Дверь между нами

Мне нужен новый друг, который оставит меня в покое, Мне нужен новый друг, который меня не побеспокоит, Да, мне нужен кто-нибудь, кому не нужен я.

Мне пришлось вернуться домой. Нет, не к родителям, а в Нью-Йорк, где была вся моя жизнь. На меня продолжали сыпаться разные предложения, и я не смела отказываться, решая брать от жизни все. Джим просил меня остаться, вернуться в Лос-Анджелес, но я не хотела. Я ушла от него, и дважды в одну реку мало кому удается войти, поэтому не было смысла начинать все снова. — Почему? — спросил он, когда я паковала чемодан. Мы были в моем номере, пришлось задернуть шторы от зимнего солнца. На самом деле у меня жутко болели глаза: все же в Эл-Эй не получалось избегать соблазнов, и я много пила и пристрастилась к таблеткам — яркий свет слепил меня. А еще в полумраке было проще прятать эмоции. Джим почти не видел меня, а я ощущала кожей его замешательство. — Потому что мне надо вернуться домой, — просто ответила я. — Твой дом здесь. — Он подошел ко мне и дотронулся до моего плеча. — Нет, мой дом уже не здесь, — отрезала я. — Я вернусь на твой день рождения и, может быть, проведу здесь почти весь декабрь. — Кэнди… — Слушай, я знаю, что мы все еще страдаем от того, что я оборвала нашу связь, но иного пути не было. Я просто устала от всего. Мне надоело смотреть на то, как ты гробишь себя, тратишься по пустякам. Мне надоело считать девчонок, с которыми ты мне изменил, — объяснила я. — Та англичанка стала всего лишь первой в череде всех событий. Я не знаю, что у тебя с ней было, но мне было больно смотреть на то, как ты был счастлив с ней. — На миг мне показалось, что она та, с кем можно забыться. Но она чокнутая, пусть и изящная, понимающая, волшебная. И Пэм чокнутая. — Джим опустил глаза. — Не уходи. — Я должна. — Я поцеловала его в щеку. — Удачи в покорении Евы. Тогда я поняла, что во мне больше не осталось ревности, бессмысленной борьбы с собой, желания выяснять отношения. Мне понадобился год, чтобы понять, что наш роман в прошлом и я должна идти дальше, и я делала это. Кажется, я просто выросла, смогла избавиться от пут отношений, которые никогда не были нормальными. Однако Джим сильно изменил меня, и я ношу на себе отметины, но они теперь не мешают жить, скорее напоминают о моем месте в этом мире, о том, кто я есть на самом деле. Я и правда вернулась к Джиму, чтобы быть рядом с ним на его дне рождения. Цифра двадцать семь лет была опутана тайнами, мистикой, притягивала к себе внимание. Каждый музыкант боялся этой даты и в глубине души надеялся, что протянет до двадцать восьми. До сих пор не найдено объяснения, почему яркие и талантливые люди уходили в этом возрасте. Кажется, рок-н-ролл не только многое дарит, но еще и забирает жизнь. Во второй половине того дня, когда стоило бы в компании друзей праздновать день рождения, Джим принес свои последние записные книжки в «Village Records», студию в западном Эл-Эй. Джим читал, пел, играл на пианино и тамбурине на протяжении трех часов. Он всегда говорил, что годен только петь и писать стихи, но уже тогда всем было понятно, что, отколовшись от группы, он мог создать настолько самобытную музыку, что мир бы никогда не был прежним. Долгое время Рэй твердил, что Джим не Эрик Клэптон и пропадет без группы, ему всегда будет нужен коллектив, но как же Рэй заблуждался. Наверное, никто из нас так до конца и не знал, какой потенциал таился в Джиме, какие еще таланты были скрыты в нем. Свидетелями той записи были звукорежиссер Джон Хинни, великолепная австрийская девушка по имени Флорентина Фабст, которую Джим пытался соблазнить, а также Фрэнк и Кэти Лисиандро. Я же появилась лишь под конец записи, стояла на пороге и не смела зайти в комнату, очарованная тем, как лились слова. Почти все поэмы были мрачными. Они описывали секс, насилие, девственные кровотечения, неизбежность смерти, и становилось не по себе. — Что ты там стоишь? — вдруг сказал Джим, оторвавшись от своего занятия. — Давай проходи. — Всем привет. — Я протянула руку Флорентине. Она явно не знала, кто я, и спокойно отнеслась к моему жесту. У меня и в мыслях не было выяснять с ней отношения. В какой-то момент открыли бутылку ирландского виски, и сессия пошла на спад, как это часто бывало с Джимом. Они сделали перерыв и отправились в «Лаки Ю», любимое место Джима со времен учебы в УКЛА, — мы с ним часто там зависали, когда только начали встречаться. В этом кафе подавали его любимую мексиканскую еду и пиво. Вернувшись в студию, Джим