Вдребезги (Pieces)

Глава 3: The harder the rain, honey, the sweeter the sun Чем сильнее дождь, любовь моя, тем желаннее солнце

Леоне проснулся от боли. Это была странная боль; он совершенно не привык к такой. Все его тело тряслось, руки ослабели. Он взмок, хотя и дрожал от холода. Что со мной? Живот скрутило узлом, и его вывернуло горькой желчью. Что происходит? Он попытался встать, не смог. Он упал на пол и лежал там, тяжело дыша. Как долго это продолжалось, он не знал, но одну мучительную вечность спустя припадок ослаб, и ему удалось встать. Он пошёл в ванную (пить-пить-пить) и включил душ (вино-водка-пиво) и прислонился к стене. Не успевшая нагреться вода текла по его телу. Он не мог собраться с силами, чтобы вымыть голову (выпить что-нибудь), но, хотя бы, он не упал. Шатаясь, тяжело дыша, опираясь на мебель (выпить что-нибудь, срочно), он пополз обратно в комнату, надеясь, что ноги не подкосятся. Пережидая вспышки жара и мучительной дрожи Леоне натянул на себя отстиранную Бруно (нет-нет-нет! Тебе нужен только алкоголь) одежду. Ему удалось переступить порог входной двери и пройти по коридору, старательно игнорируя взгляды других жильцов. Шатаясь, он вышел на улицу. Он повернулся и пошёл (да-да-да-да), не осознавая даже куда. Ложь. Он знал. Он не хотел этого признавать. Дверь бара открылась легко. В это время суток он в основном был пустым, слишком рано для выпивох, но Леоне это было нужно… нужно было, и, боже, он собирался заполучить… Он не помнил, как разговаривал с барменом, как совершал покупку или выходил из здания… Должно быть, он и правда сделал это… Следующее осознанное воспоминание было о том, как он идёт по тротуару, в каждой руке по бутылке вина; обе открыты и одна уже полупуста. Он поднёс горлышко к губам, тело звенело от восторга и удовольствия, наслаждалось знакомым вкусом. От ощущения того, что вино течёт вниз по пищеводу, падает в живот, туда где обитала жажда, было тепло. Вино было терпким, как грех, и, боже, ему это нравилось. К тому времени, когда он вернулся в свою квартиру, обе бутылки были пусты, и кровь в его жилах была приятно горячей. Его тело больше не пыталось убить его, уронить его, заморозить и сжечь его одновременно. Они снова были друзьями, и мужчина упал на какую-то кучу чего-то, вздыхая от счастья (счастья? Нет!). Одна из бутылок, выскользнув из рук, покатилась по полу. Вторую он держал крепко, осторожно, нежно, любовно. Подняв стеклянную ёмкость над собой, он замурлыкал песенку, глядя на себя сверху вниз. Он был красивым… Но не таким, как Бруно. Бруно был прекрасным, таким мягким и сладким. О… Леоне хотел снять с него всю одежду, посмотреть, насколько он станет чудеснее без неё, хотел укусить его изящную шею, хотел услышать, какие невероятные звуки он будет издавать. Может быть. Быть может… он согласится быть снизу? Впрочем, Леоне не возражал бы, если бы Бруно вдруг, потакая своим желаниям, оказался бы сверху. Это звучало одинаково великолепно. Чего бы ни пожелал Бруно, пока это делает его счастливым, Леоне будет следовать его воле. Леоне нахмурился. Какая-то мысль стремилась отчаянно пробиться сквозь пелену дурмана. Бруно… Бруно это бы не понравилось. Бруно не любил алкоголь. Леоне нельзя было пить, если он хотел, чтобы Бруно улыбался ему (боже, ведь он мечтал об этом). О нет. Бутылка выпала из враз ослабевшей руки… Он отбросил её, словно та жгла ему пальцы. Леоне сел и огляделся. Бруно это не понравится. Леоне засунул бутылки под одну из куч мусора, как будто это сможет отменить то, что он только что сделал. Но… Но ведь… ему было так больно… Бруно поймёт, верно? Бруно так хорош, так добр, его душа была так чиста… Он наверняка поймёт, что без этого он бы страдал и мучился… Он поймёт… Да? Вцепившись в волосы и до крови закусив губу, Леоне заскулил. Он не