По талому льду

      Сухо прошелестела осока под копытами коня, и затрещал тонкий прибрежный лёд, превращаясь в крошево, которое тут же разлеталось по сторонам, будто осколки разбитого зеркала. Под серой гладью заметались крупные пузыри воздуха и начали проступать бурые пятна. «Проскочим», — сказал Джек вполголоса самому себе. Неумолимая уверенность, пришедшая к нему утром, трещала вместе со льдом. Страх врос в него, пустил корни, и Джек сам того не заметил, как тот стал неотъемлемой его частью. Но как тяжело было это принять!       Копыта чуть проскальзывали по льду, шаркая. Морозный колючий воздух нещадно бил в лицо от быстрого движения. Лёд за ними поскрипывал, однако трещины не расходились далеко, лишь разбивали короткими лучиками гладкую поверхность. Джек с силой тянул поводья, разгоняя коня до предела. Вокруг всё мелькало и рябило, сливаясь в одну непонятную массу, но он смотрел лишь на неясные очертания соседнего берега. Лондон боялся шевельнуться: казалось, одно малейшее движение, неосторожное колебание воздуха, и они провалятся в ледяную воду. Время будто замедлилось, и минуты растянулись в муторные мгновения ожидания и навязчивого страха.       В первый раз он услышал треск, находясь где–то посередине между двумя берегами. Впрочем, звук сразу утих, и Джек даже успел подумать, что ему почудилось. Однако в тот же миг с угрожающим шуршанием и скрипом рваная, изломанная линия разрезала поверхность. Ледяной пласт чуть приподнялся, образуя выпуклую длинную борозду на месте трещины. Путь назад был закрыт: еще раз коня со всадником лёд не выдержал бы.       «И почему, почему же я не верю в бога? Сейчас помолиться бы самое время», — подумал Джек, нервно усмехаясь. Почему-то сейчас в голову лезла всякая ерунда. Видимо, сработал защитный механизм его вымученного сознания. Опасность миновала, разлом остался позади. Лёд больше не трещал. Возможно, из-за отсутствия подводных течений в этой части он был крепче. Чуть снизив скорость, Джек наконец смог перевести дыхание. «Чуть не попали. Пронесло».       Здесь нейтральные земли заканчивалась и начиналась приграничная территория, охватывающая почти всё северное побережье. На протяжении многих веков остров был колонией Ларты, но в ходе последней войны получил желанную независимость, тут же превратившись в больную мозоль для правительства и инквизиции. За этой границей, проходившей посреди протоки, царил хаос и безвластие. Переступив её, исчезнуть — раз плюнуть, чем и пользовались все кому не лень. Однако инквизиция не оставляла попыток взять под контроль хотя бы часть острова. Так или иначе, сейчас стоило быть начеку.       Добравшись наконец до берега и оставив опасность позади, Джек слез с лошади, решив дать механизму немного остыть после бешеной скачки. Крутой склон берега зарос камышами, их высохшие, будто обгоревшие былки качались на ветру с унылым шелестом. У кромки льда валялись свежие окурки. Видимо, кто-то решил подымить перед опасным переходом. Или после. Джек принюхался. Откуда-то тянуло гарью, но дыма видно не было. Скорее всего, горели мусорные свалки далеко в пустошах. Это было странно, ведь обычно они горели осенью или в летние засухи. Отчего-то этот запах вызвал в нем смутные воспоминания. Что-то неприятное, болезненное, муторное, как старая рана, занывшая перед дождём.       