Однажды в Одессе

Купание всё же не прошло даром — Майрон болел долго и тяжело. Бауглир забыл, как спать, бриться и есть — точнее, всё это казалось ему неважным, второстепенным. Он даже вспомнил (откуда только выплыли они?) все забытые молитвы. В церковь, однако, не ходил, опасаясь оставлять Майрона надолго. Тхури, правда, отправляла его спать, напоминала о еде, но он предпочитал сидеть возле кровати, прислушиваясь к хриплому дыханию. Бауглир мало чего боялся в жизни, он твёрдо знал, что у него в руках деньги и власть, но впервые просто не знал, что делать. И это не касалось медицины: воспаление лёгких не было для него чем-то новым, а вот дикий страх потерять Майрона — да. Он сам не ожидал от себя такого поведения, но, глядя на заострившиеся черты лица рыжего, на лихорадочно-алые щёки, Мелькор хотел только одного — отмотать время назад, запретить выходить из дома. Да только помогли бы запреты? Он сильно сомневался. Поэтому всё, что ему оставалось — это менять компрессы, прислушиваться к жуткому клокотанию в груди, которое теперь сопровождало каждый вдох и выдох Майрона, и, как бы глупо ни звучало это, надеяться. Надеяться на то, что рыжий всё же переупрямит болезнь и вернётся. Тхури, святая женщина, приходила каждый день, приносила еду, которую Бауглир либо забывал есть, либо проглатывал, не ощущая никакого вкуса, заставляла спать — это тоже получалось не очень хорошо, — а также помогала менять Майрону бельё и постель. — Вы опять не спали, месье, не так ли? — Тхури неслышно вошла в спальню и остановилась возле кровати, рядом с сидящим там же Бауглиром. — Ступайте отдохните, а я побуду с ним. Сколько вы уже так сидите… Поверьте, если и вы свалитесь, ничего хорошего не выйдет точно. И вы снова пили, да? Хотя можете не отвечать — и так всё ясно. — Я… — Мелькор с трудом повернул голову и глянул на неё красными от недосыпа и алкоголя глазами. — Я… — он не договорил, потому как в этот момент Майрона снова накрыл приступ жесточайшего кашля, после которого на платке остались отчётливые кровавые пятна. Увидев их, Бауглир посерел. — Нет, — он отчаянно замотал головой, словно надеясь, что они исчезнут, — нет, только не это! — Успокойтесь, месье, ещё рано говорить о чахотке. — Тхури сохраняла спокойствие, а потому заметила, что после приступа хрипы вроде как стали меньше. Да и дышать Майрон начал чуть ровнее. — Успокойтесь! — уже резче произнесла она, видя, что первую её фразу Мелькор благополучно пропустил мимо ушей. — И ступайте спать уже! Я не собираюсь выхаживать ещё и вас — всё же курсы сестёр милосердия прошли мимо меня. Ну! И Бауглиру ничего не оставалось, кроме как подчиниться и пойти на тахту в гостиной. В сон он провалился сразу, поэтому и не почувствовал, как его мягко укрыли одеялом. Тхури сидела, смотрела на Майрона и думала, как же такой, откровенно говоря, страшный человек, как Мелькор, может быть способен на столь человеческие эмоции. Воистину, любовь меняет всех, а уж в какую сторону — не её дело. Однако Бауглира она понимала: мальчик был удивительно красив даже в такой ситуации, хотя тяжёлая болезнь ещё никого не красила. Девушка вздохнула, понимая, что предаваться праздным мыслям долго некогда: ещё нужно было привести жилище в более-менее приемлемый вид, поскольку Мелькор просто не считал нужным поддерживать порядок нигде, кроме спальни. Встав, Тхури аккуратно поправила и подоткнула Майрону одеяло, промокнула лоб мокрым полотенцем и приоткрыла окно, чтобы немного проветрить комнату, пока она будет убирать кухню. Мелькора подбросило во сне и он резко вскочил, уронив одеяло. В голове шумело, во рту был мерзкий привкус вина и нечищеных зубов, а голова трещала так, что невольно возникали мысли об ампуле с морфием или гильотине. Но самым неприятным для него оказалось то, что он проснулся в гостиной. А должен был сидеть (ну или лежать — по ситуации) возле Майрона. Поэтому, резко встав с тахты — это не могло не вызвать приступы головокружения и тошноты одновременно, — он направился в спальню. И замер на пороге, оглушенный тишиной: ставших привычными хрипов слышно не было. Мелькор застыл, не решаясь подойти и посмотреть на Майрона. Так и стоял бы он, не раздайся за спиной лёгкие шаги. — Месье? Что вы тут встали прямиком в дверях, словно жена Лота? — Тхури… Майрон… — Мелькор, казалось, лишился дара речи и только невнятно хрипел. — Майрон… — Что — Майрон? — девушка сохраняла поразительное хладнокровие. — Не дышит. Тхури, он не дышит! Тхури!!! — Успокойтесь, месье, подойдите поближе и прислушайтесь — он дышит. Всё хорошо. Просто не хрипит так страшно. Вы же говорили, что должен наступить кризис, а потом — или-или? Не так ли? Вот мне кажется, что этот самый кризис уже миновал, а нашему мальчику стало легче. Мелькор нашёл в себе силы подойти и посмотреть на рыжего. Тот, хоть и был по-прежнему бледен, но румянец на щеках уже не был лихорадочным, а коснувшись лба, Мелькор обнаружил, что жар тоже спал. И тут Майрон открыл глаза, увидел Бауглира и улыбнулся: — Ой, Мэлко, кха-кха. Шоколадных ко-кха-кха-фет хочу. С марципаном. — И снова заснул. Ошарашенный Бауглир взглянул на Тхури — та только улыбалась. — Ну что, месье, ступайте добывать конфеты с марципаном, пока наш больной не придумал что-нибудь ещё. А я посижу с ним. Только сперва приведите себя в порядок, а то вы похожи на опустившегося музыканта, играющего на похоронах. — Уже иду — куда я денусь… — с этими словами Мелькор отправился сначала приводить себя в порядок, а потом на поиски конфет, которые, к его счастью увенчались успехом.