мог пойти на работу сегодня, не сегодня, Бруно заметит, и тогда Леоне больше никогда его не увидит. Он не сможет этого вынести. Пусть Бруно никогда не захочет его. Пусть Бруно видит их только друзьями. Пусть их свяжут только торгово-выгодные отношения. Но, пожалуйста… он не переживёт, если больше никогда не увидит Бруно… если тот отвернётся от него и оставит… Почему он так себя чувствует? Он едва знает этого человека. Неужели он такой одинокий? Что это? Отчаяние? Жажда любви, превратившаяся в голод? Он был жалок и знал это… Но эти глаза. Они были такими тёплыми. Никто за все эти годы самоуничтожения, ни один человек, не смотрел на Леоне с теплотой. С состраданием. С радостью. Всегда с отвращением, с ненавистью, с жалостью или (что хуже всего) со страхом. За исключением Бруно. Голубоглазый Бруно. Заботливый Бруно. Бруно симпатизировал ему, когда все гнали прочь. Леоне не осознавал, как сильно он жаждал помощи, пока Бруно не наткнулся на него на углу улицы. При мысли о том, что он вот-вот потеряет Бруно, щёки расчертили две горячие дорожки слёз. Он хотел поговорить с Бруно. Бруно… Он сказал не заходить в его магазин, если он был пьян, но… Но не говорил, что нельзя позвонить. Кроме того, он не мог просто не появиться на рабочем месте, это было неправильно, он должен был сказать Бруно… объяснить, почему он должен оставаться дома. Он встал, покачнулся, с трудом восстановил равновесие и шагнул к телефону, висящему на стене. Поднял трубку и… А какой номер был у Бруно? Он не мог вспомнить… Куда он дел эту карточку? Отчаянно стремясь, болезненно желая хотя бы просто услышать тот голос, Леоне принялся обыскивать квартиру (горы мусора). Но вокруг было слишком грязно, и он не помнил, где в последний раз видел визитку, не помнил ни единой аккуратно напечатанной цифры, которые позволили бы ему приблизиться к Бруно. Паника захлестнула его. Он вытащил мешок для мусора и принялся лихорадочно сгребать в него весь хлам, в безумной попытке очистить пространство. Где? Куда? Как? Почему карточка спряталась? Пакет заполнился. Один, второй, третий… Он вышвырнул их в коридор, за входную дверь. Где? Куда? Как? Ещё три полных мешка спустя (почему здесь было так грязно?), Леоне наконец, нашёл смятый прямоугольник в кармане грязных штанов, брошенных в углу спальни. Слёзы снова вскипели в глазах, он прижал к себе карточку, словно молитвенник, и, спотыкаясь, бросился к телефону. Прищурившись, смаргивая туманящие зрение пятна, он набрал крошечные цифры и нажал кнопку вызова. Гудок. Паника снова подняла голову. А что если он набрал не тот номер? Гудок. В душу закрался страх. Гудок. Что, если там, по ту сторону. Ответит не Бруно? Гудок. Может стоит сбросить? Сбросить вызов, пока ему не ответил кто-то чужой… — Кондитерские изделия и сладости «Sticky Fingers». Бруно Буччарати. Чем я могу вам помочь? Леоне разрыдался. Он и сам не знал почему. — Что? Аббаккио, это ты? — Я… прости… прости, Бруно, прости. — Тише, тише, всё хорошо, Леоне. Тише. Расскажи, что случилось? Леоне прижал телефон к себе так сильно, что тот острым углом врезался в ухо, причиняя боль. Он тяжело вздохнул, пытаясь сдержать дальнейшую истерику. — Я не хотел, Бруно… Я больше не хочу… не хочу, но это больно, Бруно. Так больно… Мне пришлось. Бруно. Бруно. Какое красивое имя, Леоне не мог удержаться и не повторять его раз за разом. Он отчаянно молил, чтобы владелец оказался не против того, чтобы Леоне называл его так. Внезапно, до него дошло, что Бруно тоже назвал его по имени. Всё хорошо, Леоне. Расскажи, что случилось? Он дрожал и жмурился, словно темнота была способна помочь. Молчание затягивалось, но слова застряли в горле, забили рот. — Я проснулся, и было так больно… Меня рвало желчью, и я не мог перестать дрожать… Б-было так… мне было так холодно… А