По крыше железного ангара гулко забарабанили первые капли дождя, порыв ветра со скрежетом распахнул дверь и ворвался внутрь влажным промозглым потоком. Гул прокатился по стенам, и те звучно завибрировали. Далёкие отголоски сирены утонули в неожиданно мощном раскате грома. В душном майском воздухе, отравленном, ядовитом до последнего атома, зависло гудящее напряжение. Тонны химикатов изливались на землю со свинцового неба, будто кто–то там, наверху, решил вдруг обрушить ад со всеми его чертями на один несчастный клочок земли. Джек лежал на старой потрёпанной куртке, бесцельно пялясь в железный проржавевший потолок. Он не ел второй день, а вода кончилось ещё вчера. Лёгкие нещадно жгло, как если бы там пылал огонь. Джек против воли представлял, как внутри него разрастается колючий терновник, вцепляясь своими шипами в кроваво-алое месиво. Иногда он кашлял, скорчившись на бетонном полу, и сплевывал кровь. Глаза слезились, сквозь эту мутную пелену он мог разглядеть лишь темнеющие в сумерках силуэты сваленных в углу ящиков. Днём он бредил, даже, кажется, разговаривал с кем-то, однако хорошо понимал, что здесь он один. Он всегда был один, но лишь теперь, когда он мог разве что лежать, неудобно скрючившись на холодном полу, особо остро ощущал это. Чувство обманутости и глухой тоски удавкой обвилось вокруг шеи, не давая нормально вдохнуть. Горечь саднила в горле, и он бы плакал, рыдал бы, если б только мог. В минуты сильного отчаяния он хватался окровавленными пальцами за бетонный пол и дышал прерывисто, со свистом, как если бы долго бежал. До изнеможения хотелось жить, но голос рассудка твердил совершенно иное. А что, если это сон? Что, если наутро всё будет по-прежнему? Так, как раньше? — Утопист хренов, — злобно прошипел Джек, пиная смятую жестяную банку, и тут же усмехнулся. Нашёл, кого упрекать. Так или иначе, ничего не изменилось с тех пор, хоть он и убеждал себя в обратном. Если б эти воспоминания были записаны где-то, Лондон бы со злостью уничтожил их, сжёг бы, разорвал в клочья и растоптал. Он ненавидел жалкие, слабые чувства: беспомощность, безысходность, покорность насмешкам судьбы. Но более того, он ненавидел себя в те мгновения, когда поддавался этим чувствам. Лучше один раз достойно умереть, чем десять — выжить, как побитая тварь. Но тогда… тогда он ещё не понимал этого. Поэтому и выжил, как раненая собака, зализывая в тёмном углу свои раны. Отлежался, встал и пошёл. Да разве ж был у него другой выход? Ведь как велико желание жить, когда начинаешь всерьёз задумываться о том, чтоб этой самой жизни лишиться. За что же мы хватаемся, если всё уже в тягость? Для чего дана нам эта глупая вера в лучшее? Джек задавал эти вопросы бесцельно, в пустоту, и не получал никаких ответов. Всё равно как молить о помощи, зная наперёд, что никто не услышит.       Размытая дорога в две колеи петляла по стаявшим полям, устремляясь всё дальше на юг. Вдалеке виднелась тёмная полоска соснового бора, за которой проглядывал кое-где глухой бетонный забор. Стая ворон с хриплым карканьем взмыла в воздух, оживляя бездвижный пейзаж. Птицы, встревоженные появлением чужака, сделали пару кругов над полем и постепенно осели обратно в сухую траву. Облупленный указатель на обочине сообщил о том, что таможня уже недалеко. Джек, взяв лошадь под уздцы, медленно побрел по дороге.       При ходьбе нога снова ощутимо заныла, а разгибать её было и вовсе больно. От неудобного положения она как будто задеревенела. Джек прошёл пешком с полмили, пытаясь игнорировать боль, однако вскоре сдался и сел обратно на коня. С головой кинувшись в предыдущие события, он совсем забыл о ране. Но с ней всё равно пришлось бы разбираться позже. Сначала нужно было пройти таможню, волокиту с документами и обысками, а если погранцам он покажется хоть каплю подозрительным, могут и задержать. Документы были, естественно, подделкой, но подделкой хорошей — пока никаких претензий не возникало. Лицензии на выезд и оружие были в порядке, но Джек всё равно беспокоится. По старой привычке.       