— Выеби меня, — буднично, так, словно затронул тему погоды.
Взгляд скользнул по напарнику. Красиво изогнутая бровь, пристальный взгляд и подобие улыбки. Сканирует, изучает, пытается понять — найти подвох. Вот только нет никакого подвоха. Дазай хочет, и хочет именно Чую. Конечно, полно других, с кем можно выпустить пар, но ненадолго, максимум — пару-тройку дней, да и… уже бросается в глаза. Мори молчит — пока, но если глава Исполнительного Комитета продолжит в том же духе, то разговора с пристрастием не избежать, о наказании Дазай и думать не желает. Боль не для него.
— Тебя головой приложило? — наконец подал голос Чуя, зубами извлекая сигарету из пачки.
Паршивец. Охуенный — от причёски до стоп. Особенно завораживает, когда красивое лицо запачкано кровью неугодных.
— С чего бы? Мне нравится, — Дазай пожал плечами, плащ приятной прохладой обдал скулу, остудил пыл, пусть и немного, — к тому же, я видел, какое оружие ты прячешь в штанах.
Чуя щёлкнул зажигалкой, затянувшись, не без удовольствия выдохнул. Дым вперемешку с паром растворились в ночном небе. Дазай, сам того не замечая, облизал губы. О, Ками, под пристальным взглядом Чуи! Какой кошмар. Чёртов шоколад!
— Не неси ерунды. Тебя не интересуют особи с яйцами.
Пальцы, обтянутые тонкой тканью перчаток стряхнули пепел. Дазай хмыкнул, завороженно наблюдая за действиями напарника.
— Я трахаюсь с пятнадцати, и поверь, слизняк, во мне бывали чаще, чем ты в бабах.
Чуя усмехнулся. Дазай не понял, почему Чуя отреагировал так, как отреагировал. Он не особо парится, когда речь заходит о ебле, ляпает то, что хотят услышать все без исключения. Но это не значит, что пустой трёп, не пробовал, нет опыта, напротив — опыта с лихвой и выше. Первый раз, если память не подводит, в двенадцать. В приюте отморозков хватало. Нарвался, приспичило отлить на ночь глядя. Что случилось дальше и ежу понятно — избили и пустили по кругу. С того момента перемкнуло — незаметно, однако с возрастом тяга к члену стала очевидна.
— Ну, раз так, пошли.
Если начистоту, Дазай слегка опешил. Он не ожидал. Был уверен, пошлют далеко и надолго. Но Чуя удивил. Он всегда удивлял и, чтоб его, продолжает удивлять — внешностью, боевыми навыками, способностью и предпочтениями; вкусами в еде, одежде, выпивке и бабах. В нём всё кричит — смотри на меня, только на меня и ни на кого больше! И Дазай смотрел — два блядских года! Молча давился слюной, изнывал от желания почувствовать напарника в себе. Задания в других городах он ненавидит всей душой, ибо один номер на двоих. Голый торс, голая задница и, сука, член. Дазай не раз задавался вопросом, откуда у коротышки столь умопомрачительное добро? Весь рост и ум в член ушёл, или ушли? В такие моменты до трясучки хочется зажать в д
уше, встать на колени и отсосать, да так, чтобы ёрзал, толкался… просил — ещё.
Когда ресепшн ближайшего отеля скрылся за лестничным пролётом, а дверь номера захлопнулась, первое, что сделал Чуя, резанул его ножом. Дазай запоздало отскочил. Плащ бесформенной кучей упал на пол, рубашка с галстуком полетели следом, а после и бинты — слой за слоем — с рук, шеи, груди и с живота. На теле ни царапины, за исключением тех увечий, которые нанёс сам или получил на зачистках. Только тогда Дазай действительно осознал, как опасен напарник.
— Сколько?
Дазай не понял. Уставился на Чую, пытаясь собрать картину, которую, по всей видимости, умудрился упустить по причине — сперма в мозг ударила — внезапно и сильно.
— Скольких ты убил?
Голос Чуи прошил хребет, пересчитал позвонки и гулко ударил по вискам. Дазай сглотнул. Он всегда думал, что напарник умом недалёкий, а тут…
— Не понимаю.
На мгновение Дазай потерял Чую из виду, а в следующую секунду потолок замостил обзор. Спина ударилась о паркет, в глазах резко поплыло. Он не услышал шагов, лишь почувствовал тепло на шее.
— Драть главу Исполнительного Комитета Портовой Мафии — то ещё удовольствие, — схватив Дазая за волосы, обманчиво ласково пропел Чуя. — На меня смотри!
