"Он в первый раз оставил меня одну. А значит, уверен в том, что всё будет, как я и сказала, хорошо."
Но, понимая головой, что мне нельзя никуда идти и нельзя слушать свою вторую часть себя, которая, блять, тянет меня на дно, я покрепче закрываю глаза и стараюсь начать думать о чём-то другом. И я психую, когда у меня это не получается. Я борюсь ещё несколько минут и после, открывая глаза и осматривая крепкий узел шарфа на своих запястьях, приближаю к нему свои зубы и пытаюсь его развезать. Ещё пара минут и я, с поврежденной о жёсткую ткань десной, встаю на ноги, чувствую дрожь в коленях и сильную слабость во всём теле. Я подхожу к краю балкона, хватаюсь за железные облезшие перила и смотрю вниз."Четвёртый этаж. Не низко. Но и не высоко, чтобы убиться насмерть."
Я оборачиваюсь на дверь, в проёме которой вздувается от ветра тёмная штора и начинаю думать о том, сколько у меня есть времени."Минут пятнадцать. Плюс минус ещё три."
К слову, сейчас, когда мои мысли лихорадочно и бесконтрольно бегают в голове, я не ощущаю ни холода, ни жары, ни боли в мышцах и костях. Только дикое желание чем-нибудь закинуться. Дикое желание, о котором я не могу думать. Дикое желание, о котором я только и могу думать."Одеяла я связать не смогу, так что, эффектно спуститься как в фильмах у меня не получится. А вот спрыгнуть легко. Ни раз слышала, что всё алкаши и наркоманы выживают, когда падают с огромных высот. Такие как я слишком одержимы желанием спастись, чтобы повредить себе что-нибудь."
Я смотрю на одежду, которую не снимала уже неделю и, поправляя её так, чтобы она выглядела хоть немного, но менее мятой, перекладываю руки на перилах удобнее и запрыгиваю на них, садясь спиной к своей свободе. И в тот момент, когда я уже перекинула одну ногу вниз, слышу позади себя женский крик: — Егор! Егор быстрее! Я смотрю на черноволосую испуганную Катю, которая смотрела на меня в ужасе и, быстро перекидывая вторую ногу через балкон и спрыгиваю, повисая на руказ, начинаю быстро перебираться в ту сторону, откуда я смогу упасть не на парковочное заасфальтированное место, а в зелёную, блять, кучу клумб. Но я не успеваю разомкнуть пальцев, как вокруг моих запястьев смыкаются знакомые большие ладони. Поднимаю глаза наверх и встречаюсь с разъярённым взглядом Егора. Встречаюсь и начинаю дёргаться, стараясь вырваться из его хватки, чтобы сигануть вниз и, наконец-таки, сбежать. Но всё без толку. Он держит крепко. Он держит крепко и после начинает тянуть меня на себя. — Отпусти! — пытаюсь вырваться. — Дура, не дёргайся! Не удержу же! — Отпусти меня! Мне надоело так жить! — Чего?! — зло на меня смотрит, — надоело?! Может, тебя сейчас вытащить и столкнуть!? Совсем охренела?! — Я устала жить взапе'ти! Ты не понимаешь, каково это! Ты не понимаешь, как мне сложно! — Ах вон, о чём ты! — у него всё-таки получается затянуть меня, — не понимаю, говоришь? — Ты не понимаешь, что мне плохо и что ты мучаешь меня! — Ах мучаю! Ну хорошо, как скажешь! Парень крепко сжимает меня поперёк живота и выносит с балкона. — Катя, открывай дверь! Его девушка уже стоит возле входа в ванную и ждёт нас. Оказавшись возле неё, я развожу руки и ноги и, упираясь в дверной проём, пытаюсь высвободиться. — Нет! — начинаю орать, — мне холодно! Мне и так холодно! Не надо! Пожалуйста, не надо! — и не слыша от друга ни слова, мне становится страшно и я чувствую, как мой голос срывается, а из глаз брызжет влага, — нет, ну пожалуйста! — всё ещё пытаясь вываться, выворачиваясь, бью его по рёбрами, — Его'! Его' не надо! Я п'ошу тебя! Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, Его'! — Да успокойся ты, — говорит ровным тоном и встряхивает меня. Я, не следуя его просьбе, упираясь руками в его грудь и слышу, как футболка на нём издает противный треск, где-то разрываясь. Егор обхватывает меня поперёк талии и закидывает к себе на плечо. — Тебе не жалко меня что ли?! — чувствую, как слюни мочат мой подбородок и щёки, — отпусти меня, ну пожалуйста! Ты же как б'ат мне, зачем ты издеваешься надо мной?! Катя! — тянусь руками к девушке, стоящей возле двери, — хоть ты помоги мне, пожалуйста! Мне плохо, Кать! Сделай что-нибудь! Помоги мне! Но Катя лишь отводит от меня взгляд и делает шаг назад, всё ещё держа рукой дверь открытой. Неожиданно в горле от криков пересыхает и я захожусь сухим и режущим гортань кашлем. Егор, пользуясь тем, что я согнулась, толкает меня вперёд и кричит девушке, что осталась в коридоре, чтобы та подпёрла собой дверь и не входила. Не входила, чтобы я не смогла убежать. Оказавшись запиханной в ванную, Егор выкручивает кран на смесителе и направляет на меня шланг с водой. Ледяной поток окатывает меня брызгами с ног до головы, впитывается в мою одежду, в лохматые волосы, затекает в рот, уши, нос и глаза. Я уже не кричу, не ору, не вырываюсь. Я лишь медленно сгинаю колени и сажусь в ванной, обхватывая себя за предплечья. Меня разбивают слёзы."Какая же я жалкая." — громко всхлипываю.
