Эхо в Пустоте

      Смазанным, размытым серым пятном промелькнул перед глазами Грязьмут, оставшись позади вместе с прозрачным светом уличных фонарей, скрипом часов и черными, безжизненными на первый взгляд домами. Холодной дырой показался колодец к Перепутью, бездонной, как тьма, породившая Сосуд. Всего на секунду, которая потребовалась, чтобы бесконечность оборвалась глухим ударом и болью в отбитых лапах. Глухо звякнул гвоздь, шкрябнув наконечником по мостовой. Подпрыгивая в шлее при каждом шаге, он больно бил по спине, но жучок не остановился, чтобы поплотнее затянуть ремень, не замедлился перед стремительным спуском к перекрестку, не дал себе времени даже перетерпеть боль от удара. «Должен успеть!».       Мелькают перед глазами изученные до последнего камушка коридоры, улиточные раковины и статуи, похожие на каменные бочонки с масками вместо крышек. Вздрагивают, потревоженные чумные оболочки, малочисленные, но неизменные, тянут руки, вскидывают мертвые глаза, в которых рыжиной горит унесшая их болезнь. Он не прячется, даже не замедляет шаг и, подобно маленькой комете, проносится мимо, лишь чудом избегая цепких пальцев. Сверкнул непривычно ярко освещенными окнами, делающими его еще более похожим на гигантского жука, Храм Черного Яйца. В его дверях можно заметить смазанный алый высверк. Еще один фонарь? Или полы плаща? Нет времени разглядывать. Нет времени прятаться. Нет времени бояться. НЕТ ВРЕМЕНИ! Больше нет… времени…       Сердце уже билось где-то под горлом, мешая дышать, когда Полый, едва не теряя равновесие, ворвался в темный коридор, ведущий в шахты Пика. Он не догнал девчонок раньше, пусть, все еще тешил себя надеждой, что те не успели бы уйти далеко и попасть в беду. В настоящую беду. Сосуд просто догонит жучишек и вернет обратно… они дождутся Милу, вылечат Кристалл… и все будет хорошо. В конце концов, они не успели бы забраться далеко в шахты. Действительно, ведь прошло совсем немного времени… времени… СКОЛЬКО ПРОШЛО ВРЕМЕНИ?!       Подсвеченный розовым свет шахт больно резанул по глазам, когда жучок выскочил на открытое пространство. Ему пришлось потратить несколько драгоценных минут на то, чтобы, закрыв ладонями глаза, попытаться хоть как-то привыкнуть к свету. Остановка не пошла на пользу. От быстрого бега по телу расходились волны болезненной усталости, воздух со свистом проходил через гортань, мешая сосредоточиться. Вместе с усталостью медленно разгоралась боль в отбитой неправильно закрепленным гвоздем спине и руке, из которой шаман сцеживал Пустоту для лекарства. Стоило немалых усилий просто стоять ровно, не держась за стену и не пытаясь захлебнуться воздухом, ставшим неожиданно густым, как вода в канавах Города Слез.       Сосуд мотнул головой, отгоняя от себя удушливую усталость, которая каждую секунду грозила перерасти в слепую панику. Так он никому не поможет, нужно действовать иначе… Полый огляделся по сторонам. В шахтах все также кипела работа. С грохотом, который поглощал все прочие звуки, многочисленные конвейерные ленты просеивали отработанную породу, стучали вагонетки, то и дело появляясь из темных тоннелей, похожих на дыры в сыре, да звенели кирки шахтеров, которые с остервенением одержимых вгрызались в нутро горы, добывая тысячи и тысячи кристаллических осколков. На первый взгляд вокруг не было ни следа жучишек, что, однако не означало, что девочки сюда не приходили.       Полый нервно вздохнул и потянул за шлею гвоздя, устраивая неудобно длинное оружие так, чтобы оно не било по спине при каждом шаге и по возможности не мешало крыльям. После недолгой возни у жучка получилось закрепить гвоздь так, что лезвие шло прямо между крылышками, вдоль хребта. Также Пустой заранее достал из сумки фонарик и повесил его на шею, чтобы не возиться каждый раз, когда нужен будет свет. Закончив с этими нехитрыми приготовлениями, он поспешил вперед.       Все еще избегая встреч с шахтерами, Сосуд внимательно смотрел по сторонам, надеясь отыскать хоть какие-нибудь следы сестер. В идеале, конечно, их самих, однако надежды на то, что девчонки не успели углубиться в шахты или им хватило благоразумия повернуть назад сразу же, таяли с каждой минутой. Безумно сложно было не поддаваться панике, не бежать, сломя голову, сквозь наполненные розовым светом переходы, будто хаотический бег мог бы помочь отыскать пропажу. Полый старался держать себя в руках и усиленно думал, куда может пойти толпа девчонок, пытаясь отыскать родителей в заполненной безумными старателями шахте? Просто бродить по коридорам? Нет, даже самые оптимистично настроенные жучишки не стали бы делать такой глупости, а среди них были и довольно рассудительные девочки. Им нужна была цель… какой-то ориентир, хорошо знакомый и, разумеется, имеющий какое-то значение.       Пустой остановился посреди коридора, сраженный внезапным осознанием. «Светоч!».       Разумеется, этот таинственный артефакт, взятый отважной воительницей О’Гейр с вершины Пика, так часто фигурировал в рассказах Кристалл, что любая из сестер вспомнила бы о нем, даже если разбудит ее посреди ночи. И, если в самих шахтах властвует чума, то логично предположить, что родители (Мила же не может так жестоко врать!) находятся здесь, но где-то еще. У того самого Светоча…       Кроха ускорил шаг, потом вовсе побежал. Он не был уверен в своих выводах, но отчаянно надеялся, что не ошибся, ведь в противном случае девочек можно будет искать до бесконечности долго. Помня, что ни у одной из сестер нет крыльев и почти все они боятся темноты, Сосуд не пошел той же дорогой, что двигался в первый свой визит в шахты. Вместо этого малыш начал искать путь, который подошел бы девочкам, более очевидный, лишенный крутых подъемов по отвесным стенам и путешествий по темным пещерам, кишащим плюющимися кристаллами мошками.       Это было… долго. Безумно долго. Многие коридоры заканчивались тупиками или крутыми шахтами, уводящими к вершине или глубоко под землю. Часто широкий и ухоженный на первый взгляд тоннель обрывался глубокими ямами, дно которых усеивали те самые драгоценные друзы, грани которых могли бы поспорить остротой с наточенными иглами. Жучок, конечно, старался искать дороги, ведущие наверх, однако их было не так уж много. По крайней мере таких, какими могли бы воспользоваться дети, не подвергая себя неоправданному риску. И с легким запозданием становилось жутко от того, что он сам прошел через эти штольни, прошел практически не замечая, насколько здесь может быть… страшно. Будто кто-то намеренно лишил его чувства опасности на время пути… Кристалл могла бы? Могла? Об этом не хотелось думать, особенно сейчас.       Когда малыш уже начал отчаиваться, ему на глаза попалась первая отметка. Простая стрелка, сделанная мелом на стене на уровне роста невысокого жучка… возможно, ребенка. Она указывала в сторону выхода, и Полый мог бы поклясться, что в первый его визит в шахты никаких отметин на стенах не было. Даже одурманенный кристаллическим блеском, Сосуд не пропустил бы такую деталь, в этом малыш был почти уверен. А значит… значит здесь недавно прошел кто-то, кто очень не хотел заблудиться в хитросплетении заросших друзами коридоров и лестниц.       