Чуя узнал о неожиданном пленнике по прибытии в Йокогаму. Уставший, изрядно исхудавший, он не горел желанием встречаться с бывшим напарником. Нет, конечно, влепить пару смачных, увесистых ударов не отказался бы, причём — с превеликим удовольствием, но… перебьётся! Не дорос ещё, да и бог снисходить не собирается, по крайней мере — пока, а, возможно и — никогда.
Молва о том, что Дазай благополучно выпутался из оков, поковырялся в серверной на втором этаже и смылся от греха подальше, предварительно перекинувшись с Хироцу парой-тройкой фраз: как дела и всё ли в порядке у Мистера Модная Шляпка? — пронеслась по зданиям Портовой Мафии со скоростью света. Чуя не сомневался в способностях бывшего напарника орудовать отмычками, удивил его разговор со стариком. Неужто соскучился или надеялся, что вторая половинка Двойного Чёрного не упустит возможности расквитаться с предателем за годы унижения? Но вот незадача — этой самой половинке фиолетово. И без всяких детективных шавок работы по горло и выше.
— Чуя-кун, с Дазаем ещё не виделись? — поинтересовался Огай, буквально ослепляя лучезарной улыбкой.
В голосе его проскользнула ирония с малой долей предвкушения. Чуя несколько напрягся. Не нравится ему настроение босса. Слишком много заинтересованности во взгляде, слишком много томных вздохов и длинных пауз. Сестрица Коё научила многому, всего не и припомнить, но первую реплику он не забудет никогда, подними среди ночи, ответит без запинок:
Каждая чашка чая, каждая пауза в диалоге может решить судьбу мафии…
Копая глубже и ближе: если отзеркалить слова, уменьшив масштабы, то стремительно и неизбежно изменится жизнь Чуи. Стоит ли уверовать в Ками и начать усиленно биться лбом о пол, чтобы миновало лишнее и ненужное?
— Нет, — равнодушно, без намёка на фальшь.
Чуя не питает симпатии к Дазаю, напротив — яро ненавидит, и предоставь Вселенная шанс, не раздумывая, обезглавит.
— Вот как… Я рад.
Чуя исподлобья глянул на босса. Его улыбка настораживает. Чутьё бунтует, нашёптывает, что совсем скоро размеренная жизнь главы Исполнительного Комитета перевернётся с ног на голову.
— Будь на связи, Чуя-кун, Гильдия разошлась, и кто знает, чем придётся пожертвовать и на что пойти ради спасения Йокогамы.
Как Огай и говорил, Гильдия разошлась не на шутку, а решение выпустить Кью, стало фатальной ошибкой. Йокогама погрузилась в хаос. Обычно спокойные, чистые и красивые улицы заполонили ходячие трупы, и даже мафии численностью в несколько тысяч голов вооружённых до зубов спасти любимый город и защитить гражданских не хватило бы ни сил, ни средств, если бы не… Дазай с агентством наперевес. Способность Кью развеялась, и ужас нескольких часов предстал перед глазами. Жертв слишком много. Только в одной мафии перевалило за сотню.
Чуя смотрит на чёрные мешки в холле главного здания и скрипит зубами. Его отряд, его люди — больше не вернутся домой, не смогут обнять детей и поцеловать жён. Да, в мафии много женатых, и с семьями подчинённых Чуя знаком лично. Не стоило сближаться, интересоваться, чем живут подопечные. Теперь ему предстоит оповестить каждую о потере кормильца. Хуже участи не придумать. Прятать глаза, когда с губ срывается короткое — погиб, слышать всхлипы, видеть слёзы. Ни утешить, ни соболезнования выразить, ибо пустое — лицемерное. Никто не поверит в искренность, не поверит, что больно не только родным. Терять своих всегда — боль, а осознавать — не уберёг — позор, физически вспарывает брюхо.
Миром правит сила… — сказал однажды Ширасэ.
Ошибочное мнение. У Чуи есть сила, но толку, если не способен уберечь, защитить тех, кто дорог, или по крайней мере — нуждается? Его люди не пушечное мясо — подопечные, чьи жизни на совести командира. Оправдания — они знали, на что шли, когда вступали в ряды мафии — потеряли актуальность лет пять назад и больше не имеют веса.
