Sunny

Любовь, такая странная вещь. Она такая, мягкая и нежная, как поцелуй матери. Ласковая, как улыбка искренней радости. Теплая, словно камин или плед в холодную зимнюю ночь. Признания словно бархат, окутывают легкостью и радостью. Прикосновения дарят незабываемые чувства. Как искры под кожей, как фейерверки что взрываются перед глазами сотней мигающих точек. Слова заставляют глаза сиять, а поступки вызывают улыбки и слезы. Любовь прекрасна. Она ласковая, добрая, мягкая, уютная, незабываемая, яркая, теплая, нежная и, как бы ни было странно, любящая. Она дает почувствовать себя особенным. Чем-то большим, чем можно подумать. Она дает тебе возможность чувствовать. Слышать, видеть, ощущать больше. Больше, чем можно себе представить. Любовь – это нечто светлое, нечто особенное, нечто необыкновенное. И, увы, невозможное. *** Шото никогда не видел настоящей любви. Он даже и не думал о том, что кто-то может чувствовать что-то такое. Он просто не верил в то, что любовь существует. Да и откуда бы ему верить и знать хоть что-то об этом? Ему никогда не старались показать, что его любят. Его похоже и не любили вовсе. Как инструмент – да, но как человека, личность – нет. Любовь, для него была сказкой. Детской, яркой, но все же сказкой, в которой все всегда хорошо. Которая, как бы ни было грустно, всегда останется всего лишь сказкой. Единственное, что он твердо знал о любви, так это то, что мама, его милая родная мама – любила его. Тогда, до срыва, чайника, ожога. Он, всем своим сердцем надеялся, что она любила его. Шото не верил в любовь. Потому что не видел ее, потому что не знал. Потому что для него – не было любви. Для него – не было чувств. Для него были лишь правила, тренировки и приказы отца. Он никогда не знал любви. Ни семейной, ни дружеской, ни какой-либо еще. Он не видел в ней смысла, ведь даже не знал, что это. Не понимал людей, которые так старательно пытаются поймать эту самую любовь за хвост. Но стоило ему лишь попытаться задать вопрос на эту тему, как все крутили пальцем у виска и отворачивались, смеясь за его спиной, называя глупым дураком. Шото не видел смысла в любви, а люди не видели смысла в его вопросах. Все просто. Люди не видели смысла в самом Шото. В его вопросах, что для всех кажутся глупыми, в его действиях, в его словах, в его жизни. Смысл был лишь в деньгах, славе и авторитете его отца, что передавался ему как клеймо, вместе с огнём. Люди не видели в нем смысла, Шото в ответ не видел смысла и в них. Да и стоило человеку узнать Шото, лишь на сантиметр ближе, как он испарялся будто по щелчку. Словно никогда и не было его. Нельзя поддерживать разговор, с бесчувственной скалой. Ты что камень? Будь проще. Ледяной принц, посмотрите. Говорят, никто никогда не видел его улыбающимся. Эти слова он слышал из разу в раз, стоило только появиться хоть одному человеку в его жизни. И из разу в раз, Шото делал свои ледяные стены все толще и толще, лишь бы никто и никогда не смог узнать его. Что бы его вновь не назвали глупым мальчишкой и не ударили по щеке за глупый вопрос. И с каждым годом, он тонул во льдах собственной замёрзшей души, замерзая насмерть. Академия же, стала тем самым спасительным глотком свежего воздуха. Там жить было проще. И Шото даже сумел завести друзей, что не были частью компании отца или подхалимами, что старались быть любезными только лишь ради зеленых бумажек. Академия меняла Шото, и он был только рад переменам. Он жаждал их, как путешественник по пустыне желал найти оазис. Но потом… Потом случился взрыв. И все изменилось В ушах зазвенело, а в глазах потемнело. Ноги стали ватными. Ему казалось, что он взлетел, а потом все погрузилось во тьму. Он не помнил, как упал на песок поля, не помнил и того, как оказался в палате. Помнил лишь слегка испуганный взгляд алых глаз напротив, а затем – чернота. А лёжа на больничной койке, со справкой о трёхдневном отдыхе в палате и постельном режиме, он думал, что могло значить легкое чувство разочарования, что взорвалось внутри так