Воспрянув духом, жучок устремился вперед, теперь внимательно вглядываясь в стены в поисках новых отметин. Те попадались с завидной регулярностью, неровной цепочкой отмечая путь предыдущих скитальцев. Иногда при входе в очередное ответвление метки были перечеркнуты, знаменуя тупиковые или просто неподходящие коридоры, что значительно облегчало путь. Да, Пустому все еще нужно было соблюдать осторожность, проскальзывать мимо шахтеров, избегать слепо мчащих по рельсам вагонеток, влекомых неведомой силой, однако теперь ему хотя бы не приходилось плутать, постоянно натыкаясь на тупики. Следуя по цепочке отметин, жучок заметил, что постепенно поднимается вверх. Похоже жучишки, как он и предполагал, первым делом подумали о Светоче и решили, что их родственники находятся где-то недалеко. И, судя по тому, что пока что малышу не попадалось следов малых или больших катастроф, девочки были достаточно благоразумны, чтобы избежать беды.       По ощущениям Сосуда, он миновал не менее половины пути, когда, выйдя на очередную развилку, услышал пронзительный вопль, приглушенный расстоянием и многократно искаженный непостоянным и обманчивым эхом. «Не сходить с пути,» — жучок замер, вслушиваясь в грохочущий шум шахт, настороженный и напряженный.       Крик повторился, тонкий, пронзительный, от него, казалось, начинали тихо звенеть иглы кристаллических друз, густо проросших на потолке. «Идти по отметинам!» — из тоннеля дохнуло страхом… даже нет, ужасом, таким сильным, что тело немело, не в силах сдвинуться с места, а в груди ледяной друзой разрастался беспомощный немой крик. «Не терять… след…».       Еще один звук перекрыл и далекие крики, и мерный гул шахты. Какой-то влажный, но в то же время жгучий и резкий, как будто сам воздух в один момент раскалился добела и исчез, испарившись белым паром.       Тело сработало раньше разума, и Пустой, не помня себя, помчался на звук, в отчаянии понимая уже, что не успевает. Не… успевает…       Коридор обрывался выходом в пещеру, заполненную розовым светом, давно уже не вызывавшим ничего кроме чувства опасности. И, стоило крохе шагнуть на порог, как ослепительный и жаркий луч, широкий, как колонна, и почти белый от излучаемого им жара ударил под ноги. Жучок прянул назад, растерянно вглядываясь в подсвеченное розовым пространство, многократно пересеченное подобными столбами жгучего пламени, преломленными под самыми немыслимыми углами. В лицо пахнуло жаром и страхом — тем самым всепожирающим ужасом ребенка, столкнувшегося с монстром из-под кровати и обнаружившего, что он не просто существует… он гораздо страшнее, чем казался раньше. Пещера, просторная и чистая, когда-то явно была городком шахтеров или подобием комнаты отдыха. В отблесках испепеляющих лучей, истаявших с мерзким шипящим звуком остывающего камня, жучок смог разглядеть какие-то округлые строения, выстроившиеся вдоль стен и расположенные полукругом кованые скамейки, меж которыми прямо сквозь пол проросли переливчатые друзы. Разглядеть что-то еще Пустой просто не успел, ибо его внимание полностью сфокусировалось на фигуре жука, показавшейся просто огромной по сравнению со скорчившимися на полу детьми. Больше он не думал.       Подобно маленькому жужжащему ядру, Полый пронесся над полом, и всем своим телом врезался в голову великану, пытаясь хоть так оттолкнуть его от застывших в немом оцепенении жучишек — всего двоих, но… какая разница! Великан, не ожидавший такой подлой атаки, покачнулся и нелепо шмякнулся на бок, подняв в воздух целое облако кристаллической пыли. Жучок же, не успев погасить инерцию, еще несколько метров кубарем прокатился по усеянному стеклянным щебнем полу.       Странная кристаллическая конструкция на голове противника, которую малыш впопыхах принял за странный неповоротливый шлем, оказалась огромным розовым кристаллом, который каким-то кошмарным образом пророс через тело несчастного, полностью поглотив его голову. За стеклянистой поверхностью, похожей на розовый леденец скорее угадывались очертания жучиного лица, и лишь пара светящихся круглых глаз показывала, что он еще… жив? Может ли быть живо существо, которое уже не дышит. Просто уже не может сделать вдох, запертое в кристаллическом коконе?       Однако, об этом можно было подумать потом. Неповоротливый жук, неловко опираясь на закованные в такие же кристаллические болванки культи уже пытался подняться, и розовые друзы вокруг звенели, наполняя воздух утробным яростным гулом. Пустой быстро, оскальзываясь на щебне, вскочил на ноги и побежал к застывшим в немом шоке девочкам. Всего двое из девяти — близнецы. Чумазые, исцарапанные, испуганные, они с трудом реагировали на призывное жужжание Сосуда и поднялись только тогда, когда тот сильно пихнул одну из сестер в бок. То, как они поднимались на ватные от ужаса ноги, то, как неловко, медленно семенили за тянущим за собой малышом… все это казалось сценой из кошмарного сна, тягучего, как смола. Того самого, в котором ты пытаешься убежать от монстра, но не можешь совладать с собственными ногами. Сейчас, правда, с двумя перепуганными насмерть девочками.       Выход из зала… тот же самый? Или другой? Он был совсем рядом, всего-то надо было миновать ряд рассыпавшихся от времени скамеек, густо поросших кристаллическим инеем, и нырнуть в полукруглый дверной проем, кажущийся черным на фоне слепящего света друз. Но даже такое смешное расстояние казалось бесконечно длинным, когда за спиной поднимался живой мертвец, а воздух вновь наполнялся раскаленным дребезжанием наполненных светом кристаллов.       Едва уловимая рябь в воздухе подсказала, что сейчас произойдет и Полый, повинуясь секундному импульсу, резко дернул девочек вперед, отчего те снова потеряли равновесие, плюхнувшись носами в землю. И в тот же момент с раскаленным гулом пространство снова рассекло множество испепеляющих лучей, и казалось, что даже воздух плавился и сгорал в их хищном сиянии. Клара пронзительно закричала — испепеляющий световой поток прошел в каком-то сантиметре от ее спины, оставив на панцире уродливую темную отметину, хитин моментально ссохся и пошел трещинами, как кожура запеченного на углях картофеля. Жучок изо всех сил вцепился ей в запястье, пытаясь одновременно оттащить от раскаленного потока и не дать девочке подняться или дернуться навстречу собственной гибели.       