Глава 10: Sometimes In The Mornings The Bread Gets Stuck In The Toaster And It's Just One Of Those Kinds Of Days Иногда по утрам хлеб застревает в тостере. Сегодня как раз такой дурной день.
Леоне скучал по Бруно. Он знал — так сильно соскучиться всего за два дня нелепо. Но его сердце плевать на это хотело. Оно хотело видеть Бруно Буччарати. Время от времени перед глазами всплывал образ невинного ангела, раскинувшегося на кровати, крепко спящего… Тогда каждый дюйм его тела наполнялся приятным теплом. Жизнь в такие моменты казалась невероятно прекрасной. Быть влюблённым было приятнее, чем он помнил. Когда он вошёл в небольшую пекарню и увидел его там, стоящим за стойкой, Леоне сорвался с места. Преодолев немаленькое расстояние всего в два шага, он подхватил молодого человека на руки, отрывая от пола. Бруно вскрикнул от неожиданности. Тонкие руки легли на плечи мужчины. — Леоне?! Что, во имя всего святого, ты творишь? — он смеялся, и Леоне не мог не улыбнуться в ответ. — Поставь где взял, дурачок! Маленький кулачок несильно стукнул его по макушке; вторая рука вцепилась в плечо. Леоне задумчиво хмыкнул. — Ни за что. Мне нравится носить тебя на руках. Мужчина прижался щекой к животу Бруно. Он никогда не был счастливее. Бруно был здесь. Бруно снова смотрел на него с любовью, и даже если это была не та любовь, которую хотел получить от него Леоне, это не означало, что любовь была неправильной. Он был любим и очень счастлив. Он не хотел отпускать Бруно. Но он выполнил то, что хотел Бруно. Он всегда будет выполнять все его просьбы. — Спасибо, — Бруно расправил сбившуюся рубашку, в глазах, смотрящих на Леоне, искрилось веселье. — Какая муха тебя укусила? — Я счастлив, — пожал плечами Леоне, словно это было очевидно. — Я больше не чувствую себя больным, и ты не выглядишь так, словно вот-вот упадёшь в обморок. Жизнь прекрасна. — Ты болел всё это время? — на милом лице проявилось беспокойство, и Леоне пожалел, что открыл рот. — Как же так? — Алкоголь — ревнивая стерва. Но теперь я в порядке, тебе не нужно беспокоиться, Бруно, я… Я практически не чувствую жажду. Она стала похожа на далёкий ночной кошмар. Ты помнишь, что он был, но содержание ускользает от тебя. — Не думаю, что понял всё, что ты пытаешься до меня донести, но общую суть уловил. Бруно взял его за руку и переплёл свои пальцы с его. Леоне растаял. Бруно действительно был лучшим в мире лекарством. Даже та давняя рана на сердце успокаивалась в присутствии этого человека; боль уменьшалась до терпимой. Боже, как он скучал. — Так… — мягкий голос Бруно отвлёк Леоне от его мыслей. — Ты… Ты в порядке? Леоне хотел согласиться. Да, он хотел сказать «Я в порядке, ты хорошо потрудился». Его пронзила резкая боль, кровь застыла в жилах, а вокруг сердца словно обернули колючую проволоку. Боль была несравнима с ломкой. Леоне сказал ему правду. — Бруно, я не буду в порядке в течение ещё очень долгого времени. Но нет, мне больше не нужен алкоголь, чтобы выжить. Я буду честен с тобой, я очень сильно скучаю по спиртному. Когда я пил, дыра в моей груди болела меньше. Повисла тишина. Рука Бруно опустилась на плечо Леоне и нежно сжала его. — А я? Со мной рядом твое сердце тоже болит меньше? У Леоне перехватило дыхание. — Да. Да, почти не болит… Рука сжалась чуть сильнее. — Я рад. Наконец-то, наконец-то! — Бруно снова смотрел на него, в его глазах плескалась всёобъемлющая материнская любовь, и на этот раз Леоне был благодарен за это. — Я хочу, чтобы ты был счастлив, Леоне. — Иногда… я забываю, что прогнил до костей. Разве когда-нибудь ему было легко говорить о таком? Разве рушить стены всегда было так просто? Его слова снова опустили тень беспокойства на лицо Бруно. Леоне едва удержался, чтобы не поцеловать тонкую складочку между бровей. — Со мной все будет в порядке, Бруно. Я справлюсь. Не беспокойся обо мне, хорошо? Лучше удели внимание себе. Бруно закатил свои голубые глаза, в которых плескалось лёгкое раздражение пополам с усталым «я-привык-к-этому» посылом. Если бы Леоне уже не был влюблен в этого человека, то полюбил бы за один только этот взгляд. — Ты снова говоришь как Джорно, то есть как старый дед. — Я не намного старше тебя, Буччарати. — А я что, когда-нибудь называл себя молодым? Леоне засмеялся. Смех зародился в животе и волной вырвался на волю через рот вперемешку с фырканьем и отчаянным вздохом. Он не был уверен, почему это показалось таким смешным, но Бруно смеялся вместе с ним, и это было так чертовски прекрасно, что он и не пытался сдерживаться. Он любил Бруно. Он любил Бруно с тех пор, как впервые посмотрел в эти глубокие глаза. Он только сейчас понял, что тоже нравится молодому человеку. Леоне прижался к Бруно теснее, постепенно успокаиваясь. — Люди смотрят. — Пусть смотрят, — Бруно упрямо вскинул голову, черные прямые пряди качнулись в такт. — Эти суки просто