Эхо в Пустоте

      Тихий шелест листвы наполнял коридоры, мешаясь с шепотками и попискиванием мелких насекомых, нашедших себе убежище в этом саду, что по чьей-то прихоти возник в самом центре безжизненных земель. Воздух был тяжелым и влажным, и капли воды в изобилии оседали на мелких мясистых листочках или поросших пушистой влажной плесенью стенах. Под толстыми наслоениями мха и плесени то и дело встречались странные орнаменты, похожие на огромные спирали, и непонятно, что именно жуки прошлого хотели этим показать: поток воды, воронки в песке или это просто схематичное изображение лоз? Некому было об этом задуматься. Джунгли, разросшиеся в подземельных коридорах, хоть и были полны жизни, но жизни странной, безумной и опасной для всякого, кто осмеливался ступить на мощенные зелеными камушками тропы. В зарослях то и дело вспыхивали наполненные золотым светом глаза жуков, больших и малых, что бессмысленно разгуливали по коридорам или таились среди листвы в ожидании чего-то ведомого только им. То и дело на пути встречались следы былого великолепия: заросшие колючими лианами статуи, надписи и фрески на стенах, витиеватые кованные решетки, преграждающие путь, сплетенные из серебряных прутьев калитки с хитрыми замочками, указатели, которые показывали путь к местам уже не существующим и скамейки с гнутыми спинками, украшенные крылатым королевским гербом.       И даже сейчас… даже сейчас, брошенное и заросшее, это место было прекрасно. Мягкий золотисто-зеленый свет, который, казалось, излучали сами стены, а может и растущая на них плесень, слабо бликовал на влажных листьях, а легкая дымка от постоянно висящей в воздухе водной взвеси создавала обманчивое ощущение движения. И непонятно было, то ли это очередной враг таится в тени куста, прикрывшись влажными листьями, то ли опять зрение обманывает, играя с сознанием.       Мелкие длиннокрылые букашки, стайкой пасшиеся на одном из многочисленных уступов, синхронно вскинули вытянутые головки, прислушиваясь к многоголосому лепету и бормотанию, наполнявшему пещеру. Мгновение, и вся стая, сорвавшись с места, взмыла под потолок, прячась среди лиан и переплетшихся зеленых побегов. Несведущий жук бы только посмеялся над пугливостью букашек, однако через какую-то минуту после того, как стайка скрылась с глаз, зеленая завеса, прикрывающая один из старых коридоров, дрогнула, выпуская на площадку маленького жучка.       Кроха, казалось, совсем недавно покинул кладку, и, даже поднявшись на цыпочки, едва мог достать до пояса взрослого жука. Ситуацию не спасали даже длинные слегка «надломленные» рожки-спицы на его белой маске, непропорционально большой для столь крошечного создания. Жучок не имел при себе ни оружия, ни доспехов, и только длинный серый плащ из старого паутинного сукна полностью скрывал фигурку малыша, делая того похожим на нелепую и слегка неряшливую куклу. Плащ «украшало» несколько свежих прорех, а полы его непритязательной одежки изрядно истрепались об шипы разросшегося в этой местности подземельного терновника.       Кроха остановился на секунду, оглядываясь вокруг, после чего подошел к краю платформы и осторожно заглянул вниз, оценивая расстояние до земли. Постояв таким образом некоторое время, он сел на край и свесил вниз когтистые лапки. Падать отсюда было довольно высоко, несколько этажей, не меньше, а обломки старой металлической лестницы, обильно поеденные ржавчиной и всепроникающей здесь плесенью, не внушали доверия даже столь маленькому существу.       Нет, это вовсе не было проблемой. По крайней мере, не той проблемой, на которую стоило обращать внимание после всего того, что жучок уже повстречал на своем пути. Спуститься вниз, желательно не расколов и так немного треснувшую маску, было не сложно, благо природа… хотя, скорее Отец, наделил его некоторыми преимуществами над другими Сосудами. Вот только… малыш не был уверен, что может идти дальше.       Раньше он не замечал, точнее, не обращал внимания, что с каждым днем продолжать путь становится все сложнее. Со все большим трудом даются прыжки, сложнее становится карабкаться по стенам и протискиваться в щели, оставляя на их стенах кусочки паутины истрепанного плаща, а лапы начинают подгибаться и дрожать в самый неподходящий момент.       Это, так-то тоже не было проблемой. Не так важно, что у тебя дрожат лапки, а панцирь ноет от постоянной тягучей ломоты, когда в голове без конца вибрирует пронзительный, полный расплавленной боли зов, влекущий тебя вперед как плетельщик спутанную жертву. Важно то, что зов затих. Не исчез полностью, но был заглушен множеством других… отголосков. Непонятных и невнятных ощущений, от которых тоже начинали дрожать лапы, дыхание замирало в гортани, а в груди то весело порхали пушинки, то начинало предательски ныть.       Это началось сразу после того, как жучок встретил первое живое существо. Условно живое, так как раздутого от едкого света жука с горящими золотом глазами назвать живым получалось с некоторым трудом. Кажется, именно тогда под панцирем у маленького путника шевельнулось… что-то. Что? Малыш не знал. Ему не с чем было сравнивать и нечем было объяснить свое состояние. И только беспокоило то, что за всеми этими отголосками он почти перестал слышать зов. Беспокоило… Беспокоило?       Жучок поднял голову и обвел обманчиво безжучный зал пустым взглядом. Кажется, когда-то это был роскошный многоярусный дом… или особняк, а внизу раскинулась улица с парком и маленьким заросшим прудом. Мостовые переплетались между собой, складываясь в смазанный разросшейся зеленью рисунок. Спираль. Здешние жуки, кажется, очень любили спирали. Настолько любили, что изображали их везде, где это было уместно и неуместно: стены, флюгера на крышах, витиеватые украшения скамеек и кованых калиток, лестницы, улицы, казалось, даже дома. Впрочем, о домах оставалось судить только по вросшим в стены остовам да длинным галереям, заполненным зеленоватым светом да шипастыми побегами терновника.       Жучок поджал лапки и неловко взобрался обратно на площадку, собираясь продолжить путь. Краткий отдых не принес облегчения. Наоборот, теперь казалось, что лапы, познавшие минутную передышку, вот-вот отвалятся или подогнутся в самый ответственный момент, а панцирь треснет сам по себе, как когда-то пошла трещиной его маска.       Плохо. Путник не знал названия этому состоянию, однако подозревал, что с ним что-то нужно сделать, и срочно. Если он, конечно, хочет добраться до цели, а не развеяться черным дымом, как другие. Другие… малыш оглянулся назад, на коридор, из которого только что поднялся, будто ожидал, что вот-вот зеленый занавес из лоз дрогнет, и на площадку ступит кто-то еще. Но нет. Лианы мерно и едва заметно покачивались в такт легкому движению сквозняка, и никто не вышел из сумрачного тоннеля, дабы составить несуразной крохе компанию.       