Не делай мне больно

Белый свет тянул меня пойти за ним. Вокруг было так тепло и хорошо, настолько уютно, что не хотелось покидать это белое пространство. Казалось, что я нахожусь где-то в облаках, и лишь белый силуэт протягивал мне свою руку: все четче проступали женственные очертания тела, и свет становился похожим на белую женщину, излучающую тепло. Непонятно было — сон это или реальность, рай или похожее место где-то на земле. — Питер, — так сладко протянул голос, эхом раздающийся по всему пространству: такой теплый, близкий, но непонятный, неосязаемый. Мягкий, женский, зовущий… — Питер, — прозвучало настойчивее, — Мальчик мой, пойдем со мной, — звал меня голос, протягивая свою светлую руку, пытаясь ухватить меня, но я лишь обессиленно отступал, открывая рот как рыба, не в силах что-либо произнести. То ли это был шок, то ли просто неспособность это сделать — оставалось непонятным. — Питер, ты так вырос. Такой красивый, — тянул сладкий голос, — мой малыш, — руки силуэта тянулись все ближе ко мне, и где-то я слышал, что нельзя идти за кем-то во сне, — я не желаю тебе зла, лишь счастья. Будь счастлив, только счастлив! — силуэт придвинулся, наконец-то ухватывая меня, целуя в лоб, и мир сразу взорвался: в этом голосе я узнал и Мэй, и Мишель, и Неда. И я вовсе не помню голоса мамы с папой, но четко осознавал: они там были, и в этом поцелуе нежности отражалось все: любовь, забота, нежность. Теплые губы касались моего лба, отдавая тепло и силу всему телу, наполняя его чем-то жизненно необходимым. Открыв глаза, я не понимал, где нахожусь, какой сегодня день, месяц, число, кто я такой, и что происходит, и это чувство продлилось лишь пару мгновений, после чего озарение настигло меня, и я четко различал углы комнаты. За окном полыхал ярко-красный закат, видимо, где-то пели птицы, и лишь я оставался лежать неподвижно. Сон дарил теплый остаток на душе, и, казалось, я выспался на всю жизнь. В голове сразу вспомнился недавний разговор с Романофф, и вся эта ситуация со Старком. Мысли со скоростью света проносились одна за другой. На душе в момент стало вовсе не паршиво: нет, нет. Неприятно? Грустно? Одиноко. Ведь одиночество — самый жестокий мучитель. Оно заставит тебя бежать к людям, которые однажды уже сломали тебя, и внушит, что этого больше не повторится. Оно толкнёт тебя в объятия человека, который не заслуживает их. Оно заставит тебя чувствовать вину, когда другие будут плохо с тобой обращаться, и из-за него ты будешь прощать их снова и снова. Оно заставит тебя связываться с людьми, которые совсем не достойны твоей любви, потому что они никогда даже не попытаются понять, насколько твоя любовь на самом деле ценна. Одиночество заставит тебя разбивать своё сердце снова и снова, потому что оно — самый жестокий мучитель. Но Старк же не такой, да?.. Наконец-то придя в себя, я и не заметил, как солнце за окном устроило фееричное шоу: малиново-красный закат устлал все небо, и будь я художником — нарисовал бы. Малиновые краски растянулись на все пространство, освещая даже пол комнатушки, пробираясь в потаенные уголки земли, а красные блики дополняли образ романтизма. Пора бы прекращать спать отрывками и попытаться нормализовать свой режим сна. Хотя, кому я это говорю? — Пятница, — неловко и как-то неуклюже позвал я ИИ, обращаясь к потолку. На самом деле Пятница была везде, но обращаться к потолку было удобнее всего. — С добрым вечером, Питер, — радушно поприветствовал меня интеллект, — ты спал вовсе недолго, — незамедлительно ответила она, предугадав мой последующий вопрос. Откинувшись на подушки, я устало потер глаза и взъерошил волосы рукой: все стало ещё более неясным. Эти дни были похожи на череду несовместимых событий: вот мы со Старком сидим на кухне Мэй, целуемся, счастливы и любим друг друга, и вроде все было просто необыкновенно хорошо. Так хорошо, что ничего не могло предвещать беды, бури среди ясного неба. Надо же было так слепо верить!.. Сколько? Сколько