завидуют. Леоне снова смеялся над абсолютной нелепостью слов Бруно. Бруно ругался. Рука Бруно всё ещё сжимала его плечо. Между ними неожиданно, извернувшись ужом, втиснулся Наранча. — Над чем смеёмся? — гаденько улыбаясь, поинтересовался мальчик. Вошли остальные дети. На лице Джорно застыла маска слепой ярости, Миста приветливо улыбался. Фуго равнодушно взирал на мир, стоя между ними. Леоне не успел подумать о том, чем ему это грозит. Наранча вскарабкался на него, словно мужчина был деревом. Это было весьма болезненно. — Так, мышонок! А ну-ка прекращай! Леоне подхватил мальчишку под ноги, словно тот был маленьким ребёнком, и легонько хлопнул того по бедру. Судя по довольному хихиканью, Наранча явно наслаждался ситуацией. Мальчишка глянул на Фуго, а потом испустил довольный вопль, снова выражая свое одобрение таким простым и понятным способом. По-прежнему удерживая мальчишку, Леоне с невозмутимым видом повернулся к Бруно. Плечи молодого человека дрожали, он раскраснелся и изо всех сил пытался сдержать смех. — Не сдерживайся. Я не обижусь. И Бруно прорвало. Помещение заполнил глубокий, сладкий звук. Леоне чувствовал, что взгляд Джорно вот-вот готов был просверлить ему затылок, но мужчине было плевать. Бруно отдохнул и был здоров и счастлив. Наранча попытался переползти ему на бок и теперь говорил что-то Мисте. Леоне не слушал. Он по-крепче перехватил ребёнка, не давая тому наставить себе новых синяков. Наранча был очень порывист. Леоне становилось дурно при мысли о том, что мальчик мог расцветить его тело темными фиолетовыми и зелёными пятнами. Мужчина понимал, что Наранча и в самом деле не понимает, что делает Леоне больно. Он был хорошим мальчиком, пусть и отчасти раздражающим. Но он не стал бы причинять боль нарочно. Только если бы решил, что человек того заслуживает. Переступив с ноги на ногу, Леоне поудобнее перехватил мальчишку, когда тот слишком сильно перегнулся через его плечо. — Не теряй берега, босс. Бруно снова зашёлся смехом. На лице застыло выражение абсолютного безграничного счастья. — Да, да, мои страдания так забавны… Эти, сказанные холодным голосом слова, казалось, только сильнее раззадорили Бруно. Отсмеявшись, тот издавая потрясающе неприличный звук, и хлопнул себя рукой по рту. Молодой человек уставился на Леоне умоляющими глазами, но тот был неумолим: — Ты только что хрюкнул? — Точно нет. Наранча взвыл. — Неа, пап. Ты был похож на хрюшку! — Наранча тоже взвизгнул и захрюкал, подражая поросёнку. Леоне повернул голову, бросил взгляд на Наранчу, и уже собирался что-то сказать, но замер, разглядывая его лицо. Он не замечал этого раньше (почему он заметил сейчас?). Лицо мальчика было так близко, что мужчина разглядел россыпь мелких веснушек на его щеках, вокруг глаз и рта. На первый взгляд их расположение было случайным. А на второй… Леоне не потребовалось много времени, чтобы соотнести увиденное с воспоминанием. За каждой точкой неизменно следовало ещё три. По четыре в ряд. И таких пунктирных линий было множество. Они усыпали щёки бледными точками (разве ответ не очевиден) зарубцевавшихся тканей. Четыре в ряд. Зубцы вилки. Леоне почувствовал, как кровь стынет в жилах, и стремительно отливает от лица. Он отчётливо помнил слепую ярость Фуго, когда тот готов был пырнуть Наранчу вилкой, словно стремился убить. В тот раз Бруно успел остановить его руку. Он не всегда успевал. Перед Леоне было живое доказательство этого. Ему отвесили звучную плюху. Он мгновенно пришёл в себя. — Эй, алло! — Наранча снова влепил ему пощёчину. — Эй! Я сказал, отнеси меня на кухню! Я есть хочу! — Сам себя отнеси, мышонок. Едва сумев удержать дрожь в голосе, Леоне разжал руки, и Наранча, взвизгнув и цепляясь за него, полетел вниз. Он шлёпнулся на пол, подскочил и рванул прочь, громко крича: — Я мыша! Мышонок! Наранча влетел в кухонную дверь. Как только он убежал, Леоне повернулся к Бруно. Бруно все понял по его лицу. — Я знаю, — пробормотал он, голубые глаза метнулись в сторону двери, за которой скрылся самый маленький из его детей. — Я знаю. Это тихое признание серпом резануло по нервам Леоне. — Пойдём. Проследим за ним, пока он там что-нибудь не разбил. К тому же, я хочу научить тебя печь. Гвидо? Не постоишь за стойкой, дорогой? Миста отдал честь, и Леоне увидел, как любовь снова осветила лицо Бруно. Это было замечательно. Он последовал за этим человеком. Его глаза были прикованы к изгибу шеи и к скрученным в косу тонким прядям. — Поможешь мне подобрать волосы? — вырвалось у него, едва они переступили порог кухни. Он совсем не задумывался о том, что повлечёт за собой эта просьба. Единственное, что он знал — он хотел, чтобы Бруно коснулся его, но в самом платоническом жесте, какой только мог существовать. Глаза Бруно загорелись. — Да! Да. И как это не пришло мне в голову? Боже, что он только что сказал??? — Так. Иди сюда. Садись! С