Замерев в ожидании, жучок заметил то, что укрывалось от его внимания раньше. Тихий протяжный вздох, на секунду выбившись из мерного шелеста, наполнявшего зеленое убежище, заставил малыша вскинуть голову, прислушиваясь. Вот еще один. Мягкий и протяжный, полный сковывающей грусти вздох нарушил размеренную тишь этого места, почти сразу перейдя в тихое безнадежное хныканье. Так хнычут совсем маленькие жучки, оставленные в одиночестве — горько, тихо, уже не надеясь, что их голос кто-то услышит.       Кроха некоторое время блуждал взглядом по стенам, пока не заметил неприметный выступ, почти полностью заросший местными растениями и, что особенно неприятно, толстой колючей лозой подземельного терновника. Каждый шип этого растения был сравним с недлинным гвоздем, как по размеру, так и по остроте, и малыш уже мог убедиться, насколько они могут быть опасны. Пустой был почти уверен, что звук доносится именно из-за этой естественной преграды. Похоже, кто-то, еще не поглощенный едким светом, каким-то образом забрался так высоко и застрял, не умея преодолеть шипы. В любом случае, он не собирался задерживаться здесь надолго, так почему бы не заглянуть на этот уступ?       Жучок слегка отступил от края и, немного повозившись с безразмерным плащом, высвободил из-под него пару прозрачных слюдянистых крылышек, отливающих бирюзой. Сделав пару пробных взмахов, жучок часто затрепетал крыльями, отчего их движения слились в полупрозрачные полукружья за спиной, и с тихим жужжанием поднялся над полом. Неловко покачнувшись в воздухе, кроха, однако, сумел выровнять полет и направился к заинтересовавшему его уступу.       Аккуратно обогнув шипастую лозу, жучок пролетел в тенистый грот со стен которого в изобилии свисали мясистые влажные побеги местных растений. От одного прикосновения к ним лапки становились влажными и липкими, а воздух наполнял тошнотворный аромат, в котором приторная сладость мешалась с давней гнилью. Приземлившись на мокрый поросший мхом пол, малыш свернул крылья и, одернув задравшийся до плеч плащ, направился вглубь грота, стараясь лишний раз не шуметь.       Протяжные вздохи, перемежаемые всхлипываниями и причитаниями на незнакомом курлыкающем языке, звучали ближе с каждым шагом и скоро почти заглушили легкое чавканье, с которым лапки жучка погружались в сочащийся влагой мох. Малыш невольно поежился, ощущая странное парализующее чувство, которое поднималось где-то в груди. Он чувствовал будто находится в ловушке, тесной и гладкой сфере, из которой нет выхода, чувствовал странную горечь, которая наполняла рот при каждом вздохе, отчего глаза, никогда не знавшие слез, начинало щипать. Лапки подкашивались, и будто сама Пустота обвила его своими щупальцами, чтобы увлечь вниз, на дно Черного Озера, и нет выхода… нет… выхода…       Жучок покачнулся и, чтобы не упасть, привалился к стене, безнадежно перепачкавшись в липком сладковатом соке незнакомых растений. Голова раскалывалась от боли, от наполнявших маску отголосков… чего-то… болезненного… липкого… глубокого… страшного… НЕПРАВИЛЬНОГО. Воздух с трудом поступал в грудь, и приходилось через адскую боль, сдавившую панцирь, отвоевывать каждый следующий вдох. И не хотелось уже ни идти дальше, ни звать на помощь, ни бороться, ни кричать. И, если бы он мог, то наверняка бы заплакал, вторя тихому всхлипыванию. Совсем рядом. Совсем близко.       Жучок неимоверным усилием воли заставил себя оттолкнуться от стены и, спотыкаясь, побрести дальше. Что бы это ни было, что бы с ним не происходило, это случилось из-за того, кто плачет. Вон там, где коридор резко обрывается вертикальным тоннелем, ведущим вниз.       Зацепившись за стену, малыш неловко заскользил вниз, оставляя за собой глубокие борозды от непропорционально больших когтей. И чем ближе становился странный курлыкающий говор, тем сильнее звучало в нем это безнадежное парализующее чувство, мешающее думать и действовать, делающее лапы непомерно тяжелыми, а панцирь тесным и давящим, словно стеклянная ловушка. Когти сорвались, и жучок покатился вниз, обдирая разросшиеся мясистые листья и мох со стен, пока не шмякнулся в глухо чавкнувшую кучу… хотелось надеяться, что мха.       Плач оборвался на полуноте, отчего в тесной тускло освещенной несколькими люцифериновыми грибами пещерке повисла настороженная тишина. Дышать стало чуть-чуть легче, так что жучок, уже успевший несколько раз пожалеть, что полез в эту дыру, сумел слегка пошевелиться и сесть.       Перед глазами все плыло, однако малыш все-таки смог разглядеть стоящую в нескольких прыжках от него стеклянную банку. Очень большую, втрое выше его роста, пузатую стеклянную банку с металлической крышечкой, украшенной игривым завитком. А внутри, сжавшись в настороженный зеленый комочек сидела… гусеница. Да, малыш еще успел вспомнить, что эти существа вроде бы должны называться гусеницами, но что они такое и что делают в его памяти всплыть просто не успело. Гусеничка, разглядев высунувшегося из моховой подстилки жучка, вдруг взвилась на дыбки и, засучив в воздухе четырьмя парами коротких ножек, что-то пронзительно залопотала на своем непонятном курлыкающем наречии.       Это… было похоже на сокрушительный удар молотом в лицо. Сотни ярких и противоречивых отголосков в один миг заполнили дребезжащую пустоту внутри треснувшей маски жучка, зазвенели, завыли, закурлыкали, перемешиваясь между собой. Непонятные, яркие, как разноцветные огоньки от костра, и такие же обжигающие. Они метались внутри растерянного и смятенного малыша, не ведавшего до сих пор ничего подобного. Не понимающего и… испуганного. Неверие, испуг, надежда, тоска — он не знал им названия, но сейчас все эти чувства буквально рвали доселе бесчувственный разум на части. Эти чувства… чужие чувства.       Пустой качнулся, схватился лапками за гудящую голову и, не устояв на ногах, снова упал на влажную листву, скорчившись от боли. Когти бессильно царапали белую маску, цепляясь за трещину, пересекающую лоб, будто пытались вырвать непрошеные и чуждые чувства из разума, вернуть благостную тишь, в которой так легко было слышать… так легко и тихо.       Перед глазами плавали разноцветные пятна, пахнувшие сладостной гнилью и страхом. В ушах все еще стояло сбивчивое курлыканье гусеницы, в котором теперь явственно слышался испуг… не за себя… за него. Кажется, он успел удивиться, прежде чем над разумом маленького путника сомкнулся милосердный мрак.       