Погруженный в свои мысли, он подъезжал к заставе. Её унылые бетонные стены вызывали ноющую в груди тоску, возвышались среди сизых иссохших полей, давили своей монолитной тяжестью. Слабый проблеск свободы, кусочек той, прошлой жизни неизменно оставался по эту сторону забора. Дальше — границы, желчные города, утонувшие в помоях, вечные игры чинов и званий и власть, которая держится лишь на шатком балансе страха и иллюзии защиты. Как бы Джек хотел не знать иного, прошлого мира. Было бы гораздо легче считать всё это просто глупой байкой. Внутри границ люди творили друг с другом всё что хотели. Это напоминало ему диких животных, посаженных в клетку для развлечения кого-нибудь из знатных: пока не перегрызёшь всех себе подобных, не разорвёшь их на клочки, шоу не закончится. Огромная людская мясорубка, перемалывающая всё в фарш, вечный механизм уничтожения.       «Я стал слишком много думать. Пора избавляться от этой дурной привычки», — заметил про себя Джек. Однако философский настрой иной раз помогал ему сохранить остатки самообладания.       Перед железными воротами стояли рядами конные повозки. Курили, завернувшись в брезентовые плащи, пограничники, топчась на месте от холода. Неожиданный аншлаг, обычно ведь перед воротами было пусто. Значит, эти шавки вынюхивают сегодня с особым рвением. Что ж, теоретически, никаких претензий к нему быть не должно, по крайней мере, крупных. Хотя пушку, конечно, стоило прихватить попроще — мало ли что. По периметру двора застыли железные кони. Навскидку их было несколько десятков. В столице что-то случилось, раз всех задерживают. «Видимо, придётся и карманы вывернуть в этот раз» — подумал Джек, доставая из рюкзака документы. Он перепроверил всё, заставляя себя не волноваться, и вошёл в таможенный ангар, оставив лошадь недалеко от входа. Внутри было многолюдно, шумно и суетно, как в большом муравейнике. Хаотичная симфония запахов, звуков и пестрота вокруг заставляли растеряться в первый миг. С непривычки казалось, что людей здесь не меньше тысячи: промёрзлый ангар просто кишил ими. Кто-то явно нервничал, поглядывая на то, как вытряхивают все его пожитки и рассматривают чуть ли не с лупой, кто-то со злостью пытался затолкать всё обратно после проверки, а иные ждали своей очереди, напустив на себя демонстративно-безразличный вид.       Молодой таможенник с показушной небрежностью и слегка презрительным выражением лица, будто снисходя до простых смертных, оглядел Лондона с ног до головы. От него прямо-таки веяло желанием выслужиться и дешёвым табаком. Джек подал ему документы. «Ничего, жизнь все амбиции пообломает. Будешь ещё с постной миной ходить. Хотя чего это я думаю об этом птенце? Будто не все равно».       «Птенец» подошёл к делу ответственно. Что ж, приказ есть приказ. — Вещи на стол. Верхнюю одежду снимешь — туда же. Из карманов всё доставай. Оружие отдельно.       «Молодец. Садись, пять», — чуть не съязвил Джек, но вовремя прикусил язык. Эти ребята шуток не понимают. Что ж, их проблемы.       Лондон вывернул карманы, выкладывая на стол горстями звенящую и шуршащую требуху, скинул мокрый плащ. Это, пожалуй, было самым отвратительным: холодный воздух сразу забрался под одежду, заставляя покрываться мурашками. Джек стиснул зубы и стянул куртку, оставаясь в одной тонкой рубашке на голое тело. Зубы предательски застучали почти сразу. Он обхватил себя руками, пытаясь сохранить остатки тепла, но это плохо помогало. Предстояла самая странная инстанция этой проверки. Юный таможенник, приняв максимально отстраненный вид, ощупал его через одежду, заставил несколько раз повернуться, закатать штаны, снять сапоги. Джек безропотно выполнял всё, знал уже — стреляный воробей — с погранцами лучше не бодаться, если не хочешь проблем. Однако Лондон не смог сдержать обречённый вздох, когда к ним подошёл второй блюститель порядка. Этот, очевидно, был уже опытной ищейкой, а стеснение давно задвинул в угол. Пару кругов ада пришлось пройти заново, видимо, тот юнец был еще на стажировке и не особо-то ему доверяли. Джека даже заставили вынуть серьгу из уха. «Гастроли столичного цирка, не иначе», — усмехнулся про себя наёмник. «Интересно, почему кольцо не тронули? Неужели не заметили? Но это ведь почти невозможно...»       