косой ты будешь выглядеть просто потрясающе. Наранча? — Я мышонок. — Хорошо, мышонок, — глубоко вздохнув, согласился Бруно. — Сходи за моим гребнем, пожалуйста. — Да, мам! — сунув в рот яблоко, Наранча унёсся прочь. Леоне опустился на стул. — «Да, мам»? — Да, он иногда так меня называет, — в голосе Бруно слышалось тихое, но такое безграничное счастье, что ничто не могло его скрыть. — Не представляю, почему. Что же, у Леоне было несколько идей. За его любовь, за его заботу, за то, как он так сильно переживал, за то отчаяние, от которого он всех их оберегал. Во всем этом чувствовалась рука матери. И в этом был весь Бруно Буччарати. Хотя для Леоне было довольно странно услышать, как его называет «мамой» кто-то кроме его собственного внутреннего голоса. Бруно не дал ему задумать над этим. Тонкие пальцы зарылись в волосы, ногти царапнули кожу. Молодой человек пропустил по ладоням белые пряди. Было в этих движениях что-то сродни робкой неуверенности. Он перебирал его волосы, распутывая колтуны, и Леоне казалось, что сердце вот-вот разорвется в клочья, не выдержав той любви, что переполняла его. Убаюканный этими движениями, Леоне почти заснул. Наранча снова ворвался в помещение, потрясая расчёской. Бруно расчёсывал его волосы, распрямляя упрямые завитки, распутывая колтуны и узлы (У Леоне на это ушли бы часы). Закончив с этой частью работы, Бруно снова передал щётку Наранче, которой тот не преминул воспользоваться. Не успел Леоне осознать, что Наранча вообще умеет причёсываться, как Бруно мёртвой хваткой вцепился в его скальп, заставляя запрокинуть голову. Мысли снова ушли на задний план. Он ощущал в волосах мягкие ласкающие пальцы, которые легко сплетали пряди одну за одной. Несколько раз дёрнув слишком сильно, Бруно пробормотал себе под нос извинения. Он был слишком сосредоточен, чтобы отвлекаться сильнее. Леоне открыл глаза, только когда услышал тихое: — Ну, вот и всё. Можешь вставать. Бог ты мой, у тебя такие густые волосы. У Леоне действительно были густые волосы. Поднявшись, мужчина с любопытством тряхнул головой, приноравливаясь к странному весу косы, которая покачивалась в такт его движениям. Это было удобно. — Мне нравится. — Нравится? — Нравится. Спасибо тебе. Бруно просиял и показательно надулся от гордости. — Пожалуйста. Леоне поднял руку, пробежав пальцами по виткам тугого плетения. Наранча ткнулся подбородком ему под рёбра. Леоне опустил голову и едва не вскрикнул. Темные волосы мальчишки, обычно пребывающие в состоянии первозданного хаоса, были аккуратно причёсаны и гладкой волной спускались ему на плечи. Откинутые назад с лица, они выглядели нелепой коростой, покрывшей голову мальчика. Это смотрелось жутковато. Леоне захотелось пробежать руками по волосам Наранчи и снова взъерошить их. Ярко-фиолетовые глаза испытующе уставились на него. — Как я выгляжу? — Как мокрая мышь. Захохотав, Наранча тряхнул головой. Мягкие тёмные волосы немедленно упали ему на лицо. — Это странно! Ай! Наранча бросился к двери и высунулся наружу, выкрикивая имя Фуго. Леоне покосился на него, но Бруно уже тянул его в сторону раковины. Он услышал, как открылась дверь, и голос Фуго, слишком тихий, чтобы разобрать отдельные слова. — Вот, вытри руки, — Бруно перебросил ему полотенце, и принялся выставлять на стол множество разных мисочек и прочей утвари, что-то бормоча себе под нос. Леоне наблюдал за ним с выражением глубокой привязанности на лице. Видит бог, но он любил этого человека. Бруно тихо пискнул, и грохот посуды возвестил о том, что Бруно что-то опрокинул внутри шкафа. Сердце зашлось от нежности. Со стороны он услышал тихий счастливый писк Наранчи. Тот пищал так счастливо, когда обнимал Бруно. В этом звуке была любовь. Он развернулся, чтобы увидеть чем вызвана подобная реакция. Ни чем. Кем. Фуго. Оба мальчика сидели на столе, так близко, что касались друг друга бёдрами. Фуго касался рукой щеки Наранчи (на которой сам оставил шрамы), вторая рука мальчика зарылась в темные волосы, возвращая их к привычному беспорядку. Леоне моргнул, совершенно ошеломленный. Неужели Наранча действительно любил Фуго? Леоне неоднократно был свидетелем того, как блондин бил мышонка и кричал на него. Но… Но в то утро, когда они вместе завтракали… Фуго был к нему добр, не так ли? Леоне не помнил. Мозг отчаянно буксовал. Фуго что-то застенчиво (какого чёрта) пробормотал, и Наранча с энтузиазмом закивал, сбрасывая со своей головы чужие руки. Руки нежно обняли «веснушчатые» щёки, и фиолетовые глаза зажмурились. Затем, к большому замешательству Леоне, Фуго наклонил голову и очень, очень нежно поцеловал Наранчу в губы. Неужели… Фуго только что спрашивал у Наранчи разрешения поцеловать его? Это… Конечно, это было по-настоящему мило, но совсем не вписывалось в образ угрюмого парня, каким привык видеть Фуго Леоне. Нет, всё же люди — сложные существа… — Панеттоне? Нет, нет, не то. Может тогда, сфольятелла? Леоне! — Бруно громко позвал его, и Леоне вздрогнул. — Да? — Иди сюда. Я решил. Мы будем делать торт капрезе. На негнущихся ногах Леоне двинулся к нему. Он повиновался. Так было, и так будет всегда.______________________
