l i e t o m e nicebeatzprod.
Взрыв разлетелся в моих мозгах, на секунду проясняя разум. Там Мэй. И, блять, мне чертовски надо спешить.***
— Карен, что случилось? — задал я вопрос ИИ, погрузившись в костюм и уже паря меж многоэтажек. — Утечка газа в здании. Питер, могу заметить, что ты сильно истощен. В таком состоянии тебе лучше не вступать в схватку… Есть риск потери сознания, — заметила ИИ. Да ладно, а я и не замечал! — Свяжи меня с каналом Мстителей, — проговорил я дрожащим голосом, осознавая, что услышу и увижу его. Мне будет снова больно. Снова нестерпимо больно, душа наполнится той же плесенью, которая, вроде, вымерла уже давно. Но было тихо. Тишина разъедала уши. Безусловно, я бы позвонил Уэйду, да, но… Бог знает, что случится на этот раз. Мне Мэй дороже. Здание действительно полыхало, охваченный языками пламени весь пожар плавно спускался на второй, зацикливаясь на четвертом. Вокруг суетились, бегали и кричали люди. Возможно, плакали от осознания кончины коллег или своих ценных бумаг. Бригады скорой помощи и четыре пожарных машины пытались справиться кто с чем: одни с бесконечным прибытием раненых, другие — с огнем. Пахло. Спросите меня, чем? Чем обычно пахнет при пожаре? Может дымом, разъедающим легкие? Может огнем и пеплом? Пахло смертью. Пахло смертью и болью. Не думаю, что такие Мстители, как Тор или Халк, тот же Стив и… Тони. Да, Тони. Сомневаюсь, что они бы прибыли на столь маловажное дело. Маловажное для них, но… Не для меня. Потому что я не допущу смерть Мэй. Ни за что, не дам, не допущу, никогда, нет! Можно сколько хочешь заниматься самоубеждением, но действовать нужно. В данный момент отсутствие Мстителей и Железного Человека играло на пользу, ведь нужно быть сосредоточенным на пожаре, а не на личных терках и глупых вопросах по поводу того, что у меня со Старком. Нас связывает лишь гребаная привязанность друг к другу, вообще ничего больше. И видеть его не хотелось, ни разу! Потому что, кажется, только он мог заполнить ту пустоту внутри меня, но хотел ли этого я? Хочу ли я быть спасенным? Оставьте меня умирать в моей гнили. Я уже привык к пустоте. Я привык к тому, что всегда больно, свыкся с болью. Кажется, теперь она стала неотъемлемой частью меня. По мере приближения к зданию запах гари врезался в глаза и нос, щипал, разъедая. Офис прилично так дымил, как дымовушка, а вокруг толпились люди. Кто-то по специальности (вроде врачей и полицейских), чьи пожарные машины пытались справиться с пожаром в окнах офиса третьего этажа, ведь именно там разбушевавшиеся языки пламени не хотели успокаиваться. По иронии судьбы именно там и работала Мэй. Людей выносили, выводили толпами из горящего помещения, но в основном вывозили трупы. Много трупов. Уже спасенные люди в нормальном состоянии остались сидеть на холодном асфальте, рядом с другими зеваками — у кого-то была истерика, кому-то обожгло руку или ногу. Я сидел на противоположном здании и смотрел на эту толпу, пытаясь отыскать глазами Мэй (безуспешно, кстати). Не было, не было, не было! Все будет хорошо… Да… Не может же быть иначе?.. Мои нервы не выдержали ни минуты более, поэтому я, все же оттолкнувшись от края крыши, зацепился паутиной за какой-то рекламный щит, на котором всему миру улыбалась наглая рожа Старка, и, шагнув вниз, разогнавшись и влетев в в открытое окно 3 этажа, где пожарным более менее удалось справиться с огнем, под радостные крики «Человек-Паук! Он нас спасет!», я оказался в здании. Но спасу ли?..***
