Глава 9: Oh, Please, Give Me Mercy No More! It's A Kindness You Can't Afford! Не смей щадить меня! Такую доброту ты не можешь себе позволить!
Леоне проснулся рано и привычным жестом смахнул слёзы со щёк. У него болело горло. Он поднял коробки с едой и бутылки (Только три! Он не скатится снова!), которые он вчера бросил на пол. Он не знал, почему его это так волновало, но мысль о том, чтобы вернуться к привычной жизни в грязи, когда он уже сказал Бруно, что всё прибрал, заставила его едва ли не зарыдать (как же часто он в последнее время плакал). Всё тело непроизвольно начало зудеть. Он принял душ и вытерся полотенцем, которым наконец-то обзавёлся. Он осторожно припудрил уже бледнеющий синяк новым, недавно купленным тональником. Он расчесал свои уродливые волосы. Он оделся вполне прилично (в рубашку, которая не была розовой, чёрные брюки, новые туфли, тоже черные) и нанёс чёрную помаду. Возможно, ему чуточку слишком нравился чёрный цвет. Когда он вышел на улицу, залитую тусклым светом утреннего солнца, Тициано уже ждал. Леоне сел в машину. — Эй, да ты шикарно выглядишь. Тени под глазами ещё есть, но уже не гремишь костями. Тициано завёл машину, а Леоне заставил себя сосредоточиться. Он должен был прекратить выпадать из реальности. Ему нужно было начать общаться с людьми… — Я… я чувствую себя значительно лучше. Мне больше не нужно постоянно пить. Я не умру, если перестану. — Респект, мужик. — Хм… Да… — Леоне смотрел в окно на проплывающие мимо здания. — Знаешь, надо мной глумится стайка детишек. Тициано фыркнул и закашлялся. — Да, да. Пиздец как смешно, конечно… У младшенького, кстати, не плохо поставлен удар. Водитель заржал; машина вильнула в сторону. — Чёрт возьми! Нет, х-ха! Мужик, ты серьезно? Из такого бугая выбил дерьмо какой-то мелкий гремлин? — Я называю его мышонком. Тициано снова засмеялся. Леоне чувствовал себя как никогда хорошо. Они продолжали говорить, в основном ни о чем, но Леоне узнал несколько вещей, которые ускользнули от его внимания раньше. Тициано был замужем (Леоне даже и не подозревал, что такое возможно и вполне законно). Недавно они усыновили ребёнка. Тициано показательно дулся, что теперь всё внимание мужа достаётся мелкому. У него также был кот по кличке Клэш. Питомца назвали так, потому что первое, что он сделал, освоившись — посбрасывал на пол всю кухонную утварь. Леоне обнаружил, что ему действительно понравилась компания Тициано. Когда они прибыли в церковь «Восход», он испытал чувство лёгкой досады. — Мы на месте! Иди, совершенствуйся. Тициано выставил в сторону Леоне кулак и тот, не долго думая, ответил на жест и выбрался из машины. Сегодня он пришёл вовремя. Остальные как раз направлялись к большому каменному зданию. Хол Хорс нёс на руках Джонни вверх по ступенькам, Полнарефф, едва ли не жонглируя коляской, разложил её и поставил у двери, чтобы Хол Хорс мог усадить туда юношу. Леоне рассеянно отметил, что у лестницы отсутствует пандус. Легко взбежав вверх по ступеням, Леоне вошел в церковь и улыбнулся Нориаки, который придержал дверь. — Добрый день, Абаккио-кун. — Привет, Нориаки. Они шли по коридору, и Леоне смотрел, как Хол Хорс толкает перед собой инвалидную коляску с Джонни и старается не пялиться на задницу Полнареффа. — Вы сегодня выглядите намного лучше, Аббаккио-кун. Не поделитесь секретом? Нориаки наклонил голову, длинные волосы закрыли лицо. Леоне стало интересно, насколько хорошо подобный трюк в исполнении юноши работал на Джотаро. Подумав, Леоне решил, стоит ответить. Лучше сейчас, чем перед всеми. — Физически я чувствую себя… Замечательно. Никакой мигрени, никаких проблем с суставами, никаких болей в животе. — Но эмоционально вы надломлены сильнее, чем были. Леоне не удосужился ответить. Нориаки и так знал, что был прав. — Ну… или нет… Хм? У вас на душе рана, которая всё ещё гниёт и никак не начнёт заживать. Боже, как этот человек может настолько хорошо читать сердца других? — Возможно я забегу немного вперёд, но все же скажу, Аббаккио-кун. Сейчас не плохо. Будет ещё хуже и больнее. Но потом… Потом придёт исцеление. А в самом конце вы обнаружите, что жить и быть не так уж и страшно. Леоне не успел ответить. Они вошли в главную залу. Внезапно мужчина осознал, что Хол Хорс выше Полнареффа. Хол Хорс