Это был хороший день. Замечательный день. Совершенно великолепный день. Леоне провел большую часть своего времени, работая с Бруно, изучая, как приготовить шоколадно-миндальный торт, а затем как правильно замесить тесто. Разумеется, у него не получалось правильно. Тогда Бруно встал позади него, точь-в-точь как в кино, и, положив руку поверх его испещрённых шрамами костяшек, принялся направлять, показывая, как нужно. Даже сейчас, когда Леоне готовился ко сну, он всё ещё не мог понять, как его сердце не выпрыгнуло из груди от подобной близости. А под очень хрупким слоем счастья затаился страх. Разве мог он получить такое благо без платы в виде боли? Засыпать было страшно. Он не хотел знать, что будут таить в себе сны этой ночи. Ему было страшно проснуться на утро. Он не хотел знать, какую цену за счастье ему выставит жизнь. Сон был лишь наполовину кошмаром. В какой момент крики и шум перестрелки сменились тишиной, он не запомнил. Яркий свет того самого утра затопила тьма. И потом только она и властвовала в сновидении. Он почувствовал на руках приятную тяжесть. Ноздри щекотал запах Бруно. Он сделал глубокий вдох. Бруно пошевелился. Он был тёплым. Леоне безучастно удивлялся, почему ему приснился такой странный кошмар. Зачем ему видеть такие сны? С ним все было в порядке… Бруно был здесь....... Он услышал, как тихое дыхание Бруно на миг прервалось. Он проснулся, всё ещё чувствуя, как молодой человек переплетает свои пальцы с его, нежно сжимает руку и шепчет: — Леоне… Просыпайся, Леоне. Пожалуйста. Он выполнил просьбу Бруно. Недовольно постанывая и потирая глаза, Леоне сел на своей пустой кровати. Он бросил взгляд на пустое место рядом, позволяя себе на мгновение испытать глубокую грусть. Слезы привычно вскипели в глазах, но он вздохнул, смаргивая их прежде, чем они успели пролиться водой по щекам. Он поднялся и потянулся. Он провел рукой по волосам… попытался. Они всё ещё были стянуты в косы. Он осторожно перекинул её через плечо. На пути в ванную он прослеживал пальцами тугие витки. Нужно было принять душ. Он не хотел расплетать косу. Её сплёл Бруно. В конце концов, он уговорил себя это сделать. Он сказал себе, что Бруно всегда сможет заплести ещё одну. Волосы Леоне остались лежать крупными локонами даже тогда, когда он просушил их полотенцем. Он уже собирался выйти за дверь, когда зазвонил телефон. Это было странно. Действительно странно. Никто никогда не звонил ему. Немного поколебавшись, он взял трубку и поднёс её к уху. — Алло? — О, Леоне, привет. Бруно. Это был Бруно. — Привет, Бруно. Доброе утро, — Леоне только что не мурлыкал. — Да, доброе… я п-позвонил… чтобы с-сказать тебе кое-что, хм… — с каких это пор Бруно начал заикаться? — Я… Я сегодня не буду открывать пекарню. Поэтому, если ты придёшь, то я не смогу заплатить тебе. Я… Просто, понимаешь, приехал мой отец… Но… Мне… Я бы очень хотел, чтобы ты пришёл. Чтобы присмотрел за детьми. Пожалуйста… Боже, Бруно, похоже, собирался начать умолять. — Да. Да, Бруно. Конечно, я буду. Сделаю, что угодно, — голос Леоне прозвучал неожиданно громко, с каким-то непонятным ему самому внутренним напором. Кашлянув, он продолжил уже мягче: — Я всегда выполню всё, что бы ты ни попросил, Бруно. Он услышал, как Бруно судорожно вздохнул, и в животе скрутился тугой комок нервов. — Я… Спасибо, Леоне. Большое спасибо. Мне нужно идти. Раздался щелчок и звук гудка незанятой линии. Леоне положил телефон обратно на базу и на секунду прислонился к стене; на секунду задержал дыхание. Бруно хотел его увидеть. Бруно нуждался в его помощи. Он собирался присмотреть за Детишками, но… Бруно. Я должен хотеть выпить. Леоне закрыл глаза и прислушался к себе. Ничего. Ни боли в животе, ни мигрени, ни дрожи в руках. Он улыбнулся. Бруно хотел его увидеть. Вернувшись в свою спальню, он сложил форму и убрал её. В ванной он скрупулёзно проверил, как лежит на лице косметика. Да, он и правда стал выглядеть значительно лучше… Он вздохнул полной грудью, проходя сквозь квартиру. Жить в доме, не пропахшем болезнью и разложением, было приятно. Он запер дверь и быстро сбежал вниз по ступеням, стремясь подставить лицо солнечному свету. Он стремился в пекарню. Наранча мёртвой хваткой вцепился в его руку. — Доброе утро, уличная крыса. — Доброе утро, урод! — Грязнуля. — Остромордый. — Плодожорка. — Доска с плоской задницей. — Ой, — Леоне прижал руку к сердцу, делая вид, что сражён наповал. — Я ранен. Смертельно ранен. Прощай, Наранча! Передай моей жене, что я её любил. — Да ты ж голубой, как небо над тобой! — Не выражайся! Леоне почувствовал