надулась. — Я работаю, у меня своя студия, я продаю свои умения и свои работы, а не просто торчу на наркотиках и меняю мужиков каждую ночь, — резко сказала я. — Конечно, Джим же тебя бросил! — Это я его бросила! — И я ушла, потому что больше мне было нечего сказать. Минна так и не нашла меня, а я не стала искать ее; в конце концов это сделал отец. Он позвонил мне спустя пару недель, когда я собралась в Нью-Йорк, и я посоветовала только клинику. Но я знала, что это вряд ли поможет: у Минны не было особого желания бороться со своими пристрастиями. Она умрет от передоза через три года, после этого я совсем перестану общаться с родителями. Мама решит, что мне незачем переступать порог отчего дома, а отец даже не станет видеться со мной на нейтральной территории. Впрочем, я не расстроилась. В Лос-Анджелесе осенью, как всегда, было шумно, и, погрузившись в различные съемки, я едва успевала следить за Джимом, а он успевал бегать за Евой и превращаться в мистера Моджо Райзина. После той ночи на острове Уайт мы не говорили. Я порвала с ним, а потом дала слабину, и мне было просто невыносимо смотреть в его прекрасные голубые глаза. Я понимала, что это всего лишь своеобразный акт милосердия, но не могла себя пересилить. Джим даже и не знал, что я в городе. Он настолько увлекся Евой, что обо всем забыл. Он переехал к ней жить, прихватив свой чемодан, две бутылки шампанского и склянку кокаина. Он шептал ей, что любит ее, а она была польщена и не знала, что делать дальше. Джим так же увлекался Бетти. Бегал за ней, как мальчик, хотел ее увидеть, говорил, что она нужна ему, но она мягко дала понять, что он ей не нужен как мужчина. Джиму очень нравился Фрэнк Гардони, и Ева рассказывала, что он чувствовал себя виноватым, флиртуя с ней, поэтому очень немногие знали о том, что Джим жил в ее доме во время записи «L.A. Woman». Он проводил дни в студии, возвращался к Еве поздним вечером, и они развлекались как могли. Он жаловался ей на группу, с которой ему было уже не по пути. На Пэм, которую он называл глупым ребенком, продолжая ее любить. На Пат, которая была одержима им, но уже не так интересна ему. Меня называл ледяной сукой, поставившей свою независимость превыше всего. Джим много чего говорил ей, а Ева потом рассказывала нашему общему другу Джерри Хопкинсу. Мы встретились с ним в одной из забегаловок города. Я пришла поужинать, а Джим — выпить; потом собирался к Еве. Он сам подсел ко мне, увидев меня. — Что ты тут делаешь? — спросил он. — У меня тут много работы, — сказала я, продолжая разделываться со стейком. — Я думал, ты живешь в Нью-Йорке. — Я давно уже здесь, просто нет нужды искать тебя. — Я улыбнулась. — Ты изменилась, — повторил он давно известную истину. — Конечно, я изменилась за эти годы. — Нет, с той нашей последней встречи. — Не имеет значения, — мягко прошептала я. — Мы сами продюсируем свой альбом, — зачем-то сказал он. — Пол уже не в почете? — спросила я. — Он считает многие блюзовые песни с альбома скучными. Мне кажется, он просто не понимает того, что мы сейчас делаем. — Джим стал таким откровенным со мной, что я удивилась, словно мы вернулись в те времена, когда говорили о многом, а потом он читал мне стихи. — Приходи завтра в студию. — Хорошо, — согласилась я. Я не хотела, как в былые времена, сидеть в студии, курить, пить со всеми, смотреть на то, как музыканты ругаются. Я хотела быть подальше от Джима, но раз за разом возвращалась к прежнему. Знаю, что мне не стоило его бросать, но это ничего не изменило. Я не могла на него повлиять и заставить его пить меньше. Джим пил в студии, потому что его все достали, но он помнил, что его группа должна записать еще один альбом. Группа всего за пару месяцев записала одну из величайших пластинок того времени, которая так и не вышла из моды. Работу над альбомом начали почти сразу, как только суд приговорил Джима к тюремному заключению, но его наказание отсрочили. «L.A. Woman» начинала жизнь как блюзовая музыка о стриптизершах из «Phone Booth», городе и безумии того времени. Они просто курили косяк, и их просто зацепило так, что они продолжили играть и после студии. Так