Чуя никогда не забудет, никогда не простит Кью кровавый спектакль на улицах Йокогамы, и плевать, что угодил в ловушку, а после и в плен. Его способность превратила город в ночной кошмар, без разбора убивала. Отправить бы на границу миров, вот только Огаю нужен этот монстр, и не ебёт, что — опасен — для всех. Чуя не лезет, куда не просят, он — исполнитель, им и останется.
Последний дом далеко позади, казалось бы — всё — отстрелялся, но встреча продолжает выкорчёвывать душу. Жена Кора не обвиняла, не упрекала, не захлёбывалась в истерике, лишь попросила хоть изредка навещать сына уже бывшего подчинённого, ведь малыш любит Чую. Ребёнок не знает, кем был отец, не знает, где работает почти кумир, и не узнает, уж Чуя об этом позаботится. И то, что мал огромный плюс. Кор отдал жизнь, спасая таких же детей, отбившихся от родителей в суматохе неразберихи — он — герой, как и все, кто участвовал в том сражении.
Приказ — объединиться с Дазаем и вызволить Кью — отпечатался на лице перекошенной гримасой. Не успел Чуя переступить порог личной вотчины и смыть усталость прошедшего дня, как рация противно запищала.
Чуя вымученно вздохнул, посмотрев в зеркало, решил, что бинты не помогут, не скроют, да и времени на качественную перетяжку, увы, нет. Огай сказал, Дазай в ловушке, стало быть — счёт не на минуты — жалкие секунды. Натянув перчатки, снова вздохнул. Вот подстава. Он всегда знал, что Судьба недолюбливает, Ирония презирает, а Жизнь насмехается — только и делает, что подсечками выбивает опору, как крыса, ей богу. Страшно представить реакцию Дазая на небольшие изменения во внешности. И ладно бы поправился или подрос, так нет же!
Он испытал облегчение, когда чёртов Дазай покинул мафию. Их пути за четыре года ни разу не пересеклись, что не могло не радовать, но настал день, нет — вечер судный, и чем обернётся общее задание знать лишь Ками.
Лес за спиной, булыжник в воздухе — стремительно летит к цели. Несколько мгновений, и долговязого с длинной чёрной шевелюрой сметает валун. Прожектора Чуя выводит из строя намерено, остальной сброд с пушками гравитацией вдавливает в землю.
Дазай, как всегда перебинтованный чуть ли не с головы до пят, в гипсе на правой грабле, с недовольной харей чешет затылок.
Козёл!
Нет чтоб — спасибо — сказать, Тутанхамон недобитый.
— Давай-ка проясним одну вещь, — с презрением выдавил Чуя, остановившись в полутора метрах от придурка суицидального, — как только вынесу мусор, ты следующий.
Физиономия Дазая меняется на глазах — от скучающе-недовольной до шокировано-удивлённой, а после и вовсе застывает в немом — что за?.. И в ржач — истерический, на всю округу.
— Чу… Т-ты… Пхаха-а-ахахахаха!..
Этого Чуя и хотел избежать. Во времена Двойного Чёрного разглядеть в нём —
кхм — не смог лишь один человек — Дазай. Не сказать, что намеренно скрывал, и не думал, был уверен — не вырастит, раз к семнадцати годам доска доской. Однако к концу восемнадцатого полезло — резко, со всех сторон — выпуклости да округлости. Чуя в тот момент испытал самый настоящий психологический пиздец. Грудь болела просто адово. Мори предположил, что виной задержек Арахабаки, Коё же уверяла — конструкция, то бишь — позднее развитие. К единому мнению взрослые умы не пришли, но убедились — запоздалые прелести ударной силы мафии ненормальны, ибо почти на год вывели из строя, усадили задницу на стул и закопали в бумагах. Никаких вылазок, никаких тренировок и никакой Смутной Печали, о Порчи и помышлять запрещалось. Позже Мори провёл исследования и выяснил — Чуя не человек, вернее — человек с небольшой поправкой — не плод любви и животной страсти — продукт взаимодействия пробирок. Всё на месте, но многие функции в стадии разработки, а некоторые отключены от сети. Неполноценный, как выразился босс, хоть и чертовски сексуальный. Сам Чуя не видит в себе ни красоты, ни сексуальности, не понимает, что хорошего в сиськах. Мешают драться, мешают спать, а утренние процедуры по утяжке занимают от сорока минут до полутора часа. Там вылезло, тут вывалилось, слишком туго затянул, спину натирает, кожу прихватил, тканью сосок защемил, прищемил или ущемил. Да чёрт его знает, как правильно изъясняться! Суть-то не меняется! Но что Чуя ненавидит больше всего так это — лето. Жара, высокая влажность и… пот ручьями под блядскими грудями. Он замучился жить с ними, замучился менять бинты и рубашки, и это притом, что сидит в офисе под кондиционером, про выезды и операции лучше смолчать и не вспоминать. Позор и всеобщее порицание! Благо Хироцу с Акутагавой понимающие и на сиськи не падкие. Первый стар, воспринимает Чую, как внучку, второй — покраснел и забыл, наверное. Бывали моменты, когда порывался отрезать умопомрачительность к чертям собачьим. Не дали. Вырвали из рук нож, привязали к койке больничной и пригрозили: если не выкинет из головы сей бред, отправят в дурку на принудительное лечение. А как известно Мори на ветер слов не бросает, обещал — сделает, непременно.