начал импровизировать с блюзовой лирикой, а затем попросил Флорентину и Кэти почитать длинные поэмы в унисон; прошло очень много времени, прежде чем у них стало получаться. Меня же он попросил все снимать, поскольку я редко выходила на улицу без камеры. Во время прослушивания записи Джим внезапно потерял сознание. Он рухнул на пол, уронив пару микрофонных стоек. Пару секунд спустя, быстро придя в себя, Джим, улыбаясь, поднялся и приговаривал: — Подождите! Подождите! Пусть начнут еще раз. Они великолепны. Но на самом деле великолепен был только он, творивший шедевр здесь и сейчас. Почему он так рано умер? Ведь он столько всего еще не успел сделать… Это очень несправедливо, но сейчас уверенно можно сказать: Джим сам довел себя до своего финала. Джим работал в течение следующего часа, спокойно читая стихи, но все равно получалось, будто он плавно поет. В его голосе звучала меланхолия и усталость от жизни, словно он был столетним стариком. Он снова слушал в записи синхронное чтение двух девушек, и его реакция сохранилась на пленке: — Гениально. Гениально. Боже мой, я не могу поверить в это. Это было невероятно. Одной из последних строк, прочитанных им, стала эта: «Любовь не спасет вас от вашей судьбы». Я до сих пор не знаю, кому он адресовал эти слова. Мне? Себе? Пэм? Пат? Бетти Данлер? Джули Хаддлстон? Или Еве? Он верно все сказал: любовь и правда никого и никогда не спасет от судьбы. Все это ложь, что она преображает людей: спасает — да, это чувство придает сил, уверенности, но точно не вытаскивает из бездны. Я жила с этой фразой много лет, верила в это, верю и сейчас. Он потащил меня пить в тот вечер. Оставив всю свою компанию, он повел меня по ночному городу, словно я никогда не видела такое чудо света. — Хорошо, что ты приехала. — Я обещала, что приеду, — улыбаясь, сказала я. — Что ж, наверное, это мой последний день рождения. — Ты опять за старое? — Я с укором посмотрела на него. — Нет, просто я говорю как есть. — Джим, ну зачем ты опять? — Я взяла его за руку, теснее прижимаясь к нему. — Может быть, потом ты пригласишь меня в свой номер, — задумчиво глядя мне в глаза, сказал он. — Нет, не приглашу, — покачала головой. — Мы с тобой просто друзья теперь. Я ушла, а ты дал мне уйти. — Я думал, что ты опять блефуешь. Пэм всегда говорит то же самое, но в итоге возвращается. — Да, но я не Пэм. — Я знаю, — как-то обреченно прошептал он. — Что ж, в честь твоего дня рождения я позволю тебе оказаться у меня в номере, — радостно произнесла я. — Для начала шампанского. — Он уже плохо стоял на ногах. — Нет, мы едем ко мне. Я поймала такси. Джим уснул по дороге, и мы с водителем довели его до моего номера. Джим так и не проснулся, оставшись в моей кровати, а я сидела на балконе и курила, смотря на неоновые огни, надеясь на лучшее. Я поняла тогда простую истину: я больше его не любила. Восторг прошел, но еще остались нежные ростки былого чувства. Как только стерлась моя страсть к Джиму, потребность в том животном слиянии тел, мне сразу стало лучше. Мое тело больше не желало его, а я больше не думала о нем ночами. Я переболела и, что самое грустное, смирилась с тем, что он остался с Пат, Пэм или даже Бетти Данлер. Наверное, поэтому у меня не было ненависти ни к одной из них. Я смеялась над собой, вспоминая, как сходила с ума, когда вся рок-н-ролльная среда женила Джима и Дженис, или натыкаясь на обрывки прошлого в памяти вроде тех, когда я закатывала скандалы из-за очередной девицы Джима. Бетти Данлер уже не казалась мне причиной моего разрыва с ним. Я отпустила его, но отпустил ли он меня? Трудно сказать. Но думаю, что нет. Спустя время он просто понял, что я не вернусь, как раньше, и что ни кнут, ни пряник на меня не действует. Пэм всегда была далеко, чаще всего во Франции. Пат бегала за Джимом, но она была ему не нужна. Остальные девушки уже исчезли из его жизни. Бетти Данлер жила в Англии. Выходит, все женщины Джима бросили его. Три дня спустя The Doors отправились, как оказалось, в свой последний концертный тур. Джим выглядел уставшим и стал агрессивным, когда выпил много эля. Между выступлениями возник вопрос, будет ли Джим продолжать. Джон, Робби и Рэй привыкли к тому, что Джим часто мешает им выступать, но сейчас они были не на шутку встревожены. Он выглядел сильно изможденным, казался выдохшимся и был необычайно пьян. Но Джим хотел, чтобы группа вышла на сцену, хотя и пел, стоя спиной к публике, как в дни былой молодости, когда группа только начинала свой путь, и висел