Two minutes to official top

Я знаю, знаю. Знаю, что редкий человек любит вспоминать боль своего падения, но я люблю. Я благодарна ему за себя сегодняшнюю. Но когда я была падшей, я тоже ненавидела его. Только, в отличие от прочих падений это не был срыв в штопор с облаков, это было медленное и плавное погружение. На дно. И будучи там, на дне, я не то, чтобы не знала, где подъем, где она — поверхность, облитая солнцем, в какой стороне благословенный воздух и живые голоса, я считала — дно бесконечно, и я опускаюсь все ниже и ниже. Во мрак, холод и бессилие перед собственными демонами. Two minutes to official top. Я стою на дорожке. Позади меня — плотная кафельная стена, тренер, почти такой же плотный и кафельный, и команда, которая, к несчастью, в меня верит. Впереди — пространство воды. Это только кажется, что бассейн конечен, на самом деле он может длиться вечно. Или столько, на сколько хватит одного твоего вдоха. И выдержки. Сердце молотит так, будто стремится пробить горло. Липкий, постыдный страх сковывает мышцы, не дает обрести такое необходимое в нырке расслабление. One minute. У тебя есть еще минута на дыхание. Одна минута, чтобы насытиться воздухом. Разве может человек надышаться за минуту? Разве ты способна после этого, на единственном вдохе, нырнуть сто пятьдесят метров в моноласте? Забудь об этом, девчонка. Тебе бы выжить. Они все роботы. Они все супергерои. Ты одна среди них, ничтожество, жалкая, разбитая жизнью калека. Твоя больная спина, разъебанная в хлам предыдущим спортом — это не спина чемпиона, это спина калеки. Ты не способна сделать то, что задумала. Ты сдохнешь там, на дне этого ебучего бассейна, в конце своего сраного старта. Водное пространство впереди превращается в битый кафель. В лаву и кислоту. Official top. Ten, nine, eight… Боже, пощади меня. Я не вылезу. Я не вылезу. Я не вылезу раньше времени. Я не. Two, one… Вдох. Судорожные механические додавливания воздуха в и без того раздутые легкие. Упаковка. Нырок. Взмах моноластой. В голове — ежики гипервентиляции. Плохо. Говорят, при гипервентиляции отрубиться можно внезапно. Но она оттягивает время наступления адских мук. Когда накопление углекислоты будет вырывать твой желудок. Опалять позвоночник нестерпимым пламенем. Стискивать большие и сильные мышцы гребущих ног в тугие чулки молочной кислоты. Бить позывами на вдох по вискам, выдавливая глаза из орбит. А в конце ты сдохнешь. Не фактически. Формально. Ненадолго. Нехватка кислорода сыграет с тобой в ящик и победит. Тебя будут доставать, на глазах у всех, на глазах у команды и тренера — фиолетово-зеленую, как висельника, нелепо корчащуюся в судорогах, возможно обосранную и с разбитым носом. Говорят, некоторые спортсмены видят себя такими со стороны. Именно себя. В момент потери сознания. Расставшись с телом, которое сейфити спешно возвращают к жизни истошными воплями «Дыши! Дыши!» Оно тебе надо? Сто метров. Разворот. Потакание себе. Твои дьяволы, прячущиеся там, на дне, сегодня одерживают верх. И тебе плевать, что все смотрят. Что идет Чемпионат России. Тебе хочется дышать, а не плыть. И ты выходишь. Сперва тебя накрывает счастье от того, что все кончилось. Спустя час — чувство вины. Все эти роботы и супермены сделали свои превосходные нырки, в глазах — радость, в объятьях — друзья, да и не самые знакомые люди. Все. Пьедестал. Места, медали. То, ради чего ты пахала, как черт, полгода — пролетает мимо тебя. Они дотерпели. А ты — нет. И тебе никого не хочется видеть, тебе хочется торчать в душе вечность, будто позор можно смыть с совести горячей водой. Нет. А потом кафельный тренер скажет тебе, признается со скорбью и жалостью в лице — он не знает, что с тобой делать. Он уже не ругает тебя — жалеет. Это унизительно, когда тренер жалеет. Тебе хочется быть какой угодно, отвратительной, бесящей, утомительной, мерзкой — но не жалкой. Не жалкой, черт возьми! И ты смотришь на эту воду, на это ее бесконечное дно, и ты сыта по горло этой водой, и этим дном и своими мучениями. И ты понимаешь, что ты дышишь, ты на воздухе, и все равно — на дне. И каждый неудачный нырок засасывает тебя все глубже и глубже в темное, беспробудное дно. А удачных нырков уже не получается. И однажды, живя так, ты просыпаешься ночью с сердцем, что молотит, будто собирается пробить тебе горло, пытаешься вдохнуть темный воздух спальни, а он не вдыхается. Он становится водой, которой дышать невозможно. Ты лежишь в неописуемом ужасе, готовясь проститься с жизнью, смотришь в потолок, на котором тебе чудятся кафельные блики. Задыхаясь, ты пытаешься уговорить себя, что это всего лишь психоз, но видишь его. Темное и плотное. Свое дно.