Есть люди, которых не запомнить. Есть те, что оставляют след. Ничего нового, увы. А если я скажу, что есть и исключения? Те, ради которых жил. Поймёшь ли? Возможно. А хватит сил признаться?
Дазай просидел на пристани с раннего утра почти до полуночи. Под шум прибоя, шёпот ветра и запах моря. Он не любовался красотами, не любовался закатом — просто коротал время за остывшим кофе из ближайшей забегаловки. Ему больно находится в квартире, больно видеть обеденный стол, холодильник и футон. Там всё напоминает о нём. О тех редких встречах, о разговорах ни о чём, о радости в голосе и печали в глазах. Он не говорил, но Дазай знал — обида, пусть отголосками, где-то глубоко под рёбрами, и всё же — обида. Дазаю нравилось наблюдать за ним, нравилось видеть улыбку и слышать голос с хрипотцой. Вдыхать аромат дорого парфюма, сигарет с едва уловимыми нотами любимого шоколада и мятных конфет. Чувствовать его присутствие, знать, что не один, что рядом, и всегда поможет… прикроет спину. Он никогда не бросал напарника в трудные минуты, никогда не отворачивался. Не раз рисковал доверием Мори, положением и жизнью, сломя голову нёсся с одного конца города в другой только для того, чтобы успеть — вытащить из петли, поймать гравитацией за миг до столкновения с землёй, промыть желудок, зажать запястья и вызвать скорую. Дазай знал, отношения, будь то дружеские, семейные или романтические — для него — святое и нагло пользовался, как думал, слабостями. Сама мысль — ты важен ему — окрыляла. Заставляла просыпаться и жить вопреки желанию сдохнуть. И что в итоге? Пустое ничего. Дазай не видит его, не слышит голоса. Он больше не переступает порог маленькой квартиры не-врага-но-и-не-друга, не бубнит привычное — придурок и не заполняет холодильник; не покупает самых дорогих крабов и вискаря восемнадцатилетней выдержки. Он больше не прикрывает спину, не приходит на помощь, когда в голову закрадывается гениальная мысль — проверить, настолько ли дорог, сможет ли плюнуть на зачистку ради бывшего напарника. Всегда плевал, всегда приходил. Да, кричал, да, избивал, однако после укладывал лохматую голову себе на колени и, перебирая пряди, рассказывал байки о тех временах, когда являлся Королём Агнцев. Дазай завидовал. Завидовал Ширасэ и Агнцам, ведь несмотря на предательство, он не винил уже-не-товарищей и зла не держал. Говорил, что сам довёл организацию до планки — бесполезная. Дазай не понимал, как можно быть настолько глупым и наивным, чтобы не замечать очевидного? Им пользовались, все, кому доверял, кем дорожил и за кого боролся. Даже напарник с приставкой — экс. Однажды с языка сорвалась желчь, после которой изменилось всё. Оставила осадок и увеличила пропасть между ними настолько, что связывающие нити не выдержали — лопнули: Ты сам виноват, позволяешь манипулировать собой, обманывать, использовать и выбрасывать, как гондон ненужный. Дазай бы всё стерпел — и ругательства, и удар по рёбрам, даже лицо бы подставил, но ожидаемой реакции — бурной, практически неконтролируемой не последовало. Он лишь пожал плечами и улыбнулся. И только заглянув в глаза, выгоревшие почти дотла, Дазай осознал, спустя столько лет знакомства и какой-никакой дружбы — всё замечал, всё понимал, но зачем-то позволял. Понять напарника мозгами не получалось, как бы сильно не напрягал извилины, а душой и сердцем — не по его части. Дазай не умеет любить, не умеет дружить, по крайней мере — тогда. Видел в людях лишь пешек — удобных и послушных. Так учил Мори, так учила мафия и жизнь, да и есть ли смысл скрывать — с такими понятиями Дазай родился. Одасаку смог смягчить, смазать чёткие линии, он же стёр их к чертям собачьим одной единственной выходкой. Дазай знает, что был для него и удавкой, и тюрьмой. Свобода — не про них. Один по собственной воле лез в петлю, второго насильно затолкали. И всё же, ведь мог помочь, но не стал. Зачем? Пешка — пешкой и останется, вот только не он оказался пешкой. Боль и желание обратить время вспять — съедает заживо. Дазай не знает, как быть и что делать. Жить словами Оды больше не выходит. Дазай замерзает, холод пробирает до костей даже летом. Сердце рвётся к нему. Хочет увидеть, хоть раз коснуться. Сказать, что дорог, что любит, да, по-своему, но не как друга или напарника — человека, ради которого дышал…… жил…
Поздно…
Дазай скучает. Просит откликнуться — вернуться, но ответ всегда один.… слишком поздно…