еще раз, Питти, жизнь должна втаптывать тебя в грязь, чтобы ты наконец-то уяснил, что это не фанфик? Что это не фильм, не ебанная сказка. Тут не будет Гарри Поттера и хеппи энда. А будет ли он вообще? Почемy отношения рушатся? Почемy люди, которые так хотели когда—то быть вместе, расстаются? Множество причин… Но главная из них — они перестают разговаривать друг с другом, понимать и, самое важное, — они перестают уважать друг друга и ценить то, что имеют. Скорее, просто понимать. Говорить. Это так сложно? Ебаная гордость!.. А ведь раньше, мы могли ночами напролет говорить по телефонy, ждать встречи больше, чем свой день рождения, Новый год, да и вообще все праздники в целом… Бытовуха, скажите вы? Отчасти окажетесь правы, но только от части. Бытовухy при желании можно исправить, но опять же таки, при желании. Тут все глубже… Я думал раньше, что в любой ссоре я прав, победитель и могy гордо показывать свое безразличие к человекy, к которомy y меня на самом деле есть чувства… Но порой так тяжело безразлично смотреть в глаза, за которые бы отдал свою грешную душу. Иронично, да?.. Ты дал мне вечность за считанные дни. Я помню тот вечер. База Мстителей была пуста, это был вроде… Чей-то день рождения? Не суть, ведь сам день запомнился мне ароматом кофе и коньяка, даже по сей день вспоминается все отрывками, но тот диалог я не забуду никогда. Я нашел Старка в одной из сотен кухонь, пьющего свой треклятый виски: такой же неотвратимый, прекрасный, манящий. Запретный плод сладок, не так ли? На нем была обычная футболка с принтом какой-то группы, на что я не обратил свое внимание. Обращал я его лишь на коньяк, коньяк, коньяк и его пустые глаза. Карие, кажется, которые были наполнены тем самым коньяком, но пустые. Грустные?.. И я даже не помню, как дошел до дивана, как сел, как вдыхал его аромат и прижимался ближе: еще, еще ближе. Он говорил, как только я согласился его выслушать: говорил, говорил. Болезненно переживая расставание с Пеппер Поттс и то, что она не его соулмейт, он был обеспокоен. Крайне озабочен и рассержен. Он был таким подавленным. И знаете, я сам не помню, почему и зачем выдал фразу на его мечтательные речи: " — Я так хочу влюбиться, Мистер Старк! —произношу я, хотя и сам любил, черт, как последняя собака, любил, кажется, вечность, — знаете, по-настоящему, чтобы как в книгах! — мои ярко-карие глаза сверкают, словно капли дождя, то ли от восторга, то ли из-за света, падающего с ближайшей лампы рассеянного освещения. Сколько я тогда выпил? Тогда лишь Старк посмотрел на меня и мягко улыбнувшись, произнес: — Нет, малыш, ты не готов. Ты слишком молод, одинок и юн, поэтому романтизируешь само понятие влюблённости, и это нормально — нормально быть немного наивным. И хотеть быть с кем-то — тоже нормально. Я знаю от чего ты бежишь, но отношения ничего не исправят. Поверь, они не решат твои проблемы: прежде чем стать счастливым рядом с кем-то, ты должен научиться чувствовать себя комфортно в своём одиночестве. Ты не спасёшься от него, бросаясь в объятия к другому человеку, — и черт, как же тогда он был прав. Читал меня, как открытую книгу. — Но ведь люди помогают друг другу исцелиться, люди могут друг друга спасти, — робко возразил я, поднимая взгляд, полный надежды, — мой мозг тогда не хотел принимать это. — Может быть, но когда они уходят, они всегда забирают с собой и ту часть тебя, которую сами исцелили, — он сделал паузу и тяжело выдохнул, — в этом мире есть лишь несколько вещей более болезненных, и одиночество, которое ты ощущаешь сейчас, — не одно из них. " И вроде, бессмысленный диалог, но черт, он так охарактеризовал то, что происходит сейчас! У меня было время. Было много времени, чтобы подумать, да и эти дни были странными: я то проваливался в сон, то мучил себя мыслями. Чертова любовь, чтобы я еще раз влюбился! Никогда! Ни за что! Все потому что… Уже люблю. И, кажется, навсегда. Знаете, ведь у меня есть теория, что любовь проникает