По талому льду

Первые капли дождя звонко разбились о стекло. Сизые апрельские сумерки укрывали город, и город уже дышал тусклым светом керосинок в подслеповатых окошках тесных кухонь. Завывания сирены, нудные, как головная боль, висели эхом в воздухе, но жизнь, тихая, неспешная — привычная вечерняя жизнь — не верила им. Город готов был замереть, погрузиться в сонливую неподвижность. Наполеон потянул на себя тяжёлую кованую решётку и сдвинул её, впуская в комнату зябкий весенний ветер, швыряющий на подоконник ядовитые капли. Предупреждая возмущение Макса по этому поводу, он раздражённо цыкнул: — Не возникай. Тебе ли о здоровье заботиться? Дымишь как паровоз. — А сам-то? — беззлобно бросил в ответ Макс, плюнув на субординацию. Посчитав это замечание вполне справедливым, Бонапарт промолчал. Он ещё раз внимательно оглядел на площадь сквозь завесу дождя. — Темнеет, — заметил генерал. — А мы ещё даже не приблизились к тому, ради чего всё затевалось. То, что вы, господин Лондон, слышали прежде, стоит считать не более чем любопытными байками. В них можно верить или не верить. Но я считаю, что вы имеете право знать их. Теперь я должен дать слово тому, кто может рассказать куда больше, — Бонапарт выразительно взглянул на Теодора. Драйзер уже давно знал, что следует говорить, но чувствовал, что именно здесь и именно сейчас не готов. Утешало лишь то, что не было необходимости лгать. Правда ему давалась куда легче. — Старший сын полковника, Кристофер, к сожалению, считал меня своим другом. Именно благодаря ему я оказался в обществе людей, которые всерьез замышляли переворот. Их идеи показались мне довольно наивным, но тот факт, что это общество существует по сей день, говорит сам за себя. Полковник Лондон был их негласным лидером, и его главенство до определённого момента никто не ставил под сомнение. Он чувствовал настроения общества, поэтому свою роль сыграл блестяще. Впрочем, много ли нужно людям, что таят давнюю обиду на своё государство? Тогда я не мог оценить ситуацию в целом. Среди повстанцев странным образом оказались не только нищие и обездоленные, но и те, кто, очевидно, собирался даже не укусить, а растерзать кормящую руку. На тот момент уже было ясно, что решить накопившиеся противоречия мирным путем невозможно. Долгое время ему удавалось держать идеальный баланс на тонком лезвии между служением полковнику и Инквизицией. Теодор знал, что в этом нет его заслуги — всего лишь чистое смехотворное везение. Слишком очевидным было то, что однажды он не удержится. Он ходил по грани между двух разных истин, и каждой готов был отдать всего себя. Истин было целых две, а он — один. — Гвардия относилась с подозрением ко всем, кто дышал воздухом и ходил по земле. Не слишком уж удивительно, что полковник заинтересовал их. Если бы они до него добрались, то, несомненно, казнили бы, устроив представление. Для повстанцев это вполне могло стать сигналом к действию. Ларта, стоящая на пороге войны, была не готова к внутреннему перевороту. Теодору внезапно стало мерзко от своих слов, будто это была самая гнусная и отвратительная ложь. Будто он пытался оправдать себя самого, смыть клеймо убийцы и предателя. Нет. Начинать следовало с другого. — Нет, я убил полковника по своей воле, — внезапно заявил Теодор, глядя прямо в широко распахнутые от неожиданности глаза Лондона. Наполеон заметно напрягся. То, что сказал его подчинённый, было правдой, но к этой правде прилагался целый список «но». Генерал чувствовал, что должен вмешаться. — Господин Лондон, — обратился он к Джеку, пытаясь перетянуть внимание того на себя. Ситуация выглядела опасно. — Вы понимаете, зачем он это сделал? Джек не мог отвести взгляд от человека напротив. Остальные голоса, звуки, лица терялись где-то в пространстве. Глаза, привыкающие к сумраку, жадно разглядывали лейтенанта. Наёмник неосознанно шагнул ближе, странным образом минуя нагромождения вещей на полу. Теодор не двигался. Хоть намерения пленника оставались загадкой, внешне лейтенант казался равнодушно-спокойным. Он не планировал больше ничего говорить — не видел смысла. Из того, что он сказал, уже можно было сделать не самые приятные выводы о его личности. Лондон почему-то обратил внимание на руки инквизитора. Тот всегда ходил в