Несколько бесконечно долгих секунд пещера полнилась хищными отблесками, и когда смертоносные лучи погасли, так же внезапно, как возникли, тишина показалась настолько оглушительной, что несложно было потеряться. Спешно, судорожно, Пустой распихивал захлебывающихся слезами девчонок, заставляя их подняться на ноги и идти… хотя бы идти, хотя бы…       Великан, которого, казалось бы, должно было испепелить раскаленным светом, поднялся на ноги. Все такой же грузный и неуклюжий, он проявил неожиданную резвость, одним большим прыжком подскочив к незваным гостям. Не ударил, хотя мог бы, ни жучок, ни близняшки не успели бы ничего предпринять. Вместо этого гигант направил на них одну из своих скованных кристаллами рук, и Полый с ужасом осознал, что в розовых гранях начинает скапливаться тот же разъедающий свет. Малыш сам не понял, когда успел выдернуть гвоздь из-за спины — все еще тяжелый и дико неудобный, так и норовящий выскользнуть из когтистых пальцев при каждом ударе — он был сейчас единственным, что отделяло их всех от смерти. Первым же ударом, в который Сосуд вложил всю свою силу и весь вес, он сумел отвести направленную на детей кристаллическую пушку в сторону. Опоздай он всего на мгновенье, и пронзительно-розовый с белой сердцевиной луч вплавил бы их всех в камни. Раскаленная смерть рассекла пространство, превратив остатки скамьи в груду искореженного и оплавленного металла, в которой уже невозможно было узнать то, чем оно было совсем недавно.       Развивая успех, Полый поспешил нанести второй удар, на этот раз метя врагу в ноги. Уронить! Опрокинуть! А если нет, то хотя бы помешать прыгать. То ли кристаллический великан не ожидал такой прыти от козявки, то ли сам по себе был не лучшим бойцом, однако гвоздь практически не встретив сопротивления, раздробил хитин чуть ниже колена противника. С грузным хрустом тот припал на ногу, оперевшись одной почти неподвижной из-за кристаллических наростов рукой о землю, и тут же, пока не опомнился, получил уже по ней. Сосуд не думал, правильно ли он держит гвоздь, верно ли наносит удары — просто бил, вкладывая в каждый взмах весь свой слепящий ужас, всю жажду жизни и желание защитить подруг. И это… работало.       Рука чудища подогнулась, и тот рухнул в кристаллическую пыль подняв в воздух облачко переливчатой розовой пыли. Полый же, развернувшись, побежал к девчонкам, которые на его счастье, не сидели все это время на месте. Мия, глотая слезы, из последних сил тянула за собой обожженную сестру. До выхода оставалась какая-то пара шагов.       Уже чувствуя, как начинает рябить воздух, готовый вспыхнуть десятком испепеляющих колонн малыш припустил за подругами, со звоном и грохотом волоча за собой непомерно тяжелый гвоздь. Спину обдало жаром и, уже выскакивая в спасительную темноту коридора, он почувствовал, как вспыхивает плотная ткань плаща, не столь расторопная, как маленькая тень. Таки споткнувшись на пороге, жучок кубарем прокатился по неровному полу, сбивая пламя. Гвоздь со звоном отлетел в сторону, затерявшись в полумраке, и на перепуганную троицу мокрой простыней рухнула тишина. Простейшие звуки — всхлипывания девочек, неуклюжий шорох гравия, доносящийся из зала, гул работающей шахты, стук собственного сердца — казались какими-то противоестественно громкими, заглушающими собой все. Сосуд вскинул голову, готовый, что враг поспешит в погоню, но почти сразу успокоился. Заросший кристаллами жук, с трудом поднявшись, побрел к единственной уцелевшей скамье и, тяжело плюхнувшись на нее, замер. Уснул или умер? Жучок не хотел проверять.       Тихо выдохнув, кроха поднялся и засеменил к прижавшимся к стене близнецам. Мия судорожно вцепилась Кларе в плечи, будто та могла прямо сейчас просто взять и испариться. Губы девочки кривились в тщетно сдерживаемых рыданиях, а в глазах стояли слезы, вот-вот готовые ручейками побежать по щекам. Ее сестра же, наоборот, казалась на удивление спокойной, даже безучастной. Глаза ее, черные и пустые были широко распахнуты, а сама девочка тяжело дышала, хватая ртом пропахший пылью воздух. — Все хорошо… со мной все хорошо… — как заведенная твердила Клара, невидящим взором уставившись на сестру. — Сейчас… сейчас пойдем… пойдем… пойдем… — Помоги… — проскулила Мия, которой не потребовалась способность Полого чувствовать других жуков, чтобы понять — ничего не «хорошо».       Крупные капли все-таки покатились по круглым щекам девчонки, оставляя за собой темные полоски в пыли. Кроха дрожащими руками начал копаться в сумке в поисках чего-нибудь полезного, но, в первую очередь, пытаясь отвлечься от страшной боли, что постепенно растекалась под панцирем подруги, туманя разум и мешая думать. У него была мазь и бинты, собранные Сериз. Это хорошо помогало, если жучок, например, резал лапу или получал еще какую-нибудь несерьезную травму, но здесь… Панцирь девочки выглядел просто кошмарно. Его наискось пересекала страшная полоса ожога. Хитин посерел и вздулся, расслоившись, как пласты позапрошлогодней краски. Из многочисленных трещин начинала сочиться прозрачная желтоватая жидкость — не ихор, а какой-то другой естественный сок, названия которого Сосуд не знал. И при каждом движении, при каждом вдохе девочки эти трещины множились, причиняя ей дополнительную боль. Тут… тут не обойдешься простой мазью. Даже если использовать сразу всю баночку.       Беспомощно посмотрев на небогатое содержимое своей сумы, на плачущую Мию, на тяжело вздымающуюся изувеченную спину Клары, Пустой решительно захлопнул клапан сумки. Он подполз поближе и возложил ладони на панцирь девочки, постаравшись не касаться поврежденного участка. Жучишка все равно вздрогнула, как будто кроха ее ударил, однако даже не повернула головы.       Было страшно. Было безумно страшно, что то маленькое чудо, что произошло когда-то в Городе Слез сейчас не получится. С тех пор прошло много времени, и Сосуд прибегал к изувеченному и искаженному фокусу души всего два или три раза, чтобы залечить пустяковые царапины у подружек. Однако такой ожог — не порез… это даже хуже, чем изрезанные стеклом бока, это… Полый не дал себе додумать сравнение, чтобы окончательно не раствориться в подступившем к горлу ужасе и чувстве собственной беспомощности. Вместо этого малыш постарался отречься от происходящего и сосредоточиться на покачивающейся в Пустоте бледной капле — силе души. Чужой души.       Она была огромной — даже больше, чем в прошлый раз, в столице. И оставалось только гадать, откуда и как он успел собрать так много. Но это даже хорошо. Сейчас, слыша тяжелое дыхание маленькой девочки и тихий скулеж ее перепуганной до смерти сестры, Сосуд как никогда, понимал, что должен использовать все. Белая капля вскипела, сжатая щупальцами пустоты, выплеснулась из черноты его сути маленькими язычками пламени потекла по рукам и разбежалась по изувеченному панцирю Клары. Белоснежные язычки пламени, как живые, ныряли в трещины хитина вспыхивая маленькими огоньками где-то под ним. Жучок же, не обращая внимания ни на что, продолжал вливать в подругу силу, так много, как только мог, продолжал до тех пор, пока чужая боль окончательно не угасла, дыхание жучишки не выровнялось и не стихла дрожь, пробегающая по изувеченому панцирю. Только тогда Сосуд, чувствуя себя еще более опустошенным, чем когда-либо еще, уткнулся лбом подруге в спину, зная, что это больше не причинит ей боли.       