Через пару минут Джека выпроводили в зал ожидания. Впрочем, «залом» это помещение можно было назвать разве что с большой натяжкой. Ряды простых деревянных лавок стояли в полутьме. На них всеми возможными способами расположились неудачники, которых тоже угораздило оказаться здесь в день злополучной проверки. Повсюду, как на базаре, слышался приглушенный гомон, табачный дым стелился пеленой. По полу гулял сквозняк, а где–то под крышей протяжно и жалобно, словно побитая собака, выл ветер. Джек приметил подозрительно свободную лавку в конце зала. «Либо косая, либо скрипит», — сделал нехитрый вывод наёмник, уверенно направляясь в её сторону. Досчатая поверхность была абсолютно ледяной и сырой. Что ж, большего и ожидать не следовало: видать, крыша потекла именно здесь. Джек устало вздохнул и придвинул лавку ближе к стене. В этот момент ему хотелось поскорее лечь: глаза закрывались под тяжестью воспаленных от ледяного ветра век, а ослабевшие ноги казались ватными. Даже воздух стал тяжёлым и давящим. Джек собирался проверить рану, но не нашёл в себе сил даже наклониться. Так и плюхнулся на лавку, накрывшись промёрзшей насквозь курткой. Лондон чувствовал, что всё тело дрожит, никак не желая согреваться. Мучиться пришлось недолго: он рухнул в чёрную липкую бездну бредовых сновидений, и ни выкрики, ни пьяные разговоры, ни тоскливые завывания ветра так и не смогли его разбудить.       Джек молил судьбу, чтоб на этот раз обошлось без говорливых беспардонных попутчиков, прихвативших из дому клетки с птицами, крысами и прочей мелкой ручной нечистью. Тяжёлые металлические двери были предупреждающе закрыты, чтобы расторопный проводник не сунулся предложить кофе, чай, лотерейные билеты или ещё какую пургу. Джек бы врезал ему, честное слово. Настроение было совершенно поганое. Наплевав на приличие, он положил ноги в грязных сапогах на соседнее сидение, мстительно представив, как льстиво-угодливая маска сползает с лица проводника, сменяясь праведным гневом. Попляшет ещё с тряпочкой, сукин сын. Лондон не понимал, почему его так злит этот тип. Впрочем, здесь его раздражало всё, вплоть до ажурной салфетки, лежащей на столе. Беленькая, аккуратненькая. Бесит. Надо было выкупить все места и успокоиться, а он все никак не привыкнет, что может позволить себе подобную роскошь. Джек привалился к стенке, уставившись в окно. Шпили Фортенбергского вокзала, чуть поблескивающие в темноте, слегка дернулись и медленно поплыли мимо: поезд наконец тронулся.       В письме матери, полученном пару дней назад, все формулировки были подозрительно обтекаемыми и лишёнными какой-либо эмоции: «…устранили за антигосударственную пропаганду. Запретили хоронить рядом с родственниками…» Ну конечно, всё ведь перечитают вдоль и поперёк. Она — жена предателя, а лучшее, что ей светит — ссылка. Вот только Джек знал, что в закрытом гробу будет пусто, а мать он увидит в последний раз. Инквизиция своё дело знает, уж в этом Лондон не сомневался. Он теперь тоже предатель, наверное. На государственную службу уже не возьмут — как пить дать. Дела отца, как пятно мазута на его имени, не отмоются, как ни старайся. Может быть, со временем забудутся, выцветут, но никогда не исчезнут полностью. Отрубленная голова обратно не прирастает.       