Почти приказ, неподчинение чревато серьёзными последствиями. Дазай поднял глаза, рассеянным взглядом встретился с ядовитым оттенком ртути.
— Так сколько? — шёпотом поинтересовался напарник, губами касаясь подбородка.
— Э-это… имеет значение?
Волосы на затылке стянули сильнее. Дазай зажмурился. Он не любит боль, но Чуя выбивает опору, срывает тормоза, и крыша подтекает всё стремительнее.
— М-много.
— Хм… Компромата боимся, значит. То-то в последнее время легавым на месте не сидится. Столько трупов, и все парни… от восемнадцати до тридцати, — каждое слово томным выдохом, лёгким прикосновением к скулам и мурашками по коже.
— Н-не волнуйся… тебя не убью.
Голос подвёл, рваным хрипом вырвался из груди. Чуя отстранился, под пристальным взглядом расплылся в ухмылке. У Дазая от вида напарника дыхание перехватило.
— Ты не сможешь, скумбрия. Вымойся, смердишь.
Дазай планировал по-быстрому перепихнуться и свалить восвояси, но Чуя клал на его планы. Когда выполз из ванной, получил с вертеля в табло. Не от напарника, нет, от того, что он устроил. А выглядело это примерно так: лёгкий перекус на низком столике у кресел, там же — отменный виски, пять видов смазки на любой, даже самый привередливый вкус, и три упаковки презервативов. Язык чесался спросить — на кой хрен столько гондонов и тюбиков лубриканта, но решил не искушать судьбу. Прибьёт ещё.
Пили молча. Чуя не задавал неудобных вопросов, не лез в душу, да и вообще не проявлял никакого интереса к тому, за чем припёрлись в отель. Пялился в ящик, переключая каналы. Когда развезло, по крайней мере — Дазая, Чуя испарился. Куда — не помнит, зато отчётливо помнит, как с силой вжали в спинку кресла и засосали. Не поцеловали, а именно засосали. Дазай в прямом смысле — задыхался. Такого напора он не просто не ожидал — к такому его жизнь не готовила от слова — совсем. Создавалось впечатление, будто пытаются сожрать душу. И ведь сожрали, бессовестно лишили всего и сразу.
Дазая никто и никогда так не возбуждал. Не заставлял чувствовать себя овощем, почти бревном. Чуя — воплощение страсти. Пламя, что согревает, но не опаляет. Дазай прежде не стонал — ни разу за свои неполных восемнадцать, не знал и не понимал, от чего можно сорвать голос, но стоило Чуе взяться за сексуальное воспитание второй половины Двойного Чёрного, как голосовые связки послали лесом и отказались подчиняться.
Чуя умелый любовник. По сравнению с ним, Дазай — девственник, и неважно, скольких пропустил через себя. Ласки, поцелуи, шёпот на ухо — до одури интимно, столь желанно и необходимо. Горячие ладони на спине и бёдрах, на шее и члене. Чуя везде. Он душит вниманием, душит прикосновениями и жаром. С ним не замечаешь ни подготовки, ни проникновения, лишь удовольствие, что истомой растекается по телу.
Дазай выгибается и с криком возносится на вершину блаженства. Оргазм приливами — ломает, заново собирает. Чую накрывает следом. Воздуха не хватает, грудная клетка болит, рёбра почти трещат. Голос охрип, в горле неприятно першит. Во рту сухо, нестерпимо мучает жажда. Тут не до поцелуев, но Чуе плевать. Он целует. Сначала нежно, почти невесомо, но когда Дазай обнимает за шею, слегка ведёт бёдрами и снова насаживается на член, Чуя скулит ему в губы и углубляет поцелуй.
Впервые за два года Дазая смогли удовлетворить. Он в ахуе. От прелюдий, процесса и кульминации до жадных, по-звериному голодных взглядов. Чуя и правда — хорош. Чёрт. Не имей напарник стального кулака, который с одного удара вышибает от пяти зубов и больше, не очковал бы столько лет.
Дазай страдальчески вздохнул. Хорошего понемногу. Пора и честь знать. Внезапно реальность постучала по макушке. Вспомнился инцидент сорока минутами раннее. Чуя испортил его шмотки, а под рукой ни бинтов, ни рубашки. Хрен с ним. В плащ Огая завернётся. Дазай с кряхтением перевернулся на спину. Ещё одно усилие, и край кровати перестанет казаться миражом в пустыне.
— И куда мы собрались?
