Sunny

В этом мире, бег равно жизнь. И дело не в спорте, силе или здоровом духе. Совсем нет. Здесь буквально действует правило «рождённый бегать пизды не получит». Только вместо смачных ударов, если тебя все же догнали, тебя ждёт смерть. В этом мире не то что мира и справедливости, банальных поблажек было не дождаться. Медленно бежишь? Мёртв. Не заметил камешек и споткнулся? Мёртв. Тебя и твоё местоположение сдали те кого ты считал друзьями? Сам виноват, идиот. Ах да, прошу прощения, мёртвый идиот. Любая случайность, вздох, чих или взгляд могли стать для тебя последними. В этом мире не было места любви, счастью свободе. Здесь не было места ничему, кроме банального желания выжить и приевшегося инстинкта бежатьбежатьбежать куда глаза глядят. В этом мире только и оставалось что бегать от дома к дому и прятаться по норам, от Ищущих. А еще молиться чтобы тебя не нашли. В этом мире можно было только бежать, не имея никакого ориентира для того, чтобы найти финиш. В этом мире бег равно жизнь, потому что больше ничего тут и не было. Кацуки бегать, что удивительно, любил. И с учётом его ежедневных пробежек от одного заброшенного дома до другого, делал это просто превосходно. А потому, все что ему оставалось это, либо принять этот «дар» и гордиться им, вижимая его на полную, лишь бы выжить, или же возненавидеть его и, однажды, закончить хладным мертвым телом на дне реки. Забавно да? Любой из названных исходов — смерть. Но других исходов нет. Но трупом быть не хотелось, а стать живой легендой побега от Смерти звучало очень даже не плохо. Ну, в учёте такого контекста, конечно же. Не многие из тех кого Кацуки видел, могли похвастаться тем что видели одного из Ищущих вблизи и выжили. Ни один на самом деле. Тогда его спасли только собственные ноги, что несли его вперёд на всех парах, и видимо ему благоволила неслыханная удача, ведь иначе, почему тот Ищущий не выстрелил в него из своего оружия, которым абсолютно точно прекрасно умел пользоваться, оставалось вопросом. Тот день Кацуки запомнил на всю жизнь, потому что больше-то и нечего было запоминать. Вечный побег из места в место всегда казался одинаково однотипным и смазывался в голове в одно большое пятно. Виды и пейзажи всегда повторялись, будто бы он бегал по кругу. А чего-то из прошлого, он вспомнить не мог. У него словно и не было этого самого прошлого. Словно Кацуки родился, без учёта вечных бегов, только вчера. Но даже так ни матери, ни отца, ничего о самом себе кроме имени он не помнил. Ни сколько ему лет, ни кем он был и был ли вообще кем-то? Все что он помнил, продолжая бежать, это глаза того, кто должен был принести ему смерть в тот день. Нет, это и были глаза той самой Смерти, что должна была забрать его. Но она, почему-то дала ему второй шанс, вторую попытку убежать, спрятаться, спастись. Она его отпустила, дико усмехаясь вслед, пока он бежал едва не роняя себе под ноги выпрыгивающее из грудной клетки сердце. «Любимец Смерти», слышал о себе Кацуки, когда редкие Перебежчики, как он сам, встречались ему на пути. Они тихо шептались между собой или пронзительно смотрели, вглядываясь в живую легенду. И всегда, Кацуки мог понять по взгляду, они задавали себе и ему один вопрос: как? Как ему удалось? Кацуки не отвечал, но в голове всплывали глаза Смерти, в которых плескался интерес и чистый азарт. Он понимал, что это не ему удалось убежать, а что его отпустили, великодушно давая побегать на этом свете ещё немного, чтобы потом, в самый неподходящий момент явиться вновь и теперь закончить дело. Но в глазах Смерти, было столько довольства. Столько удовлетворения. Словно Кацуки для него лишь мышь, которую нужно загнать в угол, насладится её последними минутами, глядя на её попытки сбежать, и после сожрать не оставив ни косточки. А весь фарс со вторым шансом, лишь попытка растянуть удовольствие от игры. Вот что думал об этом Смерть. Кошки-мышки. Игра на жизнь с самим Дьяволом. Вот что думал об это Кацуки. И тем не менее, убегать от того Ищущего, единственного, которого Кацуки видел без защитной маски и который словно олицетворял собой грешность мира, что поглотила невинность, казалось бессмысленно. Куда бы Кацуки не шёл, кого бы не встречал, где бы не прятался и как бы глубоко не проваливался в сон, голубой неон Райских небес и пепельный серый недр Ада, преследовали его везде. В отражениях разбитых окон, за тем углом, вон там за стенкой или домом, в его немногочисленных воспоминаниях. Он был везде и смотрел отовсюду. Ему слышался довольный хриплый смешок в шуме ветра и в огонька костра, где горит бумага, ему чудились волосы что развивал тогда ветер. Кацуки сходил с ума, но продолжал делать то, что получалось лучше всего. Убегать. Он бежал от смерти, от мыслей, от старых домов где ночевал не раз и не два, от привычных пейзажей, от невидимого пронзительно взгляда тех глаз. Он бежал от себя. Он играл сам с собой в чертовы кошки-мышки и проигрывал. А потом бежать было просто некуда. Взгляд Смерти нашёл его. Пристально изучил, разглядел все детали и потемнел. Ищущий улыбнулся, неправильно, неподходяще тепло для происходящего, и навёл на голову Кацуки прицел. -Я тебя нашёл, — хрипло прошептал он. Взгляд его глаз искрился радостью. Кошка поймала мышь.