перчатках, но теперь их не было. Болезненно-тонкие бледные пальцы были исполосованы шрамами от лезвия — кривыми, глубокими, совсем давними. Опасливое любопытство не позволяло Джеку тактично отвести взгляд. Несколько колец, подозрительно похожие на то, что Джек забрал у убитого им механика, холодно поблескивали на пальцах одной руки. От них под кожей расползались темно-алые полосы. Подавив в себе странный порыв подойти ещё ближе, Джек проскользил взглядом по чёрной шинели. Ни креста, ни герба, ни погон, будто лейтенант не находил повода для гордости в том, чтобы служить Церкви и Государству. Будто он добровольно отказывался от них. — Нет. Я не понимаю, — признался Джек, запоздало отвечая на вопрос Бонапарта. — Как бы странно это ни звучало, Теодор убил полковника, чтобы предотвратить революцию. Лишившись лидера, оппозиция тогда ненадолго утихла, занявшись поисками убийцы. Никто не догадывался, что его стоило искать в собственных рядах, — усмехнулся Наполеон. — Выходит, он был ниатрийским шпионом, присвоившим чужое имя. Но стать лидером повстанцев? Это слишком… — Джек замешкался, стараясь подобрать нужное слово, — слишком громко для шпиона. — А для полковника Инквизиции не громко? — все ещё с тенью насмешки спросил Бонапарт. — Выводы, которые вы сделали, логичны и, скорее всего, они истинны. У вашего отца, очевидно, была двойная роль: он должен был подобраться как можно ближе к военной элите Ларты и одновременно подготовить почву для того, чтобы разрушать вражеское государство изнутри. Революция была бы идеальным решением его задачи. Но если уж говорить об этом… — Наполеон ненадолго задумался, стоит ли уточнять очевидную вещь, но все же, взглянув на растерянное лицо пленника, продолжил: — Мы все тоже в свое время тайно поддерживали идеи Эдварда Лондона. Он здорово водил нас за нос, заставляя искренне верить, что именно за ним стоит светлое будущее Ларты. Не очень-то приятно признавать, что каждый из его последователей волей-неволей служил врагу. Лицо Джека исказила болезненная улыбка. Он, наконец, посмотрел на Бонапарта. — Я видел приговор. Там чёрным по белому было написано, что мой отец казнён за антигосударственную деятельность. Но тогда, как я понимаю, вы не знали всей правды. — Верно. Тогда мы лишь догадывались и не могли ничего доказать. Впрочем, и сейчас мы не сильно продвинулись в этом деле. Теория держится в основном на показаниях одного человека и на более-менее правдоподобных выводах. Расследование растянулось на шесть лет, и его я держу в тайне. То, что я рассказал о нём вам, ставит меня под удар. — Вы не стали бы так рисковать. Я отсюда живым не выйду? — напрямую спросил Джек, удивившись собственному спокойствию. — Вы отсюда не выйдете с желанием донести на меня куда следует, — довольный собственным ответом, Бонапарт хитро улыбнулся. Ветер с тихим шорохом заглянул в комнату и пошевелил листы бумаги, разбросанные по полу. С приходом дождя на улице стало ещё темнее. Джек глубоко вздохнул перед тем, как задать вопрос, который терзал его с того самого момента, когда на границе незнакомец в застёгнутом наглухо плаще приказал следовать за ним неизвестно куда: — Зачем я вам? — Это зависит лишь от вас, — без раздумий ответил генерал, будто ждал подобного вопроса. — Впрочем, не стоит торопиться. Есть ещё одна вещь, которую вы должны узнать, — Бонапарт кивнул Теодору, молча прося продолжить. Теодор не видел необходимости в своём участии. Тупое бессилие ныло где–то на задворках разума. Бонапарт вполне мог рассыпать горстку громких слов, мог заявить, что враг, подобравшийся к самому сердцу государства, был справедливо и безжалостно уничтожен. Мог даже обернуть это непризнанным подвигом, совершенным не без его скромного участия. Но генерал продолжал смотреть на Теодора с вызовом. Понимая, что его молчание тянется уже слишком долго, Драйзер вернул свое внимание пленнику. Находя в себе какое-то странное, необъяснимое смятение перед этим человеком, он не ощущал прежней решимости. — Перед смертью полковник говорил странные вещи. Я не вижу смысла пересказывать все в точности. Он дал мне координаты, а перед этим попросил позаботиться о его сыне. Джек криво улыбнулся: эти слова, переданные через толщу лет, казались болезненной, хлёсткой пощечиной.