— Чу… Ты… Ты!.. — и снова в ржач и в слёзы.
Кажется, бывший напарник в нокдауне, и разбираться с вражинами придётся в одиночку. Хотя… иного Чуя и не ждал. Не припомнит ни одной мясорубки, в которой Дазай проявил бы себя, как боец или отменный стрелок. То спиной ломал стены, то пули хватал, то валялся в полной отключке.
Когда не осталось ни одного противника, на первый, почти беглый взгляд, Чуя посмотрел на Дазая. Всё ещё бьётся в истерике. Ну и чёрт с ним. Озираясь по сторонам в поисках плохих парней, которых по чистой случайности мог пропустить или не добить, Чуя не заметил, как бывший напарник приблизился, лишь почувствовал граблю на сиське третьего (с половинкой) размера. Чуя вздыбился так, что шляпа слетела с головы.
— Н-настоящие — тихо, хрипло, заикаясь.
— Урод! — рыкнул Чуя и отправил Дазая в полёт.
Он что, блять, на трансвестита похож?! Урою суку… Чуя рванул на придурка, распластавшегося по земле звездой с целью выбить пару зубов, но когда глазам открылась рожа отрешённая, послал к чёрту и потопал за Кью.
Убить маленькое зло в оковах древа хотелось страсть как, но Мори приказал вернуть живым. Живым так живым. С безвольным телом за спиной Чуя миновал последнюю ступень и вышел из душного здания. Улица встретила прохладой и тяжёлым, почти обречённым вздохом.
— Почему…
Голос Дазая раздался слева. Чуя скосил взгляд. Напарник-не-напарник сидит на траве, плечом привалившись к заплесневелой стене. Голова опущена, кулак левой руки то сжимается, то разжимается, на загипсованной покоится шляпа. Чуя избавился от ноши, сбросив Кью Дазаю на ноги, не без удовольствия размял плечи.
— Почему — что?
Чуя поддел шляпу, натянув на голову, сдул прядь с глаз. Привычная вещь на привычном месте, и дышится свободнее, и думается легче.
— … ты говорил… — Дазай запнулся, пожевав губы, продолжил, — … говорила от мужского лица?
Чуя цокнул, оттянув чокер, одарил бывшего напарника измученным взглядом. Каждый раз один и тот же вопрос. Других в башке не водится?
— Я — боец, и рассматриваю себя только в этом ключе. Принадлежность к полу не имеет значения.
— Н-но это… но ты ведь… блять… — ругательство прозвучало так, будто обманули бедолагу, поиздевались над гением-не-гением.
— И куда подевался запал словесный? — хмыкнул Чуя, поправляя перчатки.
— Но так неправильно! — возмутился Дазай, подорвавшись с задницы. Кью дважды прокатился по траве. — Ты ведь девушка! Что будет, если встретится противник сильнее?! Он же, они ведь… могут причинить тебе боль, надругаться и… и… Порча! Она опасна!
Чуя почувствовал, как брови сползли на затылок. И об этом говорит тот, кто бесчисленное множество раз кидал напарника в самых безнадёжных ситуациях, не задумываясь о последствиях?
— Надо же, — протянул Чуя, облизывая губы медленно и со вкусом, — значит, когда я был одного с тобой пола — справишься, не помрёшь, а как узнал, что оказывается — девка, неправильно и опасно? Надругаются, а, Да-зай?