Кажется, он все-таки потерял сознание на некоторое время, потому что когда Жучок пришел в себя, то находился в совсем другом месте. Небольшая пещера, наверное, была когда-то местом выработки, которое, после того как жила иссякла, превратили в склад, а там и вовсе забросили. Было сумрачно. Темноту разгонял только светомушиный фонарик да большая масляная лампа из тех, что можно было найти на полках. Грубые стеллажи полукругом выстроились по периметру комнаты и казались неприступными стенами форта или замка, скрытыми в темноте. Сосуд полулежал, уткнувшись лицом в грудь одной из сестер, какой именно разглядеть было сложно, а девочка прижимала его к себе, как плюшевую игрушку. Дыхание второй жучишки скорее угадывалось рядом, чтобы посмотреть, нужно было повернуть голову, но шевелиться не хотелось совершенно.       Полый чувствовал себя странно… опустошенным и больным, как будто вместе с белым светом, наполнявшим его суть, он вылил немалую часть собственной жизни, и теперь горячая ватная усталость разошлась по телу мешая двигаться и даже думать. Жучку бы хотелось лежать так и дальше, однако мерный гул шахты и сумрачная темнота пещеры не давали почувствовать себя в безопасности. Посему Сосуд заворочался, слегка высвобождаясь из хватки девчушки. Жучишки, утомленные и сонные настолько, что не имели больше сил ни на то, чтобы плакать, ни на то, чтобы бояться, закопошились. Клара… кажется, это все-таки была она, неохотно разжала ручки, позволяя жучку приподняться. — Жужжка очнулась, — голос девочки звучал тихо и хрипло, но даже так в нем можно было услышать радость и облегчение. — Слава листикам!       О да, так резко хватать его поперек живота и сжимать до хруста хитина могла только беспардонная Мия. Пустой засучил лапками, пытаясь хоть так показать, что ему больно и нечем дышать. — Ты нас до смерти напугала! — выпалила жучишка, опуская придушенный Сосуд на пол. — Мы уже думали, что ты решила умереть. Жучок помотал головой, показывая, что его такой ерундой не возьмешь, и повернулся к Кларе. Она все еще сидела, поджав под себя лапы и зябко обхватив руками плечи. — Со мной все хорошо, — попыталась улыбнуться девочка. Было видно, что глаза ее припухли от слез, а по плечам все еще пробегает мелкая дрожь, пережитая боль и связанный с ней ужас не прошли для жучишки даром. Полый чувствовал, что эта опустошенность, которая ощущалась с первых секунд пробуждения, в этот раз, принадлежит не только ему. Сама Клара, будто еще не до конца верила, что все пережитое реально, а вокруг не сон или какая-нибудь навеянная болью галлюцинация. Возможно, если бы девочка еще имела силы, она бы рыдала, кричала или пыталась сделать что-то еще, но вместо этого просто сидела, цепляясь за бессознательного жучка, сестру или себя саму, как утопающий за соломинку. — Уже совсем не больно, — продолжила девочка все тем же немного странным тоном, который куда привычнее было слышать от Кристалл, нежели от младшей жучишки. — Правда такое чувство, что у меня отваливается панцирь. Я немного боюсь смотреть. Все ведь хорошо?       Полый обошел девочку и посмотрел на ожог. Судить о его состоянии было сложно, но открывшаяся перед крохой картина ужасала. Расслоившийся и потрескавшийся панцирь, казалось, слабо похрустывал в такт дыханию девочки. Просочившаяся в трещины жидкость давно засохла странными коричневатыми потеками, к которым было страшно прикасаться, однако… это все явно не болело. Возможно, когда они доберутся до дома и девочке помогут избавиться от корок, все станет гораздо лучше. — Все плохо? — спросила Клара, оборачиваясь на Пустого.       Тот покачал ладонью в воздухе и, оглядевшись, вопросительно зажужжал, надеясь, что девчонки поймут вопрос и без записки. Вроде бы раньше у них получалось. — Когда ты вдруг уснула, я утащила вас сюда из коридора, — хмуро ответила Мия, выводя пальчиком замысловатые узоры в пыли. — Вы обе были… ненормальные какие-то. Одна заснула вдруг, вторая — то ревет, то смеется, еще камни эти дурацкие… и дядька тот. Вдруг за нами полезет. Я вас и затащила куда подальше чуть не надорвалась, пока несла. Я не муравей вообще-то, чтоб поднимать штуки больше себя.       Чтобы как-то унять поток возмущения, жучок подошел к распаляющейся Мие и просто обнял ее. Девочка замолчала, а потом тихонько, совсем как ее близняшка, всхлипнула. — Это было страшно! — вдруг закричала она, и в голосе обычно грубой и жесткой Мии прорезались тягучие рыдающие нотки. — Слышите, вы! Это было страшно! Очень страшно! Никогда! Никогда-никогда больше так не делайте! Дууууурыыыыы! И вот тут она заплакала — громко и навзрыд. Тщетно пытаясь унять слезы, жучишка остервенело терла лицо грязными кулачками, но те все бежали и бежали, размывая пыль на ее лице, а прерываемый всхлипами пронзительный крик звенел в тишине. Клара настолько удивилась вдруг разрыдавшейся сестре, что с полминуты сидела неподвижно и смотрела округлившимися глазами. И только осознав, что это ей не мерещится, девочка подскочила, едва снова не свалившись от слабости, и кинулась к близняшке. — Миечка, милая, прости, — лепетала она, обнимая сестренку за плечи. — Не плачь, видишь же с нами все хорошо. Мы больше не будем, правда ведь, Жужжка?       Полый согласно жужжал, обнимая малышку с другой стороны. Он не знал, насколько это все помогает, однако чувствовал, что девочка сейчас как никогда хочет быть уверенной, что не осталась одна. Когда прерывистые всхлипывания наконец-то стихли Сосуд крепко взял сестер за руки и настойчиво потянул к выходу из комнаты. У него сейчас было множество вопросов, начиная от того, где они потеряли старших и заканчивая тем, кому конкретно пришла в голову светлая идея идти в шахты. Однако близнецы явно были не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы и слушать нотации, а место не располагало к беседам. К тому же, жучка несколько насторожило то, что ни Клара, ни Мия до сих пор ни словом не обмолвились про свою семью. — Ты отведешь нас домой? — тихо спросила Клара, тихонько подпихивая все еще сердито шмыгающую носом сестру в панцирь. — Мила, наверное, расстроилась, когда вернулась. С Кристалл все в порядке?       Сосуд отвел глаза и нервно пожал плечами. Тащить жучишек за собой больше не было необходимости, благо, они прекратили плакать и теперь сами шли за маленьким проводником, который, увы никак не мог ответить на их вопросы. Он бы, признаться, очень хотел, чтобы Мила действительно вернулась домой и заметила отсутствие младших сестер. Тогда у них у всех появилась бы хоть какая-то надежда выбраться живыми из этой переделки. Но как долго она будет выхаживать Кристалл? Возможно, Сосуд успеет довести близнецов до Грязьмута и даже сделать несколько забегов в глубину копей. Может быть он сумеет упросить помочь кого-то из жителей Грязьмута. Вероятно, хорошей идеей будет позвать и саму Милу. Возможно… возможно они все еще смогут выжить, если будут действовать быстро. Но сначала надо выбраться из шахт.       За порогом кладовки пролегал уже знакомый коридор, в котором накануне Сосуд пытался лечить Клару. Вход в зал, охраняемый странным жуком с проросшей кристаллом головой, мерцал розовым светом. В нем слабо поблескивало лезвие гвоздя, беспечно забытого девочками посреди прохода.       