***

На узкой летней веранде было по-ноябрьски знобко и сыро. Пахло прогорклой осенью и сушеной полынью — остро, до дрожи знакомо. Джек стоял в за порогом, не решаясь войти внутрь. Здесь ничего не изменилось, лишь только он стал чужим. И именно здесь, у этого порога, его собственная жизнь казалась вдоль и поперёк неверной, лживой, искалеченной. На веранде были слышны голоса: один из них, веселый, с красивой хрипотцой, принадлежал Кристоферу. Тот явно пребывал в прекрасном расположении духа: он о чём-то увлечённо рассказывал, расхаживая по комнате, что–то суетливо переставлял с места на место, чиркал спичкой, нахально таскал отцовские папиросы. Отец не возражал. Он изредка прерывал пылкую речь, вставляя шутливые комментарии, и Кристофер громко, заразительно хохотал. Джек почти никогда не видел их вот так, вне своего присутствия. В комнате был ещё один человек. За все время, пока Джек стоял в тени, за порогом, тот не произнёс ни слова, но Лондон прекрасно видел его за постоянно мелькающей фигурой Кристофера. Незнакомец кутался в плащ. Кольцо мерклого света, разлившееся от лампы, почти не касалось его. Отец с братом позволяли себе вести себя подобным образом в присутствии незнакомца, значит, они доверяли ему больше, чем кому-либо ещё. Эта мысль неожиданно остро, до боли уколола иглой жгучей обиды. Стоило бы постучать, сообщить о своём присутствии, узнать, зачем отец звал его… — И долго ты собирался там уши греть? — резко похолодевшим голосом поинтересовался Кристофер. Рассохшиеся от старости доски испуганно взвизгнули под его ногами, — Ты знаешь, что у двери стоять долго — плохая примета? Говорят, рано уйдешь. Джек почувствовал, как тревожное оцепенение окатило его с головы до ног. Он затаился, замер, как заяц, замеченный породистой гончей, но было уже поздно: Кристофер медленным шагом приближался к нему, раскинув руки в наигранно-радушном жесте, будто собирался и впрямь обнять своего младшего брата. Джек попятился, упираясь спиной в дверной косяк. Он с ужасом ощущал, как ноги стремительно слабеют. — Дошел до нас один неприятный слух. Хороший знакомый нашептал, что ты нашёл свое призвание в мясницком деле. А я-то голову ломал, отчего ж ты у отца денег ни разу не клянчил с тех пор, как в столицу уехал. Джек попытался вытолкнуть дверь наружу ногой. Ещё миг — и он точно задохнулся бы от страха, от запаха полыни, от неяркого света, в котором лицо Кристофера приобретало навязчивый, болезненный оттенок слепого безумия. Но мгновения неумолимо тянулись, как вязкая ртуть. Безжалостная хватка чужих пальцев на плече вспыхнула фантомным страхом, и Джек вывернулся из-под тянущейся к нему руки в последний миг. Кристофер, внимательно отследив этот маневр, схватил его за воротник и втащил на веранду, как мелкого несмышленого щенка. Взгляд Эдварда застилала ледяная усталая скука, будто он в десятый раз смотрел приевшийся и нудный спектакль.