что краснеет. Сунув руки в карманы, он угрюмо уставился в сторону, стараясь не смотреть на Наранчу. Мальчик издал странный щебет и попытался поймать его взгляд. Леоне упорно смотрел в сторону. — Ну, эй… — маленькая ручка дёрнула его за рукав, и Леоне замедлил шаг, чтобы ребёнку было удобно идти рядом с ним. — Разве я сказал что-то плохое? Тебе не нравится, когда дразнятся?.. Проблема в слове «голубой»? Извините, если обидел… Сопляк так отчаянно старался. Леоне почти хотелось подхватить его на руки и подбросить вверх, словно мячик. Наранча снова дёрнул за рукав. — Ну, эй… Ну… Я тоже «голубой». И Миста, и Джорно, и Паннакотта. Бруно тоже. Ты не один такой. Да? Ладно? Чёрт возьми, ну почему эта полевая мышь правда не может быть такой глупой, как кажется на первый взгляд? Наранча повис у него на руке. Вынув ладонь из кармана, Леоне взял мальчика за руку. Мальчик замолчал. Мальчик начал напевать какую-то песенку. Леоне подхватил мелодию. Они шли по улице. Когда в конце улицы появилось здание пекарни, Наранча на миг сжал его руку сильнее, а потом вывернулся и отпрыгнул в сторону. Он принялся громко звать Фуго. Леоне с трудом сдержал улыбку. Он медленно подошёл ближе и обвёл взглядом сидящих за столом детей. Здесь они сидели, когда он впервые их встретил (как давно это было? Миллион лет назад). Наранча подтянул свой стул поближе к Фуго, усевшись вплотную. Леоне стало интересно, всегда ли мальчик сидел рядом с Фуго. Он никогда раньше не обращал на это внимания. Джорно сидел спиной к нему, и потому не заметил его приближения, не смог взбаламутить компанию. Миста сидел подле него. Мальчики склонились над чем-то, их головы почти соприкасались. Леоне надеялся, что они решат свои разногласия, даже если в результате Миста начнёт смотреть на него, как на монстра. Он переживёт. Он смирится с ненавистью Мисты, если тот будет счастлив с Джорно (как этот белокурый стервец мог сделать кого-то счастливым, было просто за гранью его понимания). Джорно сдвинулся в сторону, и Миста тихо взвизгнул. В руках у мальчика мелькнуло что-то фиолетовое. Он натянул на голову шапочку. Получив такой нехитрый подарок, Миста выглядел невероятно довольным. Его распирало от гордости. С лица не сходила широкая улыбка. Он схватил Джорно за ворот рубашки и влепил ему смачный, неуклюжий поцелуй. Оба светились от счастья. Миста пылал ярким светом, Джорно мягко мерцал. Леоне не хотелось тревожить их. Несмотря на то, как Джорно обходился с ним, несмотря на то, что обещал сотворить, Леоне не хотелось быть тем, кто разрушит их хрупкое счастье. Он крадучись проследовал в зал пекарни. Пустые столы казались чуждыми этому месту, где всегда царило оживление. Неправильно. Безжизненно. — Леоне? Или, быть может не так уж и безжизненно. Леоне повернул голову. Бруно вышел к нему из жилой части здания. — Да… Я здесь… Бруно улыбнулся его ответу и поманил следом за собой вглубь магазина. Сидевший за столом был крупнее Бруно. По комплекции он больше напоминал Леоне. Черные, стриженные под машинку, волосы на висках уже тронула седина. Он улыбнулся. От уголков глаз и вокруг рта разбежались лучики морщинок. — Ну, здравствуй. Мой мальчик только что рассказал мне о тебе. Леоне Аббаккио, да? — Так точно, сэр. Удивленный тем, что Бруно рассказывал о нем, Леоне позволил мужчине крепко сжать свою руку и несколько раз встряхнуть настолько энергично, что он всерьёз забеспокоился о возможности вывиха. — Меня зовут Паоло. Паоло Буччарати. Бруно — мой сын. Приятно видеть, что рядом с ним есть кто-то моей комплекции. — Да, сэр, — с трудом выдавил Леоне; рука пульсировала после хватки Паоло. Мужчина был очень сильным. — О, Леоне? — Бруно осторожно коснулся его плеча. — Не мог бы ты пойти и проверить детей, пожалуйста? Я позову тебя через минуту. Мне нужно обсудить ещё пару вопросов с отцом. — Конечно. Он кивнул Паоло. Он заметил, как Бруно старательно прячет взгляд от отца. Не то, чтобы он сбежал на улицу. Нет. Но он и не хотел задерживаться. Обдумывая свалившуюся на него информацию, вдыхая прохладный воздух, мужчина подошёл к столику, где сидели дети. Отец Бруно был… вежливым. Его окружала такая же аура нежности и доброты. Но, если он был хорошим и заботливым человеком, то почему его присутствие настолько пугало Бруно? Чужая семья — потёмки. Ты не знаешь, что творится за закрытыми дверьми. Леоне отмахнулся от этой мысли. Он не хотел сейчас думать об этом. Кроме того, Бруно попросил его присмотреть за детьми, а дети определенно нуждались в просмотре. Фуго снова пытался научить Наранчу чему-то. Наранча снова ничего не понимал. На круглом личике застыло замешательство, щеки пылали краской стыда и разочарования, шрамы белыми конопушками выделялись на них. Фуго трясло. Он буквально кипел от ярости. Нет. Мышонку определённо НЕ нужно, чтобы его лицо украсило ещё парой шрамов. Не обращая внимание на холодную ненависть, которую при его приближении начал источать Джорно, Леоне обошёл стол и встал между Фуго и Наранчей. — И над чем мы тут так усердно думаем? Наранча наклонился вперёд и с негодованием хлопнул ладонью по книге, лежащей на кованом столике. — Над математикой! Леоне наклонился, внимательно разглядывая каракули мальчишки. 