был выше Полнареффа. Он столбом застыл в дверях, пока Нориаки расставлял стулья. Леоне обнаружил, что не может отвести взгляд от Полнареффа — мощного и статного Полнареффа, который, упрямо вскинув голову, о чём-то говорит с Хол Хорсом. Собственные мысли Леоне категорически не понравились. О Боже… А ведь это означало, что он сам тоже был выше, чем Полнарефф. Мысль о том, что Полнарефф был ниже всех в группе, казалась… смешной. Леоне чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда Нориаки похлопал его по руке, велев сесть между Джонни и Жан-Пьером. Он оказался вплотную к французу, и это было определенно что-то… Он чувствовал тепло, исходящее от мужчины. Словно ярость плавила того, заставляя раскаляться подобно доменной печи. — Ладно, — сев, Нориаки закинул ногу на ногу и хлопнул в ладоши. — Кто-нибудь желает высказаться? — В ночных кошмарах я вижу себя на месте насильников. — Кто-нибудь, кроме Полнарефф-куна? Леоне бросил быстрый взгляд на Джонни, и калека зашипел на него, как кошка. Леоне отвернулся. После непродолжительного молчания Джонни заговорил. — Мне есть в чём покаяться, Отец Нориаки, — болезненно хихикнул он, и стушевался. — Извините, мне не стоило… Я знаю, что вы не священник, извините… я просто… Есть один человек… — Он блондин, верно? — Да, Жан, браво, ты выучил мои предпочтения, — Джонни выплюнул слова изо рта, словно те были ядом. Леоне едва успел прикусить язык. Комментарий о том, что Хол Хорс тоже блондин, но Джонни плевать, так и рвался наружу. — Я… мы с ним… уже некоторое время встречаемся. Он первый человек, с которым я был дольше одной ночи… Я не знаю, как к этому относиться, потому и молчал… Не говорил вам… — Расскажете сейчас? Голос Нориаки был мягким и понимающим. Леоне стало интересно, сколько подтекстов юноша мог скрыть за подобным тоном. — Ну, он самый высокий человек, которого я когда-либо видел в своей жизни. Волосы, как золото. И его глаза… Боже милостивый, прости мою душу грешную, но его глаза похожи на белый янтарь. Когда он зовёт меня по имени, я задыхаюсь от счастья. Мне хорошо от того, что я могу просто видеть его. Его тело совершенно, и кощунством кажется… — Джонни умолк, уставившись на свои руки, медленно сжимая и разжимая кулаки. От того, как юноша описал человека, Леоне почувствовал себя не в своей тарелке. — И зовут его? — мягко подтолкнул Нориаки. — Дио Брандо. Полнарефф пошевелился. Леоне развернулся к нему. — Странное имя. Джонни зарычал — на самом деле зарычал, и снова смолк; звук как отрезало. Несколько мягких слов в его сторону ни к чему не привели, и Нориаки продолжил: — Хол Хорс-кун? — Да? — Как у вас сегодня дела? — Ужасно. А как себя чувствует Жан? Полнарефф откинулся на спинку стула, глядя в потолок. — Я не твоя палочка-выручалочка, Пони. — О, хм… — Хол Хорс поёрзал на стуле; Леоне настороженно проследил, как бугрятся под кожей мужчины литые мышцы. Боже, как он мог быть таким большим и, вместе с тем, таким маленьким? — Я, эм… Слоу Дэнсер едва не лягнула меня недавно, и я всё ещё под впечатлением. — Хол Хорс-кун, почему вы начали пить? — в лоб спросил Нориаки, наклонившись вперёд. — Меня никто не любит. У меня нет семьи. Нет друзей. Никому нет дела до одинокого старика. Я трус. — Это не так. — Именно так. Нориаки кивнул, явно довольный тем, что так легко заставил Хол Хорса признать тот факт, что причиной падения мужчины является его ненависть к себе. Затем юноша перевёл взгляд на Леоне. — Аббаккио-кун? Есть что сказать? Да. Да, действительно было. Он очень хотел просто… выговориться. Разорвать зубами своё нутро и вытащить наружу всю ту гниль, что медленно убивала его. Он знал, что не сможет этого сделать. Он не мог говорить о Маттео. Не мог. Не сейчас. Но цепляться за прошлое было так адски больно… Может быть… Может быть, если бы он мог просто поговорить о том, что произошло тогда… Может быть, он смог бы начать жить дальше. Возможно, если сначала он сбросит с плеч груз мелких камешков вины, то потом найдутся и силы избавиться и от самого большого? Я Атлант, и вынужден держать на каменных плечах небесный свод грехов. Все уставились на него. Он молчал слишком долго. Опомнившись, он сбросил руку Полнареффа, который, оказывается, подцепил прядь его волос и теперь сравнивал цвет со своим. — Ты