Дым. Много дыма. Пиздец как много дыма. Он был повсюду, разъедал глаза, затруднял дыхание. Я попросил Карен включить вентиляцию, а сам двинулся к офисным кабинетам, ища хоть какие-нибудь признаки жизни. Огонь заполонял пространство, сжигая мне кожу, прожигая даже костюм, но было настолько плевать на боль, что ее существование казалось незаметным. Я пытался пробираться среди балок, горящих в неиссякаемом огне, вокруг все трещало настолько сильно, что казалось — вот-вот рухнет. Повсюду разбросанные вещи, сожженная бумага, разбитые вазы и горшки для растений. Дыма становилось все больше, намного больше, чем было в начале. Думаю, именно это и есть место возгорания. И тут мне показалось достаточно странным то, что тот случай с террористами и этот объединяло одно: они находили фактически рядом, и… И незаметная заложенная бомба, которую я увидел только сейчас, оснащенная взрывчаткой и отсчитывающим последние минуты таймером, находилась под тумбочкой с какими-то важными бумагами рядом с сейфом. Воспоминания проносились очень быстро. Быстрее, чем страх за Мэй. Такие же бомбы, похожая конструкция, я видел ее в том здании. Она была значительно меньше, как дымовая шашка, но строение то же самое. Либо один и тот же поставщик, либо то, что эти два несвязанных взрыва в короткий срок между собой как-то, чем-то или кем-то связаны. Об этом явно стоит подумать. Таймер отсчитывал восемь минут и шесть секунд до взрыва. И в тот момент в конце коридора я увидел человека, в котором узнал женственные очертания и вскоре и саму Мэй. Приходилось решать, потому что если я не обезврежу бомбу каким-то чудном образом, то Мэй задохнется. Она и так лежит безжизненной тушей, едва дыша, даже не подрагивая от слез и паники. Ещё немного, и вот-вот она отрубится, кажется, навсегда, ибо я тут около 5 минут, а грохнуться в обморок уже хотелось. На свой страх и риск я быстро побежал к ней и взял ее на руки, удостоверившись, что она действительно была в отключке, что даже не узнала меня, начав нести какой-то бред про Бена и меня, Старка и людей в черных масках. Одежда казалось не такой новой. Некогда шелковые волосы и миловидное личико украшала сажа и отвратительные ожоги. Подхватив ее покрепче и прижав к себе, я быстро двинулся к доступному окну, где вовсю орудовали пожарные. Здание действительно трещало, причем ощутимо громко. Балки гнулись под весом двух тел, а огонь прожигал древесину. Почти перед окном, в которое я хотел выйти, у меня перед носом завалилась угрожающе трещащая огненная балка, давая понять, что вдвоем там мы точно не пролезем. Почти все остальные окна были заблокированы, Мэй умирала, а взрывчатка отсчитывала роковые минуты, не желая останавливаться. Я не нашел ничего лучше, чем аккуратно положить Мэй на не пылающий и обрушенный участок пола, и начал выбивать стену руками. Действительно, у нас же тканевый костюм, а не оснащенный технологиями. Надо же было так тупить! Не обессудьте, я тогда переживал вообще-то. Огненные стены прокалывали руки и кулаки, нещадно обжигая. Я кричал от боли, но все равно бил изо всей силы, потому что логично, что сгоревшая стена должна развалится с помощью сильных ударов. Не может не развалится. Спустя мгновение мои руки полностью обгорели и были в крови настолько сильно, что можно было картины рисовать. Стена все-таки упала, точнее, я проделал в ней отверстие, которое точно сможет выпустить нас вдвоем. Быстро подобрав Мэй на руки и оступившись под проломившимся полом, я начал падать с высоты третьего этажа на спину, не успевая схватиться за подоконник или что-либо. Сгруппировавшись, я сжал Мэй, чтобы весь основной удар был на меня. Возможно я умру, но единственная мысль была о том, что нужно предупредить о взрывчатке, ведь она сейчас рванет, и мы все поднимемся на воздух. Не было времени, не было помощи, не было воздуха. Была надежда на… Нет, не было. Он не придет, так и отсиживаясь в своей берлоге, как самый раненый, пока я умирал. Умираю. Буду умирать. (Важно сейчас поставить песню «Я и твой кот — Свидание», не обращайте внимание на слова, важна мелодия, чтобы сделать этот момент волшебнее, поверьте, вы не пожалеете, если сделаете именно так) Только бы спасти Мэй. Я падал бесконечность и одну секунду. И даже пред этим только страх и Старк заполнял башку. Железные, холодные, но такие родные руки подхватили меня за спину, удерживая над землей, спасая от падения. Глюк, глюк, не может быть такого, нет, нет! Это все отказывающий мозг, он воспроизводит это все! Не