Меня тошнит от того, какая я. Меня тошнит от того, что мне пытаются помочь, а я веду себя как последняя тварь. Тошнит от того, что меня любят, а я поступаю с этими людьми так, словно они мои враги."Ведь если бы я спрыгнула с этого балкона и разбилась, то Егора потом по судам бы затаскали, думая, что это он толкнул меня."
Придя к такому выводу, я всхипываю ещё раз и начинаю выть ещё громче, утыкаясь лбом в свои дрожащие согнутые колени."А потом бы он винил бы себя за то, что оставил меня на эти злосчастные пять минут." — снова слышу из своих губ скулёж.
Я чувствую на себе холодящую воду ещё минут пять и после, когда моих сил уже не осталось на слёзы, поток из крана выключается. — Ложись, — слышу уставший, с нотками грусти, голос друга. Я разгибаюсь, икаю от холода, вытягиваю ноги вдоль ванной и привожу тело в полулежащее положение. Егор переключает кран с холодной на горячую и, регулируя в ручную температуру, направляет на меня напор тёплой воды. После даёт мне в руки шланг, чтобы я поливала себя сама и выходит из комнаты. Но тут же возвращается. С двумя железными вёдрами воды, из которых шёл шапками пар."Так быстро? Видимо, он Катю попросил воду поставить. Я, как обычно, из-за своих криков ничерта не слышу."
Осмотрев жёлтую рваную и растянутую из-за меня футболку друга, снова икаю. — Что, холодно? — спрашивает, усмехаясь. — Д-да, — дрожащим голосом отвечаю и отворачиваюсь, не в силах смотреть на него."Стыдно."
Стыдно за то, что предала его, как только начал мне доверять и оставил одну. Стыдно за то, что чуть не подставила его. Стыдно за то, что кричала на него. Стыдно за то, что била его. Стыдно за то, что, хоть и на небольшое время, то была уверена в том, что он не желает мне добра. — Сейчас согреешься, — говорит и, достаёт из шкафа третье, такое же белое, ведро. В пустом он мешает кипяток с холодной водой из под крана раковины и выливает полученное мне в ноги, позволяя мне согреваться полностью: со шланги сверху и водой из ведра снизу. Пара минут и я сижу в полной ванне. Больше не замершая и не икающая. Но так же, чувствующая себя до ужаса виноватой. Пока Егор возился со мной, Катя приготовила ужин. — Может, ещё порцию? — спрашивает она, накладывая своему парню уже третью тарелку макарон по-флотски. — Нет, спасибо, — качаю головой, — это очень вкусно, но я боюсь, что даже то, что ещё есть не съем. — Тогда я чай ставлю? Девушка убирает со стола ненужную посуду и, ставя её в раковину, включает воду. Через секунду в комнате начинает пахнуть моющим средством. — Угу, — киваю, не поднимая на неё головы."Перед ней мне тоже стыдно."