на микрофонной стойке, чтобы не упасть. Во время финальной «Light My Fire» Джим попытался прыгать по сцене, но повалился на Робби, и они вместе рухнули на пол и едва не скатились со сцены. Выхода на бис не было. Никто больше не мог играть дальше. Следующим вечером The Doors должны были выступать в знаменитом танцевальном зале Нового Орлеана «Варехаус». Я приехала со всеми — меня попросил Билл, — но съемку не вела: просто не могла без слез смотреть на Джима, мужчину, которого я так любила. Джим выглядел каким-то отрешенным и странным. Он стал выкрикивать лирику с прежней уверенностью, и заполненный зал решил, что их ждет великое шоу, каких они давно не слышали от группы. Но Джим исполнил четыре песни и расклеился. Он несколько раз неудачно пытался пошутить, никто не смеялся. Между песнями он перемещался по сцене нетвердой походкой, и в большом зале повисла тишина, когда искушенная в музыке публика почувствовала: что-то не так. В середине «Light My Fire» Джим умер на сцене или потерял на некоторое время сознание, кто знает? Он перестал петь, доковылял до барабанной установки и сел, не в силах встать больше, так что встревоженной группе пришлось исполнить еще один инструментальный проигрыш. Когда настал черед Джима заканчивать песню, Джон врезал ботинком ему по спине, грубо толкая вперед, словно пинок под зад мог решить проблему. Поднявшись и трясясь от гнева, Джим буквально взорвался — он схватил стойку микрофона и начал колотить ей об пол, пока деревянная планка не начала превращаться в щепки. Люди перед сценой в шоке наблюдали за происходящим. Затем микрофонная стойка сломалась на две части. Джим остановился, только когда Винс Тринор вышел из-за усилителей, пытаясь успокоить его. Джим повис на Триноре и стоял так, тяжело дыша, пока группа заканчивала песню. Затем Джим выбросил микрофон и, шатаясь, покинул сцену. Шоу закончилось. Как и сама группа. Это был конец. Но никто так не думал тогда. Случившееся всех потрясло до глубины души. Рэй потом назвал это оккультным процессом, испарением жизненной силы Джима, которая делала его Дионисом. Было в этом что-то такое. А я не сделала ни одного снимка, ни за сценой, ни во время концерта. Группа уже прошла через всевозможные испытания, но жуткий коллапс Джима в Новом Орлеане стал поводом заново переосмыслить реальное положение дел. В лимузине по дороге в отель висело напряженное молчание. Джим пытался заговорить, но другие молчали. Когда Джим выходил из машины, Рэй сказал: — Ладно. Все закончилось. Трудно сказать, что он имел в виду. То ли пребывание Джима в группе, то ли саму группу. Никто точно не знал. — Пойдешь утешать его? — немного зло спросил меня Джон. — Может быть. — Я прошла мимо него. Я не собиралась утешать Джима, но знала: его не следует оставлять одного. Я постучалась в его дверь, и он открыл, а потом его голова почти всю ночь покоилась на моих коленях. Я гладила его спутанные локоны, ощущая, как ему плохо. Может быть, его спокойствие было вызвано выпитым, а может, осознанием того, что в его жизни многое пошло не так. Я не знаю, мы вообще не говорили в ту ночь. Перед тем как на следующий день вылететь назад в Лос-Анджелес, The Doors и остальной персонал группы решили отложить концерты. Джим Моррисон больше никогда не появлялся на сцене. В декабре 1970-го Никсон бомбил Камбоджу, и в атмосфере витала безнадежность. Джим жил то в «Шато-Мармонт», где часто чудили Led Zeppelin, то в мотеле «Эль-Сиенга», то в доме Евы или в пустой квартире Памелы на Нортон-авеню. Все, кто видел его, говорили, что он совсем сдал, превратившись в бледную тень того бунтаря, которого мы все знали. В этом была доля истины. Пэм вернулась из Франции перед Рождеством, оставив любовника в Париже. Она выглядела непривлекательно, сильно похудела. Но потом поправилась немного и продолжила давить на Джима, чтобы он ушел из The Doors и вернулся с ней во Францию. Ее мечтой всегда было, что Джим станет поэтом, она — его музой, они купят дом и будут счастливы. Патриция испортила Памеле день рождения 22 декабря, прилетев в Лос-Анджелес и рассказав ей, что сделала аборт. Но Пэм была слишком умна, чтобы сочувствовать, обвиняя Джима, и просто оборвала рассказ усталой и грубой фразой. Пат не знала, но за пять лет жизни с Джимом Памела сделала несколько абортов. Аборты других девушек не были насущной проблемой для Памелы. Вот так кончился год. Странно и немного сумбурно. Многие мечты рухнули, но еще верилось в то, что музыка окажется сильнее всего на свете.