248 + 208. Цифры были выведены так аккуратно, что казались напечатанными. Ниже был выведен совсем грустный ответ: 4416. — Хм… — Я запутался. Тут какая-то бессмыслица, — любезно прокомментировал Наранча. Фуго презрительно фыркнул. — Нет, не бессмыслица. Ты просто не слушаешь, когда я говорю, что и как нужно делать! — Я слушаю! Но ты несёшь бред! Леоне заговорил прежде, чем доведённый до точки кипения Фуго успел затеять склоку. — Я вижу, что ты сделал не так. Наранча мгновенно притих. Леоне ткнул в листок. — Ты сделал почти правильно. Не нужно было складывать первые две цифры. Вот, давай так… — проигнорировав недовольство Фуго, Леоне выхватил карандаш из рук Наранчи и принялся чертить небольшую таблицу; каждая цифра угодила в свою клетку. — У каждого из чисел есть свое место. Это единицы. Это десятки. Это сотни. Когда ты складываешь десятки, то лишние цифры нужно перенести в другую колону. Тут не 16, а 6. Цифра 1 отправляется…? — … туда? — Наранча неуверенно ткнул в соседнюю графу. — Ага, — Леоне написал пример заново и передал карандаш Наранче. — Пробуй. Мальчик несколько минут пристально смотрел на него, кусая губы, словно хотел получить от мужчины готовый ответ, затем склонился над бумагой. Задумался. Написал ответ. Протянул бумагу Фуго. Фуго выхватил листок и уставился на него. Мальчик разразился изумлённым смехом. — Правильно! — Да! Я сделал это! — Наранча победно вскинул руки вверх, а затем забарабанил по столу. — Почему ты не объяснил мне, что нужно делать? — воззрился он на Фуго. — Я объяснял! — огрызнулся блондин. — Я сотни раз говорил тебе, что нужно переносить… — Ты ни разу не объяснил, что значит «переносить», кретин! Звук как обрубило. Фуго закрывал и открывал рот, не произнося ни слова. Он перевёл взгляд на листок бумаги в руках. Леоне осторожно изъял его и вернул Наранче. — Есть ещё что-нибудь, что ты не понимаешь? Пришлось объяснять Наранче принцип умножения (мальчишка в упор не понимал, что значит «шестью семь», но сообразил, когда Леоне перефразировал «семь раз по шесть»). Деление тоже пошло на ура. К импровизированному уроку присоединился Миста. Даже Джорно, который всё ещё неприязненно косился на Леоне, тоже не отказал в помощи. Фуго молчал. Только согласно бурчал, когда Наранча подсовывал ему правильный ответ. А Наранче было не до Фуго. Мальчишка увлечённо считал. Так их и застал Бруно. — Ой. Леоне поднял голову, выпрямляясь; руки всё ещё опирались на стол. Бруно смотрел на него пронзительными голубыми глазами. Он выглядел удивительно уязвимым, словно его только что лишили скорлупы, выставив на всеобщее обозрение мягкое нутро, а он не мог взять в толк, чем бы закрыть прореху. Юноша нахмурил брови в замешательстве и подошёл ближе. — Что вы делаете? — Леоне помог мне с математикой, пап! Я теперь умный! Я НЕОСТАНОВИМ! Леоне сильно подозревал, что только что своими руками создал монстра. — Оу. Это великолепно, Наранча, — Бруно нежно улыбнулся вопящему мальчику, и повернулся к Леоне; глаза излучали тепло. — Ты помог ему. — Эм… Ну, да. Я просто перефразировал объяснение, вот и всё. Он сообразительный… Услышав это, Наранча закричал ещё громче. — … для мышки, — закончил мысль Леоне и тотчас огрёб чувствительный шлепок пониже спины. Бруно укоризненно посмотрел на Наранчу. — Наранча, людей нельзя хлопать по заднице, когда тебе вздумается. — Ты сказал слово «задница» — Действительно. Сказал. Так, ладно. Все поднимаемся и идём внутрь. Отец привёз рыбу. Она будет на обед. Никто не против? О, отличная шапочка, Миста! Миста просиял. — Да! Всей толпой они дружно проследовали за Бруно. Леоне удалось оттеснить детей и встать рядом с молодым человеком. — Как долго твой отец пробудет здесь? Бруно вздохнул. — Обычно он остаётся недели на две. — Ты закрываешь пекарню на весь этот срок? — Нет. Только на сегодня. Отцу трудно освоиться на новом месте. К тому же, я хотел побыть с ним. Я так редко его вижу. Даже когда он приезжает, я обычно так загружен работой и детьми, что мы едва пересекаемся… Бруно тряхнул головой и первым устремился вверх по лестнице. Леоне изо всех сил старался не пялиться на его округлую задницу. В гостиной, пока Бруно рассаживал всех по стульям, Леоне задумался. Молодой человек любил отца и ценил его общество? Или… Может, он сказал это только для того, чтобы не бросать тень на свою семью? Леоне понимал. Он не знал, в какую сторону начать думать, чтобы получить правильный ответ. Что же, пока он просто примет это, как данность. Наранча снова напевал что-то себе