Рыжий светящийся туман рваными клочьями заволакивает пещеру, тянет полупрозрачные изодранные крылья к потолку, теряющемуся во мраке, стелется по полу, скрывая мелкие камушки и обломки множества панцирей и масок. Белых безэмоциональных масок с круглыми пустыми глазницами. Без украшений, почти неотличимых друг от друга, в своем многообразии сливающихся в однородную серую массу, подернутую рыжей дымкой. Дышать тяжело. Каждый вдох отдается в груди пугающим жаром, горячим маслом оседает в гортани, обволакивая внутреннюю пустоту, как жидкая паутина, охватывающая свою жертву. В этом тумане слышны тысячи голосов, неразличимых, непонятных, перебивающих друг друга. Они все чего-то хотят. Просят, требуют, умоляют, клянут, смеются, поют, разговаривают… не с ним, не друг с другом, а так… сами по себе.       Пустой медленно шел сквозь рыжий туман, чувствуя, как тот просачивается через трещину в маске, отравляя разум. Это было плохо, но думать о сохранности собственных мыслей было некогда, и жучок упрямо продолжал идти вперед, с усилием вглядываясь в завихрения едкого тумана, впитавшего в себя свет и безумие. Однако сейчас ему не были интересны ни хрустящие под лапами панцири и маски, ни горящие в полутьме пульсирующие пузыри, заполнившие углы зала.       Он снова услышал зов. И если раньше тот казался пронзительным отчаянным воплем, от которого вибрировали стены, то сейчас больше напоминал тяжелый стон. Жучок ускорил шаг, уже не боясь споткнуться, и устремился вперед, в самую гущу рыжего тумана, где сложно было разглядеть даже пальцы на вытянутой вперед руке, за завесой едкого удушливого света.       Все гуще и гуще рыжий туман впереди, все тяжелее дышать, а голоса в голове становятся все ближе, и все настойчивее звучит пение, все надоедливее вопросы, сложнее становится игнорировать вибрирующую боль в голове. И кажется, еще чуть-чуть, и маска, рассеченная трещиной, расколется окончательно, добавив свои осколки к тем, что уже хрустят при каждом шаге.       То ли шальной булыжник подвернулся под лапу, то ли очередной осколок поехал под стопой при неосторожном шаге, но Сосуд, неловко взмахнув руками, упал носом в пол, подняв в воздух облачко пыли, которое тут же смешалось с жгучим туманом. Жучок приподнялся на локтях и посмотрел вперед, где за рыжей завесой возвышалась черная громада… чего? Он не знал, но чувствовал, что полный боли стон, перекрывающий даже накатывающее многоголосое безумие, доносится именно оттуда.       Быстро перебирая лапками, малыш попытался подняться, но не успел, услышав тихий и отчетливый голос за своей спиной: — Тебе стоит остановиться.       Пустой обернулся, ожидая увидеть какого-нибудь врага, одного из сотни блуждающих по Халлоунесту. Вместо этого он сумел различить лишь смутный силуэт жука, большей частью скрытого за пылающим злым туманом. — Ты не подходишь для этой роли, Разбитый, — тихо и, как показалось крохе, грустно произнес незнакомец, слегка склонив увенчанную длинными рогами голову. — Изначально не подходишь. Даже как временная замена.       Пустой обхватил себя руками, будто хотел спрятаться от этих слов и, неожиданно для самого себя, зажужжал, протяжно и тонко. Крылья взбили изорванный паутинный плащ и подняли вокруг еще одно облачко сухой хитиновой пыли. — Тебя зовет твоя природа, но попытки бесполезны. Ты не сможешь его заменить, все будет только хуже. Прости, дитя. Тебе лучше было бы остаться в Бездне. Ты ведь и сам это понимаешь.       Жучок встал, глядя на этот силуэт, смутно знакомый, но чужой. Он не мог вспомнить, где раньше слышал этот голос, глубокий и спокойный, пробирающий до самых глубин сознания. Не мог, но чувствовал, что когда-то обладатель этого голоса был для него всем — всем миром, ради которого стоит жить и умереть, даже не зная толком значения этих понятий. Когда-то, когда в сознании еще не звенел наполненный расплавленной болью вопль.       Он снова зажужжал, пытаясь хоть так донести до фигуры свои мысли. Свое… состояние. Малыш не знал, как это объяснить, но чувствовал, что этот жук поймет не хуже, чем другая тень. — Я не буду тебя останавливать, Дитя, — отозвался голос. — Мог бы, но не буду. Ты слишком слаб, даже чтобы разрушить печати, и просто найдешь свою смерть, пытаясь.       Сосуд кивнул. Он знал, что жук, чьего лица или маски невозможно было разглядеть за багряной завесой, прав. Однако, Полый повернулся к говорившему спиной и медленно, с трудом переставляя кажущиеся ватными лапы, побрел к черной громадине, испускающей из себя потоки света, едкого и жгучего, как кислота Грибных Пустошей. — Мне жаль, — эхом донеслось из-за спины.       «Лжец», — пронеслось в голове, перекрыв на мгновенье многоголосый безумный хор.       И Треснувший очнулся.       Сначала было ощущение, что он лежит в глубокой луже и лишь каким-то чудом все еще не захлебнулся в сладковатой всепроникающей жиже. Чуть поодаль слышалось чье-то тихое дыхание, изредка прерываемое тонким курлыканьем и лепетом, будто совсем неразумный жучок пытался говорить, но пока что получалась какая-то околесица. Малыш шевельнулся и сел, придерживая раскалывающуюся от дикой боли голову. Все тело ныло, будто по нему пробежала толпа букашек в железных башмаках, а в горле першило как после путешествия через дымный каньон. Странное. болезненное, но удивительно реальное состояние. Пустому на миг показалось, что все произошедшее ранее, каждое воспоминание, все прошлое было каким-то странным и непонятным сном. И вот он проснулся, но пробуждение не принесло ни капли облегчения, разве что чуть-чуть прояснило сознание.       Жучок поднял взгляд на гусеничку, скорчившуюся на дне огромной банки. Та моргнула и в свою очередь вперилась в него черными бусинами глаз, будто ожидала чего-то. Сосуд склонил голову на бок и поежился. Он чувствовал… беспокойство. И что-то еще, странное, незнакомое. Такое ощущение, будто ты уже не веришь, что все будет хорошо, но очень хочешь, чтобы такой вариант был. И. желание… да, желание уйти куда-то. Найти что-то… кого-то… вернуться…       Малыш потряс головой и опасливо потрогал трещину на своей маске, проверяя, не стала ли та больше. Оценить без зеркала было сложно, но вроде все оказалось в порядке. В пределах нормы — где-то жук слышал такую фразу. Она казалась уместной.       Убедившись в собственной невредимости, Сосуд на четвереньках подполз к банке и положил лапки на ее гладкий закругленный бок. Гусеничка слегка приподнялась и прижала мордочку к стеклу с той стороны, что-то закурлыкав. Чувство заметно усилилось, а к нему прибавилось еще несколько разных, смешанных, ярких и горьких, отчего начало щипать глаза.       