Дазай не слушал, вернее — не слышал. Он глаз не сводил с пухлых губ, что поблёскивали в свете луны, пока обладатель этих самых губ распинался о далёком прошлом, сволочизме и безответственном поведении напарника. Он только сейчас заметил, насколько они красивы и притягательны. Идеальная форма, идеальный оттенок. Взгляд скользнул чуть ниже. Блядский чокер, который выводил и намекал на грязное каждый раз, как видел Чую, теперь идеально сочетается с образом плохой девчонки. Ох, эта линия подбородка, аккуратный носик и выразительные, глубоко посаженные глаза насыщенно синего, которые чрезвычайно редко, но меняются — на бледно-голубой с отблеском стали. И страшно, и красиво. Дазай потратил много времени, чтобы понять причину столь резкого скачка оттенков, когда осенило, посвятил всего себя непростому и опасному делу. Он доводил Чую со всей ответственностью по несколько раз на дню, и всё ради того, чтобы вновь увидеть этот цвет, который сводил с ума не только его, но и всю мафию, включая Огая и Хироцу, однако соотношение ярости и ненависти с желанием расплющить гравитацией здесь и сейчас не всегда соответствовало требованиям ГОСТа. А волосы! Эти рыжие пряди волнами на левом плече… Вот скажите — как! Как он мог не распознать в такой красавице-милашке девушку?! Имбецил!
— Я тебя спрашиваю, придурок.
— Н-нет… д-да… просто…
Порыв ветра справа. Чуя ушёл с траектории удара, увернувшись, отпрыгнул по диагонали назад. Щупальца знатно приложила Дазая в крышу захудалого здания. Чуя присмотрелся. Долговязый с чёрными волосами. Если память не подводит, его вывел из строя первым, так какого хера на ногах да ещё и в боевой готовности? Гравитация не подействовала?
— Эта щупальца о-особенная, я не могу… обнулить его дар, — прокряхтел Дазай, чью харю исполосовали багровые дорожки.
Чуя не стал тянуть кота за хвост. Будь, что будет — почти девиз.
Дарители тёмного бесчестья, не разбудите меня во второй раз…
— Чуя, нет!
Последнее, что запомнилось — испуганный крик Дазая, после лишь тьма и всепожирающая боль. Побочка Порчи. Когда пришёл в сознание, понял — отсрочка в четыре года аукнулась. Тело не просто ломит — ломает, снова и снова. В голове сумбур, в ушах невыносимый гул, в глазах рези и — жжёт.
— Чуя, малыш, ты как?
Чуя почти не слышит. Смутно припоминает, кому принадлежит голос. Лоб обдаёт прохладой. Лихорадит.
— П-пить, — хрипло, натужно.
Чуя едва удерживает сознание, но теряется, когда тьма застилает глаза.
Как долго он ловил отходняк не знает, однако неплохо отдохнув, вернулся к работе. Рутина серых будней, тихие выходные за бокалом марочного вина, пока цунами не ворвался в праздную жизнь мафии.
В один из солнечных дней, сидя за рабочим столом и перебирая кипы бумаг, к Чуе постучался Акутагава. Красный, чем-то смущённый, он молча прошёл в кабинет, водрузил на столешницу внушительную корзину и ретировался сродни урагану. Чуя вздохнул, вспоминания, что некоторое время назад, а если быть точнее — год и три месяца, смутил ученика — сиськами нараспашку. Ну, не то чтобы намерено, и близко — нет. Общее задание, Смутная Печаль, кровища, трупы, все дела. Одежда не выдержала — рубашка в клочья, бинты не лучше. Бедный мальчик тогда получил диссонанс, но вроде как — забылось. Как оказалось — нет.
— И что ж с вами, мужиками, делать-то?
Чуя как-то размышлял на тему — с кем бы не прочь предаться разврату, но так и не смог представить себя подле мужчин, впрочем, как и подле женщин. Если уж и лишаться невинности, то только с Огаем — решилось, но так и не исполнилось. Ну, нет у него времени на амурову чушь.
Прикурив, Чуя поднялся. Глаза бегло осмотрели корзину. Веки задёргались, зрачки расширились, ярость подступила к глотке. Это что, блять, такое? Взгляд зацепился за открытку на ободке:
Крошке-Чуе от зайки-Дазайки…
Смутная Печаль окутала тело багровым сиянием. Этот ублюдок издевается? Вот почему Акутагава сбежал со скоростью сто двадцать километров в час, чтобы не получить лещей за выходку бывшего наставника. Корзина с оглушительным звоном разбившегося стекла вылетела из окна.