Сделав близнецам знак ждать, Сосуд осторожно приблизился к своему оружию и, подобрав его, заглянул в зал. Недавний противник все также сидел на лавке, слабо покачиваясь из стороны в сторону. От него исходили странные и тягучие чувства, от которых у малыша по спине пробежал липкий холодок, как будто кто-то провел вдоль хребта склизким и холодным щупальцем, мягким, как ладонь улитки. Несмотря на то, что великан, казалось, не обращал никакого внимания на любопытствующего кроху, тот осторожно попятился и быстро, пока ничего не случилось, вернулся в коридор.       Девчонки испуганно жались друг к другу, ожидая своего маленького проводника. Клара, даже несмотря на целительные чары, выглядела плохо и с трудом держалась на ногах, а Мия поддерживала ее, боясь случайно уронить. Тащить их через зал, где, скорее всего, придется бежать, сломя голову? Нет, плохая идея.       Жучок взвалил как будто потяжелевший с последнего раза гвоздь на плечо, так его легче было тащить, и поманил подруг за собой, в темноту коридора. Все было не так уж плохо. Нужно просто найти обходную дорогу и выйти в знакомые коридоры с отметками, а там уже не сложно будет отыскать обратный путь. Главное, вести себя осторожно, не шуметь и не искать проблем.       Коридор был темным, пустынным и, к великой радости Полого, практически полностью лишенным кристаллической поросли. В стенах иногда встречались выемки для факелов или закрепленные на металлических держателях тяжелые масляные лампы, покрытые толстым слоем пыли, а под ногами пролегали старые рельсы, изрядно поросшие пылью и явно очень давно оставленные без ухода. Изредка свет фонаря, который несли девчонки, выхватывал из темноты брошенные без присмотра инструменты — кирки, лопаты, заступы, каски с разбитыми фонарями. Они валялись у стен неряшливыми кучками или поодиночке, как будто кто-то собирался забрать их с собой, но передумал или не успел. Чуть реже, но с завидным постоянством под лапами похрустывали обломки хитина, а пустые и высохшие оболочки шахтеров, пусть и встречались гораздо реже, не давали расслабиться и сделать вид, что это просто гравий.       Идти вглубь горы пришлось долго, не менее часа. Как на зло, по пути не встречалось ни одного ответвления, по которому можно было отправиться в поисках выхода, так что путники с каждой минутой уходили все глубже и глубже в копи. И когда свет фонаря выхватил круглый провал шахты с уводящими вниз ступенями-скобами, все трое, не сговариваясь, остановились. Внизу, куда не достигал даже мощный свет масляной лампы, было темно и тихо, насколько может быть тихо в подземелье, где без остановки работают древние механизмы.       Жучок помнил, какими опасными могут быть темные залы Кристаллического Пика, посему, сделав девочкам знак ждать, первым начал спускаться в темноту. Когда лапы его коснулись твердого камня, Сосуд поднял свой фонарик повыше, осматриваясь.       Пещера, судя по гулкому эху, которым отзывался каждый шаг, была огромной, не меньше, чем та — первая, у входа в копи. Под лапами тут же захрустело кристаллическое крошево, густо присыпавшее старые рельсы, а, сделав несколько шагов, Полый едва не свалился с обрыва. Внизу на почти недосягаемой отсюда глубине, поблескивали острия кристаллических игл. Жучок прошел немного вперед, держась рельс, чтобы убедиться, что дорога не закончится в самый неожиданный момент и поведет их хотя бы в относительно правильную сторону. Не оборвалась. Сложно было судить из-за кромешной темноты, но колея, вроде бы шла по уступу вдоль стены всей пещеры. С другой стороны, если долго вглядываться в темноту можно было различить слабые розовые отблески. Может быть это выход в основные пещеры? Или очередная ловушка копей?       Жучок вернулся к лестнице и помахал свесившимся вниз девчонкам, предлагая им спуститься. Первой спустилась Мия, и тут же яркий фонарь расширил круг света, выхватывая из темноты незамеченные ранее детали — осколки панцирей у стен, несколько разбитых проросших кристаллами касок, инструменты. На грязной неровной стене отчетливо виднелись темные отпечатки жучиных ладоней, будто местные шахтеры в какой-то момент впали в детство и захотели украсить все вокруг забавными рисунками. — Мне страшно, — каким-то будничным тоном сказала Мия, разглядывая эти странные рисунки. — Да, если в сказках Кристалл появляются странные рисунки, то скоро вылезет чудовище, — подтвердила Клара, успевшая неслышно спуститься следом за сестрой. Она стояла рядом, отрешенно разглядывая необычную картину. — А теперь еще и плакать хочется, — шмыгнула носом вторая жучишка, но, к ее чести, все-таки не заплакала.       Сестры, не сговариваясь, отвлеклись от испачканной стены и повернулись к Сосуду, явно чего-то от него ожидая. Жучок тяжко вздохнул и, приложил палец к кончику маски, где у жуков находился рот, показывая, что здесь нужно соблюдать тишину. Дождавшись синхронного кивка близнецов, он поманил их за собой. Двигаясь вдоль рельс, Полый старался держать детей подальше от обрыва и ближе к стене, не столько опасаясь, что те сорвутся вниз, девочки были отнюдь не глупы, сколько помня о замечании Клары о монстрах, которые обязательно должны появиться из темноты после того, как герои заметили какой-нибудь тревожный знак. Кажется, они уже видели парочку — самое время. Разумеется, Полый знал, что никаких чудовищ, древних и страшных, в пещерах не водится. Здесь живут куда более приземленные, но от того не менее опасные твари. С ними не справиться с помощью песни, любви или волшебного цветка, даже если бы у кого-то завалялась парочка. У путников же был только непомерно тяжелый гвоздь, фонарь да надежда на лучшее. Откровенно так себе расклад, даже для сказки.       Первое время им везло. То ли поблизости не было ни одного местного обитателя, то ли яркий свет лампы отпугивал их, то ли действительно, молчание помогало избегать ненужных встреч, но когда до слуха путников в первый раз донесся слабый стрекот слюдянистых крыльев, они уже далеко отошли от лестницы. Пустой замер, жестом показывая сестрам остановиться и не двигаться. Вскоре в круге света показалась уже знакомая Сосуду мушка, крупная, с жирным переливающимся кристаллической пылью брюшком и проросшими сквозь грудину красноватыми иглами кристаллов. Кто-то из близнецов, в тишине сложно было понять, кто именно, восхищенно вздохнул, очарованный радужными отблесками света на шкурке дивного создания. Трепеща крыльями, оно на долгую минуту замерло над тройкой путешественников, словно размышляя, после чего так же медленно скрылось в темноте. — Какая красивая, — прошептала Клара, когда стрекот крыльев окончательно стих за мерным рокотом подземелий.       Жучок помотал головой, показывая, что совершенно не согласен с девочкой и поспешил дальше. Если здесь появилась одна такая муха, то значит, скоро могут прилететь другие, а ему совершенно не хотелось ввязываться с ними в драку.       