в нас сквозь раны. Этих ран очень много, может быть, даже тысячи. Первые появляются в самом детстве, когда соседский мальчишка дразнит тебя из-за причёски, выпавшего молочного зуба или из-за твоих кудряшек на голове, непослушных, постоянно раскиданных. Однажды кто-то скажет тебе, что ты выглядишь глупо, когда улыбаешься — и вот появляется свежая рана. Кто-то в очередной раз с ухмылкой заметит, что ты бездарен в гуманитарных науках — и вот ещё одна. Все эти раны разных размеров, некоторые из них настолько малы, что кажутся почти незначительными, как случайные порезы от бумаги, а некоторые огромны — размером с сердце, и у них даже есть имена. Они названы в честь людей. Родные тоже иногда пополняют твою коллекцию ран, но каждый раз ты прощаешь их, потому что они лечат другие — те, что наносит тебе мир. Вот один из первых уроков, который ты усвоишь, когда начнёшь взрослеть: быть человеком — значит оставлять раны в одних местах и ​​залечивать в других. Быть хорошим человеком — значит стараться изо всех сил исцелить больше ран, чем нанести. Однажды ты поймёшь, что слова и есть то самое орудие, которым люди наносят и исцеляют раны друг другу, и обращаться с этим орудием нужно очень аккуратно, а ещё со временем ты научишься достаточно хорошо притворяться и врать себе о том, что одни раны не существуют, а другие не имеют значения. В один прекрасный момент ты поймёшь, что влюбился. Ты влюбился, и теперь всё, чего тебе хочется — провести кончиками пальцев по всем ранам и шрамам чужой души. Тебе больно от того, сколько ран ты находишь, тебе ещё больнее, когда ты натыкаешься на самые глубокие из них. Ты вкладываешь в человека всё своё сострадание, понимание и заботу, потому что это и есть любовь, не так ли? Ты начинаешь отрывать от себя куски, чтобы заполнить чужие раны и замечаешь, как все они постепенно затягиваются от твоих прикосновений… И вот человек уходит. Тебе больше нечего дать, а ему нечего взять, поэтому он и уходит. В этот момент ты почувствуешь себя фарфоровой вазой, которую сбил со стола неуклюжий ребёнок. Раскол начнётся в точке удара, а оттуда миллионами трещин распространится на всё твоё существо, и все раны, которые когда-то были заполнены, вскроются вновь, а к ним добавятся сотни новых в тех местах, где ты никогда бы не подумал, что они могут быть. В течение долгого времени ты будешь чувствовать лишь боль от миллиона ран и сломанных костей, и ты позволишь этому происходить, потому что не будешь видеть смысла даже в попытках исцеления. Но и это не продлится вечно. Однажды твой маленький брат, друг, или просто незнакомый ребенок забежит к тебе в гости и обнимет тебя так крепко, что кости начнут срастаться. Однажды ты будешь страдать всю ночь от бессонницы и, устав переворачиваться в кровати с бока на бок, встанешь и выйдешь на балкон в пять утра. Ты услышишь, как птицы своей очаровательной песней поприветствуют тебя и пожелают хорошего дня, а восход солнца покажет тебе все свои самые нежные цвета и оттенки пурпурного, опалового и малиново-розового. Ты искренне улыбнёшься впервые за долгое время, и в этот момент ещё несколько твоих ран затянутся. Ты начнёшь бегать по вечерам, каждый раз ставя перед собой всё большую дистанцию. Твои лёгкие будут гореть, подошвы ног гудеть, а икры сводить в судороге, но добежав до финишной точки, ты вскинешь кулак вверх и громко выкрикнешь «ДА», потому что ты, чёрт возьми, сделал это! И вот ещё несколько ран заживает. Так это и происходит. Со временем ты начинаешь замечать, что любовь присутствует во всём: в объятиях твоего лучшего друга, в маленьком, но значимом подарке на день рождения, в людях, гуляющих по парку со своими питомцами, в закатах и рассветах, в уличных музыкантах, в запылившейся книге, стоящей на полке, в песне, играющей по радио в магазине, и когда ты начнёшь понимать и принимать эту любовь, она медленно и бережно начнёт исцелять твои раны. Это лишь моя теория. Любовь проникает в нас сквозь