Жучок уткнулся лбом в прохладное стекло банки и вздохнул, стараясь успокоиться. Ему очень не хотелось снова потерять сознание, как недавно. Нарастающая боль в голове мутила разум и путала мысли, мешая соображать. Сосуд, постепенно начал понимать, откуда берутся эти неприятные и откровенно несвойственные для пустотного существа чувства. Они исходили от гусеницы. Именно это зеленое создание сейчас чего-то сильно хотело и боялось, что он — незнакомый ей жучок с пустыми глазницами маски — уйдет. А Пустой почему-то чувствовал все то же самое… Почему-то. Полый был почти уверен в том, что другие Тени не должны испытывать ничего подобного. Может быть, именно в этом его дефект? Или дело в трещине?       Гусеничка курлыкнула и еще раз боднула головой неподатливую стенку банки, всем своим видом показывая, что очень хочет выбраться из нее. Жучок еще раз вздохнул, пытаясь прочистить гортань, и, замахнувшись, стукнул по стеклу когтями.       Легкий звяк был ему ответом, на выпуклой блестящей поверхности не осталось даже следа. Непорядок. Обычно такого удара было достаточно, чтобы разодрать лицо бросившейся на него твари, вынудив ту отступить, но сейчас скромных сил крохи явно не доставало. Еще пару раз попробовав нанести стеклу хоть какой-то урон, Сосуд все-таки поднялся на лапы и, повозившись немного с промокшим насквозь плащом, вспорхнул на гусеничкино узилище. Выпуклая металлическая крышка с ручкой в виде игривого завитка плотно закрывала горлышко банки, не давая никаких шансов на освобождение. В самой крышке можно было разглядеть похожие на решето дырочки, предназначенные, как видимо, для доступа воздуха. Каких-либо еще механизмов не было. Даже ручка, похоже, играла больше декоративную, чем практическую роль.       Кроха не без труда поддел край когтями и изо всех сил потянул, пытаясь расшатать крышку. Тщетно. Злосчастная пробка плотно сидела в горлышке и не желала уступать натиску маленького жучка. Гусеничка, снова приподнялась на дыбы и, упершись головой в крышку, пыталась помочь крылатому, но даже теперь роста пленницы не доставало, чтобы как следует упереться в преграду. Логично, иначе бы ей не потребовалась посторонняя помощь.       Жучок огляделся в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь в этом нелегком деле. Однако в пещере не было ни достаточно крупного камня, ни палки, ни, тем более, гвоздя, которым можно было бы если не разбить стекло, то хотя бы расшатать саму банку и опрокинуть ее на бок. Тогда, совместными усилиями, они с гусеницей, глядишь, сумели бы вытолкнуть пробку из горлышка.       Подумав немного, жучок сделал зеленой пленнице знак подождать и быстро, пока его снова не захлестнули чужие испуг и разочарование, выпорхнул из пещеры.       Снаружи царила все та же сонная тишь. Только стайка длинноголовых букашек, вновь потревоженная жужжащим крохой, взвилась к потолку. Жучок не обратил на них никакого внимания, сразу же направившись к искореженной груде металла и камней. Раньше это был забор, а может быть лестница. Сейчас уже сложно было понять. В этой куче, пусть и не без труда, малышу удалось отыскать слегка погнутый металлический прут с листовидным навершием. Крепко сжимая в коготках слишком тяжелую для такой козявки железку, он с натужным жужжанием поспешил обратно.       Гусеница встретила его оживленным курлыканьем и таким ликованием, что жучок едва снова не рухнул на пол. Отметив про себя, что потом нужно будет разобраться со своим мироощущением, кроха не без труда, но сумел-таки загнать острый наконечник в щель между крышкой и стеклянным ободком банки. Навалившись всем своим весом, малыш отчаянно заработал крыльями, пытаясь хоть таким образом немного расшатать вредную пробку. Банка опасно качнулась, вызвав легкую панику у гусеницы, и, после очередного рывка начала медленно заваливаться на бок. Прут выскользнул из пальцев, больно царапнул по груди, вырвав из плаща еще один клок паутинной ткани, и со звоном упал на пол. Банка вместе со свернувшейся в испуге пленницей опрокинулась и теперь перекатывалась с боку на бок. Крышка насмешливо поблескивала металлическим ободком.       Гусеничка первой пришла в себя и, издав протяжный ликующий то ли писк, то ли крик, подползла к крышке и начала усердно толкать ее, пытаясь выбраться на свободу. Жучок, убедившись, что панцирь не сильно пострадал, снова подобрал штырь и уже отработанным движением загнал острый его конец в слегка расширившуюся щель между стеклом и металлической крышкой.       Минут десять жук и гусеница совместными усилиями раскачивали и понемногу вытаскивали злосчастную пробку. Когда же та наконец-то выскользнула из узкого баночного горлышка и с тяжелым чавканьем упала на влажный мох, то и жук, и зеленая узница не имели сил даже на то, чтобы обрадоваться. Сосуд выронил металлический прут и с усталым гудением опустился на пол, где и сел прямо на влажные листья. Чувство, будто на него обрушилась каменная плита, каким-то чудом оставив малышу жизнь, усилилось во много раз, и теперь Сосуд совсем не был уверен, что сможет продолжить путь. Впрочем, пещера выглядела достаточно безопасной, так что можно будет немного побыть здесь, пока ему не полегчает.       Что-то аккуратно коснулось маленького жучка, вернув того к реальности. Спасенная гусеничка, подползла к Сосуду и теперь аккуратно трясла того за плечо, что-то непонятно курлыкая. От нее исходило тепло и… странное мягкое и обволакивающее чувство, не то беспокойство, не то желание помочь. Это было… приятно, так что даже ноющее тельце стало болеть чуть-чуть меньше, чем до этого.       Гусеница оказалась большой, гораздо больше, чем виделась Сосуду поначалу, когда сидела в банке. Ее толстенькое мясистое тельце было раза в три крупнее жучка, а округлая голова с подвижной мордочкой, похожей на подушечку подсохшего гриба, казалась огромной по сравнению с уставшим крохой. Глядя на нее, несложно было бы и испугаться, однако этого чувства Полый пока еще не знал, а поэтому, поддавшись наполнившему его теплому чувству, протянул руку и осторожно коснулся мягкого носа гусеницы. Он и правда напоминал на ощупь сухую грибную шляпку, слегка морщинистую и смешно подрагивающую в такт дыханию. Гусеничка что-то ласково закурлыкала, после чего указала лапкой на тоннель наверх, показывая, что им стоит побыстрее покинуть это место.       Сосуд вздохнул, посмотрел на кажущийся недосягаемым кругляш света, пробивающегося сверху, несколько раз дернул крыльями, издав краткое жужжание, и медленно покачал головой. Он, возможно сможет сейчас взобраться наверх или взлететь, но точно не сумеет поднять за собой гусеницу. Да и опасность не справиться с полетом и врезаться в разросшиеся у входа шипы уже не казалась надуманной. Тут не упасть бы, что уж говорить о маневрировании среди смертоносных лоз.       