Позади слышался приглушенный шепот Мии: — Не знаю. Может эта муха ядовитая, или Жужжке не нравятся кристаллы.       Он не стал останавливаться и объяснять. Было жаль времени, к тому же, совершенно не хотелось еще больше пугать девочек, которые и без того сохраняли спокойствие только потому, что «рыцарь» уверенно шел вперед и, казалось, знал, что делал. Очень не хотелось лишать их этой веры.       Прошло, наверное, около часа. Близняшки изрядно устали и замедлились, правда пока что не хныкали, боясь потревожить гудящую тишь пещеры и привлечь каких-нибудь сказочных монстров. Но привлекать не потребовалось. Полый почувствовал приближение кристаллических мошек еще до того, как до слуха донесся стрекот их крылышек. Посверкивая иглами на груди, они кружили вокруг сжавшихся в кучку детей, примериваясь и приглядываясь, и в этот раз было предельно ясно, что это не просто проявление любопытства.       Перехватив гвоздь обеими руками, так меньше шанс потерять его при ударе, жучок низко и протяжно загудел крыльями, стараясь, чтобы звук казался как можно более угрожающим. Мия расторопно ухватила свою не столь сообразительную сестру за локоть и поспешила оттащить ее поближе к стене и подальше от места начинающейся драки. Вовремя. Встревоженные звуком, мошки закружили вокруг маленького жучка, напрочь забыв про его притихших спутниц. Полый наблюдал, готовый в любой момент сорваться с места, уклоняясь от смертоносного снаряда. В этот раз бежать было нельзя… совершенно нельзя, пусть и хотелось.       Одна из мошек на секунду зависла неподвижно, прицеливаясь, и вот тонкая кристаллическая иголка уже летит в цель, разминувшись с отскочившим назад Полым на какие-то сантиметры. Снаряд раскрылся переливчатым узорным цветком со смертоносными лепестками, едва не вскрыв крохе хитин на коленях, сзади восхищенно и испуганно вздохнули девчонки.       Низкое угрожающее жужжание слилось в сплошной устрашающий гул и, не видя больше возможности выжидать, Сосуд бросился в атаку. Маленьким жужжащим ядрышком, он взмыл над полом, устремляясь к только что атаковавшей его мошке. За спиной, в клочья разодрав не столь расторопный плащ, свистнула еще одна игла и раскрошившиеся кристаллические лепестки запутались в плотной паутинной ткани, как колючие семена репейника с Зеленой тропы.       Не оглядываясь, чтобы не испугаться и не потерять решимость, Сосуд резко ударил выстрелившую первой мушку гвоздем. Удар вышел смазанным и неловким, и лезвие лишь слегка мазнуло по пульсирующему алмазным крошевом брюшку, когда самого малыша повело в сторону и закрутило в воздухе как листок, попавший в порыв ветра. Возможно, именно это отчасти спасло маленького воителя, ибо очередная игла, выплюнутая одной из мушек, разминувшись с Пустым, расцвела искристым веером в боку твари, которую так и не удалось сбить гвоздем. С едва различимым треском, исходящим от широких переливчатых крыльев, мушка по спирали упала вниз, скрывшись где-то на темнеющем дне пещеры.       Пустой метнулся вниз и в сторону, уворачиваясь сразу от двух сверкающих снарядов и поспешил отлететь поближе к стене, чтобы, если падать, то хотя бы на твердую землю, а не в неизведанную черноту, за которой скрыта огромная высота, а может быть и усеянное кристаллическими иглами дно. Главное, не приближаться к девочкам, чтобы эти плюющиеся мухи случайно не задели их.       Крылатые, меж тем, не собирались отступать. Потеря собрата совершенно не смутила их, и, казалось, теперь мушки лишь сильнее хотят избавиться от назойливой гудящей тени, вторгшейся на их территорию. Не давая малышу ни секунды передышки, мушки поочередно метали в него иглы, которые, проносясь мимо, украшали стены и пол безумно красивыми ажурными соцветиями, похожими на кружево инея. Плащ Сосуда, слишком большой и неповоротливый, моментально превратился в паутинные лохмотья, нашпигованные полупрозрачными осколками, которые больно кололи тело. Однако времени сбросить мешающую одежку не было, и Сосуд, зажатый сразу тремя противниками, предпринял очередную попытку атаковать.       Как и в прошлый раз, он, разогнавшись, пошел на таран одной из мушек — той, что только что бросила очередную стеклянную иголку и не могла запустить очередным снарядом крохе прямо в лицо. Уже чувствуя, как неумолимая сила инерции переворачивает его и швыряет в сторону, Полый ударил, метя изрядно затупившимся за время странствий гвоздем в шелестящее крыло мухи. В первый момент ему показалось, что ничего не вышло, однако уже в следующий миг тварь, лишившаяся одного из четырех своих крыльев, закрутилась в воздухе и ушла в крутой штопор. Не ожидавший такого успеха малыш не успел справиться с собственным полетом и на полной скорости столкнулся с падающим противником.       Гвоздь вывернуло из пальцев, и он со звоном улетел куда-то вниз и в темноту, а Полый, раня руки о торчащую из грудины создания связку игл, изо всех сил оттолкнул ее от себя, пытаясь выровнять полет. Он не успел совсем чуть-чуть. Противников с силой ударило о камни на самом краю обрыва, и от этого столкновения все иглы разом раскрылись, буквально разворотив существу грудную клетку. Осколки брызнули в разные стороны, часть застряла в остатках плаща, часть посекла вскинутые в защитном жесте руки, а малыш с силой оттолкнув лапами труп твари, чуть сам не соскользнул следом за ней в темноту. Спеша отползти подальше от края пропасти, Сосуд не успел заметить, когда к нему успели подлететь оставшиеся противники. Первый ажурный бутон расцвел в каких-то сантиметрах от лица крохи, и тот, прянув назад, вскочил на ноги. Слишком поздно. Очередная кристаллическая иголка, пусть и разминулась с отступившим малышом, ударила в камни прямо ему под ноги, и тут же кристаллическое кружево вспороло хитин, как наточенный гвоздь разрывает воздушный паучий шелк. С беззвучным пустотным криком Полый дернулся, пытаясь высвободить правую лапу, по бедро оплетенную розовым кристаллическим инеем. Друза раскрошилась, еще сильнее разодрав ногу и бок малыша. На черном, как смоль хитине в дымном ореоле Пустоты теперь сверкали ажурные осколки, похожие на кусочки затвердевшей паутины.       Припадая на онемевшую от боли лапу, жучок отступил к стене, уже понимая, что для него на сегодня бой закончился. Мушки зависли над головой, готовые нашпиговать незваного гостя кристаллическими иглами, а в глубине пещеры, там, куда не доставал свет фонарей, уже слышался нарастающий шелест множества мягких крылышек. — Нет, Жужжка! Жужжка! — малыш не понял, кто из девочек первый закричал, разбив наполнившее пещеру шелестящее молчание, однако этот полный стеклянного ужаса детский вопль словно запустил какой-то скрытый механизм, какую-то ловушку, сработавшую только сейчас.       