Это особенный яд, он любого другого сильнее, Маленький слабый мангуст не победит коварного змея, Это волшебный огонь, он делает вещи прекрасными, Пусти его внутрь, дай ему волю, не думая об опасности. Имя его у всех на устах, стёрлось немного, Слегка истрепалось, несколько неизлечимых ожогов Вот, что досталось мне, вот, что осталось.
Flёur — Всё, что осталось
Смерти еретички без приговора суда священник допустить не мог — никто не поверит, что она не была убита или отравлена! В каземат пришлось спуститься лучшим медикам двора, а солдатам строго запретить издеваться над девчонкой, пока не будет вынесен приговор. Ведьма болела долго, но сильный организм победил, девушка все же пришла в себя, хотя предпочла бы не приходить. Теперь кардинал уже не просто торопил епископа, он поставил жесткие сроки. У мужчины появилась своя хитрая задумка, на неё епископа подвиг вопрос одного из законников: что будет, если девушка уже на костре вздумает отречься? Отказать в этом нельзя, как тогда? О придуманном епископ не рассказал никому, он знал, что делать, чтобы все произошло наверняка, отречение будет даже полезно! И снова начались допросы… Но теперь епископ уже больше занимался тем, что готовил приговор суда и ещё какой-то документ, содержание которого скрывал ото всех. Но никто не рисковал совать нос в его дела, составить компанию желающих больше не находилось. — Вставай, ведьма. Пора на костер! Эти слова она уже привыкла слышать едва ли не ежедневно, а потому не удивилась. Но в тот день все было иначе, ей принесли рубаху, пропитанную серой, сняли кандалы, значит, это не дурацкая шутка охраны. Костер?! Её на костер?! Девушку повезли на старое кладбище, по пути мэтр всё пытался наставлять, что можно ещё отречься от своих заблуждений и отмолить грех в церковной тюрьме, куда отправляют избежавших костра. К тому же есть надежда… Девушка вскинула глаза, мэтр едва успел отвести свои, чтобы не выдать истинные мысли. Он говорил всё это по поручению епископа, посланника божия, искренне не понимая, зачем еретичке знать, что её пытаются освободить. Костёр сложен умелыми руками, пламя поднимется высоко, из него не спастись. Девушка просто не могла думать ни о чём другом, пока священник произносил проповедь. Иногда его слова заглушались выкриками солдат: — Сжечь её! — На костёр ведьму! Вон их сколько, разве они выпустят из своих рук, разве простят девчонке свой страх перед ней? Даже если бы кто-то вздумал прорваться и сейчас вылетел на коне на кладбище, её скорей убили бы, чем позволили сбежать. Может, мэтр и прав, отречение позволит выбраться в церковную тюрьму, а это не подвалы замка, оттуда можно бежать… Для этого надо сегодня выбраться живой. И вдруг Наина осадила сама себя: о чём она думает?! Отречение… побег… Теперь все мысли о спасении, и вот результат! Но пока она боролась сама с собой, действо шло своим чередом. Произнесены положенные слова с увещеваниями, и епископ развернул бумагу с обвинениями. Девушка поняла, что это могут быть её последние минуты жизни и их не стоит тратить на пустые размышления. Она мысленно обратилась к Богу. Но голос епископа заставил вернуться к происходящему. О, Хуан де Тавера – мастер в своем деле! Он читал обвинение медленно, каждым своим словом, каждым звуком зримо приближая последний миг перед тем, как палач поднесёт пылающий факел к хворосту под ногами. Наина слышала не столько звуки его вкрадчивого голоса, сколько потрескивание смолянистого факела. Миг… ещё миг… ещё... Губы беззвучно зашептали слова молитвы: «Иисусе, помоги выдержать… помоги…» Сознание прорезала мысль: «Я боюсь! Я очень боюсь!». Её шепот стал более страстным: «Иисусе, помоги мне не бояться!» Но душевное успокоение не приходило, наоборот, росла паника. Одно дело – понимать, что тебя сожгут, и совсем другое – оказаться наверху сложенного