Гусеница посмотрела на него, о чем-то крепко задумавшись, после чего ободряюще курлыкнула и быстро поползла к стене пещеры, как раз к тому месту, где начинался крутой подъем к свету. Пощупав стены и пол, она немного разгребла моховую подстилку, а потом вдруг начала вкапываться в мягкую влажную землю, периодически выбрасывая наружу куски дерна и некрупные камни. Гусеница старательно гребла лапками, чтобы вытолкнуть из прохода побольше мусора, так что комки и камни фонтаном летели во все стороны.       Уже почти скрывшись, так что только кончик хвоста торчал из пола, зеленая засвистела, подзывая жучка. Тот, преодолев чувство полной… неожиданности произошедшего, поднялся на лапы и подошел к подкопу. Гусеница снова прокурлыкала что-то, но уже с другой, указующей интонацией. Жуку показалось, что она сказала ему отгребать вскопанную землю, чтобы проход не осыпался. По крайней мере, сразу после этого курлыканья гусеничка снова вбурилась в стену, лишь комья полетели. Малышу только и оставалось, что успевать отгребать рыхлую землю в стороны и назад, медленно пробираясь вслед за зеленой проводницей.       Проход был узким и рыхлым, жучок едва успевал убирать основную порцию взрытой почвы и камней, чтобы пролезть чуть вперед и не дать себя засыпать. Спасало только то, что зеленая двигалась не очень быстро, периодически останавливаясь, чтобы что-то спросить на своем урчаще-свистящем языке. Малыш сдавленно жужжал в ответ, после чего они оба продолжали путь.       Вскоре гусеница снова что-то курлыкнула и, изогнувшись, выползла из тоннеля. В глаза жучку ударил свет, так что тот не сразу сообразил, где находится, и куда делась его неожиданная спутница. Внизу простирался уже знакомый пейзаж: то ли сквер, то ли парк, то ли когда-то оживленная улица. Мощенные мелкими обкатанными камушками дорожки загибались в форме спирали, густые заросли покачивались в такт сквозняку. На небольшом пятачке, аккурат под тоннелем паслась стайка длинноголовых букашек, пока что не спешащих улетать прочь.       Жучок высунулся из только что прокопанной пещеры и огляделся. Отсюда можно было разглядеть кусочек лестничной площадки, с которой он взлетал, чтобы попасть в пещеру с банкой. Также открывался отличный вид на кучу металлолома, подарившую давешний инструмент свободы.       Сбоку курлыкнула гусеница, которая, уцепившись своими ножками за неровности породы, чуть ли ни вверх головой висела на отвесной стене в стороне от прохода.       «Ты в порядке?» — интуитивно перевел Сосуд вопрос зеленой спутницы и с некоторой задержкой кивнул.       Та весело присвистнула и внезапно перестала держаться за стену, повиснув вниз головой на полупрозрачной нити, которую выпустила из брюшка. Нить эта была удивительно тонкой по сравнению с мясистым телом, но без труда выдерживала немалый вес зеленого существа. Сосуд с чувством тупой неожиданности наблюдал, как гусеница, весело курлыкая, медленно спускается все ниже и ниже, пока не коснулась земли, вспугнув пасущихся у кованой скамейки букашек.       «Эй, давай сюда!» — замахала гусеничка лапкой, аккуратно придерживая полупрозрачную нить и всем своим видом показывая, что этой веревочкой можно пользоваться для спуска.       Жучок посмотрел на нить, перевел взгляд на свои лапы с длинными, похожими на лезвия когтями-пальцами, которыми и обычный-то предмет не всегда удобно было взять. Покачав головой, он просто прыгнул, попутно расправляя изрядно подмокшие и помятые крылья. Полетом это назвать было сложно. Намокшие, смятые под землей и натруженные крылья отказывались держать своего владельца в воздухе, и Сосуд сумел разве что немного замедлить падение. Встреча с мостовой ознаменовалась сухим стуком камня о панцирь и вспышкой боли в боку и голове. Не так плохо, как могло бы быть, но явно хуже, чем хотелось бы… Пустой попытался приподняться, но только вызвал этим еще одну вспышку парализующей боли в руке и боку. Хитиновый панцирь все же не выдержал многочасовых издевательств и пошел сетью трещин, из которых мелкими, быстро испаряющимися капельками сочилась Пустота.       Над ухом зазвучало знакомое обеспокоенное курлыканье, и мягкие лапки осторожно подняли жучка и бережно, как беззащитную испуганную личинку, прижали к теплой грудке гусенички. Та, чуть ли не баюкая неосторожного кроху, опасливо огляделась, и, не прекращая что-то успокаивающе бормотать, устремилась вглубь мелколистных зарослей. За ними можно было разглядеть силуэт какого-то приземистого строения с распахнутой настежь и вросшей в дерн дверью. Наверное, когда-то это был сарай или будка стражи, сейчас же внутри царило запустение и обильно разрослись кусты и травы.       Прикрыв за собой остатки двери, гусеница примяла своим телом обильную растительность, устроив некое подобие гнезда, в котором и устроилась, свернувшись уютным калачиком. Пострадавшего кроху она заботливо уложила в центр клубочка и, обняв его лапками, что-то мелодично закурлыкала, убаюкивая. Сосуд, хоть и хотел поначалу трепыхаться, высвобождаясь, быстро обмяк, погрузившись в теплое забытье. На этот раз без сновидений.       По сравнению с Зеленой Тропой, Перепутье казалось серым и неприветливым. Здесь особенно четко были видны следы разрухи, не скрытые ничем, кроме многолетней пыли да редкой поросли короткой жесткой травы, что умудрялась расти даже здесь, при практически полном отсутствии света. Тоннельный мрак с трудом разгоняли редкие светомушиные фонари, оставшиеся еще с тех времен, когда это место полнилось жизнью. То тут, то там попадались брошенные телеги и дилижансы, иногда почти целые, только и ждущие, когда в них впряжется какой-нибудь жук покрупнее, а иногда разбитые и покореженные, будто кто-то очень сердитый решил выпустить злобу на всем окружении. Периодически на пути попадались указатели, на удивление новые, с отчетливо прописанными надписями: «Зеленая Тропа», «Грязьмут», «Станция рогачей». Эти названия очень мало что говорили жучку, впервые попавшему в это место. Однако они давали определенную надежду, что в Халлоунесте еще остались места поприветливее, чем это. И есть жуки, достаточно гостеприимные, что не поленились спуститься так глубоко, чтобы почистить и починить табличку, указующую на их дом.       Гусеничка опасливо курлыкнула, выглядывая из-за плеча Полого, будто действительно рассчитывала, что возможный враг не заметит огромное, мягкое, зеленое существо за миниатюрной фигуркой новорожденной букашки. Жучок ободряюще зажужжал, и неспешно зашагал дальше по коридору.       