Не вовремя. А он так хотел сбежать незамеченным. Дазай, лёжа на животе, приподнял голову. Чуя вошёл в спальню. Бля-я-я… Запрещённый приём — точно в сердце. Нечестно — простонал внутренний голос, подавая сигналы мозгу — отвернись, не смотри, но глаза, суки такие, не желают отрываться от столь роскошного зрелища. С мокрыми волосами, каплями на голом торсе и полотенцем вокруг бёдер, Чуя выглядит чертовски сексуально. Так и хочется языком пройтись по соскам, губами собрать с накаченного пресса влагу и спуститься ниже, вылизать член и ощутить головку горлом. Но на сегодня похождений достаточно. Босс ждёт отчётности.
— Мне в офис надо.
Дазай едва узнал собственный голос. Он — что, стонал во всё горло? Какой позор.
— Удачи, — хмыкнул Чуя и сел на край кровати.
Сигарета изящным жестом оказалась в зубах любовника на одну, а может и нет, ночь. Аромат шоколада обласкал обоняние. Вот же ж, змей искуситель. Дазай скрыл восхищение и внезапно проснувшееся желание за волосами, попытался подняться и… поясница прострелила так, что из глаз посыпались искры.
— Какого?..
Чуя усмехнулся. А Дазай кажется запамятовал, почему обратил внимание именно на Чую. Внешность — один из критериев, но куда больше заинтриговал монстр между ног. Странно. Когда напарник ублажал, Дазай не чувствовал боли, так почему сейчас его колбасит не по-детски?
— Сегодня — ты — мой, — хищно облизнувшись, изрёк Чуя, гравитацией расщепляя едва начатую сигарету.
Как расточительно — подумалось на задворках, но тут же забылось.
— М-Мори…
— Я отмазал тебя на три дня.
Чуя навис над Дазаем, зубами прихватил загривок. Армия мурашек промаршировала от места укуса и поджала мошонку. Дазай судорожно вздохнул.
— Тебя поясницей приложило о бетонную балку. Не проебись.
Чуя не стал дожидаться ни кивка, ни полноценного ответа. Губами коснулся шрама на плече. Дазай прикусил внутреннюю сторону щеки. Он не знал, что грубый на слова напарник может быть настолько нежным в постели и понимающе-ласковым в жизни. После трёх раундов (вот зачем Чуе понадобилось столько презервативов и тюбиков смазки — зверь, а не человек) с перерывами в час-полтора, Чуя тщательно отмыл почти мёртвого любовника, накормил вкусняшкой из крабового мяса (когда успел заказать, а главное — где, на дворе глубокая ночь, отель средний, таких блюд в меню не водилось с открытия — загадка) и, завернув в одеяло, уложил спать, как дитятко малое. Всё вроде шло нормально — ночь, сон, измученное ласками тело в кольце сильных и тёплых рук, пока Дазая не схватил за яйца очередной кошмар. Крики, стоны, и мольба — остановитесь!
— Чшш… Я здесь, Дазай, я рядом. Успокойся. Всё хорошо.
Дазай в полудрёме слышал голос Чуи, чувствовал поглаживания по спине. Он сильнее прижимался к напарнику, отвлекался на пальцы, что путались в волосах, успокаивающе массажировали кожу головы, пока кошмар не отпустил, тенью не отступил.
Та ночь была первой, но далеко не последней. Чуть позже Чуя поинтересовался, пробовал ли Дазай сверху, на что получил равнодушное — не интересует. Напарник не стал тянуть кота за хвост. Заявил, что хотя бы передней девственности, но лишит. К слову, и Чуя оказался девственником, с какой стороны — и без слов понятно.
Дазай учился быть активом. Учился не только получать удовольствие, но и доставлять. Ему нравилось любоваться Чуей, чьё тело извивалось под ним, нравилось слышать стоны и видеть похотливый огонь в глазах. Он любил варить кофе по утрам и ждать заслуженного завтрака. Чуя прекрасно готовил, умел заботиться, дарить радость и надежду на лучшее. Дазай чувствовал себя нужным — счастливым. Казалось, они будут наслаждаться друг другом вечно, но такого понятия нет в словаре под названием — жизнь. Всё закончилось внезапно, одним ебучим вечером.
После смерти Оды, Дазай покинул Порт и залёг на дно. Чуи не было в Йокогаме, Мори отправил его с Коё на переговоры в Токио, но когда вернулся и услышал историю предательства главы Исполнительного Комитета из третьих уст, без особого труда нашёл того, кого мафия искала две недели.
Чуя не задавал вопросов, просто стоял и слушал. Слушал в дрова пьяного уже бывшего напарника, но всё ещё любовника в маленькой, тёмной и до мерзкого грязной квартире на окраине самого криминального района города. Дазай помнит, сколько гадостей наговорил ему. Помнит, что обвинял в сговоре с Мори, зачем-то угрожал. Чуя бы всё стерпел, всё простил, знает, но только не презрительного:
— Ненавижу.