резко, появившись внезапно, лишь потому что Бакуго не появился и не навестил его этим днём. И следующим. И в последующие дни тоже. Однако ответ не находился, а ощущение не пропадало. Но Шото решил игнорировать его. Шли месяцы. За собой, после того взрыва, Шото начал замечать странные вещи. Он подолгу засматривался на блондинистые колючки волос, старался урвать хоть один взгляд рубиновых глаз, а грубые «Двумордый» и «Половинчатый», стали лучшими на свете звуками, ласкающими слух. Он не знал, что с ним происходит и почему сердце заходится в бешеном темпе стоит лишь Бакуго обратиться к нему. Почему он так яро недолюбливает Киришиму и ему не нравится, что тот всегда рядом с Бакуго. Это его очень тревожило. Кто знает, может это какая-то болезнь или еще чего похуже. Потому после очередных уроков он направился к Исцеляющей Девочке за советом, а может и диагнозом. Он не знал, чего ему ждать. Не знал и боялся. Неизвестное всегда пугает. Постучавшись в дверь, он вошел и сразу же стоило женщине сказать: «Войдите». Присев на ближайший стул, вывалил женщине все от начала и до самого конца. Та помолчала несколько секунд, и сердце Шото, казалось, замерло. Неужели все настолько серьезно? Но она лишь засмеялась. Но не так как это делали в прошлых школах, до академии. Не злобно, не издевательски и не насмешливо, а по-доброму, с лучистыми морщинками вокруг глаз и легким удивлением. Когда старушка сказала, что это никакая не болезнь и он просто влюбился, Шото весь оставшийся вечер не мог понять этого. Точнее понять он понял, но вот осознать, что влюбился… Да и что это такое, любовь? А влюбленность? Они отличаются чем-то? Если и да, то в чем различия? Это хорошо или плохо? Стоит ли рассказать Бакуго, он ведь тоже участник этого? Что вообще с этим делать? В голове было слишком много вопросов, а ответов становилось все меньше и меньше с каждым часом раздумий, однако Шото не сдавался, стараясь отыскать хоть один в своей голове, но ничего. И тогда все что оставалось это смириться и попробовать поговорить с Мидорией. Это был единственный человек, которому Шото доверил бы все свои секреты, тайны и жизнь. Он был надёжен как скала и при этом понимающий, до глубины души. Шото был очень рад, что у него появился такой друг. Его первый, настоящий друг. Потому сомневаться в нем не приходилось. Но на часах была поздняя ночь, за окном уже давно сверкали звезды, а общежитие погрузилось в тишину и сон. И разговор пришлось отложить. Утро было самым обычным, кроме, пожалуй, того, что у Шото слегка першило горло, а настрой у него был решительный. Разговор откладывать не стоило. Не сколько из-за его важности, сколько из-за банального человеческого любопытства. Преисполненный вопросами и задумчивый Шото целенаправленно шагал к комнате Мидории, как столкнулся с тем, о ком думал вчерашнюю ночь. Что удивительно разошлись парни без скандала. Никто ни на кого не кричал, не покрывал благим матом, и они ограничились лишь взглядами и легкими кивками. Вот только взгляд алых глаз был убийственным, а кивок можно было расценивать, и как «Так уж и быть я тебя прощаю», так и «Я убью тебя ночью, так что не смей закрывать глаза». Но обращать на это особое внимание, кроме очевидных легкой тахикардии и других симптомов «любовной лихорадки», Шото не стал, лишь быстро скрываясь за поворотом. Комната Мидории напоминала больше алтарь поклонения Всемогущему, чем комнату студента, но все уже к этому, за три года совместной учёбы. привыкли. Сам хозяин сидел за столом и на скрип двери отреагировал ровным счётом никак. Пришлось трижды постучать, прежде чем Мидория обратил внимание на гостя. Парень засуетился и чуть было не опрокинул стул, на котором сидел. Все обошлось. Сам Шото долго резину тянуть не стал и высказал все как на духу, как только они с Мидорией сели за стол. Рассказал про влюбленность, про свои ощущения, про бесконечные вопросы и даже про время в палате, после того взрыва. Сначала Мидория был шокирован, и Шото мог его понять. Первых минут пять в комнате