Огромный полутемный зал, через который когда-то вели две дороги и мост над провалом, остался позади, как и кишащие различной живностью переходы Зеленой Тропы. Теперь единственный тоннель, не заваленный обломками или не кишащий блуждающими жуками с бессмысленным взглядом рыжих глаз, вывел их на неплохо сохранившийся балкон, огороженный кованой решеткой перил. Путники оказались в колоссальных размеров шахте, которая, насколько хватало глаз, протиралась вглубь и ввысь, пересеченная множеством железных и каменных лестниц и мостов. Взгляд то и дело выхватывал из сумрака силуэты старых механизмов, похожих на длинные шеи с головами-крючьями, шестерни старых подъемных машин и остовы брошенных на площадках телег. Изредка густой и пыльный мрак тревожили жирные мушки, каждая размером с небольшого жука. С въедливым тягучим жужжанием пролетали они от одной стены шахты к другой, лениво огибая площадки между лестницами и желобами. Иногда мушки сталкивались со стенами, врезались в лестницы или друг в друга, но даже эти маленькие аварии не заставляли их сменить маршрут и не делали взгляд пустых, подернутых мутной поволокой глаз, более осмысленным.       Гусеница, выползшая из коридора вслед за Сосудом, тихо, будто боясь потревожить сгустившуюся здесь тишину, подергала его за полу плаща и, завладев вниманием жучка, указала одной из лапок наверх. Прикинув расстояние, которое им предстоит преодолеть, малыш кивнул и первым ступил на старую металлическую лестницу, ведущую к следующей площадке. Рядом со ступенями тянулся пыльный широкий металлический желоб, по которому, наверное, очень удобно было спускать контейнеры с грузами, или сводить вниз телеги и дилижансы, сейчас сиротливо ветшающие то тут, то там.       Ступени слегка поскрипывали под весом двух путников, но держались достойно. Только один раз, когда нужно было преодолеть совсем уж старый лестничный пролет, одно из покосившихся перил после первого же прикосновения к нему с громоподобным скрежетом завалилось на бок и рухнуло в темноту. Еще долго до замерших неподвижно путников доносились отголоски его падения да жужжание потревоженных мух.       На шум, по счастью, никто не сбежался, и скоро жучок с гусеницей смогли продолжить свой путь. Иногда, когда лестницы перед ними были совсем ненадежными или же вовсе отсутствовали, гусеничка снова выпускала свою клейкую нить. Сосуд закреплял ее на следующей площадке, поднявшись туда на крыльях, чтобы зеленая могла взобраться следом. Путешествие нельзя было назвать тяжелым, однако вынужденное молчание и сухая тишь, готовая разразиться эшистым гоготом от малейшего постороннего звука, давила, заставляя то и дело оглядываться по сторонам в поисках возможных противников. Но единственными живыми душами, что составляли путникам компанию, были жирные мухи с пустыми глазами, да пару раз мимо пробегали приземистые колючие насекомые, которые не обратили на бредущую вверх парочку никакого внимания.       Несколько раз останавливались на привал. Гусеничка спала урывками, в то время как Пустой дежурил, сидя на теплой морщинистой спине своей спутницы. Самому Пустому сон пока что не был нужен, последнего отдыха было достаточно для того, чтобы собрать те крупицы волшебства, что у него были и стянуть раны.       Жучок много думал во время таких привалов. О своей цели и этом месте, о гусеничке, которую, кажется, начинал потихоньку понимать, и той нелепой ситуации, в которой оказался. Каждая эмоция, чувство, даже слишком громкая мысль его спутницы отражалась на Полом, заставляя того вздрагивать или застывать столбом, не в силах сдвинуться или хоть как-то осмыслить происходящее. Сейчас, по счастью, такое случалось редко. Видимо оттого, что почти не осталось незнакомых малышу чувств, либо же он просто начинал привыкать к тому, что в любой момент разум может захлестнуть или уколоть… что-то. Страх, любопытство, печаль, воодушевление, радость, забота, беспокойство, обида, горечь и легкомысленное веселье сменяли друг друга по несколько раз на дню, и жучок постепенно начинал не только различать отдельные эмоции, но и понимать к чему они относятся и почему возникают. Это было… полезно и сильно помогало понимать зеленую спутницу, ведь языка гусеницы Пустой по-прежнему не знал. Однако проблема, по крайней мере, малышу казалось, что это именно проблема, состояла в том, что эмоции гусеницы не исчезали после того, как они расставались. Жучок проверял несколько раз, когда уходил вперед, на разведку. Они оставались где-то там, в глубине сознания, щекотали Пустоту под маской и иногда вспыхивали яркими искрами в самый неожиданный момент. Что характерно, если поначалу страх, смех или внезапное уныние могли накатить на малыша неожиданно и беспричинно, то сейчас эти вспышки происходили чуть более своевременно. Это было по-прежнему неправильно, однако теперь хотя бы не мешало жить. Правда, что сильно расстраивало Полого, за всеми этими чувствами практически терялся голос собрата, который раньше был главной путеводной нитью, что не давала заблудиться в пустых коридорах под Халлоунестом. И кто знает, сколько времени уйдет на то, чтобы отыскать зовущего самостоятельно.       В конце концов, путники поднялись на широкую каменную площадку, что кольцом обвивалась вокруг тела шахты. Над кажущейся черной пропастью внизу шел широкий каменный мост, на нем до сих пор громоздились целые бастионы из деревянных ящиков разных размеров и нескольких повозок, сделанных из витых раковин. Судя по форме, это были улитки… причем феноменальных размеров.       Гусеничка, уже изрядно вымотавшаяся после последнего привала, оживилась и, радостно что-то курлыкнув, споро поползла через мост к виднеющемуся на противоположной стороне шахты проходу. Жучок поспешил следом, различив в непонятном говоре зеленой призыв следовать за собой.       Еще на подходе к тоннелю, Пустой заметил, что из коридора пробивается слабый рассеянный свет. Как будто множество диких светомух решили устроить там колонию. До слуха доносился приглушенный шорох и возня, изредка перемежающиеся тихим курлыканьем и посвистыванием, похожими на сильно искаженную речь. Гусеничка спешно перебирала лапками, торопясь как можно быстрее достичь источника звуков, и ее радостное возбуждение вперемешку с нетерпением передались и жучку. Им обоим сильно повезло, что ни на мосту, ни в близлежащих коридорах не притаилось никакой угрозы, ибо путники полностью забыли об осторожности, поддавшись чувствам.       