может тут его быть! Но он был тут. Всегда был. Открыв зажмуренные глаза под маской, я встретился с напором шоколадных. Он стоял на земле, держа меня, когда я держал Мэй, и кажется, сейчас ничего не существовало. Он смотрел — так долго, так выжидающе. Смотрел. И плесень сама уничтожалась, вопя в душе, что нужна мне. В который раз я говорил это себе? В который раз? Сейчас, это отражалось больше всего, отражалось ярче, и на смену той пустоте пришла эта странная штука. как ее называют? Любовь?.. Ведь у меня к тебе чувства. Те самые, за которые меня называют глупым и слабым. У меня к тебе чувства: сильные, глубокие, не самые здоровые, и от них отказаться будет — смерти подобно. У меня к тебе эти блядские чувства. Те самые, от которых на стенку с воем лезешь, от которых в груди надрывно болит. У меня к тебе чувства, которые неправильно назвать столь мягким словом «любовь», но ничего другого в голову не приходит. Чувства. Злость, жгучая обида, разочарование. Так много всего и ничего хорошего, но от чего тогда твоя боль автоматически становится моей? Тебя хочется бесконечно слушать, твоё отчаяние забрать на себя, дать тебе больше, чем имею, только бы тебе было легче. Ты у меня везде: в чужих людях, в старых сообщениях, в голове, только ты, ты, ты. И если эту бесконечность мыслей можно выразить через одно жалкое предложение, то такое: Я блядски люблю Тони Старка. Сколь это длилось? Минуту? Две? Вечность, прежде чем я вспомнил о бомбе? Вечность, эта битва глазами, будто мы говорили, будто пытались жадно глотать каплю знаний из глаз, и поверьте, они скажут много. Скажут о боли последней недели, о снах и голодовке. Скажут о том, о чем мы вовсе говорить не хотели. Впопыхах, жадно заглатывая воздух, я слез с его рук, с рук, которых так не хотел слезать, с моих рук, будто вмиг отрезвевшая, и понимая, что он сам отказался от меня. Отказался, отказался… Да, это все те же мысли. Я думал, пытался осознать, но не верил: разминка каждый день, когда подходя к зеркалу, говоришь: «Он бросил тебя». И никаких надежд увидеть его сегодня. Нет надежды — не разочарований. Так и живу. И это простая встреча по долгу службы, простая встреча. Он спас мне жизнь, я спас жизнь Мэй. Нет никаких интимных и любовных взглядов, нет ничего такого, абсолютно нет. Есть лишь долг службы. Я отдал ему в руки Мэй в тот момент, когда он ловко предал ее санитарам. О ней позаботятся, а вот о бомбе позабочусь только я. — Ты охренел? А где спасибо? Снова туда? — начал говорить Старк, зло и взволнованно влетая в здание за мной. Зачем он появился? Столь маловажное дело, а тут сам Старк пришел. Я шёл так быстро, что Тони даже не поспевал за мной. Я ловко перепрыгивал через горящие балки; огонь почти потушили, а вот дым стоял столбом. Будь мой костюм не оснащен механизмами, я бы давно задохнулся тут. Я шел и чувствовал быстрые шаги за моей спиной, борясь с этим смазливым чувством в груди. На мгновение забываешь, что он твой соулмейт, и как бы ты не противился, душа все равно будет требовать счастья. Здание угрожающе трещало, и каждый шаг мог стать последним. Я вовсе не обращал внимание на орущего мне вслед Старка, на острую боль в руках, на кровоточащие порезы и ссадины, на занозы в спине. Я пытался бороться с этим чувством внутри, я пытался бороться с пустотой, пытался вернуть плесень, к которой так привык, убирая любовь, вычеркивая ее к чертям. Была лишь цель успеть. Я увидел тот самый сейф, стоящий в углу кабинета на тумбочке, за которой и спрятана бомба. Перешагнув через обломки стекла, видимо, даже не заметив, что кусок полоснул мне по ступне, что я проигнорировал, а Старк — нет. — Питер, ты нормальный вообще?! — сказал снова Старк. Не-а… Завопил. И нет, я не нормальный. — Мистер Старк, сидели бы дома, или по крайней мере оставили бы меня в покое, как и хотели! Зачем вы здесь? — не выдержал я, сказав ему. — Я тебе жизнь спас вообще-то, с людьми из окон прыгать — не продумано! — продолжал Старк, пока я отодвигал ту тумбу. Сил