более светлый, — пробормотал француз. — Да, — голос Леоне сорвался на хрип. Полнарефф отпустил его, но не успел Леоне вздохнуть с облегчением, как по ушам резанул неприятный скрежет. Полнарефф придвинул свой стул вплотную к его и теперь сидел совсем близко. Их руки соприкасались, бёдра прижались друг к другу. Вот чёрт. — Не бойся, — Полнарефф говорил слишком тихо, чтобы остальные могли расслышать его. — Я с тобой. Проклятье. Полнарефф пытался помочь ему. Он, вероятно, решил, что Леоне молчал, потому что был напуган. Он сел ближе, чтобы поддержать. Он, должно быть, очень чувствительный человек. Отбросив эту мысль, Леоне задвинул подальше все свои опасения и, наконец, начал говорить. — Я делал отвратительные вещи, чтобы раздобыть ещё порцию спиртного… Нориаки внимательно смотрел на него, но не перебивал. В его взгляде Леоне виделось немое утешение. — … Я… знал, владельцы и бармены каких заведений… считали меня…моё тело красивым. Я позволял им делать с собой всё, что им хотелось… Леоне опустил голову вниз, старательно разглядывая ботинки Джонни. Почему пацан вообще носил обувь? Как он её шнуровал? — … Я… я опускался перед ними на к-колени… иногда н-на четвереньки… всегда лицом от них… Никто никогда не хотел видеть моё лицо… Для них я был в-вещью… Мужчину трясло. Он обхватил себя руками, чтобы хоть немного унять дрожь. — … Иногда они… продавали меня… продавали, я помню… смутно… как деньги переходили из рук в руки, а лица сменяли друг друга… трое, четверо, порой, пятеро одновременно… всегда мужчины… А я… делал всё, что мне приказывали… Что угодно, если после мне давали выпить… Сильные руки Полнареффа развернули клубок, в который сжался Леоне. Пальцы Полнареффа сплелись с его. Никто в комнате и не подумал возмутиться. — … Некоторым из… из них… нравилось бить меня… Н-Некоторым нравилось слышать, как я прошу сделать мне больно… Такие всегда приходили первыми… П-потом они ждали конца очереди… ждали, когда на коже проявятся синяки… Боже, он не мог сейчас остановиться. Не после того, что уже выплеснул из себя. — Никто из них никогда не пытался поцеловать меня. Это… так глупо, но… Почему из всего что было, именно это так врезалось в мою память? Я… Может, именно потому, что никто из них никогда не выказывал привязанности… я могу притвориться, что этого не было… Я был просто вещью… игрушкой… куклой, не стоившей их усилий… Что-то мягкое и тёплое прижалось к нему. Леоне потребовалось целых десять болезненно-долгих секунд, чтобы осознать… Полнарефф поцеловал его в висок. Он издал неуверенный смешок, более похожий на всхлип: — Спасибо. Полнарефф тихо хмыкнул. В зале повисла тишина. Леоне трясло. Он разрывался между двумя желаниями. Одна его часть требовала немедленно сбежать прочь, вторая желала свернуться в клубок и больше никогда не издавать ни звука. — Я позволил этим людям терзать моё тело, — Леоне смотрел сквозь Полнареффа, но даже так он чувствовал этот холодный огонь бледно-голубых глаз. — Позволил им всё, что они хотели, и так, как хотели. Мне было всё равно. Всё не имело значение, если после мне давали пару баксов. Леоне вздрогнул. Тишина уже не казалась такой тяжелой. — Апогеем стала ночь под фонарём на перекрёстке… — Знаешь, а я избивал людей по приказу, не задавая лишних вопросов. — Мне доводилось воровать у бомжей. — Я тоже ограбил четырёх человек. — Я копался в мусорных баках, проверяя чужие бутылки. Вдруг кто оставил там пару глотков? Боже. Леоне уже успел позабыть, что в комнате были ещё люди. Он и Жан смотрели друг на друга. Полнарефф почти улыбался, хотя в его глазах всё ещё были отблески злости. — Да мы с тобой та ещё парочка, а? — голос Полнареффа был мягким и горьким, как дым сигарет. Леоне кивнул. — Так. Кто за то, чтобы они поцеловались, поднимите руки? Резкий голос Джонни заставил их отпрянуть друг от друга. Руки Полнареффа вернулись на колени к своему владельцу. Леоне стало холодно без тепла француза. Леоне повернулся к Нориаки, обнаружив (к своему великому удивлению), что рыжий был ошеломлен. Его глаза были широко открыты, прядь волос закрывала лицо. Юноша сидел, приоткрыв рот. Впрочем, он довольно быстро взял себя в руки. Моргнув, он вернулся к своей прежней доброжелательной улыбке. — Да… Это… было нечто… Я рад, что вы нашли в себе