раны, но только в том случае, если мы достаточно смелы, чтобы позволить ей это сделать, если мы достаточно внимательны, чтобы заметить её в простых вещах, окружающих нас ежедневно. Для многих этот момент наступает только после падения с огромной высоты, и главное тут — найти в себе силы подняться. Твои раны не являются чем-то плохим или хорошим — они просто есть. То, чем ты заполнишь их — исключительно твой выбор, и я лишь надеюсь, что сделать правильный — возможно. Поэтому прямо сейчас, я, блять, поговорю со Старком. Хватит. Резко встав с кровати, я быстро кинул взгляд на своё отражение в стоящем напротив зеркале: волосы были неаккуратно растрепанны, лежащие на две стороны кудряшки мягко рассыпались на лицо, слегка прикрыв половину глаз и бровей. В целом, лицо не украшали огромные синяки или что-то вроде того, просто вид был замученный. Я даже не помнил, в чем уснул, и что на мне было, но в данный момент на мне красовалась какая-то футболка черного цвета с глупой желтой надписью и черные штаны, мешковато сидящие на ногах. Я в этом пришел или меня переодели? Переодел кто?.. Пока я размышлял, небо уже полностью посинело, оставляя лишь небольшой фиолетовый отголосок вокруг. Явно был вечер, и на базе было достаточно тихо. Выйдя из комнаты, я наконец-то оценил взглядом все помещение: свет едва гас, и лишь пурпурно-голубоватая подсветка украшала углы коридора, по которому я плавно передвигался, стараясь не создавать лишнего шума, прислушиваясь к звукам. База не кипела жизнью, она была подобием пустоши. Смею предположить, что все, разумеется, случайно куда-то подевались. Вообще ни разу не умышленно. А я шел. Медленно. В бесконечность. В большую такую пропасть, черную. Ну, найду я его, и что я ему скажу? О чем мы будем говорить? Как следует себя вести? Может, извиниться? А за что?.. А я все шел и шел. Коридоры тянулись один за другим, и именно сейчас это помещение казалось мне чужим. Все было ужасно странным, несуразным. Ноющее чувство внутри не предвещало ничего, абсолютно ничего хорошего. Хотелось поскорее закончить с этим и уехать, улететь, уйти, сделать хоть что-нибудь, чтобы не жить в этой сраной петле времени из тупых событий. Изменить свою жизнь, день, судьбу. Бессмысленно сидеть, сложа руки, и ждать чуда. Мы не в ебанном фанфике, это — жизнь, а она порой бывает очень непредсказуема, никогда не знаешь, когда на тебя свалится бомба. Поэтому нужно быть готовым ко всему, и именно это чувство нарастающей грязи внутри, комка плесени или просто газа, который заставляет внутри все сжиматься, не давало покоя мне и моему сердцу, подающему надежды. Знаете, без надежд не бывает разочарований. Поэтому лучше и вовсе не надеяться, чтобы потом не разочаровываться. Не получился торт — а ты и не надеялся. Никто не пришел к тебе на помощь, когда она так требовалась — а ты и не думал об этом. Видите, как все просто? Я давно зарекся не надеяться. Не надеяться и быть счастливым, но вскоре узнал, что эти вещи невозможны друг без друга. И сейчас крайне странным казалось то, что мое маленькое и истощенное сердце надеялось. Смешно, да? Вот еще один яркий пример: я надеюсь, вновь надеюсь на человека, которого так люблю, снова надеюсь. А что из этого вытекает? Людям свойственно разбивать сердце себе подобным. И, к слову, я вновь увидел его: Старк сидел в лаундж-зоне, на удивление, без коньяка или виски, сидел почти в неподвижном положении, только едва дышащая грудь вздымалась над телом. Взгляд и вовсе был устремлен в пустоту. Взгляд, в котором плескалось целое море эмоций… А каких?.. И в тот момент, когда он перевел свой взгляд на мои глаза, заглянув прямо в душу, мне стало и вовсе не по себе, а плесень внутри выедала внутренний стержень со стремительной скоростью. Я даже не обратил внимание на его внешний вид: потрепанный, замученный, уставший. Мой взгляд был прикован к его глазам, одновременно опустошённым и имеющим что-то. Я хотел узнать, что в них, хотел, даже