потом, жарко… Это должно было прекратиться… Должно было… Ты понимаешь? Бруно? Бруно, ты понимаешь? Пожалуйста… Пожалуйста, не уходи, Бруно! Так больно… — О, Леоне… От прозвучавшей в голосе Бруно нежности Леоне снова зарыдал. Он не уйдёт, не исчезнет, да? Это ведь не прощание? — Леоне, послушай. Ответь мне на один вопрос, хорошо? — Хорошо. Всё что угодно, если это удержит Бруно ещё хоть на миг. — Как долго ты пьёшь? — Э-э-э… Я-я не знаю (Лжец). — Попытайся вспомнить. — Три года. — Боже, Леоне… И самый долгий твой срок без алкоголя это? — Один день… Я могу быть трезвым только день… Почему Бруно спрашивал его об этом? Он не хотел говорить о себе, о своей проблеме. — Твою мать… Леоне, ты что, пытался завязать на сухую? — На сухую? — Пытался разом прекратить пить? — Да… Я не хотел потерять тебя… Не уходи, Бруно… — Не уйду, не уйду. Успокойся. Сделай глубокий вдох, не сбивай дыхание. Леоне послушно подчинился. Он и не осознавал, что до этого дышал быстро и резко… прерывисто. — Умница, молодец… Леоне, ты здесь? Ты со мной? То, что происходит с тобой — абстинентный синдром. Ты больше не можешь жить без алкоголя, твоё тело не позволяет тебе. — Я ненавижу своё тело, — пробормотал Леоне. Он тяжело прислонился к стене. — Ненавижу себя. Это жестоко. — Тш-ш-ш, не говори так. Не нужно… Слушай, просто побудь сегодня дома, хорошо? И приходи сюда завтра. Я помогу… обещаю. Сейчас мне нужно идти, но увидимся, хорошо? — Хорошо. Хорошо, завтра. Завтра, спасибо, Бруно. Бруно с глазами цвета Неба. Он закрыл рот рукой, прежде чем ещё какие-нибудь из мыслей успели бы вырваться на свободу. Бруно немного помолчал, затем, внезапно в трубке раздалось: — Не за что, Леоне… Леоне с глазами цвета Зари. Бруно повесил трубку, а Леоне растёкся по стене лужицей растаявшего мороженного. В груди мягким котёнком свернулось тепло, не имеющее никакого отношения к алкоголю. Бруно заметил… Запомнил, что глаза Леоне были фиолетово-жёлтыми. Бруно было не безразлично, раз он запомнил такую деталь. И он не собирался уходить. Улыбаясь во весь рот и плача от облегчения, дрожа от холода и жара, Леоне закружился по квартире, как безумный. И как же хорошо, что он немного разгрёб весь мусор — теперь он хотя бы не запинался ни обо что. Он заполз на свою кровать и свернулся калачиком, так плотно насколько позволял его позвоночник, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. Он хотел, чтобы день как можно быстрее закончился. Он хотел, чтобы кости перестали болеть. Он хотел увидеть Бруно. Ему снились сны. Хуже, чем в первый раз. Слишком реально. Когда он пришёл в себя, то все ещё чувствовал запах крови. Мысли путались и тело била крупная дрожь. Застонав, он перевернулся на спину и потянулся; суставы хрустнули. — Чем я заслужил подобные мучения? Забавно, зачем он спрашивает? Ему же и так всё известно. Боль усилилась, и он снова застонал, в висках застучали барабаны. — О, Боже… Леоне знал, что надеяться на бога не стоит. Кому угодно, но не ему…. Он не был достоин Его помощи. Смутно вспомнился телефонный разговор прошлой ночью. Он позвонил кому-то… Кому? Почему? Проклятое вино. Леоне направился в ванную. Пусть. Он подождёт и память вернётся. Так проще, чем пытаться их выцарапать из подкорки. Он намыливал голову, когда память отвесила ему смачную плюху. Бруно Буччарати. Вот кому он позвонил. И, боже правый, он дважды рыдал как ребёнок. Черт бы побрал проклятое вино. Но… но, возможно, Пьяный Леоне был не так уж и не прав, когда вытворил подобный фортель… Его не уволили, Бруно не злился, и… И он снова скоро увидит его. Но, боже, каким же идиотом он себя выставил. Почему он не подумал о том, чтобы просто исчезнуть? Он, три года пивший не просыхая. Да с чего он взял, что сможет вот так просто взять, и… вернуться к нормальной жизни? Такие вещи не проходили