не было вообще, как и нервов, как и крови, кажется. Чувствовал я, что времени мало, капец как мало, — что ты вообще делаешь? Всех спасли давно! Питер, давай поговорим! Проигнорировав его слова, я все же отодвинул тумбу, смотря на бомбу, на которой отсчитывались последние минуты. Ей-богу, рожу бы его видели вы! — Карен, — обратился я к ИИ, — Как ее обезвредить? — Технологии сложные, думаю, стоит для начала отключить таймер. Для этого разорвите зеленый провод снизу от табло со счетом, — проговорила Карен. — Питер, ты так и будешь в молчанку играть? — не унимался Старк. — Вы серьезно? — я посмотрел на небо и начал искать, чем бы разрезать провод, когда таймер начал отсчитывать последнюю минуту. — Мне кажется, удачное время поболтать, — лениво произнес он, скрестив руки. Ей Богу, прошло столько времени и страданий, а он такой же напыщенный ублюдок. — Мы с вами уже все обсудили, точнее вы обсудили в своей голове, сообщив о решении мне. И я тут вообще-то бомбу обезвреживаю, — посмотрел я на него, слегка кашлянув, от все равно попадавшего под маску дыма. Кусок стекла красовался у меня в руках, и в миг я перерезал провод на таймере, остановив время на мертвой отметке 0:05. 5 секунд, и все могло бы кончиться именно так. В неизвестности и недопонимании. — Я надеюсь, Мистер Старк, вы заберете ее и обезвредите в дальнейшем, — кивнул я на смертельное орудие и собрался уходить, как Старк схватил меня за руку, останавливая. Все происходило быстро, сумбурно, выходила несуразица. То ли из-за паники и истерики я был таким спокойным, что вообще невозможно, то ли от окончательного шока и нервного срыва. Как иначе? — Питер, ты — молодец. Ты огромный молодчина. Но нельзя так дальше. Нам нужно поговорить, пойми ты это, — сколько надежды было в его глазах. И сколько боли. — Мистер Старк. Тогда вы сами отказались от меня. Как бы я не пытался донести до вас, что мы умрем, пытался, но вы упорно не хотели этого признавать. Вы все обсудили в своей голове, просто сказав мне об этом. Мы почти погибли. Осталось недели две до того, как наши души абсолютно опустеют. Моя душа опустела, и я настолько привык к каждодневной боли, что она стала неотъемлемой частью меня. Не пытайтесь что-либо исправить, ведь мы знаем, что умрем. Соулмейты для вас всегда казались пустяками, — а он смотрел. Смотрел своими восхитительными карими глазами — микро-закатами, смотрел. Сколько можно сказать по глазам? Они не расскажут вам о машинах, о деньгах и о нескончаемых особняках. Не расскажут об одежде «гуччи» или «прада», не скажут, куда вы ездили летом. Не скажут, что кушали на обед и на ужин, зато… Скажут счастливы ли вы. Спали ли вы, расскажут о боли и нескончаемых слезах, расскажут о сожалении, о вселенской скорби. Глазам не нужны машины — им нужны чувства. А что было в глазах Старка? Я не знаю. Все сразу. И боль, и страх. Сожаление, грусть, тревога. Волнение, беспокойство. Было все… И еще кое-что… Осколки. Много осколков, маленьких и крупных, всех их объединяло только то, что они были взяты из души, сердца, откуда-то далеко. — Но зачем мириться с болью, если можно ее убрать? — возразил Тони. — Мне не понятны ваши мотивы, вы то хотите, то нет! Потому что в этом суть боли. Когда я глубоко ей проникаюсь, я не хочу её отпускать. Она становится комфортной. Я хочу накрыть себя этим тяжёлым весом и вдохнуть его в свои легкие. Я хочу взрастить её. Ухаживать за ней. Она моя. Я хочу познакомиться с ней. Уснуть с ней в укачивающих руках. И не просыпаться очень-очень долго, — мой голос перешел на крик. Я уронил мокрое от слез под маской лицо в ладони, и тяжко выдохнул, — отпустите меня… Хватит. Любите либо по-настоящему, либо никак. Я просто хочу быть обычным подростком. Хочу веселиться и гулять, читать, рисовать и жить. Проживать. Убегать от проблем, учебы, чувствовать, что жизнь в моих руках. Я не хочу сидеть в темноте и плакать. Не хочу переживать из-за того, что кто-то страдает. Не хочу просыпаться из-за учащенного сердцебиения. Не