было тихо. Так тихо, что были слышны смех и разговоры с кухни, на первом этаже. Потом же, его собеседник отмер и начал объяснять различия между любовью и влюбленностью. А также упомянул, что Бакуго говорить не стоит, ведь Шото не то, что взаимности не получит, так еще и пострадает. При чем очень сильно. Говорил это Мидория тихо и даже слегка виновато, будто именно он причина стопроцентного отказа. Проигнорировав укол боли от этих слов, Шото поблагодарил друга за помощь и ушел к себе делать домашнее задание и вновь думать. В понедельник, Шото был не столь активен, чем раньше, и слегка заторможен. Ночью он не мог спокойно спать, ворочаясь на футоне из стороны в сторону и постоянно думая. Мысли о его внезапной влюбленности, как и сам предмет обожания, никак не покидали его. Слова Мидории тоже, все никак не выходили из головы. Он будто был рыбой, которую резко выкинули на берег, не давая и шанса что-либо сделать. Выход из ситуации все никак не хотел находиться, да и вряд ли вообще был. *** Шли дни. Февральский холод пробирался все дальше и дальше, заставляя людей укутываться в тысячи слоёв шарфов, свитеров и кофт. Натягивать шапки почти на самые глаза, и по максимуму не выходить из уютных теплых домов. Казалось бы, февраль. Последний месяц зимы, и на пороге весна. Но холода не уходили, лишь набирая обороты. Снег не таял, мороз щипал за щеки и носы, а все бегали как ужаленные в преддверии дня Святого Валентина. Несомненно чУдного, но бесполезного праздника. Смысла в этом действе, всех этих сердечек и подарках Шото не видел совершенно. До своей «болезни», просто-напросто не понимая для чего все это, а после и вовсе разочаровался. Ведь неужели чтобы обрадовать свою вторую половинку нужно дожидаться одного дня в году? Почему-то ему казалось, что это ужасно. Ждать одного дня, чтобы подарить цветок или шоколад, а потом снова делать вид словно вы и не пара то вовсе? И почему все радуются этому? Но как бы он не хотел узнать ответы, давнишний опыт вопросов не был так удачен, потому он только тихо вздыхал и пытался подавить эти мысли сосредотачиваясь на уроках и тренировках. И у него получалось, нет правда получалось, пока он не застал такую картину. В тот самый странный праздник всех влюбленных одна, видимо из самых смелых, девушек решила не как все, просто оставить шоколад или записку с признанием, а прямо подойти и сообщить о чувствах. И все могло бы быть нормально, ну подумаешь решила девушка признаться в чувствах, и? Только вот возлюбленным был Бакуго Кацуки. Он, Шото, это и заметил то, только когда возвращался в общежитие другим, отличным от остальных путем. Дальним, что бы было время подумать. И наткнулся на эту сцену. -В общем, - замялась рыжеволосая девушка, собираясь с мыслями. В этот момент Тодороки замер и почему-то подумал, что она Кацуки не подойдет. Рыжий и золотистый блонд не очень хорошо сочетаются. – Я лю-юблю тебя. -Все? – небрежно поинтересовался Бакуго. – Я могу идти? -Ты… Ты даже, ничего не ответишь? – пораженно спросила девушка. -А что я должен ответить? – усмехнулся он, насмехаясь. – Что теперь, я должен закричать что тоже безмерно в тебя влюблен и мы уйдем в закат? Много хочешь, дорогуша. Во-первых: мне ни твоя, ни чья-либо еще любовь нахер не нужна. А во-вторых: ты не самая красивая среди кандидаток. -Ты… ты отвратителен! – закричала девушка, смаргивая злые слезы. – Да как я в тебя могла влюбиться?! Ты же самый ужасный человек во Вселенной! Да с тобой никто и быть то не захочет, останешься один со своим эго! -Нам не будет скучно вдвоем, - хохотнул блондин и ушел восвояси. Девушка опустила голову, но быстро вытерла слезы и зло пошагала обратно в академию. А Шото так и стоял, обдумывая услышанное. «мне ни твоя, ни чья-либо еще любовь нахер не нужна» Наверное, признаваться после такого заявления есть верх самоубийства, и Тодороки дойдя до общежития решил, что этот секрет умрет вместе с ним, потому что, если он вскроется, умрет он намного быстрее. А следующим утром, гетерохром проснулся