По ушам ударил резкий, неописуемый звук, с которым струна рассекает воздух, а уже в следующий момент что-то ударило нависшую над Полым мушку в бок. Ударило и прошло навылет, чтобы тут же пронзить вторую с тем же печальным для твари результатом. Одно долгое мгновенье Сосуд, не в силах сдвинуться с места, наблюдал за двумя кристаллическими мухами, нанизанными на одну почти невидимую нить, как желуди на ожерелье. Потом же какая-то неведомая сила вряд ли доступная простым жукам, одним чудовищным рывком утащила их во мрак. Жучок еще услышал ни с чем не сравнимый чавкающий звук разрываемого хитина, прежде чем Клара… или это Мия? схватила его в охапку и потащила назад и в сторону, под защиту обломленного наполовину сталагмита. Тот почти не сопротивлялся, только дернулся на секунду, заметив валяющийся у стены гвоздь. Кончик оружия был слегка погнут, однако он все еще оставался достаточно тяжелой и даже местами острой железкой с более-менее удобной рукоятью — оружием, способным хоть как-то защитить их жизни.       Из темноты с пугающей периодичностью доносились звуки рассекаемого чем-то тонким воздуха, которые обрывались резким хлюпающим треском и костянистым звуком падения. Жучок, с трудом встав на подгибающиеся лапки, поудобнее перехватил гвоздь и вышел чуть вперед, пытаясь хоть так закрыть сжавшихся в углу сестер. Лампа, забытая посреди дороги, неровно мигала, и круг света дрожал в такт умирающему огоньку. Масла в ней оставалось совсем чуть-чуть. — Что это было? — шепотом спросила одна из девчонок. — Что это такое?       Полый, не оборачиваясь, пожал плечами. Он даже не сообразил сразу, насколько сильно солгал с помощью этого простого жеста, однако на объяснения сейчас ушло бы слишком много времени. Времени, которого у немого бездушного крохи осталось совсем немного, ведь, Сосуд мог в этом поклясться, на какой-то краткий миг, прежде чем кристаллических мух утащило во тьму, он видел сверкнувшую в отблесках фонаря иглу, стремительную, как мысль. «Она не тронет их? Она ведь их не тронет! Пусть она их не тронет!» — как заклинание твердил про себя Сосуд. — «Она взрослая, она сильная, она выведет их. Так ведь? Ведь так?!»       Огонек внутри лампы слабо затрещал и, выпустив тонкую струйку дыма, погас. Без желтого светового круга сразу появилось ощущение, что Пустой и девочки за его спиной оказались в хрупком пузыре, который парит в глубине чернильного озера, безбрежного и непроглядного. Фонарика со светомухой не хватало, чтобы рассеять сгустившуюся вокруг тьму, и за пределами призрачного огонька сгущался такой непроглядный мрак, что казалось, мир исчез вовсе. Такое чувство росло еще и от того, что звуки боя или, точнее планомерного уничтожения мушек, стихли. В пещере повисла мертвенная тишь, даже далекий гул механизмов, казалось, стих, утонув во мраке. — Оно ушло? — шепотом спросила перепуганная насмерть Клара, когда терпеть сгустившееся молчание не было уже никаких сил.       Полый помотал головой. Он до боли вглядывался во мрак, ожидая, что каждую секунду из черноты может показаться тонкая фигура убийцы в алом. Убийцы для него, но для девочек спасительницы. Кроха чувствовал, что она все еще там, совсем близко, наблюдает, и лишь надеялся, что у охотницы будет достаточно милосердия не убивать его на глазах у детей. Не оставлять их одних в этой тьме.       Думая об этом, маленький Сосуд только крепче сжимал рукоять гвоздя, слишком для него тяжелого и неподъемного, особенно сейчас, когда по лапам из многочисленных ран стекали струйки Пустоты, а ажурные осколки раздирали плоть при каждом движении. При каждом вдохе. Напряженный и испуганный, Пустой упустил момент, когда перестал чувствовать алую охотницу поблизости. Она… просто ушла? Не заметила призрачный огонек фонарика в чернильной тьме? Или решила, что Сосуд умрет и без ее помощи? Но тогда зачем она вмешалась в бой с мухами?       Абсолютно растерянный и уставший, жучок без сил опустился прямо на пол, позволив тяжелому гвоздю выскользнуть из онемевших от напряжения пальцев. Звон металла по камню немного разрядил сгустившееся молчание и, словно очнувшись, зашевелились за спиной жучишки. — Оно ушло? — снова повторила Клара, глядя на маленького защитника огромными от ужаса глазами.       Сосуд кивнул. Да, оно ушло. Ушло, оставив их в темноте.       Нужно было идти дальше… нужно было двигаться, пока еще есть силы и воля, пока дети не начали паниковать или не впали в безнадежный ступор, а из темноты не выбралось что-нибудь во много раз худшее, чем стая стреляющих кристаллами мух. Однако, даже понимая это, они еще долго не могли сдвинуться с места. Нашпигованная кружевными осколками лапа почти потеряла чувствительность, но стоило только попытаться опереться на нее, как многочисленные порезы взрывались такой болью, что малыш не находил в себе сил удержаться на ногах. Вынужденный отдых не принес облегчения, только вымотав болью и страхом. Девочки, забрав у Полого фонарик, пытались ему помочь, вытаскивая из лапы узорчатые занозы, которые крошились у них в пальцах, взрезая тонкий хитин. Не зная, как еще помочь, они неловко перемотали пострадавшую лапу найденными в сумке бинтами. После этого Пустота перестала сочиться из разодранного панциря, и, кажется, даже стало немного легче дышать. Наверное, дело было в том, что сам малыш не видел, во что превратилась его лапа, потому и терпеть боль стало гораздо легче.       Когда ждать дольше уже не было никакого смысла, дети все-таки продолжили путь. Пустой медленно шел впереди, опираясь на свой гвоздь, как на костыль. Девочки, притихшие и подавленные еще больше, чем ранее, плелись следом. Белый шарик света едва-едва позволял видеть дорогу, когда все остальное тонуло в черноте. Жучишки храбрились, однако Сосуд чувствовал, что только близость друг друга и его видимое спокойствие не дает сестрам зайтись оглушительным плачем или, еще хуже, броситься бежать, не разбирая дороги. В темноту.       Казалось, прошла целая вечность. Внутренние часы крохи уже давно отказали, и он бы не поручился за собственное восприятие, а здесь, в темноте пещер решительно не с чем было свериться. Далеко позади осталась позабытая масляная лампа и трупы кристаллических мух, и с тех пор небольшой отряд успел несколько раз остановиться на отдых. Девочки изнывали от жажды, которая даже заглушила голод, и в другое время наверняка начали бы ныть, однако страх перед чудовищами пещер не давал лишний раз подать голос. Изредка, далеко в глубине пещеры можно было различить розовые отсветы, которые давали слабую надежду, что эта черная, как Бездна, пещера рано или поздно закончится, и дети выйдут на свет. Выйдут… куда-нибудь. Пожалуй, только эти мысли пока что не давали маленьким путешественникам окончательно впасть в уныние и остановиться. Они не думали о том, как будут пробираться через толпы шахтеров и преодолевать многочисленные пропасти и провалы: девочки — потому что были еще слишком малы, а Полый — чтобы не впасть в панику. Они просто шли, потому что остановка была равносильна поражению.       