Вагон мерно покачивался, стучали колеса, изредка шумели какие-то механизмы. За окном проносился облетевший осенний лес. Острые голые ветки тоскливо качались в утренних сумерках. На востоке небо уже светлело, предвещая хмурую зарю. Гудок встречного поезда вывел Джека из оцепенения, заставляя дёрнуться. Отблески от окон бешено пронеслись по тёмным стенам купе: Джек специально потушил свет. Он злился на себя, как никогда раньше. Злился на свои эмоции. Вопрос с родными был давно уже разобран по полочкам в голове Лондона: ему всё равно. Всё равно, понятно? На-пле-вать! Да какого черта это его колышет? Ну расстреляли, ну в ссылку. Ему-то какая разница?! Внутри всё клокотало и кипело, будто в огромном чане с маслом. Джек загнанно дышал, стараясь сдержать ненужный порыв. Как всегда, в самый неподходящий момент вмешалась совесть: «Они же твои…», — но её тут же перебила давняя детская обида: «Хоть раз бы спросили, чем живу!» Интересно, что бы сказала мамочка, узнав, что её единственный сын прирезал человека за деньги? «За неплохие деньги», — мысленно прибавил Джек и тут же горько усмехнулся. Это дела не меняет. Не меняет же? «Да и ладно, на себя-то посмотри! Укрывала преступника много лет, так ещё и поддакивала ему во всём. Думаешь, ты можешь судить меня? Ты, наверное, даже и похуже будешь», — шёпотом сказал матери Джек и рассмеялся. Нервы, это все нервы.       Как соблазнительна была идея не пойти на похороны. Приехать в родной город, послоняться полдня по улицам, взять обратный билет на вечер, и унестись в вылизанном до блеска вагоне первого класса обратно в столицу. Можно же просто убедить себя в том, что мать с отцом живут своей жизнью, работают, расчищают палисадник весной, получают почту по воскресеньям, утром ходят за хлебом, по вечерам — в церковь. Не предатели, не преступники, не изменщики…       Джек ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку. Что, если укрыться от этого всего, обойти стороной и не изматывать себя опасениями и домыслами? Он же не причастен, он же не знал. С него и взятки гладки! Разве плохо то, что он не хочет верить в это? Джек попытался сам ответить на этот вопрос.       Будто морок спал с его усыпленного заманчивой идеей сознания. Нет! Избегание — самое отвратительное и гнусное проявление слабости. Он должен смотреть правде в глаза, и он сделает это. Предатели, преступники, изменщики!       А сам — Убийца. Яблоко, как известно, от яблони... — Обморок, наверное. Вон, аж синий весь!       Что-то холодное на миг коснулось его лба. — Расходитесь, товарищи. Не на что тут смотреть. Сами разберёмся.       Звуки постепенно проникали в сонное сознание, заполняли его и выводили из забытия. Вдыхать влажный воздух было больно, трудно, будто чья-то твёрдая ледяная рука сжимала горло. Он ещё не открыл глаза, но отчаянно пытался сообразить, что происходит. Слух не разделял звуки — они превращались в единый фоновый шум. Попытка открыть глаза не увенчались успехом: было слишком светло, как днём. Яркий свет резанул по сетчатке, заставляя мгновенно зажмуриться. Судя по ощущениям, он лежал на чем-то твёрдом. Джек решил пока не шевелиться. Он чувствовал, как его потряхивал озноб и зубы против воли стучали друг о друга. Холод ощущался с удвоенной силой, как если бы на него вдруг опрокинул ушат ледяной воды. Где-то вдалеке послышались приглушённые шаги, хлопнула дверь. Спустя несколько мгновений что-то тихо прошелестело совсем рядом. Он ощутил незначительное колебание воздуха и буквально шестым чувством уловил, что рядом кто-то есть. Кто-то, кто не спешил его трогать. Что ж, это может быть не очень и плохо. В любом случае, лучше знать наверняка.       Наверное, десятая по счету попытка открыть глаза оказалась удачной. Вопреки ожиданиям, было достаточно темно, лишь пара масляных ламп освещала комнату. Лавки, всё так же стоящие в хаотичном порядке, кидали на пол длинные, искаженные тени, доходящие до противоположной стены. Джек не ошибся: на соседней скамейке вполоборота сидел человек. Его было невозможно разглядеть из-за плаща. Резкая граница света пересекала его шею, а лицо оставалось надёжно скрытым в тени.       