костра под десятками ненавидящих взглядов, слышать крики с призывом расправиться. Она одна против огромного числа врагов, и она бессильна. Нет ни меча, ни людей, которые помогут… Есть только враги и она… а ещё костер… Страшно, так страшно, что по спине течет холодный пот, а сердце бьётся рывками. Целительницу охватило отчаяние. А потом привяжут цепями к столбу… чтобы не смогла вырваться из адского пламени. Потом факельщик обойдет со своим страшным огнём вокруг, и умело сложенные дрова займутся. Этот огонь будет захватывать всё больше и больше хвороста… Хуан читал, краем глаза наблюдая за девушкой, и радовался. Коптящий и потрескивающий факел явно произвёл на неё нужное впечатление. Девушка побледнела, она уже дышала прерывисто и почти не слушала самого епископа. Внутри росла паника. Она не отрывала от пламени глаз, а если и смотрела куда-то, то только на большую кучу дров, на которой ей предстояло сгореть. Факел нарочно положен на кусок свиной кожи, из-за пламени этого не видно, но запах горелого мяса постепенно расползался вокруг. Снизу доносились выкрики: — Сжечь ведьму! — На костер её Костёр… пламя, которое должно превратить и её саму в факел! Сначала огонь побежит по нижним вязанкам хвороста… потом займутся верхние, те, что совсем близко у ее ног… Сухой хворост будет гореть хорошо, даже если вдруг пойдёт дождь, то он не сразу сможет залить пламя… Огонь дойдёт до её ног, они начнут гореть… Наина вспомнила, как лопались пузыри на ногах у еретика, его крик боли прорезался даже сквозь страшный гул пламени. А кожа пузырилась и повисала чёрными лоскутами… Ей показалось, что в воздухе запахло гарью от человеческого тела. Её тела?! Ещё мгновение, и Хуан произнесёт страшные слова: «Церковь отрекается от тебя, ведьма…», передавая её в руки мирского суда. А тот будет скорым, уже давно всё решено, не зря же подготовлен костёр и зажжён факел! Её даже не придушат заранее, что бывало особой милостью, тогда человек не чувствовал мучений. Нет, ненавистную целительницу сожгут заживо, у судей слюнки текут от желания полюбоваться, как огонь охватит девичье тело, как займутся волосы, как от боли и ужаса лопнет всё, что может лопнуть… Они ждут, когда же раздастся предсмертный крик боли и ужаса сгорающей плоти… Было ли ей страшно? И да, и нет… Страшно перед огнём, перед физической невыносимой болью, ведь она прекрасно помнила, как больно обожжённым рукам. Но она знала и другое: это последнее испытание, и его нужно выдержать. Мысли были путаными, но как можно рассуждать логично, если тебе предстоит аутодафе?! Одна, одна против стольких врагов! И помочь некому. В этом мире она никому не нужна, а если и была кому нужна, то старухе, что жила на окраине леса. Люди обходили это место стороной, пока… Пока один феодал не решил расширить свои земли за счёт одинокой женщины. У старухи никого не было. Муж ушёл на войну и не вернулся, а когда появилась Наина, то ей попросту не было куда идти. Тогда девушка ещё не понимала, почему женщина не удивилась незнакомке из другого мира: «Таких, как ты, тут много побывало.» Да, раньше она не понимала. Теперь понимает. В окрестностях, около деревни, постоянно появлялись девушки и все они были на одно лицо. Возможно, та старуха и была ведьмой, поскольку могла разговаривать на её языке, но даже магия не спасла женщину от расправы. В мире много людей. Люди бывают разные, но почти все боятся того, что не понимают. Страх — это нормально. «Я боюсь, боюсь огня, боли, погибели… боюсь остаться одна против сонма врагов, жаждущих моей смерти, моих мучений, одна и никому не нужная… Господи, что такое думаю?! Пусть вокруг враги, которые постараются продлить мои мучения, я буду плакать, кричать от боли, но молить их о прощении и отречься меня не заставят», — она постаралась трезво оценить ситуацию, найти хоть какой-то