***

— Я надеюсь, вы не думаете, что он имел в виду меня. В таком случае, вы не по адресу обратились: он никогда не назвал бы меня своим сыном. Бонапарт, снисходительно улыбнувшись, поспешил заверить пленника: — Признаться честно, я сначала тоже так подумал. Ваш брат куда больше похож на сына, о благополучии которого стоит беспокоиться. Вернее, стоило. — Он умер? — без промедления, но с искусно выверенной долей безразличия уточнил Лондон. Наполеон кивнул, внимательно наблюдая за реакцией пленника. Отношения в этой семье были безумно хитрой загадкой. Генерал давно не мог избавиться от мысли, что сама судьба связала этих людей в один кромешный, безумный клубок. — Эдвард знал о его смерти. Не мог не знать. Именно поэтому такой вариант отпадает. К тому же, как-никак, Кристофер Лондон был приемным сыном. У них с полковником разница в возрасте была всего лет в десять, — задумчиво произнёс генерал. — О том, что полковник не был биологическим отцом Кристофера, мы узнали совсем недавно: Эдвард никогда не давал повода думать, что он относится к этому человеку как-то иначе… — понимая, что не сможет таким образом вывести пленника на эмоции, Бонапарт сменил тактику, опуская лишние рассуждения, — Знаете, господин Лондон, если в семье есть старший сын, он почти всегда оказывается под прицелом высоких ожиданий. — Как он умер? — требовательно спросил Джек, поглощенный новым открытием. Его лицо приняло такое выражение, словно бы ответ на этот вопрос мог принести ему настоящее удовлетворение.  — По официальной версии, порезался скальпелем во время вскрытия. Заражение трупным ядом. Джек молчал, но уголок его губ чуть дёрнулся в нервной, кривой, тщательно сдерживаемой улыбке. — Теперь вы понимаете, почему у нас не осталось выбора. Именно на вас полковник сделал особую ставку. Быть может, наивно полагать, что есть какая-то прямая связь между этими координатами и последней просьбой Эдварда, но если вдруг она существует, то мы получим хоть одну зацепку. — Так что за координаты? Теодор расстегнул шинель, доставая истрепанную пачку из–под сигарет, и, раскрыв, протянул пленнику. — Это место вам о чем-нибудь напоминает? — нетерпеливо спросил Наполеон, надеясь разглядеть проблеск понимания на лице Джека. Лондон вгляделся в ровные, выведенные до боли знакомым почерком цифры и глубоко вздохнул. Фраза, что была написана чуть ниже, показалась ему чем-то, что он не должен был видеть. Джек не смог разобрать слово, которое связывало эти зловещие «ты» и «должник» воедино. Неприятное ощущение, словно он коснулся чего-то откровенно чужого, заставило его быстро отвести взгляд. — Без карты я не смогу понять, где это. Бонапарт окинул тяжёлым взглядом пол и вздохнул: — Где-то должна быть. Макс, будь другом…

***

Косо сбитые деревянные крестики выстроились длинными рядами. Они появились совсем недавно: свежеотесанные сосновые доски сочились янтарными каплями смолы. В холодном свете уходящего дня это место было особенно пустым. Теодор никогда ещё не чувствовал такого всепоглощающего, тошнотворного одиночества. Безымянные кресты смотрели на него враждебно, с затаённой злой усмешкой, как на чужака, потревожившего их покой. Теодор гнал от себя ненужные мысли: он-то, как никто другой, знал, что иные мёртвые будут посчастливее живых. Лондон никогда не отличался страстью к глупым розыгрышам. Но ничем другим невозможно было объяснить то, что теперь Драйзер находился в той самой точке пространства. Жухлую траву тронула седина изморози. Земля почти не поддавалась, но Теодор со злобным рвением копал до самой темноты.