от боли в горле и нестерпимого желания избавиться от неприятных ощущений. И стоило ему закашляться, как на пол полетел лепесток. Белый-белый, как первый чистый снег. А потом еще, и еще. Он почти утопал в них, очень натурально задыхаясь. *** В очередной раз подходя к кабинету Исцеляющей девочки, Шото начал задумываться обо всем с ним произошедшем. И ничего его не могло порадовать. Потому что все, что с ним произошло причиняет ему боль. И что такого в этой любви особенного? Только страдания и муки. А стоило только услышать диагноз, стало только хуже. -Боже мой, - упала в свое кресло доктор и приложила ладошку ко рту и протянула ему его рентген. – Мальчик мой… Ты… Это… Ханахаки -Что это такое? – ужаснулся Шото, стоило ему всмотреться в картинку. В его легких были цветы. Самые настоящие живые цветы. – Как… я… Что это?! -Тише милый, успокойся пожалуйста, - быстро встала женщина и усадила парня на свое место. – Все будет хорошо, слышишь? Мне нужно знать, дорогой, ты влюблен да? -Да, - тихо сказал Тодороки сжимая в руках рентген, на котором его легкие, черт возьми, заросли живыми цветами изнутри! -Хорошо, - сказала она, хотя было очевидно, что ничего хорошего тут не было. – Есть тот, кто поможет тебе добраться до общежития и тот, кому я могу рассказать об этом? Может тот, кого ты любишь? -Нет! – вскочил гетерохром, почти умоляя, - только не ему, пожалуйста… -Хорошо, хорошо, тогда может, друг? – с отчаянием спросила женщина. -Мидория, - слегка подумав ответил шокированный парень. – Можете позвать Мидорию. -Хорошо, дорогой, - погладила его по голове Исцеляющая девочка и тихим, вкрадчивым голосом сказала, - я сейчас позову сюда Изуку, и вы вдвоем отправитесь в общежитие. А потом позвоню твоему отцу, ладно? -Нет, нет, – забормотал Шото. Он весь трясся и глотал слова вместе с воздухом, словно ему не хватало его, - не надо отцу, не надо, пожалуйста. И ему не надо… -Тише, тише. Хорошо, я позову только Мидорию, - успокаивающим тоном сказала она и отпустила бедного парня, срываясь с места по направлению к классу. Ей нужен был Мидория Изуку, или Шото Тодороки умрет прямо сейчас, а не так, как предполагает болезнь. Боже, бедный мальчик. Такой диагноз, в столько лет, да и еще видимо неизлечимый, судя, потому что свое единственное спасение он звать отказался. Нет, она не допустит смерти этого мальчика. Ни за что. -Здравствуйте Айзава-сэнсей, я могу забрать у вас Мидорию Изуку? *** С самого утра у Мидории было плохое предчувствие. Тодороки-кун не отзывался из своей комнаты и не появился на занятиях, что для педантичного Шото было странно, а потом еще и Исцеляющая девочка забрала его с урока. Изуку был сообразительным, а потому сложить два и два не показалось сложным, но оказалось страшным. Только вот не настолько насколько Мидория предполагал. -Что-то случилось? – на ходу, почти на бегу, спросил зеленовласый. -Да, и боюсь, что все слишком серьезно, - открывая дверь медкабинета сказала она. Тодороки сидел там же, где Исцеляющая девочка его и оставила. Он совсем не двигался и только хрипло тяжело дышал, глядя в никуда. -Мне нужна твоя помощь, Изуку-кун, или Шото умрет. *** Кацуки вышагивал по тропинке к общежитию, недовольно сопя. Из-за какой-то дерьмовой драки он теперь отстранен от занятий на целую неделю. Чертов Дерьмоволосый. Не будь он таким противным все было бы нормально. Он глухо рыкнул и вдруг заметил движение рядом с собой. -Ты в порядке? – послышался знакомый бесячий голос Деку и интерес проснулся в блондине. И он посмотрел в направлении голоса. Двое его одноклассников вышагивали рядом, слегка в отдалении и впереди него. Интерес узнать подробности был столь сильным, что Кацуки последовал за ними тенью. -Да, я в порядке, - прозвучал уставший другой голос. И с удивлением Бакуго узнал в нем Двумордого. Столько эмоций в голосе от него, он не слышал ни разу, – ну, настолько насколько это возможно в такой ситуации. -Может тебе стоило рассказать отцу? – неуверенно спросил Мидория. -Нет, он бы убил меня узнай, что