выход, но не могла. «Такие, как ты, лишь переносчики заразы, — сказала как-то раз ведьма, — ты проклята, но ты лишь переносишь это проклятие. Похоже, оно было не для тебя и не для них. Это сильная магия. Снять такое я не смогу, да и зачем мне это? Мне и своих бед хватает.» Наконец произнесены самые страшные слова: — Церковь отрекается от тебя, ведьма! Ну вот и всё, теперь её сожгут. Девушка попросила только возможности помолиться. В таком не отказывают даже обречённым. Когда девушка, почти ребёнок, со связанными руками встала на колени и принялась горячо, истово молиться, в толпе всё же раздались рыдания. Но солдаты стояли спиной к сложенному костру, зорко наблюдая за поведением горожан, чтобы пресечь любую попытку прийти на помощь еретичке. Никто и не пытался, понимали, что бесполезно. Хуану надоела долгая молитва девушки, солдаты внизу принялись кричать, угрожая расправиться с ней и без суда. Конечно, она не понимала выкриков по-мидландски, но она хорошо понимала звучавшую в их голосах злость и ненависть. Солдаты ненавидели не её саму — девочку, одетую в серную рубашку смертницы, они ненавидели свой страх перед ней. Худенькую, измученную, закованную в цепи, они боялись её больше вооруженного противника. Почему? Разве она угрожала или сделала что-то плохое? Ещё немного, и её сожгут им на потеху, и никто из семьи об этом не узнает. Но даже об этом думать сейчас не хотелось, Наина забыла обо всех — родных, друзьях, врагах… Забыла о площади, полной любопытного народа, о предательстве, об одиночестве… Они даже не зачитали приговор, всё было понятно и так, а солдаты действительно теряли терпение. Целительницу втащили на помост, поставили к столбу, крепко привязали цепями. И вдруг она сообразила, что на ней даже креста нет! Судьи могли говорить что угодно, но она-то верила! В ответ на просьбу дать крест, один из солдат словно в насмешку перевязал две палочки крест-накрест. Пламя стало подбираться к ногам… Невольно девушка попыталась приподняться на цыпочки, но не получилось, привязали слишком туго. Огонь захватил пропитанную серой рубашку, боль захлестнула почти всё тело, но тут же переместилась вниз, к ногам. Палачи знали свое дело, осужденная не должна превратиться в факел сразу, она должна сгорать медленно и мучительно. Её мучений жаждала собравшаяся внизу толпа и солдаты, раздувающимися ноздрями впитывающие запах горящей серы и человеческого тела. Сгоревшая рубашка повисла на теле клочьями, продолжая обжигать, так и задумано, больнее всего, когда кожа обгорит, да еще и с добавкой серы… Боль ещё не лишила её сознания, она всё чувствовала, обожжённые губы продолжали кричать. Когда девушка занялась пламенем вся, один из солдат поднял глаза на костер и замер, пораженный увиденным, а потом рухнул на черную землю, как подкошенный, крича: — Цепи! Цепи упали! Она идет!***
Мария вскочила на ноги, заметалась на длину цепи — пять шагов влево, пять вправо. Все это молча, стиснув руки и зубы. Только губы беззвучно что-то шептали. Солдатам стало по-настоящему страшно. А если эта дьяволица вдруг вызовет сюда своего покровителя?! Оба крепких рослых воина бросились ближе к двери, остановились, прижавшись к самой решетке, чтобы, в случае чего, заколотить в нее, требуя открыть. Девушка не обратила на их метания никакого внимания, она остановилась, с мольбой вознеся глаза на стену. Она не понимала, как такое возможно. Как так легко смогла оказаться здесь? Местные её не понимают. Они не говорят на её языке, как и она на их. Зато произношение у этих людей так похоже на английское, местами на французское. И вдруг… — Ты… ничего не видишь? — В ужасе шёпотом поинтересовался один солдат у другого. Тот стоял, уставившись в угол, только что бывший совершенно темным. Там появилось слабое свечение, оно не выявило паутину на стенах, неровную