и родились пару песен. Это было время, когда группа полностью отдалась своему творческому порыву и делала то, что считала нужным. Время полной творческой свободы. Они даже вокал записывали в самых неожиданных местах, например в ванной. Джим так решил проблему с недостаточной изоляцией комнаты для записи вокала. К тому же они записывали в основном живьем, не сводя звук потом на пленке. Наверное, поэтому пластинка звучит так, словно они играли на своем лучшем концерте, но зрители были тихими и не мешали звуку литься плавно. Джим много времени проводил в ванной, а Бэйб постоянно пересекал бульвар, ходя в «Monaco Liquors» за новыми ящиками мексиканского пива, которое нравилось Джиму. Его вокал на пластинке и правда кажется пропитанным алкоголем, но после пары прослушиваний влюбляешься именно в такого Джима. Билл рассказывал, что во время записи «L.A. Woman» Джим выпил за один день тридцать шесть бутылок пива, возможно, это его личный рекорд. Кто знает. Никто никогда точно не знал, сколько выпивал Джим. Просто все знали, что он поглощал очень много спиртного. Джим сильно кашлял, когда записывали альбом. Он так до конца и не излечился от подхваченной поздней весной пневмонии, и это порой слышалось в песнях. — Слушай, нельзя так насиловать легкие, — сказала я, когда он вышел ко мне, чтобы посидеть на диване и отдохнуть. — Я, может быть, записываю свою последнюю пластинку, — сказал он, положив свою косматую голову ко мне на плечо. — Не говори так, — прошептала я, ощущая, что у меня почему-то выступают слезы на глазах. — Возможно, это правда. После смерти Дженис я стану четвертым. — Его слова прозвучали гулко, но он говорил это не только мне. В начале октября Дженис Джоплин странно умерла. Это третья смерть из известного злосчастного клуба. Хотя при нашем-то образе жизни, с работой на износ, допингом, чтобы нормально функционировать, морем секса и прочих грешных удовольствий, ничего удивительного в этом нет. Живи ярко — умри молодым. Это постигло не всех, но все же… Формула исправно работала. — Не надо, — прошептала я. — Давай встретимся, — предложил он. — Нет, — отрезала я. — Почему? — Мне кажется, я ушла, а ты сказал, чтобы я катилась к черту. — Я посмотрела ему в глаза. — Я этого не говорил. — Что ж, тебя ждут. — Я решила оборвать разговор, остановиться на полпути. Потом я много лет жалела, что сама отрезала себя от Джима. Но проще было отсечь больную конечность, чем лечить ее. Песня «L.A. Woman» дала название альбому — она рассказывает о том, как Джим колесил по окраинам Лос-Анджелеса, посещал пустыни и пляжи. Автострады, демонические огни ночного города — все сверкало ритмами гитары и электропианино, главных движущих сил группы. Именно в этой песне появился мистер Моджо Райзин — анаграмма имени Джима. Он выпаливает пьяный, ироничный любовный зов, когда песня достигает кульминации, и заканчивает свой последний шедевр долгими, далекими от раскаяния воплями отчаянного триумфа. Я любила такого Джима, пусть и тогда мы не были вместе. Мне хотелось, как и Пэм, чтобы он бросил уже пить, чтобы занялся чем-то еще. Мы обе знали, что он может это сделать. Джим был способен на многое, чертов гений всегда жил в нем, но Джиму было отмерено не так много дней. — О чем ты думаешь? — спросил он меня, когда мы снова сидели рядом в перерывах между записями. — Не знаю. — Я прикрыла глаза. — Ты улыбалась, — прошептал он. — Да? — удивилась я, открывая один глаз. — Да. — Джим потянулся за бутылкой пива. — Так о чем ты думала? — О музыке. — Он почему-то засмеялся. — Почему ты смеешься? — Я знаю тебя. — Он взял меня за руку. Да, он был прав: я не думала о музыке. Мне вспоминались наши первые дни, полные восторга и свежести. Я думала о нас, словно стала старой и больше нечего было припомнить. — Никогда не старей, — зачем-то сказал он. — Я все равно состарюсь, — возразила я. — Да, но только не душой. Ты не создана для старости, моя сладкая Кэнди. Прошло столько лет, и я не знаю, состарилась ли душой или она осталась такой же юной и прекрасной, как я сама, когда мне было двадцать лет. Я знаю только одно: Джим так и остался навсегда молодым.