с наступлением утра, как дурной сон. Ещё более постыдными ему показались мысли о том, как он срывает с Бруно одежду. Леоне почувствовал, как у него запылали щёки. Да с чего бы? Конечно, Бруно был по-настоящему красивым мужчиной, и Леоне солгал бы, если бы сказал, что не испытывает физического влечения, но… хотеть его? Греховно и грязно? Это было за гранью. Лучше было не думать. Стоя голым на холодном полу ванной, Леоне сражался со своими непослушными волосами и думал, что ему, скорее всего, стоит обзавестись полотенцем. Он устал отряхиваться, как собака и ждать. От скуки Леоне начал разбирать ящики в ванной, лениво возиться с вещами, о которых уже и не помнил. В конце концов он обнаружил небольшой тюбик губной помады. Смутно он вспомнил, как тот, кто всегда был рядом с ним (не думай об этом) ненавидел этот цвет. Леоне все равно его носил. Он открыл крышку и затаил дыхание. Помада не растаяла и ещё была пригодна для использования. Интересно, а он вообще помнит, как правильно наносить макияж, он наклонился к не запотевшему участку зеркала и аккуратно нанёс на губы слой темно-чёрной помады. Ему понравилось. Головная боль отступила, тело высохло. Мужчина огляделся и обнаружил свою косметичку. Многое из того, что было в ней уже стало бесполезным, было повреждено или просрочено, но он нашёл достаточно пудры, чтобы скрыть синяки под глазами и алые пятна расцветившие щёки. Да, так он выглядел намного лучше. Как будто он был в порядке. (Интересно, понравится ли это Бруно?) Стараясь не смазать косметику, мужчина оделся, перекинул через плечо форму и фартук. Он вышел раньше положенного, и, внезапно обнаружил что у него есть время и силы… Подумать. Обычно ему не нравилось думать. Напротив, он делал все возможное, чтобы избавиться от этой способности, но теперь… Теперь он был почти рад. Почти. Он задавался вопросом о том, как он мог чувствовать себя настолько плохо, и одновременно с тем, пребывать в полной уверенности, что за последние недели, месяцы, годы он не чувствовал себя лучше. Суставы болели при каждом шаге, его голова пульсировала в такт сердцебиению, а грудь сдавил крепкий обруч многолетней жажды. Но всё же. И все же… за ширмой боли и грызущего чувства вины было что-то ещё. Что-то тёплое. Надежда? Он не был уверен. Что бы то ни было, оно становилось сильнее, когда он был рядом с Бруно. Оно почти заглушало плач его израненной части. Да, рядом с Бруно Леоне чувствовал, что он в полном порядке. Как будто он мог… Как будто… он жил? Мягкий звук дверного колокольчика пекарни ангельским хором влился в уши Леоне, и он не мог сдержать улыбку, когда Бруно поднял на него взгляд из-за стойки. Он не мог вспомнить, когда в последний раз улыбался. В очереди толпились клиенты, и Бруно был занят, поэтому Леоне прошёл на кухню, чтобы переодеться в рабочую одежду… чтобы помочь. Никто из них не говорил друг с другом, уделяя внимание только клиентам, стараясь обслужить одного и перейти к следующему как можно быстрее. Выполняя механическую работу, Леоне осматривал здание, глядел сквозь большие окна прищуренными глазами на окружающий мир, и у него было смутное ощущение, что что-то было не так. Спустя некоторое время он, наконец, осознал: детей не было. А ведь они были неизменным атрибутом пекарни. Они принадлежали этому месту… — Миста, ты не мог бы… — Бруно умолк и рассеянно заморгал. Леоне подумалось, что не только ему странно отсутствие подростков. — Ох, прошу прощения… — покачав головой, молодой человек выдал сдачу последнему покупателю и перевёл взгляд на Леоне. — Я всегда забываю, когда их здесь нет. — Где они? — Кто знает? — Бруно пожал плечами. — Ищут неприятностей на свои головы. Но, я уверен, что с ними всё хорошо. Леоне не стал уточнять; появилось ощущение, что Бруно волновался больше, чем хотел