кладку камней, просто светилось, и все. По камере поплыл запах, как в соборе во время службы… — Не вижу и тебе не советую! Если не хочешь за той на костер, то и ты не смотри! Стражник краем глаза все же посмотрел в сторону девицы. Странная у нее одежда, да и взгляд такой, словно в душу смотрит. Пронзительный, холодный. Точно ведьма! Вон у той старухи сколько отметен дьявольских на теле нашли, а у этой и искать не хочется. Такая же, как и те. Совсем ребенок. Даже жалко. Крики снаружи вырвали из раздумий. Люди гоготали, кричали и неслись, куда глаза глядят. Никто не позаботился о том, чтобы что-то объяснить. Всех волновали только собственные шкуры. Вот и здесь не обошлось без людского безразличия. Мария не знает… Нет, она не помнит, что произошло со стражниками в тот день. Она даже толком не знает, за что ее заперли в четырех стенах, зато отчетливо помнит бешеный ритм собственного сердца и девушку, вылитую копию самой себя. Одежду, пропитанную мерзким запахом, пустой взгляд, как у рыбы, выброшенной на берег. Мария сделала шаг назад, стараясь не шуметь. Девушка не смотрела на нее, да и вряд ли могла уже на что-то смотреть. Худое тело сделало шаг навстречу, голова повисла. Что они с ней сделали? Сожгли? Это её они имели в виду, когда смотрели на Марию полными ненависти взглядами? Тело замерло всего в нескольких сантиметрах от девушки. К сожалению, эмоции взяли верх, и она не смогла ничего лучше придумать, как забиться в угол, закрыв лицо руками. Ее трясло от страха и от того, что в пустых глазах она видела собственное отражение. В глазах девушки так похожей на нее.***
Закричав, она резко отбросила в сторону покрывало, словно могла обжечься. Взгляд метался из угла в угол. Обстановка была не знакома. Кровать, на которой она лежала, представляла собой целое архитектурное сооружение, которое снабжено колоннами, балдахином и богато-украшенной резьбой изголовьем. К чему такая роскошь? — Э-э-э, простите меня, пожалуйста, я не хотел напугать Вас, Ваше Высочество! — Быстро затараторил мальчишка. Совсем юнец. Кажется, его зовут Рикерт. «Ваше Высочество?» — Мария задумчиво оглядела комнату, пытаясь собрать воедино то, что имела. Что было вчера вечером? Что произошло? Ее встретил Гриффит и Гатс, но это не так выбило ее из колеи, так что же? Они зашли в особняк молодого графа, а потом она увидела семейный портрет королевской четы. Странно, но король Мидланда, имени которого никто и никогда не произносил, всегда велел изображать его рядом со своей любимой покойной супругой — матерью принцессы Шарлотты. Новую же королеву Его Величество не особо жаловал. Девушка, до этого не видела короля Мидланда вживую. Она знала его, как скверного старика с дурным нравом. Сим «титулом» его наделили добрые придворные, которых Мария иногда встречала в таверне. Еще она часто ловила на себе косые взгляды. Это было одной из причин, почему она никому и ничего о себе не рассказывала. А если и говорила, то мало, ведь с ее знанием местного языка легко понять, что она говорит с акцентом. Тот же Гриффит поймет это сразу, но… Все прошло как-то гладко. Никто не упрекал и не роптал. Все почему-то приняли ее за принцессу Шарлотту. Видимо, она пропала, и пока ее не нашли, Марии лучше убраться отсюда. Она не знает этикет и не способна полностью быть похожей на Шарлотту. Еще и король Мидланда так похож на ее отца, а королева на мать. Но это невозможно! Паниковать и поддаваться эмоциям — последнее, что стоит делать. Ей нужно все продумать и сбежать от Ястреба. — Не стоит извиняться, я не хотела создавать вам проблем, сэр… — Принцесса вряд ли знает Ястребов по именам. Только Гриффита. — Рикерт, — мальчишка встрепенулся, — мое имя Рикерт, Ваше Высочество. — Опустим формальности. Простите, но вы не могли бы оставить меня одну?***