Лондон аккуратно повернул голову, пытаясь лучше разглядеть незнакомца. Скамейка скрипнула на грани слышимости, и Джек замер, задержав воздух в лёгких. — Очнулся? — безучастно спросил человек, будто даже не спрашивая, а утверждая. Единственное слово было произнесено тихо и в пустом тёмном помещении прозвучало немного зловеще.       Джек не нашёл нужным ответить, да и не смог бы: горло раздирала боль. Несколько мгновений тянулись, словно вечность. Напряжённую тишину разбавляли только редкие капли воды, срывающиеся с потолка. Незнакомец, не поворачиваясь, протянул ему железную бутылку и, не дожидаясь вопроса, сообщил: — Хотел бы убить, не стал бы ждать, пока очухаешься.       Наёмник приподнялся на локте и взял бутылку дрожащий рукой. Ледяная вода протекла в раздражённое горло, и Джек закашлялся, сплевывая на пол. Во рту был мерзкий, железистый привкус крови. Он жадно отхлебнул холодной до боли воды, чтобы смыть это пакостное ощущение, едва не подавившись ещё раз. Незнакомец не обращал на него ни малейшего внимания.       Пока невозможно было что-то сказать о нем, и Джек, несмотря на свою проницательность, не мог ничего понять.       Он был одет в такой же плащ, как и многие странствующие наёмники, контрабандисты или… да хоть кто угодно! Взгляд не мог ни за что зацепиться, будто тот специально скрывал свою личность. Единственное, что было действительно странно — его волосы. Длинные, белёсые, будто седые, они были собраны в тонкий аккуратный хвост. «Вряд ли из нашей братии — давно отрезал бы. Хотя…всякое бывает». Лицо разглядеть всё так же не представлялось возможным. Незнакомец не смотрел на него, но его поза говорила сама за себя. Он не боялся Джека, однако держал руку на пульсе.       Лондон максимально напряг связки, решившись, наконец, на диалог: — А кто…       Незнакомец незамедлительно поднял руку, заставляя его молчать. — Ты не в том положении, чтобы задавать вопросы, — проговорил он тоном, не терпящим возражений, но и не угрожающим. Предупреждал.       Повисла напряжённая тишина. С крыши снова сорвались несколько капель и глухо ударили об пол. По комнате прошлась волна сильного сквозняка, заставляя поёжиться. Человек встал, медленно направляясь к Джеку. Лондона на мгновение одолел страх. Несмотря на своё спокойствие, тот таил в себе угрозу. Как змея, которая с тихим шипением ползёт к тебе, гипнотизируя обманчивой медлительностью. — Сядь, — тихо приказал незнакомец, отстёгивая широкий пояс с кинжалом и рядами железных колец непонятного назначения. Это было единственное оружие, которое Джек заметил у него. Кинжал с тихим звоном опустился на скамейку рядом с наёмником.       Джек не стал перечить. Он сел, с трудом выпрямился и натянул сырую куртку, вопросительно уставившись на стоящего перед ним человека. Тот неожиданно присел на корточки перед ним. — Я осмотрю твою рану, — сообщил он.       Джек опустил взгляд вниз: штанина была вся в свежей крови. До сих пор? Неудивительно, что он потерял сознание. Чужие руки аккуратно дотронулись до пропитавшейся кровью повязки, а Лондона всё равно прошибло волной острой боли. Наёмник заставил себя не двигаться, но сдавленно выдохнул сквозь сжатые зубы. Джек смотрел сверху вниз на сосредоточенное лицо незнакомца. В неверном свете ламп его черты казались каким-то неестественно заостренными, прямыми, даже хищными. Наёмник старательно избегал смотреть ему в глаза: отчего-то было страшно. Однако любопытство взяло верх.       