показать. Наконец, сбросив с себя фартук, Бруно повернулся к нему. Молодой человек растерянно моргнул. Леоне увидел, как Бруно осмотрел его. — Ты хорошо выглядишь, Аббаккио. — Леоне чуть не вздрогнул, услышав, как его назвали по фамилии, вместо имени (Но почему…?) — Я рад. Леоне постарался сосредоточиться на голосе Бруно. Выражение его лица было очень нежным. — Тебе было так плохо и страшно прошлой ночью, я подумал… я подумал, если… Ничего. Не бери в голову. Я рад, что ты чувствуешь себя лучше… Но я хотел бы поговорить с тобой, когда Миста приедет. Сейчас, идём наверх. Наверх? В дом Бруно. На его территорию. Леоне занервничал. — Хорошо. Если ты уверен, — он не знал, какие именно силы помогли голосу не дрогнуть. — Но… (Боже. Ему стоит заткнуться). Буччарати, неужели тебе не страшно впускать меня в свой дом? — Нет, не страшно, — Бруно, похоже, не понимал, почему он не должен пропускать незнакомцев с тараканами в голове к себе домой, туда, где находились его личные вещи. Леоне был потрясён, обезоружен такой непосредственностью. Бруно был так нежен… Как будто… видел в нем одного из своих детей. Боже, нет, пожалуйста, только не это. Пожалуйста, пусть это будет не более чем его домыслом. У Бруно есть дурная привычка: собирать сломанных людей и пытаться собрать их... починить. Слова Мисты набатом прогремели в ушах. И разве сам Бруно не сказал, что дети следовали за ним так преданно, потому что он был всем, что у них осталось? Потому что он их собрал воедино из мелкого крошева осколков жизни. Леоне почувствовал, как внутри что-то надломилось. Бруно любил его, но никогда не полюбит. Потому что для Бруно Леоне был только ещё одной сломанной вещью, которую требовалось вылечить. — Аббаккио? — глаза Бруно смотрели с беспокойством (присущим лишь матери), и он поднял руку, стремясь коснуться запястья Леоне, но остановился на полпути. — Что с тобой? Ты в порядке? Леоне не знал, почему было так больно (он знал). Он не хотел быть здесь больше (ложь). Он хотел выпить (правда). — Зачем? — не удержался он от вопроса; он должен был знать. — Почему ты так сильно хочешь мне помочь? Кто я для тебя? — он вздрогнул; глаза намокли, и Леоне отчаянно молился всем богам, чтобы те не позволили ему разрыдаться. — Почему ты просто не можешь позволить мне сдохнуть? Бруно отвернулся, и Леоне почувствовал себя виноватым за каждое сорвавшееся с губ слово. Он, что, снова был пьян и повысил голос? Боже, он не хотел. Пусть на его теле рана с именем Бруно будет навеки истекать кровью. Но только чтобы сам молодой человек оставался невредимым. Меньше всего на свете Леоне желал ранить его. Бруно вздохнул. — Идём. Клиентам придётся подождать прихода Мисты. Поманив его за собой, Бруно направился к лестнице, ведущей из зала. Придержав дверь, он шагнул в помещение, Леоне последовал за ним. Мужчина старался смотреть на свои туфли, а не пялиться на задницу Бруно, когда они поднимались наверх. На верхней площадке Бруно снова открыл ему дверь, и Леоне осторожно ступая шагнул к дивану. — Садись, — махнул рукой Бруно. — Я сейчас вернусь. Леоне сделал, как ему было сказано. Осторожно опустившись вниз, он сложил руки на коленях (они снова дрожали), и в ожидании уставился на дверной проем, за которым скрылся Бруно. Из глубины послышалось несколько тихих приглушённых звуков, и Бруно вернулся со стаканом янтарной жидкости. — Вот. Пей. Леоне не нужно было повторять дважды. Резким движение он опрокинул в себя коньяк, горло расслабилось, позволяя горячей жидкости стечь в живот. Проглотив всё до капли, он почувствовал стыд. Боже, меньше всего на свете он не хотел, чтобы Бруно видел, как он пьёт. Он не хотел, чтобы эти красивые голубые глаза видели это позорное клеймо… тавро, оставленное прежней профессией. Он поставил стакан на кофейный столик перед собой и снова