***

Аккуратный крестик терялся в переплетениях чернильных линий. Джек не заметил его. Отследив взглядом нужное соответствие координат, Лондон вытащил спичку из лежащего рядом коробка и осторожно приложил её конец к найденному месту. — Здесь? — уточнил он у Бонапарта. Генерал наклонился к карте и прищурился. Насмешливое удивление тотчас отразилось на его лице: неужели возможно совершить такую грубую ошибку? Это было почти немыслимо для человека, который, по расчётам самого Бонапарта, должен был знать каждый куст на континенте.  — Нет. Там помечено: пятьдесят один градус по горизонтали. Безымянное чувство, предшествующее разочарованию, сверкнуло оледеневшей сталью в глазах Наполеона. Тяжёлые, острые тени глубоко залегли в жёстких ранних морщинах между бровей. Вкупе с усмешкой выражение его лица приобрело оттенок усталой досады. Крупная ставка, сложная, опасная, глупая. Безумец — последний, кого стоило слушать. Но безумец гнул свою линию с особым озлобленным усердием. Эта уверенность сбивала с толку, и Бонапарт уступал ему, оправдывая это бескомпромиссной логикой. Его личное дело Наполеон хранил, как энциклопедию преступлений, совершенных во имя их общей правды, но каждый раз, когда забитая до отказа картонная папка попадала в его руки, генерал вспоминал, как на одном из советов Гексли, пресекая рассуждения о методах, избираемых его подчинёнными, заявил, что подвиг и преступление зачастую неделимы. Отношение Бонапарта к этому человеку стояло на грани холодного презрения — большего генерал не мог себе позволить, — однако эту остро-точную мысль он бережно хранил в своей памяти. Наполеон сощурился, в упор глядя на Драйзера, и выложил заготовленную фразу: — Я думал, наш гость спросит, что же случилось с его братом по неофициальной версии. Джек, собиравшийся передвинуть спичку в нужное место, замер, когда чужая ладонь уверенно перехватила его руку. Маленький деревянный брусок так и не сдвинулся с места. — Подожди, — тихо приказали из–за спины. Джек задержал дыхание и скосил взгляд. — Это ведь не ошибка. На границе мне показали твою карту. Ты ведь не залежи медной руды по ней искал, верно? Лондон медленно выдохнул, оборачиваясь. Бледный отсвет уличного фонаря выхватывал из густеющих сумерек серебристый край воротника. Джек болезненно прищурился и опёрся руками на стол позади себя. Новый приступ головной боли навалился на него душной тяжестью. — Как написано, так и искал, — выдавил он еле слышно. Наполеон резко встал со стола. Что-то с шумом упало на пол, но никто не обратил внимания. — Почему? — нервно и требовательно спросил генерал. Теодор встряхнул пленника за плечо. — Что там написано? Джек был совершенно уверен, что, стоит чужой руке отпустить его, он рухнет на пол. Заставив себя сфокусировать взгляд на лице Драйзера, он еле слышно произнес: — Это не единица. Это семь. Он, наверное, торопился… В мгновение мертвой тишины между двух ударов пульса Теодор успел разглядеть тонкий рваный шрам, пересекающий верхнюю губу наёмника. Мир все же чудовищно тесен. Он помнил.

***

Кристофер был из той удивительной породы людей, что обыкновенно становятся предметами всеобщего обожания. Он был так многолик, что каждый человек мог с удовольствием найти в себе некоторое сходство с ним. Однако, запутавшись в тысяче разных, вечно переплетающихся личин, Кристофер давно потерял себя самого, а потому уже решительно невозможно было понять, каков он на самом деле. Возможно, истина была настолько неприглядной, что он и сам не прочь был забыть о ней, похоронить её под щитом мнимой силы и грубоватого, непосредственного очарования. Он был красив. Джеку никогда больше не доводилось видеть таких плакатных, мраморно–идеальных людей. Каждая его черта была, казалось, возведена рукой Всевышнего в степень абсурдного, отвратительного совершенства. Джеку он всегда казался феноменом, нездоровой аномалией. Кристофер неизбежно притягивал все его внимание. Странное, ноющее ощущение, застывшее где-то на полпути от восхищения к брезгливому отторжению, вызывал один лишь взгляд на этого человека. Как и у всего преувеличенно-идеального, был у Кристофера один существенный, но невидимый глазу изъян. Его с самой юности терзала тяжёлая душевная болезнь. Джек не был готов к такому повороту событий. Он думал, думал всю бесконечно-долгую, нервную ночь в полупустом вагоне. Но даже на мгновение не мог допустить мысль, что о его связи с гильдией станет известно отцу. Теперь тот смотрел на Джека омертвелым, невидящим взглядом, и рука его, лежащая на коленях, машинально и безразлично перебирала тяжёлые каменные бусины чёток. Они стукались друг о друга с тихим щелчком, утопающим в вязкой тишине. — Щенок, — яростно процедил Кристофер. Джек давно и тщательно изучил все оттенки его голоса, и этот не предвещал ничего хорошего. — Ты хоть понимаешь, во что вляпался? Из гильдии выходят ногами вперёд. Ты покойник. Кто тянул его тогда за язык? — В таком случае я обеспечиваю тебя работой. В заключении напишешь, что я захлебнулся слюной в приступе бешенства, а дырка во лбу исключительно для красоты. Джек не сразу понял, что произошло. Нестерпимая боль обожгла все лицо, и липкая тёплая кровь хлынула неостановимым потоком из рассеченной губы. — Лучше б ты родился немым, — прозвучало совсем тихо, но Джеку, оглушенному болью, почему-то почудилась горечь сожаления в далёком и чужом голосе. Гладкие чёрные бусины обвились в два ряда вокруг узкой ладони, а острие каменного креста блестело от крови. Джеку хотелось выть от боли: такой горячей и нестерпимой она была. Наверное, именно в тот миг в нем пробудился, пустил корни первый росток истинной всепоглощающей ненависти. Человек, сидевший в углу, осторожно поправил капюшон и встал. — Должен откланяться. Не буду мешать.