— Чего надутая сидишь? — спрашивает Егор с набитым ртом. Я качаю головой. — Не надутая я. — А чего молчишь тогда? Мелкая, что ты опять задумала? — Ничего, — снова качаю головой. — А не смотришь на меня что? — Не знаю. — А мне кажется, знаешь. Но молчишь как рыба, почему-то. — Я ем, — отвечаю. Слёзы снова начинают щипать мои глаза и я начинаю чувствовать то, как к лицу приливает кровь. — Ну-ка, быстро говори, чего дуешься? — легонько пихает меня ногой под столом. И я, с лязгом кладя вилку в тарелку поднимаю на него глаза. И почти ничего не вижу за пеленой слёз. — Не дуюсь я! — повышаю голос, — мне п'осто стыдно пе'ед тобой! Пе'ед вами стыдно! В комнате наступает тишина и даже не слышен звук трения мочалки о посуду. Утираю ползущую по щеке слезу и быстро смахиваю с ресниц ещё парочку, открывая себе вид на темноволосого парня. — Ме-е-елкая, — тянет друг, делая изгиб бровей грустным, — ну что ты... я ж понимаю всё, Ань, — он обтирает свою ладонь о лежащий на столе полотенец и берет меня за руку, — не грузись так. Я знаю, что тебе сложно сейчас. Но ты справишься, — кивает, — зуб даю, справишься. — Я не, — хочу сказать, что не знаю, но Егор меня перебивает. — Что? — округляет деланно удивлённо глаза, — зуб мой не хочешь? Кать, ты слышала это? Нет, ну ты слышала? Зуб она мой не хочет! Мой зуб! Мой зуб и не хочет! Ну вот нормальный человек, а? — разводит руками. Не удержавшись, я улыбаюсь от его смешной возмущённой интонации и такого же, смешного, движения татуированных рук. Я смотрю на темноволосого парня, перевожу взгляд на его девушку, тоже, как и я улыбающуюся и начинаю растягивать губы с каждой секундой шире и шире, пока, не махнув не всё рукой, в конечном итоге не разражаюсь смехом. Отодвигаясь от стола, я встаю со своего стула и переставляю впритык к стулу Егора. Переставив и сев на него, я толкаю друга в бок. — Ты такими словами не разб'асывайся. Ты же знаешь, если что-то пообещаешь мне, то будешь обязан выполнить, — "серьёзно" на него смотрю. — Думаешь, не сдержу слова и не отдам тебе зуб, когда ты выздоровеешь?"Не "если", а "когда". Именно так должен говорить друг." — с гордостью думаю.
— Да ты только тот отдашь, кото'ый с кариесом, — отмахиваюсь. Бросив взгляд на девушку с черным каре, что стола сейчас оперевшись плечом на холодиник и вытирала вафельным полотенцем мокрые тарелки, я часто киваю ей, говоря мол, да, так оно и есть, именно с кариесом и отдаст. — Между прочим, дорогая моя, — он показательно улыбается оголяя зубы, — все тридцать две кости в моём рту абсолютно здоровы. — Ой-ой, — закатываю глаза. — То есть, ты не веришь мне? Мне не веришь? — Да верю, — пожимаю плечами, — ты даже мелкий к стоматологу не ходил. — Я сейчас не об этом, — качает указательным пальцем, — ты не веришь, что я готов отдать тебе, своему лучшему другу и, по совместительству, своей сестре свой здоровый, крепкий и белоснежный зуб? Я весело усмехаюсь."Болван" — думаю и ещё раз усмехаюсь.
— Хорошо, — ставлю на стол локоть, — я готова поспорить, что ты не сможешь отдать мне его. — Да без проблем, — Егор снова отряхивает руки о полотенце. — Эй, ну вы чего? — вмешивается Катя, пока мы не скрепили свои ладони, — не смейте даже! Егор! — Не бойся, родная, передний не отдам, — говорит и крепко сжимает ладонь. — Так, а на что спорим-то? — спрашиваю. — Ну не надо вам спорить! — уговаривает нас девушка. — Поздно, — говорит парень с азартом в карих, почти как у меня, глазах, — ну так что, мелкая? На что спорим? — На... на... — ответ приходит неожиданно, — на... мой зуб? Егор, не разнимая наших рук, в смехе запрокидывает голову назад."И что смёься-то, а, дурачок? Я на него посмотрю, когда он будет мне зуб отдавать. Вот тогда ты врядли будешь так ржать, Егорушка."
— Ой умора-а-а! Идёт! Я согласен! Ну-ка, разбей-ка нас, Кать! Черноволосая девушка чуть закатывает глаза, качает головой, но всё же улыбаясь, подходит к столу и проводит ребром ладони между нашими руками. И тут до меня доходит на что именно я только что поспорила. Залипая взглядом на керамическую плитку пола, тяну: — Его-о-р? Егор молчит пару секунд и потом осторожно спрашивает? — Что такое? Плохо опять? — Не, — коротко отвечаю, — скажи, я только что поспо'ила на то, что если ты не отдашь мне свой зуб то, — перевожу взгляд на парня, — то я отдам тебе свой? Кареглазый широко растягивает губы и весело кивает. — Ага! Итого у меня будет тридцать три зуба! — Ты чё зас'анец-то такой? — пораженно на него смотрю, — а я ещё думаю, чё 'жёт так, а? Ты ведь сразу понял, что я и как я сказала! — Ну так а что, если ты болеешь и тупишь, мне теперь нельзя над тобой поиздеваться что ли? Ну уж нет, мелкая, не прокатит! Усмехнувшись, я приваливаюсь к его боку и, перекидывая его ладонь через своё плечо, говорю Кате, деланно округлив глаза: — Твой па'ень - ст'ашный человек. — Вы оба как дети малые, — она смотрит на нас с умилением, — два взрослых ребёнка, ей богу. — Все мы вз'ослые дети, — поджимают губы, — притворяющиеся взрослыми. И я рада, что именно с этим человеком, со своим