Преодолев короткий коридор сразу за мостом, Сосуд и гусеница оказались в просторной, сухой пещере, освещенной множеством мелких светомух, гнездящихся на стенах и под потолком. Их переменчивое свечение не могло полностью разогнать мрак, но создавало уютный полупрозрачный сумрак, в котором не приходилось ломать глаза, чтобы разглядеть детали.       А поглядеть было на что. Вся пещера была буквально усеяна маленькими круглыми домиками, более похожими на крупные, свитые из слежавшихся нитей яйца или коконы с круглым входом. Домики располагались так тесно друг к другу, что иногда были сцеплены между собой и служили опорой для еще нескольких подобных гнездышек. И среди этих круглых гнезд сновало несколько десятков таких же зеленых гусениц. Кто-то чинил поврежденные домики, кто-то тащил что-то на своих широких спинках, кто-то устроил шуточную возню на устланной сухим мхом площадке меж гнезд, кто-то просто переговаривался на своем непонятном языке. Все они, как один, замолкли, только услышав, приближение пары путешественников.       Спутница жучка издала радостный возглас, направляясь к своим собратьям, и тут же жучка буквально смело целым шквалом чужих эмоций. Удивление, радость, переходящая в восторг, нежность, от которой хотелось плакать и облегчение, от которого подгибались лапы — в ушах звенели голоса, сливающиеся в один бесконечный курлыкающий шум, невыносимый в своей чужеродности. Сосуд обхватил голову ладонями, всеми силами цепляясь за крупицы сознания, пытаясь усилием воли отделить чужие эмоции и чувства от собственного я, бесстрастного и спокойного. Пытаясь, и бездарно проигрывая в этом бою.       Гусеницы столпились рядом. Сначала они все теребили и тискали свою вернувшуюся подругу, но потом, то ли заметив состояние крохи-жучка, то ли узнав, кто помог их сестре вернуться, переключились на Пустого. Ох, лучше бы они этого не делали.       Кроха чувствовал, как его осторожно теребят за плечи, гладят по голове и тыкают мордочками, то ли пытаясь привести в чувство, то ли благодаря. Поток чужих эмоций топил в себе мысли и желания, оставляя за собой лишь невнятный пугающий сумбур, от которого хотелось просто спрятаться, свернуться тугим калачиком, чтобы ничто не могло тебя достать. Возгласы и курлыканье быстро сменили тональность, став обеспокоенными и даже испуганными. Гусенички кажется кого-то звали и что-то спрашивали, но жучок был слишком занят поднявшейся в его голове эмоциональной бурей, чтобы пытаться понять, что к чему. И только когда чьи-то лапки вдруг подхватили его и, прижав к мягкой грудке, понесли куда-то прочь от шума, стало немного легче.       Сумев приподнять голову, малыш узнал свою спутницу, которая с крайне сердитым видом несла его в сторону домов-коконов. Она была донельзя возмущена и рассержена на своих товарищей, которые, такие глупые, сделали ее спутнику больно. Да еще и повели себя невежливо. Об этом она, совершенно не стесняясь, высказывала вслух, а жалобно-извиняющееся курлыканье собратьев было ей ответом. Жучок же, сумевший хоть немного собрать мысли в кучку после такого приветствия, отчетливо понял, что ему нужно будет что-то делать со своим дефектом, если он, конечно, хочет благополучно добраться до цели.       Тем временем, гусеничка внесла его в один из домиков-коконов. Внутри пахло пылью, сухим теплом и цветами. Какого-либо источника света не было, так что Полый мог только догадываться, что находилось вокруг. Впрочем, гусеница явно хорошо ориентировалась в гнезде, как жук, настолько изучивший свою комнату, что более не нуждается в помощи лампы. Тихо курлыкая, она усадила начавший слабо трепыхаться Сосуд на что-то мягкое, похоже на ощупь на старую паутину, и аккуратно сняла с него все еще немного липкий после Зеленой Тропы и грязный плащ. Ломящая усталость накатила горячей клейкой волной, давящей и мешающей двигаться. Посему жучок даже не думал сопротивляться, когда его бережно закутали во что-то мягкое, что даже шевелиться было сложно, и уложили обратно. Что было дальше, и было ли что-то еще, малыш не помнил, провалившись в уже знакомый омут грез.       Острое ощущение неправильности происходящего возникло, казалось, еще до того, как лапы коснулись отполированных до зеркального блеска мраморных плит, отливающих золотом. Он не видел вокруг ни стен, ни потолка, такого высокого, что сколько ни вглядывайся в залитую золотым светом высь, не увидишь ничего кроме струящейся белой дымки, подсвеченной желтым. Не было и колонн, которые, казалось бы, обязательно должны быть в пещере таких размеров, и только белая дымка, завивающаяся пушистыми спиралями, струилась по полу, скрадывая подробности. В воздухе висела золотистая сияющая взвесь, то и дело к небу поднимались расплывчатые светящиеся образы, в которых сложно было различить что-то конкретное: то ли буквы, то ли руны, то ли тончайший узор паутины… или лица?       Жучок, охваченный внезапной робостью, обхватил себя лапками и растерянно огляделся по сторонам. Его темная фигурка, закутанная в пыльный плащ из темно-серой паутины, казалась здесь крайне неуместной и чуждой, как помойная пиявка посреди Бледного Дворца. И было ощущение, что вот-вот должен появиться стражник или, что куда более вероятно, суровая жучиха-управительница и, разразившись возмущенной бранью, утащит маленького нарушителя туда, где ему положено быть по статусу.       Однако прошла минута, две, пять, и никто не появился, чтобы отругать застывшую посреди сияющего, но странно пустого великолепия тень, и Полый, немного успокоившись, пошел вперед. Вокруг не было ни одного ориентира, чтобы идти к чему-то конкретному, а потому маленький странник просто шагал вперед, рассчитывая, что когда-нибудь ноги сами приведут его… к чему-то. А к чему конкретно, там видно будет.       Когда Сосуд уже устал до ломоты в глазах вглядываться в непривычно яркий и далекий горизонт, впереди наконец замаячило нечто. Через несколько минут жучок сумел разглядеть невысокую мраморную лестницу и пару перевитых серебристым вьюном колонн, обрамляющих небольшой балкончик с кованными перилами. Все это расположилось посреди золотистого марева без какого-либо перехода, будто их выдернули из какого-то другого места и поместили сюда. Жучок еще успел подивиться внутренней логике местных архитекторов, когда заметил на балкончике фигуру жука в белых одеяниях.       Сосуд замер у основания лестницы, во все глаза наблюдая за жуком, что совершенно не обращал внимания на новоприбывшего. Тот не был высоким, хотя по сравнению с крохой любой показался бы великаном. Белая узорчатая мантия-плащ ниспадала до самого пола и тянулась за ним длинным переливчатым шлейфом. За объемными складками одежд невозможно было разглядеть фигуру, и только кисти рук — худые, с длинными гибкими пальцами мелькали, выписывая в воздухе витиеватый серебристый узор. Маска, перламутрово-белая, скрывающая все лицо, постепенно переходила в высокий венец с семью тонкими и длинными зубцами, изогнутыми, подобно жалам или зубам крупного чудовища.       