если мне будет очень больно. Я прошел к одному из диванов и мягко опустился на него, поджав под себя колени, поглаживая большими пальцами ноги, пытаясь успокоить нарастающее чувство подходящей панической атаки. А сколько времени прошло? Час, два? Десять минут, пару секунд, но все казалось сплошной лишь бесконечностью. Одной большой ямой со страданиями. — Питер, — наконец-таки начал Старк, на что я быстро встрепенулся. Голос его был хриплым, томным, манящим. Недоступным. Максимально ледяным, насколько это было возможно у Старка по отношению ко мне, кстати, что максимально не получалось, — не подумай. Ты прекрасен во всех своих проявлениях, но… Согласись: странно, что мы можем быть парой. Ты несовершеннолетний, а соулмейтсво… Лишь ошибка. Я уверен, есть способы этого избежать, — а теперь-то я понял. Боль. Боль утраты, боль расставания плескалась в его глазах. Боль падения. — Что будет, если я тебя брошу? — совершенно спокойно произнес он, на что мой мозг дал отказ загрузкам всех систем и, кажется, отключил сердце. А плесень все проедала внутренности. — На самом деле я очень легко переношу чувства, — начал я как-то робко, даже несвойственно себе, — и дружеские, и влюбленность. Однажды, до моего семнадцатилетия, мне понадобилось всего два года, чтобы отпустить их. Любая рана затягивается, если не сдирать корку. Теперь я знаю. Теперь я вообще ничего не чувствую. Но Вы… Вы заставляете кровь кипеть внутри, мои руки и лодыжки всегда холодные, что им свойственно, но когда Вы рядом — они потеют, — я чувствую себя маленьким котёнком, и лишь слезы беспомощности стекают по моим белым щекам, совсем невидные, но, будто кипяток опаляющие мою кожу, — если бы не Вы, я бы вряд ли признался, что я вообще человек. У меня, оказывается, есть сердце и теперь можно нащупать пульс. Я все же не железный, как Вы. Будет что-то вроде… Горючей смеси. Это буквально коктейль Молотова. Приблизившись, мы взорвемся. И я буду знать только то, что Вы не хотите гореть со мной. Я просто умру, — Старк лишь устало потирает переносицу, тяжело вздыхая. — Мы не можем быть вместе, и в принципе как-то контактировать. Ты был прав в самом начале. Прав, что огородил нас друг от друга, прав, — проговорил Тони, глядя в одну точку так же бессмысленно. А я знал. А я перестал надеяться, как только зашел в комнату. Ведь плесень сожрала все, и болеть-то уже нечему, — ты забудешь эту глупость, влюбишься и будешь счастлив, поверь. — Самое печальное, что каждый думает, будто его так легко забыть, будто он не значит ничего в жизни других. Но иногда, мы не замечаем своего школьного друга, который улыбается сам себе, когда вспоминает о наших причудах и о том, каким драматичным мы бываем, когда влюбляемся. Мы не замечаем человека, который постоянно наблюдает за нами, но стесняется подойти и заговорить. Мы не помним человека, которому когда-то помогли. Может, мы не так много сделали для него, но мы не знали, что тогда был самый худший месяц в его жизни, а мы сумели вернуть улыбку на его лицо. Мы не замечаем человека, который тайно был влюблён в нас, который никогда не забывал слова, что мы говорили ему и то, как мы улыбались, видя его, или как мы напоминали ему о солнце и цветах. Мы никогда не узнаем, что песня, клубника или закат будут напоминать кому-то о нас. Они пойдут на пляж и будут думать о нас, пока не вспомнят, что в последний раз они видели такой же красивый и глубокий цвет океана, когда смотрели в наши глаза. Никто до конца не осознаёт своё влияние на других людей и свою значимость. Никто не думает, что по нему будут скучать, если он уйдёт, но никто на самом деле не знает, что стоит тебе раз прийти в чью-то жизнь, пусть даже на самое короткое мгновение, — ты останешься там навсегда и будешь занимать особое место, которое никем нельзя будет заменить. И вы думаете, это пройдет? — невесело усмехнулся я и положил подбородок в колени. А Старк молчал. Молчал так, что молчание это ломало ребра. И я ушел.