я влюбился, да и еще в кого! – хрипло усмехнулся Шото, покашливая. -Приступ? – обеспокоенно остановился Деку и схватил гетерохрома за плечи. -К-кажется, - хрипло, сквозь кашель пробормотал Двумордый. И согнулся почти пополам от боли. -Эй-эй тише, - запаниковал зеленовласый и заметил Кацуки, что замер в ошеломлении. Что тут происходит?! – Каччан? Что ты тут делаешь?! -Я шел в общежитие, - тихо оправдался блондин и с ужасом наблюдал как его одноклассник пытается выплюнуть свои же легкие. – Что с ним? -Эй, эй, Шото, – не обращая на Бакуго внимания сказал Изуку, - посмотри на меня, давай. А потом Тодороки буквально вырвало лепестками. Белыми и покрытыми пятнами крови, но лепестками живых цветов, что были у него внутри. -О господи, - шокировано пробормотал Кацуки, а Мидория продолжал уговаривать друга посмотреть на него. -Каччан! – вдруг вскрикнул он. – Скажи « я люблю тебя.» -Что? -Скажи, иначе Тодороки умрет! – закричал Деку, злой словно сто чертей. И заставил его присесть рядом со скорченной фигурой. -Я… я люблю тебя, - сказал Бакуго неуверенно и, о чудо, гетерохром хрипло втянул воздух и почти что упал им с Изуку в руки. Живой, теплый, но перепачканный кровью Шото лежал в их руках, слегка вымазанный в снегу и земле, но живой и они вздохнули с заметным облегчением. В этот раз получилось. Но все хорошее заканчивается. *** Любовь, такая странная вещь. Она совершенно не добрая, не теплая, не светлая и не ласковая. Она холодная, болезненная, мучительная и до отвратительного несправедливая. Она жестокая. Убийственная и ужасная. Она – чистое страдание. Она не такая как ее рисуют, как о ней пишут, как поют. Нет. Она намного хуже любого зла, потому что убивает медленно, но очень, верно. А еще, совсем навсегда. *** Кацуки стоял около могильной плиты. Серого и холодного куска камня, что остались после Шото Тодороки. В тот день, когда они с Деку смогли остановить ужасный приступ, тот ему рассказал все. И как бы не протестовал гетерохром, они придумали план, как не дать ему умереть в ужаснейших мучениях. Все просто, даже не любя Шото искренне, он просто должен был говорить ему эти простые слова «Я тебя люблю». Тогда цветы отступали и позволяли Тодороки жить. И все было хорошо, пока он, Кацуки, все не испортил и не убил его. Пока он все не разрушил тем самым, лишив человека жизни в агонии. Пока он не разозлился на абсолютно нелепую вещь, не ушел и не успел помочь. Не успел сказать заветные слова, только уже искренне. Не успел и поплатился. Поплатился тем, что его единственная любовь умерла в его руках с улыбкой на лице. Алые глаза лениво скользнули по надгробию, которое буквально утопало в цветах. Цветах, которые и убили его. Цветах, которые убили его, из-за него. Из-за Кацуки Бакуго. -Привет Шото, - ласково улыбнулся камню блондин, как никогда не улыбался никому из живых. – Вот, решил навестить тебя, а у тебя тут и места нет. Руки в карманах, поза расслаблена, голос нежный. Словно он в парке стоит и общается с действительно дорогим человеком с глазу на глаз, а не холодным надгробием посреди кладбища. -Все очень переживают, - тихо продолжил блондин, все же присаживаясь на корточки, поближе к граниту. – Думают, как не заметили. Винят себя. Но мы то знаем кто виноват на самом деле, да? – он совсем не весело усмехается, и гладит камень рукой, проходясь пальцами по гравировке с именем. – Деку тоже винит себя, думает не будь он тогда в лазарете со сломанной ключицей, ты бы был жив. А меня не винит совсем, – смешно да? – думает я бы не успел. А я даже не попробовал. Даже не попробовал спасти тебя. Он глотает тихие горькие слезы и сжимает одну руку в кулак и продолжает поглаживать буквы, на камне. -Прости меня, Шото, прости. Я так и не успел сказать, что тоже тебя люблю. Боже мой прости меня. Я так тебя люблю… *** когда цветы заговорят, нам будет слов не надо за нас все скажут лепестки и стебли и бутоны полетят парадом когда цветы заговорят нам будет слов не надо ведь мертвым не нужны слова им уже и правда не нужна...