В свои эпохи своя мебель, но Гатс совершенно не понимал с какой-такой радости Гриффит позволил притащить сюда дрессуар или как-там его. — И название у этого странное, да и зачем он тебе? — разговор как-то не шёл. Командир погряз в бумагах, а мечнику не особо хотелось сидеть здесь и ждать. Солнечный свет полосами падал на пол, слева стояли полки с книгами, в унисон тишине в камине потрескивали дрова. Мечник опустился на стул и взял с пола одну из книг. Что сказать, но Гриффит не был из числа тех, кто предпочитал стулья и кресла, которые обивают кожей или тканью и украшают тесьмой или бахромой. Это в замке у кресел плетёные спинки и сиденья, тут же всё было иначе. — Дрессуар — это посудный шкаф, который получился из сундука, поднятого на стойки и это Каска на нем настояла. — И ты так просто взял и прислушался, а? — Почему нет? — Он всегда отвечал вопросом на вопрос и никогда не давал чёткого ответа. Как странно, но Гриффит почти не показывал свои эмоции, зато Гатс мог с лёгкостью определить, злиться ли он или нет, по голосу. Но это не всегда срабатывало. — Люди из таверны, сказали, что принцесса назвала несколько разных мест, где остановилась. — У нее же есть замок. Зачем ей это? — Не зачем, а почему, — граф вспомнил реакцию девушки в городе во время парада, и с какой яростью она смотрела на него ночью. Так не могла смотреть Шарлотта, которую он знал. Это не взгляд влюбленной девушки. — Она заметала следы, — нарушил тишину Гриффит, — назвала несколько мест, чтобы создать проблем для тех, кто будет её искать. Всё просто. Но это не объясняет её странного поведения и браслета с камнем на левой руке. Ложку дегтя сюда добавила и манера речи принцессы. Конечно, когда Гриффит только узнал о том, что у короля есть дочь, он сразу начал прощупывать почву под ногами. На удивление, принцесса оказалась очень простой и обычной. Такой же, как и все. Влюбить её в себя не составило особого труда. Леди Шарлотта большую часть жизни провела в замке, вдали от людей. Король лелеял её и ни в чём не отказывал. Об образовании принцессы мало что известно. Её не готовили к роли королевы. Она была окружена со всех сторон заботой и любовью. Замкнутый вакуум. Естественно и людей она мало встречала. У неё не было друзей, как и не было врагов, да и с таким характером сложно предположить, что Её Высочество просто так покинет свои покои, ради блага людей. Это напомнило ситуацию на охоте. Принцесса сказала, что ей не нравится охота, однако, она не сделала ничего, чтобы помешать дворянам тешить собственное самолюбие. Исходя из этого, Ястреб мог предположить и другое, что что-то произошло, пока его не было, и она изменилась. Кетрин Парр, одна из фрейлин Шарлотты, чётко дала понять, что принцесса больна, и ей очень хотелось встретиться с лордом Гриффитом, но король настоял на обратном. Это секрет, поскольку сама принцесса не хотела, чтобы лорд узнал о её недуге, фрейлины старались говорить об этом мало. Что нельзя сказать о других обитателях замках. Это объясняет то, как часто она держалась за горло, пока шла с ними и то, как сложно и обрывисто, почти шёпотом, произносила некоторые слова. — Почему в замке так тихо, раз принцесса сбежала? — Гатса мало заботила какая-то взбалмошная девчонка. Ему лишь нужно было убедиться, что, когда он уйдет, у Гриффита всё будет в порядке. — Потому что принцесса сбежала, и король об этом не знает или ещё не узнал. Мечнику казалось, или же всё было как раньше? Может, Гриффит знает о том, почему он решил уйти? Догадывается во всяком случае, но это уже неважно. В дверь с другой стороны постучали. — Простите, — Рикерт просунул голову и оглядел уже знакомый кабинет, — Гриффит, тут к тебе… Продолжать и не стоило. Граф согнул страницу книги и неспешно закрыл её, провел пальцами по корешку, затем посмотрел на Гатса. Тот продолжил без интереса листать книгу, совершенно