***

Выбравшись из скользкого, тревожного видения, Джек не спешил открывать глаза. В ноздри забился тягучий, как патока, запах ладана, смешанный с табачным дымом. Чья-то холодная сухая ладонь легла на его лоб. Лондон не мог ещё понять, реальность ли это или морок его усыпленного сознания. — Они уже давно мертвы. Незачем вспоминать, — сообщил негромкий голос. Человек, сидящий подле него, почему-то знал о том, что ему снилось. Джек слишком устал, чтобы вдумываться. Сознание снова стало угасать, проваливаясь в беспросветную пелену небытия. Лондон не видел ни одной причины противостоять беспробудному падению. Над ним стоял бесконечный купол звёздного неба и вековая, космическая тишина. Когда Джек открыл глаза, за окнами уже царила холодная чёрная, как копоть, весенняя ночь. Он медленно развернулся, оглядываясь по сторонам. В тяжёлой голове было пусто, будто все мысли, страхи и сомнения кто-то разорил, выпотрошил и теперь от этой глухой тишины не убежать до конца дней. — Который час? — спросил Джек у человека, который, вне всяких сомнений, был где-то рядом. Ответ его на самом деле ни на грамм не волновал, но возможность ненавязчиво прощупать обстановку упускать было нельзя. — Не знаю. До рассвета ещё долго, — отозвались почти сразу. Понимая острую необходимость в ближайшие несколько мгновений что-нибудь сказать, Джек зацепился за эти слова, как утопающий за соломинку: — А что изменится с рассветом? Человек задумчиво хмыкнул. — Придут охотники за божьей благодатью. Будут молиться и целовать пол. Твоё присутствие их не порадует, моё — тем более. Не показывая своего удивления таким тоном разговора, Джек медленно и аккуратно опустил ноги на пол, усаживаясь на скамейке. — Почему «тем более»? — Не советую злоупотреблять моим доверием. Лондон с досадой прикусил щёку изнутри. Расслабился. Зря. Надо было придержать неуместное любопытство. Внезапный звон стали в чужом голосе окончательно избавил Джека от сонного морока. — Понял, — выдавил наёмник через силу, — Что мне следует делать? Глаза инквизитора, сощуренные, узкие, как лезвие, безотрывно и внимательно следили за Джеком: один — слепой пеленой метели, другой — неподвижной, как запекшаяся кровь, чернотой зрачка. — Лжец, — процедил лейтенант. — Тебя интересует вовсе не это. Рассеянный после сна взгляд цеплял отдельные фрагменты действительности. Джек уставился на подлокотник скамьи, лихорадочно обдумывая слова инквизитора. У него не было в запасе ни одного правильного вопроса. Но разве разумно требовать честности от человека, который именно ложью обеспечивал себе жизнь и свободу? — Что будет со мной дальше? — в высоких сводах утонули отголоски эха. — После того, что ты узнал, я не могу отпустить тебя, — незамедлительно ответил инквизитор. — Но я ещё жив. — Справедливое замечание. Ты можешь обеспечить себе дальнейшее существование при одном условии. Оно очевидно. — Не для меня. Что я должен делать? — То же, что и прежде. Я предлагаю тебе работать на инквизицию.