Пустой долго стоял, не решаясь ступить на первую ступень, ожидая, когда ОН наконец заметит, кто нарушил его одиночество. Но ни через пять минут, ни через десять, жук не обернулся, полностью увлеченный своим занятием. Как завороженный, Сосуд наблюдал за тем, как порхают руки жука, сплетая незнакомый и непонятный орнамент из дыма и света. Отсюда не было видно, что именно с таким усердием зачаровывал Бледный, однако это явно заслуживало куда большего внимания, нежели маленькая беглая тень. Очень наглая и преступно любопытная тень, потому что, не дождавшись реакции на свое появление, жучок осторожно поднялся по ступеням и, стараясь не сильно потревожить Бледного, подошел к перилам балкона.       Его никто не окликнул и не остановил, когда Полый попытался заглянуть сквозь частую витиеватую решетку, выполненную в виде хитрого переплетения несуществующих ползучих растений. Не преуспев в этом, он не без труда ухватился за верхний край перил. Подтянувшись, кроха положил голову на перила и, упершись лапками в хитросплетение завитков, глянул вниз. На первый взгляд там было то же самое, что и вокруг — золотое свечение, разлитое по клубящейся и вздымающейся горами белой дымке и… лазурное ничто, раскинувшееся над всем этим.       Полый завозился, собираясь забраться повыше, когда чьи-то руки бережно подхватили его подмышки и подняли вверх, над перилами, открывая обзор. Бледный перехватил кроху поудобнее, усаживая того на сгиб локтя и бережно придерживая второй рукой. Ни слова упрека, только спокойный интерес, приправленный легким удивлением и… грустью. Сосуд благодарно зажужжал, после чего снова заглянул за перила.       Там возвышались горы. Он не знал, как иначе назвать клубящиеся, кажущиеся пуховыми клубы белоснежного тумана, подсвеченного золотом с одной стороны и пронзительной голубизной с другой. Лазурное пространство начиналось высоко наверху, там, куда не доставали изменчивые туманные шапки дымчатых гор, и было таким нестерпимо ярким, что было больно смотреть. Но он все равно смотрел и не мог оторваться от этой бесконечной синевы, которую мог сравнить только с кромешной Пустотой в самой глубине Бездны. Только это была пустота иного толка… но от этого не менее пугающая.       Жучок глухо, с вопросом зажужжал, показывая на клубящуюся за кованной оградой картину. Он не сильно рассчитывал на ответ, однако практически сразу получил его. — Это называется облака, — тихо заговорил Бледный, кивая на клубящиеся горы. — Они образуются почти как наши туманы и точно такие же на ощупь, но не стелются по земле, а поднимаются вверх. Потом они снова становятся водой и проливаются на землю дождем.       Сосуд склонил голову на бок, вслушиваясь в мягкий, знакомый с незапамятных времен голос, которому привык безоговорочно верить. Воодушевленный, он снова поднял руку, на этот раз указывая на пронзительную синь над облаками, такую глубокую, что туда, казалось, можно было упасть. — Это? А, это небо. Это… — Бледный задумался, будто пытаясь подобрать слова. — Оно находится высоко-высоко, выше, чем, самый высокий свод в Халлоунесте или любой другой земле. Пожалуй, это похоже на Пустоту, только она находится над нами, а не внизу.       Жучок вопросительно зажужжал. — Да, так тоже бывает, — в голосе бледного звучит грустный смех. — Не здесь, но бывает.       И снова немой вопрос, на этот раз не облеченный в звук, но моментально понятый. — Нет, никто из нас этого не увидит. Разве что в грезах, но это опасное удовольствие. — Бжжжжжжжжжжж? — застрекотал крылышками Пустой. — Потому что свет грез может привести к свету небесному, а тот к безумию, а потом к смерти. Ты же сам видел, что он делает с жуками, — с грустью ответил жук, опуская малыша на пол рядом с собой. — К слову об этом, а ты весьма любопытен.       Полый виновато зажужжал. Он не уловил упрека в словах венценосного жука, но успешно сам его придумал. — Позволь-ка взглянуть, — тот опустился на колени перед крохой и бережно взял его голову в ладони. Аккуратно он провел пальцами по длинной трещине, пересекающей лоб крохи, и задумчиво хмыкнул. — Треснула вовнутрь. Да, кажется, помню. Ты далеко забрался, я бы даже сказал, неожиданно далеко. Как так получилось?       Полый пожал плечами. Если честно, ему не хотелось об этом задумываться, слишком мало было фактов для того, чтобы искать объяснения. — Понятно, — кажется, Бледный улыбался. — И что ты собираешься делать дальше?       «То, что должен,» — сразу же родился немой ответ, понятый без слов, по одному взгляду пустых глазниц Полого.       И снова грустная улыбка, пусть и скрытая бесстрастной маской, была ему ответом. — Ты не сможешь. Ты уже треснул, маленький. Твоя трещина сразу же станет воротами для чумы, возможно, даже более широкими, чем сейчас. Ты ведь и сам понимаешь это.       Кроха кивнул, сейчас особенно остро чувствуя свою беспомощность. Постоял минуту, после чего снова поднял на Бледного взгляд и тонко протяжно зажужжал, цепляясь за край длинного одеяния. — Знаю, — эхом отозвался он. — Все мы… чем-то жертвуем. И он, и я.… и ты, дитя. Такова цена, ее нужно было заплатить.       «Нужно?» — без слов спрашивал жучок, продолжая цепляться за белоснежную мантию, как за соломинку. — Да, — твердо отозвался Венценосный, не отводя взгляд.       Пальцы медленно разжались, выпуская шелковистую ткань. Жучок стоял, понурив голову, как нашкодивший ученик, которого даже не стали ругать за проступок. И.… лучше бы ругали, было бы проще.       «Значит…» — зашелестел в пустоте немой ответ, — «значит буду платить».       Он отстранился и сделав несколько шагов в сторону лестницы вдруг замер. Было как-то неправильно уходить вот так. Какая-то недосказанность витала в воздухе, и Полый все никак не мог понять, как ее убрать. Он обернулся.       Бледный все еще стоял на коленях и смотрел на него, ожидая видимо последующих действий. Жучок же переступил с лапы на лапу, вспоминая что-то… не совсем понятное и совершенно для него новое, но кажущееся внезапно правильным. Резко повернувшись, он порывисто подошел к белому жуку и, не дав тому времени среагировать, крепко обхватил руками, прижимаясь всем телом.       Несколько секунд постояв так, ощущая призрачное тепло Бледного и его изумление, не дающее ни двинуться, ни сказать что-либо, Пустой отстранился и быстро побежал по ступеням вниз в золотистую дымку странного сна, похожего на реальность.       Его никто не останавливал.