силы поделиться этим. Вам стало лучше? — Да, — вздох облегчения вырвался из груди Леоне. Полнарефф резко выдохнул, раздувая нос. Стул под ним протестующе скрипнул, когда мужчина откинулся на спинку. — Я… — начал было Хол Хорс, но резко оборвал себя. Леоне обернулся, чтобы посмотреть на блондина. Тот сидел, зажав руки между ног; голова опущена; плечи сгорбились; глаза закрыты. Весь его вид кричал о сильнейшей боли. Наконец, он покачал головой. — Не важно… — Что именно не важно? — поинтересовался Нориаки. Хол Хорс как-то неуверенно хныкнул и проговорил: — Когда я был маленьким, я хотел стать кондитером. Быть владельцем магазина шоколадных изделий. Полнарефф резко выпрямился, скользнул к краю сиденья. Всем телом резко напрягшийся мужчина развернулся к Хол Хорсу. Хол Хорс заметался в панике. Леоне не успел заметить, как это произошло, но в следующую секунду Нориаки уже стоял между ними, закрывая очень маленького (самого массивного) человечка от разъярённого француза. — Жан-кун, будьте добры, вернитесь на место, — из-за японского акцента слова прозвучали мягко. Полнарефф удобнее угнездился на стуле. Леоне всё ещё отчётливо видел, как мужчину бьёт крупная дрожь. Он провел рукой по волосам. Леоне растерянно отметил, что серебряные пряди жестко встопорщились под широкой ладонью. — Почему? — тихо поинтересовался Нориаки. — Шерри всегда говорила мне, что собирается стать лучшим шоколатье во Франции, — голос Полнареффа дрогнул. Хол Хорс быстро успокоился. Хотя он ещё вздрагивал от громких звуков, но слёзы страха уже высохли. Нориаки смотрел на них. Они все жаждали той платонической близости, которую дарило настоящее понимание. Леоне стало страшно от мысли о том, насколько сильно в этом нуждался он сам. Рыжий счастливо и как-то любяще вздохнул. — Какие же вы все молодцы. Это похвала отчего-то согрела Леоне. Эти голубые глаза, более темные, чем у Полнареффа, снова обратились к ним. — Я знаю, что вы все непременно будете счастливы. Я знаю. Все вы. Даже вы, Полнарефф-кун. Я знаю. Я знаю, вам кажется это невозможным. Вы все очень хорошие люди. Вы все заслуживаете счастья. Все четверо. Леоне смотрел на одухотворённое лицо рыжего юноши и не мог отвести взгляда. Джотаро вытянул в жизни счастливую карту. — Я люблю вас. Я вас всех безмерно люблю. Я хочу, чтобы вы это знали. Леоне показалось, что его сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Ненадолго замолчав, Нориаки проговорил: — Сейчас мы все пойдём по домам. И, когда соберёмся на следующей неделе, то сделаем ещё шаг к исцелению. Согласны? Леоне шёл к выходу рядом с Полнареффом. Хол Хорс перед ними снова толкал коляску с Джонни. Голос Нориаки гулко звучал где-то вдали; слов было не разобрать. Полнарефф немного отстал, и Леоне растерянно подумал, что так получилось из-за довольно низкого роста мужчины (Боже, это понимание всё ещё пугало). Кончики чужих пальцев коснулись его запястья в немой просьбе замедлить движение. Леоне послушно сбавил шаг, стараясь двигаться медленно и размеренно. Они были совсем недалеко от двери, когда та закрылась за спиной Хол Хорса. Леоне повернулся к Полнареффу, собираясь поинтересоваться, в чём была причина остановки, но Полнарефф опередил его. — Я тебя сейчас поцелую. Фраза вышибла воздух из лёгких Леоне. — Что? Эм, ладно, это было совсем не то, чего он ожидал, но… Ну, он бы солгал, если бы сказал, что его не заинтересовала подобная перспектива. Полнареффа, казалось, не беспокоила собственная вопиющая наглость. — Я тебя сейчас поцелую, — повторил он. — В губы. При условии, что ты скажешь «да». На бледных щеках не было ни намека на румянец; в светлых глазах — ни тени смущения. Леоне задумался. Ему нравилась мысль, что он не из тех, кого можно целовать без причины, и что поцелуи на самом деле означают наличие глубокого чувства. Кроме того, его никак не привлекал Полнарефф. Да он и встречал то этого человека всего дважды, и оба раза без намёка на романтику. Но всё же… Было в его лице что-то, что буквально молило Леоне сказать «да». Леоне по глазам видел, что ни о какой любви там речи не шло. Так почему…? О, это было любопытство. Именно любопытство подтолкнуло его, побудив сказать то самое тихое «Да». Стоило слову прозвучать, как большие руки Полнареффа легли ему на грудь (поверх рубашки), провели по бокам. Полнарефф вжал его в стену. Жаркий рот впился в губы Леоне. Полнарефф не пытался углубить поцелуй. Он просто держал его так. Горячие руки осторожно ласкали, мягкие движения губ заставляли тело вздрагивать. Леоне закрыл глаза, позволяя себе раствориться в этих ощущениях. Просто быть. Просто чувствовать. Он не знал, сколько они так простояли. Наконец Полнарефф отстранился. У Леоне закружилась голова. — Ты живой человек, — тихо шепнул ему на ухо Полнарефф, а затем забрал за ухо прядь серебристых волос и вышел вон из здания церкви. К тому времени, когда к Леоне вернулась способность связно мыслить, и он спотыкаясь на дрожащих ногах выполз на стоянку, все уже успели разъехаться. Ярко-жёлтая машина Тициано призывно мигнула фарами. И с чего он решил, что это такси? Никаких подобных опознавательных знаков на машине не было. — Привет, — из бокового окна высунулась белокурая голова. — А я-то уже успел решить, что сейчас поеду колесить по округе, выискивать сбежавшего тебя. Ты чего так долго? — Я… Ничего… Просто задумался. Конечно. Задумался. Леоне влез на заднее сидение, и откинувшись назад, коснулся губ кончиками пальцев. Он снова вернулся мыслями к тому поцелую. Это был жест утешения, не любви или заинтересованности. Не было в нём эротики, только очень горькое сопереживание. Мужчина просил Леоне понять. Ты живой человек… Прощальные слова Полнареффа эхом звучали в ушах Леоне. Мужчина вспомнил свое признание о том, что за все эти годы мытарств никто никогда ни разу не поцеловал его. Слова о том, что это заставило его чувствовать себя вещью, секс-игрушкой, не более… Поцелуи не для вещей, поцелуи только для живых людей. Полнарефф… Этот человек, у которого было больше причин, чем у всех остальных, пропустить рассказ Леоне о сексуальном насилии мимо ушей (он впервые сознался себе, что с ним творили именно это)… Полнарефф, чья сестра погибла так страшно… Этот человек не просто выслушал, он услышал. Услышал и помог подхватить это бремя. Прижал к себе, удержал, не дал сорваться. Поцеловал. И было в том поцелуе что-то… семейное. И, чёрт возьми, да, он был живым человеком. Эмоции — квинтэссенция человеческой сущности — новой волной захлестнули его. Нориаки был прав. Жан-Пьер был хорошим человеком. Леоне молился, чтобы ярость мужчины не сожгла его прежде, чем тот исцелится.___________________
Леоне был в ужасе. Он вышел из своей квартиры, не выпив ни одной из немногочисленных бутылок, что ждали его в холодильнике. Он страшился ошибиться. Вдруг это ему всё ещё нужно? Вдруг его вырвет или начнет трясти? А может его свалит с ног приступ агонии? Разумом он понимал, что даже если его и настигнут симптомы абстиненции, то в практически шаговой доступности всегда возможно найти алкоголь, и ещё рядом непременно будут те, кто его остановят и не дадут увлечься. Миста так точно не даст ему откусить себе язык и захлебнуться кровью. Но все же он был напуган. Очень напуган. Наранча подкрался совершенно незаметно и осторожно вложил свою руку в ладонь мужчины. Дернувшись в сторону, Леоне мрачно посмотрел на ребёнка: — Ну, и какого чёрта ты творишь? — Докапываюсь до тебя, — Наранча обогнал Леоне и теперь шел спиной вперёд, глядя в лицо мужчине. — Это весело. Хочешь, скажу сколько часов вчера спал отец? При упоминании Бруно ощетинившийся, было, мужчина мгновенно успокоился. — Хочу. — Ага! — Наранча принялся носиться кругами вокруг Леоне; на лице мальчишки расцвела гаденькая ухмылочка. — Я знал! Ты его люю-ю-юбишь! — Да тише ты, грызун малолетний. — Любишь! Любишь! — Если ты сейчас же не замолчишь, я клянусь тебе, невыносимое ты создание, что тот апельсин, который ты сунул мне под дверь, окажется у тебя в заднице! На миг Наранча опешил, а потом заржал. — Ха! Аббаккио, а ты умеешь заводить друзей! Угадай, что? Миста заставил отца лечь спать примерно в девять вечера! И он ещё спит! Снова переключившись на действительно важную тему, Леоне малость успокоился. — Не проснулся? Это вообще нормально? Разве люди должны так много спать? Наранча снова захихикал. — Ага! Всякий раз, как за старшего остаётся Миста, отец вырубается на… э-э-э-э, ну, самое долгое было… где-то около восемнадцати часов. Как думаешь, почему он так? Ну, устаёт? Он что, не знает? Или проверяет