сложил руки на коленях. — Зачем? — Потому что я не хочу видеть, как ты умираешь. Тебе нужен алкоголь, Аббаккио. Бруно сел рядом с ним; Леоне сидел понурившись, повесив голову, не смея смотреть куда-либо кроме дрожащих рук. — Аббаккио… Леоне поднял взгляд. Бруно выглядел таким грустным. Боже, зачем он поднял взгляд? — Ты хочешь знать, почему я это делаю? Леоне кивнул. Бруно прикусил губу, стрельнул глазами, и Леоне так сильно хотелось его обнять, что… — Буду честен с тобой… Я не знаю. Я просто… Когда я посмотрел тебе в глаза, едва не сбив тебя с ног, я почувствовал, что тебе нужна помощь… Что ты хочешь, чтобы все увидели: ты тоже человек. И ты хотел жить… Как и любой из нас… «Ошибаешься», подумал Леоне. Я не хочу жить, но смерть — непозволительная роскошь. Мысли казались пустыми, они застряли в горле, отказываясь выходить через рот. Возможно, Бруно был прав. Вероятно, он был прав. Иначе, зачем бы он, Леоне, так вцепился в визитку? Снова слепо последовал приказу? Неужели он просто пошёл за тем, кто поманил хорошей жизнью? Эта мысль привела его в исступление. От нехватки кислорода лёгкие обожгло болью. — Аббаккио, тебе нужно лечиться… Пройти терапию… Леоне грустно усмехнулся. Бруно снова потянулся к нему рукой, и Леоне хотелось улыбнуться и сказать, что все будет хорошо, что ничего страшного, что он не сломается, не рассыплется от простого прикосновения, но он промолчал, потому что не был полностью уверен, что слова были бы правдой. Бруно снова прикусил губу. На миг Леоне испугался, что тот прокусит кожу. — Я имею в виду, Леоне. Что бы ни случилось с тобой, что бы не привело тебя к такому… Тебе нужно выплеснуть это. И у меня такое чувство, что ты не захочешь говорить со мной на эту тему. Голубые глаза смотрели внимательно и серьёзно. Откуда он знал? От страха желудок грозил связаться в тугой узел. Рассказать Бруно? Поделиться тем, что он творил? Покаяться этому человеку? Нет. Нет, он не вынесет. Не сможет пережить мига, когда голубые глаза потемнеют от беспокойства… или гнева, когда Бруно поймёт, что Леоне заслужил всё то, что сам навлёк на себя. — Аббаккио? Черт возьми, он снова отключился. — Извини, я… я иногда выпадаю из реальности. Он неловко пошевелился, бросил взгляд на стакан на столе, задаваясь вопросом, как сильно он возненавидит себя, если попросит Бруно снова наполнить его. — Ты что-то сказал? — Ты… Скажи, ты может… хотя бы подумаешь о такой возможности? Я знаю одного человека… Он ведёт семинары… Может быть, услышав чужие истории, тебе будет легче принять свою? — Хорошо… Но только потому, что Бруно просит его. В голове зрело что-то похожее на план. А ведь был ещё один барьер, отделяющий его от спасения. Он вздохнул, стараясь успокоиться (он не мог заговорить об этом), сжал ладони в кулаки, выпрямился и посмотрел — по-настоящему посмотрел — на мягкое лицо Бруно. И он был влюблён. Да, вот так. Но он не мог сказать об этом. Он любил этого человека так мучительно, так всеобъемлюще-полно, так сильно. Он заполонил собой всю жизнь без остатка. Боже, Леоне так сильно любил этого человека, что попроси Бруно, и он был готов вскрыть себе вены, разорвать собственное горло и вырвать душу. Впервые после того, кто уничтожил его, Леоне полюбил. Было больно. И было сладко. Бруно все ещё смотрел на него с беспокойством. Может быть, он прочитал эту готовность умереть ради него на лице Леоне (ради Бруно он без сомнений бы сделал это)? — Правда? — Бруно подвинулся ближе. — Ты действительно сходишь? — Правда. Схожу. У молодого человека перехватило дыхание, и он спрятал лицо в ладонях. — Слава Богу… — Бруно встал и поднял бокал со стола; живот Леоне скрутило от переполнившей мужчину надежды, которая, впрочем, быстро сменилась стыдом. — Я скоро вернусь. Он смотрел, как Бруно уходит. Хороший, чистый, нежный