не обращая внимания на взгляд Ястреба. Что поделать, но намёки понимают все, кроме мечника. Командиру рейдеров нужно говорить либо прямо, либо никак. Даже, когда в комнату вошла принцесса Шарлотта, мужчина так и не соизволил что-либо сделать. Тонкая хрупкая девушка с большими синими глазами, по-детски чистыми, и немного испуганными. Бледное лицо обрамляли каштановые локоны. Волосы были распущены, поскольку у Марии немного болела голова. Конечно, она могла заплести на ощупь косу или сделать ещё какую-нибудь причёску, но она совершенно об этом забыла. Вспоминая сон, девушка долго не могла сосредоточиться. Ей хотелось забыть о тех мерзких ощущениях, что преследовали в первые несколько дней, когда она только очутилась здесь. Отвратительные чувства: одежда, пропитанная потом мерзко липла к коже, отсутствие сменной одежды, обуви и нижнего белья. Кому пожелаешь очутиться в таком аду, где наличие родинки на теле в ненужном месте само по себе колдовство? Да, она немного научилась говорить на их языке, но совершенно не смыслила, что за закорючки пишут в книгах. — Лорд Гриффит, — она не знает этикета, поэтому решила поставить все точки над «и», — отбросим пустые формальности. Я тут такой же простой человек, как и ваши люди. — С такими бок о бок воевать — себе дороже! — рассмеялся Гатс, бросив закрытую книгу на пол. Командиру банды Ястреба такая шутка не понравилась, но вот принцесса восприняла всё довольно спокойно. — Согласна, я не воин, и мне нечего взять на поле боя, кроме собственного ума, — Мария очень долго думала, с чего начать, да и как вообще говорить? Прошлые впечатления точно останутся. Их не стереть. С Ястребом наедине ей оставаться не хотелось. Был вариант начать диалог с того, как долго она его ждала с поля боя, но это было глупо, учитывая то, как она вела себя в прошлом. Кулон с розой в эпоксидной смоле девушка решила пока что оставить в собственной комнате. Если бы она взяла его с собой и повесила бы на шею, то граф нашел способ узнать, кто именно ей сделал такой подарок, а так он подумает, что это не такая важная безделушка. И, естественно, будет задавать меньше вопросов. — Гатс! — Послышалось за дверью. — Каска, подожди! Он там не один! — дверь выбита ударом ноги. Нагло, неожиданно. — Ты обещал, что наши отряды будут тренироваться сегодня вместе, так какого черта ты сидишь сейчас здесь и прохлаждаешься?! — заметив принцессу и своего командира, девушка опешила. Бедный Рикерт отошёл от двери подальше к противоположной стене. Спокойными оставались только Джудо и Гриффит. «Сейчас уже вечер», — подумала Мария и ей это напомнило один момент. Она смутно помнила весь сюжет, но основная мысль осталась у неё в голове. «Если я похожа на принцессу, могу ли я менять канон, ведь я похожа на одного из персонажей?» — Я помню вас, — улыбнулась Мария. — В то утро, когда вы с Гриффитом отправлялись на битву, я просила вас защищать его! Но… Я не знала, что вы… Я думала, что вы мужчина… Но на сей раз я сразу заметила! — Пока она говорила, мечник уже успел оказаться около двери и стоял рядом с молодым Ястребом. Гатс и Джудо насмешливо переглянулись. Первый злорадно прошептал: — Каким это образом? Возможно, она ошиблась именно сейчас, приняв её за женщину в темноте! Каска покраснела и, не вглядываясь, замахнулась и ударила кулаком в лицо. Гатс со стоном ухватился за ушибленный нос. — Прошу прощения, — пролепетала она, поклонившись. — Н-н-не стоит, — Мария инстинктивно отошла назад. Выходит, канон не меняется. Суть не меняется, только детали. — А ты! — Она ткнула в Гатса пальцем. — Ты пойдешь со мной! — Опять у тебя эти самые дни? — Спросил мужчина уже в коридоре, но его вопрос звучал отдаленно. Джудо еще несколько минут стоял, вглядываясь в лицо принцессы, затем удалился, закрыв за собой дверь и Мария осталась наедине с Гриффитом.