Это слово звучало не раз, но сильно отличалось от того, к чему привыкли. Даже Дазаю стало не по себе от собственного тона. Он спохватился, вот только…
Поздно…
Чуя ушёл, так и не сказав ни слова.
…слишком поздно…
Он должен был остановить, сказать, что любит. Может, появился бы шанс, пусть мизерный, пусть призрачный, но всё же — шанс. И не подумал. Смерть Оды вышибла мозги до степени — плевать на всех и вся. Дазай жил словами мертвеца; существовал для него, ради него, совсем позабыв о вполне живом сердце, что умирало медленно, во тьме одиночества.
Спустя четыре года они снова встретились — по разные стороны океана, в том подвале, что стал для Дазая проклятьем. Чуя общался так, словно ничего, кроме напарничества их не связывало. Подколы, до боли знакомые реакции. Чуя приходил, когда Дазай просил, спасал, когда желание сдохнуть зашкаливало и выливалось в сотую попытку суицида, кормил, поил, помогал успокоиться, забыться во сне, но больше не подпускал. Он не позволял касаться себя, обнимать и целовать, затыкал на полуслове, если разговор заходил дальше установленных им границ.
И Дазай сорвался. Добил последней фразой, после которой не осталось ничего:
Ты сам виноват, позволяешь манипулировать собой, обманывать, использовать и выбрасывать, как гондон ненужный.
Стена обиды, стена предательства — он не смог преодолеть их, разобрать на кирпичи.
Дазай сморгнул воспоминания. Кольнуло. Холодом опоясало тело. Дверь в палату со скрипом распахнулась. Необязательно отрывать взгляд от окна, чтобы знать, чьи ноги переступили порог. Он лежит в госпитале Портовой Мафии, а здесь лишь один хозяин.
— Прости, — прохрипел Дазай, едва силуэт Мори замаячил на периферии.
Он не знает, как долго провалялся в отключке, не помнит, что произошло в кабинете босса портовых, только раздирающую сердце боль. Дазай не смотрит на Мори, расфокусированным взглядом мажет по окну, за которым видно лишь небо необычно насыщенного оттенка.
— Нет, — голос Мори лезвием полоснул по горлу.
Дазай поджал губы, пальцы вцепились в больничное покрывало. А на что он, собственно, надеялся? На понимание, прощение? Быть может — на сочувствие?
— Зачем спасать, если собственноручно хочешь прирезать?
— А ты подумай. Или мозгов хватает только на предательство и суицид?
— Я нужен тебе.
Мори хмыкнул, окатил таким презрением, что Дазай едва не захлебнулся.
— Высокого же ты о себе мнения, щенок.
Дазай с трудом смог взять себя в руки.
— Я знаю, что нужен тебе, в противном случае давно бы избавился от предателя, — констатация факта, ни больше, ни меньше.
— Всегда удивлялся твоей наглости и не способностью нормально функционировать под моим началом.
Дазай закрыл глаза, непрозрачно намекая, что разговор поддерживать не намерен. Мори же, достав сигареты, закурил прямо в палате и подошёл к окну. Из приоткрытой форточки потянуло свежестью.
Дазая затошнило от запаха знакомых сигарет.
— Прекрати, — с мольбой в голосе прошептал он, закрывая нос тыльной стороной ладони. Предательская слеза скатилась по виску. — Пожалуйста.
— Чуя знал толк в сигаретах. Отличный выбор.
Дазай едва подавил скулёж. Клыком прокусив губу, судорожно слизал кровь. Мерзко. Но всё лучше, чем аромат шоколада, что витает в палате, до краёв заполняя отчаянием.
— Возвращаясь к утверждению, что ты мне жизненно необходим. — Мори затянулся. — Мафия была заинтересована в тебе при живом Чуе, теперь же, когда его нет, Неполноценный Человек не представляет никакой ценности.
Дазай распахнул глаза. Он ослышался? А как же гениальный ум, Кью? Не представляет ценности?
Мори усмехнулся, наблюдая за протеже, который стал самым большим разочарованием — худшим вложением в его жизни. И дело вовсе не в предательстве. Некогда ученик и правая рука не смог оправдать ожиданий, защитить того, кого всеми силами берёг.
— Удивлён?
— Что вас связывало? Тебя и Чую? — просипел Дазай, силясь не потерять нить реальности, за которую держится лишь усилием воли.
Запах душит. Мысли путаются, спотыкаются; подкидывают сцены, что вскрывают на живую. Неужели?.. Неужели Огай посмел тронуть Чую?