Огай ржёт, посматривая на корзину, что подобрал Хироцу по его же приказу, давится слюной, платком вытирает проступившие слёзы. Он, конечно, знал, что бывший ученик не шибко далёкий, особенно в делах сердечных, но чтобы настолько — и предположить не мог. Любой другой особе подарок пришёлся бы по вкусу, всё-таки красивое нижнее бельё за баснословную цену не каждой по карману. Но! Это же Чуя! ЧУЯ!!! Она не только не падкая на женские штучки — не воспринимает себя женщиной — вообще. Грудь перевязывает эластичными бинтами, облачается в одежду мужского покроя. В гардеробе лишь брюки женские, и то по той простой причине, что — никак, совсем. А тут на тебе! Дазай дарит ей сексопильные тряпки, которые воспринимаются не иначе как — три нитки, да ещё в подарочной корзине предназначенной исключительно для фруктов и конфет! Воистину самоубийца! Нет, чтоб марочного вина подогнать, ну, или присмотреться к ножу из отменной стали с гравировкой Портовой Мафии, быть может — положить глаз на портупею с чокером и перчатками. Сияла бы ярче солнца.
— Вижу, тебе весело, босс, — протянула Коё, не без наслаждения вдыхая аромат чая.
Огай согнулся пополам. Смех сжимает лёгкие, в животе колики.
— Мне вот интересно, как он узнал параметры Чуи?
И Огай взорвался — буквально. Разразился таким гоготом, что стёкла главного здания содрогнулись. Промолчать — лучшее, что он может сделать во благо Йокогамы и гражданских, ибо Коё лишит гаранта жизни и спокойствия, четвертовав оболтуса неполноценного. За то время, что Чуя провела в больнице под наблюдением и капельницами, Дазай трижды наведывался в VIP-палату с сантиметром в руках. Первый раз Огай не обратил внимание на странное поведение несостоявшегося приемника, но во второй решил понаблюдать, установив несколько камер, которые включил, как только оставил бывших напарников наедине. То, что творил Дазай ни словами описать, ни кистью изобразить. Со стороны походило на садо-мазо со всеми вытекающими: бессознательное тело в кислородной маске, обмотанное сантиметром, и Дазай коленями на кровати, красный, запыхавшийся с внушительной херью меж ног, с завидным упорством пытается мерки с зазнобы (внезапно, угу) снять. Вот как после такого представления считать его гением? Кому расскажи — не поверят, а покажи запись — либо со смеху помрут, либо удавят собственными руками, поскольку Чуя для мужской половины Портовой Мафии — Богиня.
Если бы Чуя знал, сколько окон ему придётся перебить и сколько подарков выкинуть, убил бы забинтованного без промедления. Но — не свезло. Впрочем, не Чуе жаловаться. Этот болван придурковатый вскоре вернулся в Портовую Мафию, а спустя восемь месяцев и семьёй обзавёлся.
***
— Хэй, малыш, ты как? — шепнул Дазай, поглаживая лоб Чуи.
Чуя едва заметно моргнула. Бледная, в кислородной маске, она больше походит на призрака, чем на живого человека. Дазай закусил внутреннюю сторону щеки. Снова… Снова ей пришлось воспользоваться Порчей. Его мозги бесполезны там, где требуется грубая, разрушительная сила. Это пугает — до ломоты в теле и неконтролируемой злости.
Чуя зажмурилась, несколько неуклюже стянула маску.
— Г-где он?
— С Коё.
Чуя выдохнула, заметно расслабилась. Мама из неё получилась на зависть. И нет, дитя не общее, своих им не иметь, но четырёхлетний сын Кора, осиротевший полгода назад, больше чем родной.