***
Он медленно бредёт по тёмным коридорам главного офиса Портовой Мафии. Лунный свет не касается окон, не освещает, и надежды не оставляет. Шаг тяжёлый, руки в карманах — сжимаются в кулаки до хруста в суставах. Паскудная, но столь необходимая маска треснула, стоило шагнуть в обитель прошлого, пылью осыпалась на мраморное покрытие. Шесть лет… Прошло шесть лет с тех пор, как двери из пуленепробиваемого стекла закрылись за спиной, а плащ Огая сгорел на свалке. И вот — он снова здесь. В месте, с которого началась его история, история в составе Двойного Чёрного. Лифт пищит, останавливается плавно, так, что желудок просится наружу. Благо, кроме кофе ничем не заправлялся со вчерашнего обеда. В иной раз Дазай обложил бы дрянную машину последними словами, но не сегодня. Не сейчас. Дазай замирает в пяти шагах от кабинета босса. Он видит… Видит его в обществе Коё. Как идут навстречу, мило беседуя. Сердце бьётся о рёбра загнанным зверем, руки дрожат. Только здесь ему видится Чуя, только в стенах этого здания он может, пусть не прикоснуться, но почувствовать присутствие, услышать голос. Дазай понимает — мираж, игры воспалённого сознания, но не может отвести взгляд, не протянуть руку. Кисть проходит сквозь, и образ Чуи развеивается ало-чёрной дымкой. Дазай кусает губы, жмурится так, что боль пробивает затылок. — Где же ты, Чуя?.. Вопрос без ответа, вопрос в пустоту. — Дазай, какого чёрта?! Босс ждёт нас! — Чуя… — шепчет он, проталкивая ком в горле. Дазай не оборачивается. Ему страшно. Страшно так, как никогда. Что исчезнет, рассеется — снова оставит одного. — Эй, хорош игнорировать меня, мумия! Дазай скулит, когда Чуя обходит его и заглядывает в глаза. Мелкий, с ужасающей способностью и злобным взглядом. Придурковатая шляпа на рыжей голове, не по размеру подобранный плащ, что носит исключительно на плечах, перчатки и чокер — столь привычное и до боли знакомое. Онемевшие пальцы осторожно касаются бледной щеки. Лицо Чуи смазывается. Дазай стискивает кулаки, ногти впиваются в ладони. — Я найду тебя… чего бы это не стоило. Почти полночь. Мори в кабинете, сидит за столом и пьёт в одиночестве. Знает. Они не договаривались о встрече — ни тогда, ни сегодня — незачем, оба знают — один придёт, второй дождётся, и неважно, пробьют куранты двенадцать раз или три. — Снова пришёл? — Я не мог… … не прийти — застревает в глотке и горечью оседает на языке. Мори вздохнул, устало потянулся за бутылкой виски. Дазай не ждёт приглашения, садится напротив и молча принимает наполненный едва ли не до краёв бокал. Часы отсчитывают полночь, пока горло опаляет пойло восемнадцатилетней выдержки. — Расскажи. Дазай поднял взгляд на бывшего босса. Измученный, Мори выглядит хуже обычного. — Дазай, прошло полгода… — Полночь. Прошло ровно четыре месяца. Мори смотрит пристально. Дазай понимает, что ведёт себя глупо, но что он может, когда сердце воет, требует подробностей. Он должен знать всё. Как, с кем, во сколько и какие действия предприняли. Может, мафия упустила детали, может, истолковала улики не так. Им далеко до Дазая, далеко до Рампо. — Обычная зачистка. С такой ерундой Чуя справлялся за пять, максимум десять минут. Тот раз ничем особо не отличался, за исключением экстренного кода на случай вынужденной активации Порчи. Дазай дрогнул, пустой тумблер выскользнул из пальцев. Стекло гулко отскочило от края столешницы, глухо ударилось о ковёр. — П-порча? Мори поднялся с кресла, под ошарашенный взгляд Дазая, выудил из кармана сигареты и прошёл к окну. — Порча. Мори прикурил. — Ты не говорил о Порче. Почему? Почему ты молчал?! Четыре месяца… — И что бы ты сделал, если бы узнал? — перебил Мори, не давая возможности и слова вставить. — Ты покинул мафию, избавился от прошлого, забил на всех, кроме себя. Экстренный код придумал ты, но он до тебя так и не дошёл. Когда я получил сообщение от Чуи, послал Ящеров за тобой, но ты… Дазай взвыл. Отчаянно. В голос. Грудь сдавило так, что лёгкие заскрипели. Пальцы мёртвой хваткой вцепились в жилетку, шнурок боло натянулся — врезался в шею, минуя ворот рубашки и бинты. Он обещал. Обещал, что не позволит Порче сожрать душу и уничтожить тело. Больно… Блять, как же больно! — Ты отключил телефон. Я созвонился с Фукудзавой, коротко обрисовал ситуацию. Он мобилизовал всех агентов, — Мори обернулся, и взгляд его скальпелем полоснул по сердцу. — Всех, кроме тебя. Тебя нашёл Рампо спустя двадцать часов со вскрытыми венами. Вот почему Мори молчал. Вот почему Фукудзава запретил ему приближаться к месту зачистки. Он… Он… Дышать всё труднее. Дазай не чувствует опоры. Кабинет плывёт, горло саднит. Не волнуйся, чиби, тебя я всегда смогу Обнулить. Неважно, кем работаю и где нахожусь… — Как думаешь, выдержал бы Чуя двадцать часов? — У него был приказ! Чёткие инструкции — не активировать способность, пока не получит разрешение от тебя или меня! Почему он не дождался?! — голос сорвался. Дазай не замечает, что вовсю скулит и давится слезами, не видит встревоженного взгляда Мори. Ему плевать. Он хочет назад, хочет к Чуе. Остановить. Уберечь. Защитить, блять! — Достоевский. А вот и веская причина. Противник, против которого промедление неминуемая смерть. — Т-тело… тело Чуи… Дазай задыхается. Тело всё легче, в глазах всё темнее. — Ничего. Ни тела, ни одежды, даже крови не обнаружили на месте зачист… Дазай?.. Дазай!!! Дазай слышит, но ответить не может. Он не знает, что впервые смог подобраться к пограничной зоне, не чувствует, что в шаге от пропасти, именуемой — концом. Найти… Найти Чую. Если нет тела, значит напарник всё ещё жив… — Блять! Хироцу!!!… слишком поздно…
Искать. Спасать. Просить прощения.Чуя там, где живым не пройти…