Левый его глаз был совершенно обычный, светло-серый, человеческий. Казалось бы, ничего странного. Но вот радужка второго неясно проглядывала будто сквозь пелену тумана. Вокруг глаза расходились под кожей бледно-алые полосы, как старые шрамы от когтей зверя. Жуткое зрелище. Джек слышал о подобном. «Яд богини» — проклятие из городских легенд, имеющее неизвестную природу. Выйдя через миг из оцепенения, Лондон в ужасе отшатнулся от человека, не выдержав этого взгляда. Его затошнило. — Сиди тихо, — незнакомец продолжал спокойно разматывать повязку, не удивившись метаниям Лондона. Померещилось? Что за черт играет с ним?       Повязка поддавалась плохо: подсохшая кровь мешала распутать её. Джек чуть не шипел от боли, зажмурившись и сжав кулаки: рана пульсировала и горела от контакта с воздухом. Давно ему не было так гадко и больно. — Подай нож, — незнакомец не глядя протянул руку. Джек неуверенно вложил в неё рукоять кинжала. Человек расправился с остатками тряпки, аккуратно сняв её с раны, а затем достаточно сильно надавил чуть выше неё. Джек поперхнулся. — Здесь. Больно? — Ещё как, — просипел наёмник.       Незнакомец отпустил его ногу и встал. — Ты понимаешь, что это такое?       О, Джек понимал. Не хотел принимать всё это время, отвергал, утешал сам себя, а теперь — вот оно, ясно как божий день. Все его ребяческие попытки отгородиться от жестокой правды разлетались, как карточный домик. — Заражение крови, — окончательно севшим голосом констатировал Джек.       Человек направился в другой конец комнаты. Скрипнула дверь, на краткий миг на полу растянулся узкий коридор света. Дверь закрылась. «Ушёл? А кинжал здесь оставил. Странно, бессмертный что ли? Или так уверен в моей беспомощности?» Вопросы возникали один за другим, но он никак не мог получить вразумительных ответов. Этот тип был, мягко говоря, странным. Несколько минут Джек сидел в полной тишине, слушая, как капает с крыши.       Дверь снова скрипнула, и незнакомец вошёл, снова направляясь к Джеку. В руке у него был бинт. Он присел рядом, жестом заставил задрать ногу на соседнюю скамейку. Бинтовал этот тип профессионально: плотно, аккуратно, быстро. Видимо, не в первый раз.       Закончив перевязку, он сел напротив Джека. Тот же находился в прострации, не желая думать о своей участи. Его сознание, как маятник, колебалось между мрачным фатализмом и паникой. Пришла даже отчаянная мысль, что незнакомец убьёт его. Убьёт, и дело с концом. А он и не будет сопротивляться, нечем ему больше крыть.       Джек в ужасе отпрянул назад, когда чужая рука медленно потянулась в его сторону, осторожно, плавно, как к дикому зверю, но как-то странно, ладонью вниз. Незнакомец лишь аккуратно и тихо забрал лежащий на лавке кинжал, возвращая его в ножны. Он все ещё молчал. Чего он ждёт? Если Джеку нельзя задавать вопросы, двигаться и вообще предпринимать какие-либо действия…       Прошло, как показалось наёмнику, слишком много напряжённых, натянутых в воздухе секунд ожидания. — Я полагаю, у тебя есть вопросы. Что ж, я постараюсь объяснить ситуацию, но только я должен знать, что ты находишься в более-менее здравом уме.       Он кинул вопросительный взгляд на Джека. Правый глаз и лоб незнакомца покрывала белая повязка. Джек не хотел знать, что под ней. Вернее, хотел бы не знать. Наёмник упорно твердил себе, что ему привиделось. Ну не может быть у живого человека… такое.       Лондон всё же нервно кивнул, приготовившись слушать. Незнакомец поправил капюшон плаща и отвернулся в сторону. Наёмник невольно проследил непослушным взглядом за движением чужой руки. Мысли вмиг замедлили свой ход.       Поздно, поздно Лондон осознал, что было только что ему нарочно или случайно показано. Слишком уж явно светился, выглядывая из-под плаща, серебристый воротник инквизиторской формы.       Если б грянул в тот миг апокалипсис или земля развёрзлась под ними, Джек бы только обрадовался.