Дазай не знал, что семья — это весело, не знал, что семья — это любовь и взаимопонимание, ругань по пустякам и страстные перемирия; прогулки, пикники, парки и глупые игры. Пусть его время от времени пугает ответственность, пробирает страх, что всего лишь сон, и стоит только открыть глаза, вновь окажется в маленькой, до ужаса холодной квартире общежития со вскрытыми венами или петлёй на шее — он неплохо справляется. Мысли о суициде не посещали уже очень давно, вероятно, потому что больше не одинок. Дазаю нравится просыпаться и видеть рыжую макушку, едва выглядывающую из гнезда подушек и плена одеяла, нравится встречать рассвет, лёжа на шикарной кровати, и ждать пробуждения мелкого, ведь знает, что усидеть не сможет, по-партизански заглянет в спальню, будет смотреть долго, с мольбой, а когда за столь желанный кивок зацепятся щенячьи глазки, подобно олимпийскому чемпиону по лёгкой атлетике кинется в тёплые объятья. Нравится завтракать за одним столом, обсуждать дела, шифруясь похлеще кодировщиков КНДР (слова — мафия, трупы, убийства, оружия — под запретом). Нравится изображать законопослушных граждан Йокогамы, впопыхах менять минивэн на машину с эмблемой Портовой Мафии, чтобы не привлекать внимания окружающих. К слову, пора нанять профессионала для важной миссии — нянчиться с сыном Двойного Чёрного, пока родители, не покладая рук, трудятся на благо страны.
Есть в семье и то, что по сути должно напрягать, выбешивать, но почему-то вызывает лишь идиотскую улыбку — облом. Мелкий настолько хорош в предугадывании желаний опекунов, что порой диву даёшься. Вот его уложили в кроватку, проверили, крепко ли спит, убедившись, плотно закрыли двери детской. Звукоизоляция в квартире отличная, потому о посторонних шумах и речи быть не может. Дазаю срывает крышу, Чуя не против, даже больше — требует внимания и ласки. Страстные поцелуи, яркие цветы на шеи, плечах и груди. Тихие стоны, что обволакивают слух, туманя рассудок. И тут: па-а-ап, а мама кусна? — и добавляет грустно-грустно: — пожалуста, не ешь маму. Дазай в такие моменты давится смехом, лбом утыкается в грудь Чуи, тем самым закрывая обзор. Ловко натягивает на её плечи тряпки и ждёт увесистого по морде за то, что забыл закрыть дверь в обитель разврата — снова. Но мамочке не до папочки с явно прогрессирующим склерозом — она в растерянности, сгорает от стыда, не зная, куда спрятать глаза. Неловкие ситуации почти всегда разруливает Дазай. Хватает мелкого на руки и бредёт на кухню — молока тёплого выпить, и клятвенно обещает, что не будет есть мамочку, лишь слегка надкусит.
— Как долго я здесь? — хрипит Чуя, смаргивая сонливость.
— Около пяти часов.
— Домой хочу.
— Нельзя.
— Я не слабак!
Дазай тяжело вздыхает. Упрямство из малышки-Чуи не выбить. А ещё — он так и не смог заставить её распрощаться с мафией, впрочем, как и научить говорить от лица прекрасного пола, но сдаваться без боя не собирается. Всё что удалось — приучить к роскошному нижнему белью, да, его личный фетиш.
— Когда ты согласишься стать моей женой?
Чуя похлопала ресницами, мол — совсем идиот.
— Мы и так женаты, мне пришлось, забыл?
Не забыл. Усыновление одиночке не светит, вот и пришлось ей согласиться на то, что подвернулось, а именно — бывший напарник. Чуя тогда материлась дай боже, оно и неудивительно. Никто не горел желанием играть роль лже-мужа, даже за деньги, почему — знать не положено. Дазай пообещал отстрелить достоинство каждому, кто рискнёт протянуть руку помощи.
— По-настоящему, в белом платье, с шампанским, тортом и полным залом гостей.
— Забудь.
Усмешка коснулась губ. В день бракосочетания его Чуя выглядела великолепно. Коё подобрала изысканный наряд, доказав, что не за просто так её называют иконой стиля. Бледно-голубое платье в пол со шлейфом на одно плечо. Рыжие пряди собрали в нарочито небрежную причёску, выпустив на волю несколько локонов. Подкрасили легонько, чтобы подчеркнуть естественную красоту. Дазай тогда потерял дар речи, впрочем, как и босс с Хироцу, которые добровольно нацепили на себя амплуа свидетелей. И, кажется, нисколько не пожалели. Старик изловчился, наделал кучу фотографий, за что Дазай благодарен по сей день.
Мори — хитрый лис. Отличный козырь припрятал в рукаве. Что ж, на сей раз именно Дазая схватили за яйца. Влюбиться — значит — проиграть. И он совершенно не против быть в числе проигравших…