Мори рассмеялся.
— Всегда знал, что мозги у тебя набекрень.
— Что вас связывало?! — собственный крик оглушил.
— Любовь, — спокойно ответил босс портовых и выкинул окурок в окно.
Дазай зажмурился. Грудную клетку будто гравитацией придавило. Больно. Чуя… Его Чуя под Огаем. Дыхание сбилось, в глазах резко потемнело.
— Не опошляй. Я любил его, это правда. Но не как ты или тебе подобные. В нём подкупала не только внешность, сила и жажда жизни. Его верность, честность, исполнительность. Его совесть и трудолюбие. Убийца, но человек. Он умел любить, заботиться и дарить радость окружающим. Он был лучшим — во всём, неважно, за что брался.
— Чуя…
Дазаю плевать, что показывает слёзы, плевать, как на него посмотрят и что подумают. Он потерял всё. Всё, что только мог. Жизнь подарила ему надежду в лице Чуи, но он просрал её. Отказался и ушёл… к свету, которого нет.
— Выметайся, Дазай. Но прежде, чем пойдёшь топиться, помни, Кью всё ещё жив…
***
Дазай стоит на крыше Yokohama Marine Tower и смотрит вниз. Прошёл год, а он так и не смог смириться со смертью Чуи. У него не осталось сил — жить, работать… помогать людям.
Шаг навстречу ветру, шаг в объятья смерти, свободное падение, и тело его размажет по асфальту, может крыше — не это важно. У него появится шанс увидеть Чую. Дазай не верит в жизнь после смерти, не верит в сверхъестественное, но точно знает — Чуя ждёт его. И он придёт. Обязательно придёт.
В ушах шум, ветер бьёт в лицо, земля всё ближе. Миг, и Дазай чувствует, как каждая кость в теле стирается в порошок.
— Дурак что ли?
Дазай теряется, резко вскидывает голову.
— Ч-Чуя…
Истерика накатывает. Он давит всхлип, не замечая, что стоит на коленях. У него получилось. Су-у-ука-а, у него наконец-то получилось. Руки стирают слёзы, а с горла так и рвётся стон, но не боли или отчаяния — радости. Смерть дала шанс встретиться вновь. Чуя… Его Чуя здесь. Даже в загробной жизни прекрасен. Джинсы, футболка, толстовка, чёрная кепка и волосы, что достают до лопаток. Руки в карманах. Излюбленная поза, наверное, с пелёнок. Глаза ярче неба, улыбка ярче солнца, если он и правда — улыбается. Дазай почти не видит — лучи слепят, слёзы мешают.
— Ты меня знаешь?
Дазая прошивает от вопроса, но почему-то нисколько не напрягает. Пусть не помнит, пусть не знает, оно и к лучшему. Он будет рядом. Не отпустит. Не уйдёт.
— Знаю, малыш… знаю.
Трель и вибрация телефона разрывает карман. Дазай вздрагивает, похолодевшими, практически одеревеневшими пальцами достаёт аппарат. Экран высвечивает знакомый номер. Рампо. Взгляд мечется в поисках собственного тела — раздавленного и окровавленного. Ничего.
— Д-да…
— Я нашёл его. Накахара Чуя жив.
Дазай ошарашенным взглядом скользит по бывшему напарнику. В голове заезженной плёнкой звучат слова Рампо.
***
Время идёт, Дазай всё счастливее. Чуя жив, но не помнит ничего из прошлой жизни. У него свой магазин элитного алкоголя, семья в лице Портовой Мафии, с которой познакомился, когда Чёрные Ящеры ворвались сначала в ВДА, затем и в квартиру Дазая с требованием вернуть исполнителя.
Мори провёл исследования. Выяснилось, что Чуя в полном порядке. Способность работает безотказно, даже Порча под контролем. Не срывает крышу и не убивает. Единственная загвоздка — лишился памяти. Но даже так, босс портовых хотел вернуть Чую в мафию, и не волновало его, что придётся вложить немало средств для повторного обучения и воспитания. Дазай умолял не делать этого. Ему нравится Чуя в чёрном длинном фартуке с логотипом магазина, нравится слушать о тупых поставщиках, что не видят разницы между французскими винами и итальянскими. Мори ни в какую не хотел уступать в прошлом лучшего исполнителя, пока Дазай не вскрыл последний козырь.
Ему пришлось вернуться в Порт и занять должность Чуи. Он не смог объяснить Агентству причину ухода, но этого и не требовалось. Они отпустили, на последок кинув:
Не проебись.
Поздно…
Жалеть о содеянном.
Слишком поздно…
Молить о прощении.
Но никогда не поздно начать сначала…