его? Нет, такое скорее в характере Джорно, не прямолинейного Наранчи. Но… А если Джорно велел ему это сделать… Покачав головой, Леоне вздохнул. Сомневаться и подозревать каждого из детей только потому, что его крепко невзлюбил один (и ты знаешь, за что именно) было глупо. — Думаю, Бруно просто перенервничал. — Эм… Ну… Возможно… Ой, а мы почти пришли, да? — Именно. И тебе об этом прекрасно известно. Ты вообще зачем прискакал? — Потому что Джорно сказал мне держаться от тебя подальше, — бодро отозвался Наранча и, всплеснув руками, умчался прочь. Леоне остался стоять на месте, обдумывая слова мальчика. Джорно велел, да? Но… Но Наранча явно ни о чём не знал, иначе бы говорил совсем по-другому… Джорно, вероятно, только предостерёг мальчишку, велев слушаться. И, естественно, первым же делом Наранча устроил саботаж. Мда… Весело насвистывая, Леоне толкнул дверь пекарни. Несмотря на присутствие Джорно, это все еще было его любимое место на земле. Он оглянулся вокруг в поисках Бруно. Чтож, придётся поверить Наранче. Прекрасного человека не было видно. Зато в зале, носом в прилавок, обнаружился Миста. Над ним навис Джорно. — Так, Миста. Я может и полный ноль в правилах поведения на публике, но более чем уверен, что занятия сексом в общественных местах не приветствуются. Лицо мальчика покраснело, и он поспешно выпрямился; Джорно притянул Мисту за бёдра ближе, сине-зеленые глаза опасно сузились. — Я-я не… Мы не! Это не то, о чём ты подумал! — Ну, да. Конечно. Я так и понял. Первым его побуждением было похлопать Мисту по плечу, но, учитывая, что Джорно вцепился в того, как клещ, Леоне решил, что, вероятно, за попытку руку ему просто отрежут. Хмыкнув, мужчина встал за стойку. Джорно, всё ещё прижимающий к себе Мисту, шагнул назад. Леоне закатил глаза. — Да, господа неразлучники. Миста, ты и правда ожидаешь, что я поверю в то, что вплотную к Джорно тебя удерживает не его член в заднице? Миста резво отпрыгнул в сторону, разворачиваясь спиной, демонстрируя наличие штанов на упомянутой заднице. — Вот! Смотри! Всё просто шикарно! — Действительно, шикарная задница, Миста. Именно поэтому я и беспокоюсь. Джорно скользнул между ними, вцепившись в ворот рубашки Леоне, дёрнув мужчину вниз. Лицо мальчишки оказалось в нескольких дюймах от его собственного; синие глаза смотрели в самую душу, в них клокотало бешенство. — Ты никогда не будешь смотреть в его сторону, — гадюкой зашипел мальчик. — Ты понял? Не смотри на него, не трогай его! Он мой! Ты не причинишь ему вреда, Аббаккио. Собственная фамилия, прозвучавшая с глубоким презрением, показалась Леоне каким-то грязным ругательством. Джорно отпустил его и, схватив Мисту за руку, спешно поволок того прочь, что-то шепча. Леоне вздохнул. Он не имел в виду… Он не хотел… Это была просто шутка. Чувствуя себя донельзя мерзко, он пошел на кухню переодеться. Когда он вернулся, Миста стоял в гордом одиночестве посреди зала, пылая яростью, а Джорно засел за одним из угловых столиков, пристально наблюдая за Леоне и игнорируя болтовню Наранчи. Леоне нерешительно подошел к Мисте. Он никогда раньше не видел мальчика настолько взбешённым. — Ты в по… — Вернись на кухню. Помой посуду или ещё чем займись. Плевать! Усилием воли Леоне подавил желание немедленно броситься исполнять приказ Мисты, отданный ледяным бесстрастным голосом. Что случилось? Джорно сказал ему? Он вообще собирался? Почему ещё нет? Пожав плечами, он вернулся к раковине и принялся перемывать кастрюли и прочую утварь, часто используемую в процессе выпечки, но мысли его были далеко. Он думал о Бруно Буччарати. Коса на макушке не давала ему покоя. Она держалась при помощи шпилек? Как долго он так делал? Он сам научился так заплетать? Какими на ощупь будут эти волосы, если распустить косу и пропустить чёрные пряди между пальцев? Будут ли они течь и струиться как вода? Каким на вкус окажется шея этого прекрасного молодого человека, когда Леоне проведёт по ней языком? Боже, он хотел поцеловать его, как никогда в жизни не хотел целовать никого. Мелькнула и пропала мысль о том, будет ли Бруно нежен или груб с ним в постели. Захочет быть снизу? Сверху? Подчинится или будет командовать? Что он захочет приказать Леоне? Что бы он не пожелал, Леоне выполнит, если это сделает Бруно