Бруно, который никогда не сможет починить его. Потому что он, Леоне, был сломлен. И Бруно мог сколько угодно укрывать его крыльями, как мать-дракониха и прятать от внешнего мира. Но мать не может влюбиться в птенца, даже если ребёнок был из другого гнезда. Даже если птенец старше и совсем уже не ребёнок. Бруно видел его раны, и стремился заживить их. Да только, Леоне хотел не этого. Наконец, зревший в голове план, полностью оформился. Бруно не мог любить его сломленного, ведь сломанное чинят и берегут, не более… А если он будет полноценным человеком? Если он перестанет искать искупления в собственноручно зажжённом аду? Леоне исправится. Он вылечится. Он сделает как просит Бруно. Он пойдёт на терапию, он будет пить в меру — подвиг, который ещё предстоит совершить. И будет пить всё меньше и меньше. А потом, ему больше никогда не понадобится бутылка. Он исправится. Сам соберёт себя по кусочкам, склеит и начнёт жить с чистого листа. И тогда, быть может… этот новый человек сможет убедить Бруно полюбить в ответ? Бруно вернулся, сжимая в руке бутылку чего-то (он знал, что это было). Леоне отвёл взгляд. — Вот. — Бруно протянул бутылку (бренди) ему, и Леоне осторожно взял её, виновато пряча взгляд, когда его руки начали дрожать. — Зачем? — Потому, что тебе это нужно. Я дам тебе денег из чаевых, и ты сможешь купить то, что тебе нравится. Хотя то, что не нравится, было бы лучше… Но, пожалуйста. Не доводи себя до вчерашнего состояния. Абстинентный синдром — это не шутки. Бруно сделал беспомощное движение рукой. — Ты сказал, что прогонишь, если я напьюсь. Бруно посмотрел на него с гневным взглядом, и Леоне вздрогнул. — Пить можно и не напиваясь до зелёных чертей, Леоне. Ой. О да. Чёрт возьми, а ведь он совсем забыл о такой возможности. Опустив голову, он склонился перед Бруно. — Прости. — Все в порядке. Вот… Держи… Бруно протянул ему визитку, и Леоне настигло чувство дежавю. На матовом прямоугольнике был номер и имя: «Нориаки Какёин-Куджо». — Он из Японии, — пояснения Бруно были излишни. — Переехал сюда со своим мужем некоторое время назад… С мужем? — … Там какая-то история, связанная с биологическим отцом Джорно. В любом случае, они говорили со мной о Джованне, и мы подружились. Они будут в городе ещё какое-то время, поэтому… Хм… вот… Бруно улыбнулся, и Леоне попытался ответить тем же (не вышло). — Бать? Сидящие на диване развернулись, в дверях застыл Миста. С пистолетом в руке. Бруно напрягся. — Что такое, Гвидо? Все в порядке? — Да. Джорно велел прихватить… на всякий случай. Миста бросил на Леоне краткий взгляд, и мужчина мгновенно понял, что за случай имел ввиду Джованна. Он решил, что Аббаккио ранит Бруно. Больно. Но, у него ещё осталась гордость, чтобы признать возможность подобного исхода. Джорно был прав, когда так осторожничал с ним… Но всё-таки… Это было больно… — Не устраивай клоунаду. Бруно встал и быстро подошёл к Мисте. Отобрав пистолет, он поцеловал мальчишку в макушку. Сердце Леоне зашлось от боли. — Я в полном порядке. Со мной Аббаккио. Аббаккио? Он обернулся, и Леоне жадно уставился на это красивое лицо. Он хотел запомнить всё до мельчайшей детали. Это поможет, когда он будет бороться с жаждой. — Да? — Оставь бутылку и спустись в зал. Перед уходом поднимешься и заберёшь. Гвидо! Прекрати так смотреть. Миста отвёл взгляд и исчез за дверным проёмом. На лестнице послышались быстрые удаляющиеся шаги — он перепрыгивал через ступеньку. Бруно тихо-тихо засмеялся над действиями сына, и вышел следом. С трудом Леоне заставил себя разжать руку (так трудно) и опустить бутылку на стол. Его немного вело. Голова была тяжёлой. Правая нога, казалось, так и норовила подвернуться каждые несколько шагов. Но он сумел. Он справился. Он отпустил бутылку. Сунув в карман визитку Какёина-Куджо, Леоне спустился вниз.