под нос, Джорно и Миста тихо переговаривались. Ненадолго покидавший помещение Бруно вернулся вместе со старшим Буччарати. Светясь искренней любовью, он провёл отца к дивану, и сам уселся рядом с Леоне. Бруно сидел рядом. Так близко. Леоне почувствовал себя так, словно в него ударила молния. В животе порхали бабочки, кровь вскипела от жажды. Он жаждал Бруно. Он хотел притянуть это прекрасное тело к себе, хотел целовать каждый дюйм кожи, пробежаться руками по чернильно-чёрным волосам, хотел в перерывах между поцелуями шептать, что любит-любит-любит-любит… сильно-сильно. Бруно ткнул его локтём под рёбра, спуская с небес на землю. — А… Да, что? Бруно посмотрел на него. — Я как раз говорил отцу, что во время работы ты обычно не выпадаешь из реальности. — О… Хм… Простите, — щёки Леоне порозовели. — Так бывает, когда мои руки ничем не заняты… — О, я прекрасно понимаю, — измученное перепадами температуры лицо Паоло осветила улыбка. — Когда я провожу в море по 10 часов в ожидании клёва, то время тоже замирает. Зато идёт для всех остальных. Как-то так… Да, определённо, беседа Паоло Буччарати и Леоне Аббаккио была странной. Бруно так много взял от отца, но все-таки он и Паоло были совершенно разными людьми. Чем дольше Леоне разговаривал с Паоло, тем отчетливее это понимал. Паоло был очень добрым, очень скромным человеком. Он был рыбаком. Он работал с двенадцати лет. Его отец бросил сына в океан, тот научился плавать. Он любил свою простую жизнь. Он любил жизнь очень и очень сильно. Он хотел, чтобы Бруно остался с ним и тоже стал рыбаком, но он так гордился сыном за то, что тот нашёл свое счастье и призвание. Да, последнего мужчина не произнёс, но Леоне понял и сам. Паоло был человеком слова. Множества простых слов, если быть точным. Он говорил так же, как жил — легко и чётко. Он редко упоминал о каких-то бурных эмоциях; ответы всегда были краткими, с минимумом описания или сравнений. Всё шло так, как шло, и Паоло Буччарати это нравилось таким, каким было. Текли минуты и Леоне всё отчётливее понимал, насколько глубоко чувствующим и любящим был этот человек. Леоне оставалось только удивляться, как этот внешне спокойный, как океан в погожий день, человек может довести кого-то до такого отчаяния, в каком пребывал Бруно. Он очень хотел спросить у молодого человека, ведь в этом Бруно был совсем не похож на отца. Паоло чувствовал вопрос до того, как тот был задан, и незамедлительно отвечал на него. Леоне был более чем уверен, что Бруно не обрадует его интерес. Кроме того, он сомневался, что у него вообще будет возможность задать подобный вопрос в ближайшее время… Шанс представился позже. Когда Наранча начал нетерпеливо подскакивать на месте, Бруно хлопнул себя по бедру и громко сказал: — Я иду готовить обед. Леоне? — М? — Поможешь? Ой. ОЙ. Леоне кивнул, как сомнамбула, и с трудом поднялся. Он бросил короткий взгляд через плечо и сразу же пожалел об этом. Джорно одарил его взглядом, полным отвращения, презрения и лютой ненависти. Паоло внимательно следил за реакцией Джорно. Мужчина сурово прищурился. О, Боже. Джорно пытался перетянуть Паоло на свою сторону. Дверь хлопнула позади, отсекая их от гостиной. — Леоне? Он заставил себя двинуться вглубь помещения. Паоло был не из тех, кто принимал решения второпях или судил поспешно. Он был уверен в этом. Он… Леоне постарался загнать сосущее чувство как можно глубже. Страх терновником прорастал в желудке, раня шипами уязвимое нутро. Бруно стоял у раковины и что-то мыл. Леоне подошел к нему сзади. Бруно был напряжён, движения были такими непривычно резкими. — Бруно? Бруно издал в ответ какой-то звук, напоминающий хнык, показывая, что услышал, что к нему обратились. Леоне прикусил губу. Он сомневался. Будет ли его действие воспринято, как желание помочь…? Или это будет расценено неверно? Он боялся показаться эгоистом. Он был уверен, что немного эгоизма в жизни он заслужил. Вздохнув, он постарался успокоиться. — Хочешь, обниму тебя? — тихо поинтересовался Леоне. Бруно замер, и Леоне немедленно захотелось отгрызть себе язык. Боже, какую глупость он только что ляпнул. Как его только земля носит? Почему его не поразила молния сию же секунду? Провалиться ему на этом…. — Хочу… ДЬЯВОЛ! Он сказал да. Он сказал да. С трудом сглотнув тугой комок в горле, Леоне подошел ближе. Бруно склонил голову. Леоне прикипел взглядом к выступающим позвонкам на шее. Как он хотел поцеловать каждый из них. Но Бруно ему этого не позволял. Он крепко обхватил молодого человека за талию, нежно прижимая его голову к своей груди. Он приник щекой к волосам Бруно. Закрыв глаза, Леоне укрыл в объятиях свою любовь. Бруно прерывисто выдохнул, и сердце Леоне начало разрываться от переполнявшей его нежности. Когда Бруно отстранился от него, упершись руками в грудь, он почти услышал треск рёбер, сквозь клетку которых сердце