счастливым. Несколько разнообразных поз встали перед глазами мужчины как наяву, и тот поспешил стереть их. Не на кухне же думать о таком. Интересно, когда проснется Бруно? Что же, посуда была вымыта успешно, и он даже не а) вздрочнул, б) всплакнул или в) бухнул алкоголем из холодильника. Он отлично справился. Только теперь делать было нечего. Миста всё ещё не желал его видеть? Стоя на кухне и переминаясь с ноги на ногу, мужчина уже начал чувствовать себя полным идиотом, когда в помещение на всех парах влетел Наранча. — Аббаккио! Синьор! Не отдавая себе в том отчёт, Леоне съёжился, стараясь стать как можно более незаметным. — Аббаккио! Сюда! Скорее! Вздохнув и решив подыграть серой мышке, Леоне подчинился: — Что? — Хочешь увидеть Па? Бруно. Сердце Леоне пропустило удар. — У-увидеть его? — Ага! Джорно и Миста вышли на улицу, поговорить о чем-то, что не является моим делом, — слова прозвучали горько; голос мальчика дрогнул. — Так что я пойду проверить отца. Ты хочешь со мной? Сильно подозревая, что Джорно не придёт в восторг от такого, Леоне согласно кивнул. — Тогда шевели карандашами, Аббаккио! Ну же! Живей! Словно желая дать наглядный пример, Наранча стремглав вылетел в жилую часть здания прежде, чем мужчина успел даже моргнуть. Он бросил быстрый взгляд за окно: Миста и Джорно о чём-то оживлённо разговаривали, на лицах мальчишек гнев, раздражение, любовь и нежность вереницей сменяли друг друга. — Аббаккио! — зашипел Наранча, и мужчина последовал за ним вверх по лестнице, с изумлением замечая как низенький мальчишка перескакивает по три ступени за раз. — Живей! Живей! Наранча уверенно вёл его по коридору, время от времени останавливаясь, чтобы дождаться Леоне. Тогда мальчишка поднимался на кончиках пальцев и начинал нетерпеливо приплясывать на месте; чёрная копна топорщилась во все стороны. Наверное, Леоне мог бы даже назвать его милым, если бы пацан не был таким раздражающим. Явно пребывая в восторге от того, что нарушает правила, Наранча с удивительной осторожностью открыл дверь в спальню Бруно и проскользнул внутрь, поманив Леоне следом. В комнате было темно. Леоне постоял мгновение, привыкая к мраку. Затем он смог видеть его. Бруно Буччарати, растянулся на кровати, запутавшись в одеяле. Одна ножка выпросталась из-под покрывала; белые пижамные штаны задрались, обнажая кожу нежного сливочного цвета. Чёрные волосы разметались по подушкам. Боже, как же давно Леоне его не видел… Бруно перевернулся, всхрапнув. Молодой человек перекинул ногу поверх одеяла и снова сладко засопел. Этот звук райской музыкой пролился в уши Леоне. Молодого человека так сильно хотелось обнять. Наранча подкрался ближе, стараясь не издавать ни звука, и склонился над кроватью. Несколько секунд он разглядывал довольно громко спящего Бруно, чьё сопение уже начало переходить в похрапывание, а затем зажал маленькими пальчиками нос молодого человека, лишая того возможности дышать. Наступила полная тишина. Бруно угукнул и развернулся к ним спиной. Он продолжил спать, не издавая ни звука. Наранча бросил на Леоне победный взгляд; фиолетовые глаза сверкали. — Получилось. Леоне хотел было спросить, что именно, но быстро опомнился. Не стоило будить Бруно. Он бросил на мышонка быстрый взгляд и подошёл поближе к кровати. Желто-фиолетовые глаза проследили мягкий изгиб позвоночника Бруно. Стараясь действовать как можно осторожнее, Леоне расправил одеяло и подоткнул края. Он протянул руку. Он так сильно хотел коснуться плеча Бруно. Несколько секунд он колебался. — Давай, — подбодрил приплясывающий вокруг кровати Наранча. — Он не проснется. Не долго думая, мальчишка вспрыгнул на постель и пополз к Бруно, начисто игнорируя предостерегающее шипение Леоне. Вздохнув, мальчик нырнул под одеяло прижимаясь к молодому человеку всем телом; тот не просыпаясь, обнял его в ответ. На лице мышонка застыло непередаваемое нежное выражение. Он закрыл глаза, и, казалось, тоже заснул. Леоне стоял как громом поражённый. Неужели именно для этого Наранча и притащил его сюда? Чтобы мужчина смог увидеть ребёнка таким — свернувшимся в клубок в руках отца, уязвимым и всецело верящим, что с Бруно он в безопасности, даже когда тот спит? Было в том, как эти двое прижимались друг к другу, нечто священное. Наранча тихо