хочу, чтобы тревожность меня преследовала. Не хочу… Не хочу думать обо всем этом. Мне очень плохо. Я хочу быть простым… Так позвольте, — взмолил я, — либо любите, либо отпустите, — последняя фраза была сказана едва уловимым шепотом. Все это так странно… Это… Просто невозможно, ведь мы ужасно боимся позволить себе счастье. Да, это действительно нелегкая поклажа, ибо к счастью нужно стремиться, удобрять его собственными слезами, постоянно подпитывать не угасающей надеждой, стаптывать ноги в поисках чего-то большего. Счастье — это труд, ведь… Несчастными же быть удобней? Потому что горе оправдывает и прикрывает всё — неумение строить жизнь, бездарно потраченные дни, время, испаряемое в никуда. Можно всё свое бездействие обосновывать печалью, а печальны мы практически всегда. Мы несчастливы, когда от нас уходят люди, поезда, мечты, когда нас бросают по смс-ке, когда наши доморощенные надежды убиты реальностью, когда мы бесплодно ждем чего-то, когда уезжает последний автобус. Обиженные, обделенные жизнью, мы так привыкаем к своему образу великомученика, что счастье теряет всякий смысл появляться. И даже когда оно здесь, перед нами, в наших руках, в человеке, который стоит напротив, в будущем, которому не терпится сбыться, в идеях, которым велено стать делами, мы ломаемся. «Ведь не может же быть все хорошо. Вообще это не для меня. В гороскопе написано, что меня собьет машина. Любви нет, на мне венец безбрачия. Я хочу лежать на диване, потому что смысла нет ни в чем». Это нытье приедается, становится частью жизни, причем одной из приятнейших. В итоге несостоявшееся, незамеченное счастье ускользает от нашего внимания, и снова жизнь виновата, что так грустна и однообразна. А ведь если оглянуться по сторонам — счастье-то всегда рядом. Да, оно часто неощутимо для нас, мы его не видим, постоянно сутулясь под тяжестью усталости, стресса, мыслей. Мы путаемся в кандалах своих бесконечных «не могу», «не верю». Мы мусорим в собственной жизни лишними людьми, вещами, ложными, навязанными целями, не замечая самого главного: Все наше счастье в чувствах, в атмосфере, в ежедневниках, наполненных делами, в мыслях, наполненных надеждой, в поступках, наполненных искренностью, в людях, живых и искрящихся. Оно всегда с нами. И в нас. Посмотрите вокруг себя: может за завалами зимней усталости, долгов, недосыпа, где-то есть счастье, которое очень хочет быть замеченным? Загляните внутрь себя: может за завалами неудач, разочарований и печалей есть мечта, которая очень хочет быть исполненной? Тихий, едва различимый голос Старка вывел меня из мыслей: — Питер, — Тони нежно провел рукой по ткани маски моего костюма, — я испугался, сказать честно. Ты девственный, красивый и так по-детски наивен. Я боялся, что уничтожу тебя, твою любовь, тебя самого, я думал, что не смогу… Не смогу любить тебя так, как ты. Я думал, что смогу без тебя. Но не смог… Ведь, — Старк отвел взгляд сторону и поджал губы, — я скажу это всего один раз, маленький ты провокатор с щенячьими глазищами. Я люблю твои волосы. Будь они уложены или же растрёпанны. Я люблю твои глаза. Полные радости или грусти. Я люблю твою улыбку. Пусть даже натянутую. Я люблю твои руки. Даже если они тянутся к другому человеку. Я люблю твои губы. И не важно, что я не могу к ним прикоснуться. Я люблю твои объятия. Даже если они короткие. Я люблю твой характер. Пусть и иногда совершенно невыносимый, впрочем, как и мой, — он усмехнулся, — Я люблю твой голос. И не имеет значения, о чём ты говоришь, хотя говоришь ты обо всем, причем не затыкаясь. Я люблю, когда ты улыбаешься, плачешь, спишь, говоришь, думаешь, смущаешься, смотришь, кричишь, смеёшься и до бесконечности. Я люблю тебя. В любом случае… Я сделал его. Я давно сделал свой выбор. Я выбираю тебя, Питер, потому что других никогда и не будет, других никогда и не существовало. И я двинулся навстречу, сокращая эти сантиметры между нами, чтобы сомкнуть наши губы в нежном, исцеляющем наши души, убивающем все поцелуе.