стремилось наружу. Бруно был так прекрасен. — Спасибо. На один страшный миг Леоне показалось, что он произнёс последнюю мысль вслух. Но Бруно не говорил о размышлениях Леоне относительно его красоты. Он вернулся к работе. Леоне увидел, что тот чистил рыбу. Мужчина положил руки ему на талию. Бруно не сделал попытки вывернуться. Напротив. Молодой человек теснее прижался к нему, издав звук удовольствия. Всё. Финиш. Леоне Аббаккио официально скончался. Помер в свои двадцать пять от сердечного приступа. Он держал в руках Бруно, а сердце мерно билось в груди. Прошло ещё пять минут… Он чувствовал, что находится именно там, где должен был быть всю жизнь. Он был дома. Леоне обхватил Бруно за талию и слегка наклонился, прижимаясь щекой к виску молодого человека. Бруно повернул голову. — Знаешь, Леоне. Мне порой кажется, что ты всегда был частью нашей семьи… — Иногда мне тоже так… кажется… — Правда? Ты тоже? Леоне согласно кивнул. Бруно молчал. Руки, порхавшие над рыбой, которую привёз его отец, снова замерли, а затем задвигались резко и быстро. — Я… — Леоне задумался, пальцы осторожно проследили узор рубашки на спине Бруно. Боже, застань их в таком положении Джорно, то мальчишка наверняка не раздумывая бы пристрелил его. — Скажи, ты знаешь, что Наранча последние несколько дней провождает меня от дома до работы? Бруно покачал головой и незаметно переступил с ноги на ногу. Леоне скорее почувствовал движение, нежели увидел. — Провожает. Маленький юркий мышонок следует за мной по пятам. Словно я как-то неосторожно прикормил его, и теперь он стремится выклянчить ещё угощения. Вчера я поймал себя на мысли, что вроде как что-то связанное с грызунами впервые упомянул Миста. Сколько? Месяца… четыре назад? Четыре с половиной? — Леоне фыркнул. — Да, у меня определённо проблемы с памятью. Конечно проблемы. В тот день тебя наверняка огрели по голове, когда ты пьяным вышел из бара, а потом остаток ночи ты провёл с сорванными штанами на коленях. — Знаешь, я на днях спросил Джорно, почему мы не позвали тебя на какой-то дурацкий фестиваль. Он был год назад. Мы тогда ещё не были знакомы, — ласково прозвучал тихий голос Бруно, и мужчина не мог не улыбнуться. — Леоне? Его имя было произнесено таким тоном, что улыбка потускнела и исчезла с губ. — Да? — Я… Прости мне мою навязчивость, но… Ты всё ещё не можешь рассказать мне, что тебе снится? Леоне задумался. Он закрыл глаза. Тьма больше подходила для принятия подобных решений. Его рука все еще лежала поверх рубашки Бруно, но теперь нежная ткань острым лезвием царапала кожу. Он хотел рассказать всё Бруно, видит бог, хотел, но… Начать было так трудно. Тогда расскажи ему что-нибудь другое Он вздохнул. — Я никогда не верил в то, что свет это добро, а тьма, непременно, зло. Свет всегда причинял мне только боль, а тьма… — он наклонил голову, обжигая дыханием шею Бруно. — Тьма всегда была ближе, чем самый верный друг. Свет ранил меня. Не давал спать, заставлял видеть, вынимал на всеобщее обозрение все мои прегрешения, мечты, надежды… Там, во снах, я всегда вижу вспышку света, а затем слышу выстрел… Свет заполоняет собой всё пространство… Режет глаза… Сжигает меня заживо. Я умираю, обращаясь в пепел. Резким движением Бруно вспорол рыбине брюхо, начиная вычищать её изнутри. — Ты всегда видишь только кошмары? Язык переплёлся с чужим, вкус соли и сахара, гортанный стон, руки перебирают его волосы… — Н-нет. В последнее время уже реже. Так. Успокойся. Думай о чём-нибудь другом. Не сейчас. Не тогда, когда стоишь так вплотную к Бруно. Это будет эпическим промахом. — Иногда мне снятся более приятные вещи… — А поподробнее? О, Боже. Леоне глубоко вздохнул и на мгновение прижал Бруно к себе чуть сильнее. — Ты поверишь, если скажу, что вижу такие сны? Бруно засмеялся. — Да. Думаю, да. Поверю. Леоне, достань, пожалуйста, сковородку. Она в шкафу у плиты. Что же, пришлось отстраниться. Отсутствие Бруно ощущалось сродни физической боли. Весь остаток времени Леоне пробегал по кухне, послушно поднося Бруно требуемые предметы. Бруно очищал рыбу от костей, и умело готовил её с удивительной лёгкостью. Леоне так сильно хотелось просто наблюдать, как двигаются эти руки, но Бруно то и дело требовалось что-нибудь с совершенно другого конца кухни. Леоне поспешно стремился выполнить просьбу (он был счастлив так подчиняться) Бруно. Но вот филе зашкворчало на сковороде, и Леоне снова встал рядом с молодым человеком. Он задыхался от желания снова обнять его, но разрешения так и не последовало. Леоне не стал спрашивать. Он не собирался давить. Он наблюдал за Бруно, чувствуя себя таким бесполезным. Он совершенно не умел готовить. Он восхищался мастерством этого человека. Он никогда особо не любил рыбу, но сейчас она выглядела, как пища богов. Он был невероятно голоден. Он не успел подумать о том, насколько ужасно может пройти этот обед.