мурлыкнул; Бруно угукнул в ответ. Он все еще не проснулся. Леоне положил руку на голову Бруно, ласково перебирая пряди, повторяя действия Мисты, когда тот утешал мужчину на полу в кухне. Помедлив, он осторожно погладил по мягким волосам и Наранчу. Он так не хотел признавать, что чувствует тепло и благодарность по отношению к этому дикому мальчишке. Или… Возможно, не такому уж и дикому? Бруно, кажется, неплохо приручил его. Бруно может приручить любого, если задастся целью. Поддавшись порыву, Леоне склонился над ними и поцеловал Наранчу в висок. Он ожидал хихиканий или насмешки, но тот только издал какой-то довольный звук и потянулся к нему. Чёрт возьми, кажется, Леоне уже успел полюбить и этого глупого мышонка. Тихо выйдя из комнаты, Леоне спустился по лестнице и вышел в зал. Миста вернулся за стойку и был всё таким же напряжённым. Джорно нигде не было видно. Оглядевшись, Леоне осторожно, стараясь не делать резких движений, подошел к Мисте, словно мальчик был раненым животным. Мужчина подобрался поближе. — Хэй… На лице Мисты мелькнуло странное выражение. Он очень, очень старался выглядеть непринужденно, но совершенно не умел скрывать свои эмоции, как тот же Джорно. Уголок его рта дёрнулся, глаза забегали, зрачок потускнел. Миста выглядел абсолютно несчастным, и Леоне совершенно не знал, что с этим делать. Он подошёл так близко, что между ними осталось всего пара сантиметров пустого пространства. — Что случилось? Миста устало провел рукой по лицу. Он пребывал в полнейшем унынии. — Я не знаю, я просто… Я просто высказал тому, кого люблю больше жизни, несколько ужасных вещей. Я не знаю, что буду делать, если он не вернётся. Леоне кивнул. Как на его взгляд, так Миста был излишне драматичен. Он и Джорно были ещё так молоды. Шанс на то, что блондин и впрямь окажется тем самым единственным Мисты были ничтожно малы. Но он и сам когда-то тоже был влюблённым подростком, и знал, каково это. Миста снова издал тяжёлый вздох, и Леоне весь обратился в слух. — Я так устал от того, что он пытается все взять на себя. Мы должны быть партнерами. Плечом к плечу. Бок о бок. На равных. Так должно быть, но… Но он молчит в тряпочку. Как я пойму, что его что-то беспокоит, если он не будет со мной разговаривать? Это так… — Миста разочарованно замолчал. Леоне протянул руку, осторожно касаясь плеча Мисты. — Послушай, Миста. Успокойся. Джорно просто несколько не в себе. Ну так и что? Он любит тебя. Вот это важно. А остальное приложится. — …Ты думаешь? — Я знаю. Когда этот мелкий негодник смотрит на тебя, его пустые глаза заполняются эмоциями и переживаниями. Миста что-то неразборчиво проворчал и снова провел рукой по лицу. — Ну, в конце концов, ему придется начать со мной разговаривать. — Начнёт, — мягко сжал его плечо Леоне; брюнет бросил на него нечитаемый взгляд. — Не сомневайся, Миста. Он окажется полным кретином, если упустит такого мальчика, как ты, из-за подобной глупости. Миста заметно расслабился и снова развернулся к стойке. — Да… Да, ты прав… Спасибо, Аббаккио. — Не за что. Остальная часть дня прошла довольно гладко. Бруно так и не появился (Леоне был рад, что он спит, ведь ему это так нужно). Наранча, видимо, также остался с ним. Джорно тоже, к счастью, отсутствовал. Он остался наедине с лёгкой работой и ребёнком, который не видел никаких причин мучить его. В голове роились сотни вопросов. Невольно он задумался о местонахождении Фуго. Куда тот исчез на несколько дней? Может быть, Бруно знал… Что же, если он вспомнит потом, то непременно спросит. Он задавался вопросом, что за человек такой, отец Бруно, если так сильно пугал своего сына и доводил до исступления даже не присутствием, а только возможностью такового. Интересно, как часто Наранча лазил спать в кровать к Бруно? А где был Полнарефф? Он пил? Алкоголь ослаблял его ярость? Спрятал гнев за тонкой завесой тумана или только подливал масла в огонь? Кричал ли Жан в приступе бешенства, бросаясь на мебель и людей, не видя разницы между друзьями и врагами? Думал ли мужчина о Леоне? Был ли Бруно в порядке? Прекрасный Бруно, сможет ли он когда-нибудь остановиться? Или он сожжет себя дотла, пытаясь отогреть в ладонях весь мир? Вопросы, вопросы, вопросы. Интересно, получит ли он когда-нибудь ответ хоть на один из них?