Когда далеко впереди в первый раз показался маленький огонек, так похожий на свет масляного фонаря, ни дети, ни Сосуд не заметили, слишком поглощенные высматриванием дороги у себя под ногами. Однако скоро этот огонек из небольшой, едва различимой на фоне черноты искры перерос в отчетливый пламень, который медленно, но верно двигался жучкам навстречу. Слишком испуганные, чтобы радоваться или надеяться, дети только поглядывали в сторону огня, то и дело бросая на Пустого вопрошающие взгляды.       «Нам стоит бояться его?» — словно спрашивали они, но, не получив какого-либо ответа, продолжали свой путь, замедляясь с каждым шагом. А огонек был все ближе. Когда до пламеня осталось совсем чуть-чуть, кроха сквозь пелену усталости и боли наконец смог различить отголоски эмоций — живых и теплых. Надежда, страх, легкая злость, настороженность и… концентрация? Нет — настороженность. И когда луч фонаря ударил по глазам, выхватывая из мрака фигурки детей, Сосуд наконец позволил себе просто остановиться. — Вот они, нашлись! — зазвучал глубокий мужской голос невидимого за ярким светом лампы жука. — Трое. Не соврала паучиха. — Мила! — кто-то из девчонок сорвался с места, едва не сбив жучка с ног, и ему пришлось практически повиснуть на упертом в землю гвозде, чтобы не упасть лицом в камень.       В голове гудело, и за мерным шумом почти невозможно было различить отдельных слов и фраз. Полый слышал Милу, как ее мягкий голос журчит, пробиваясь сквозь нескончаемый мерный гул, в котором грохот древних механизмов смешивался со странным стеклянистым дребезжанием. И оставалось только недоумевать — откуда все это? Ведь всего несколько минут назад от давящей на уши тишины можно было сойти с ума. — Эй, герой, — кто-то крупный и сильный опустился перед осунувшимся малышом, закрыв спиной нестерпимо яркий свет. — Ты как, держишься?       Полый поднял голову навстречу великану, не без труда признавая в рослом даже для своего народа жальне грязьмутского кузнеца. Имя его, если и было когда-то известно малышу, предательски выскользнуло из памяти. Помнилось только, что, входя в городскую лавку, этот жук периодически бился головой о слишком низкий для него косяк, и каждый раз, потирая ушибленный лоб, приговаривал «на счастье». Наверное, это и правда помогало.       Сосуд заторможенно кивнул, вспомнив, что его только что о чем-то спросили. Сам вопрос уже истерся из памяти, но почему бы не согласиться с хорошим жуком? Ведь так? — Вот и хорошо, — тот осторожно поднял малыша, держа того подмышки и, устроив того на сгибе своего локтя, попытался мягко отобрать гвоздь-костыль.       Тщетно. Пустой мертвой хваткой вцепился в неудобную рукоять и наотрез отказался разжимать судорожно стиснутые коготки, будто от этого зависела его жизнь. — Тихо ты, герой, — по-доброму засмеялся жалень. — Выдыхай, все позади. Для тебя на сегодня бой закончился.       Дальнейшее было как в тумане. Осознав, что от него действительно больше ничего не зависит, Сосуд впал в странное безволие, просто позволив нести себя сначала сквозь темноту пещеры, потом по грохочущим коридорам копей и сквозь безмолвный сумрак Перепутья. Где-то на этом отрезке у малыша наконец забрали гвоздь — он мешал кому-то, и теперь жучок не знал, где сможет найти свое верное, пусть и неуклюжее оружие. Он помнил, как оказавшись на поверхности, практически сразу разрыдались близнецы, только сейчас осознав весь ужас, через который им пришлось пройти. Помнил непривычно яркий, светлый и шумный Грязьмут. Помнил жуков, снующих по улицам, вооруженных старыми гвоздями, но чаще — простым садовым инвентарем. Сосуд помнил, как его передавали из рук в руки, не давая идти самостоятельно, а жучок только и мог, что слабо дергаться, когда кто-то из доброжелателей случайно задевал перебинтованную ногу. Он слышал, как Старейшина долго и терпеливо успокаивал плачущих девочек, расположив их в своем доме, пока сестра не вернется из шахт. Чувствовал запах овощного супа, который буквально заставили поесть близнецов…       А еще Полый помнил врача. Маленький черный муравей, облаченный в объемный светло-серый плащ-балахон, появился в доме Старейшины, когда сестры, выплакав все глаза, забылись тревожным тяжелым сном более похожим на стазис самого Сосуда. Он, тихо переговариваясь со стариком, долго осматривал бесчувственных девочек. И от этих приглушенных голосов, в которых тревога мешалась со скорбью и сожалением по хитину невольно пробегали вереницы холодных мурашек. Жучок, все это время, как кукла просидевший на скамейке в углу, не мог понять причины этих эмоций… пугающих и гнетущих. Шум и звон в голове мешали сосредоточиться, путая мысли, не давал ни уснуть, ни отключиться, ни как-то сформулировать вопрос — хоть один.       Закончив с девочками, лекарь приблизился к Пустому. — Спит? — спросил он, обращаясь к Старешине.       Жучок повернул голову навстречу муравью, отчего тот явственно вздрогнул. Видимо лекарь не рассчитывал, что пациент будет находиться в сознании. — Ох, прошу прощения, дитя, — сказал он, явно стушевавшись. Голос доктора с трудом пробивался сквозь бесконечный дребезжащий звон… что так может шуметь в Грязьмуте? — Хорошо, что ты не спишь. Мне нужно тебя осмотреть.       Полый с некоторой задержкой кивнул, показывая, что понял и попытался сесть ровно. Боль в исполосованной лапе пронзила сознание, немного прочистив мысли. Шум стих, и голоса зазвучали неожиданно отчетливо и ясно. Оказывается, доктор не шептал все это время, а говорил достаточно громко, а тихое бурчание Старешины обратилось вполне осмысленной фразой. — Она не может есть, Цефей. Поэтому я не мог дать ей сонное зелье, прости за неудобство. — Она? — муравей ободряюще улыбнулся. — Значит, у нас здесь отважная воительница?       Полый поднял руку и привычно покачал ладонью в воздухе изображая плавающий лист. — Более-менее? — усмехнулся лекарь. — Уже неплохо. Воины ведь не страшатся боли, когда их перевязывают?       Жучок кивнул, соглашаясь, что такой боли бояться точно не стоит. — Вот и хорошо, — муравей осторожно расстегнул фибулу на шее Сосуда и помог ему снять сумку. — Тогда постарайся не сильно дергаться, хорошо? Если будет больно, постучи по скамейке.       Лекарь долго осматривал его, бережно ощупывая темный хитин, местами изрядно посеченный осколками кристаллов. Со скрупулезным вниманием Цефей обработал каждую царапину каким-то пахучим и щипучим раствором, от которого по телу разбегался болезненный холодок, после которого вокруг царапины растекалось странное онемение. С помощью пинцета он вытащил застрявшие в хитиновом покрове кристаллические занозы, стараясь не пропустить ни одной, даже самой маленькой. Изрезанные ладони малыша доктор омыл тем же щиплющим раствором и плотно перевязал чистыми бинтами, совершенно не обратив внимание на сочащуюся из ран Пустоту, будто для него это было обычным делом. Долго и пристально муравей разглядывал продольный разрез на локте, оставленный улиткой-шаманом. Слизь, которой была залеплена рана, сплошь была покрыта мелкой кристаллической пылью, которую получилось смыть только вместе с самой слизистой пленкой, ее сменила плотная и аккуратная повязка.       В последнюю очередь Цефей занялся израненной лапой. Полого уложили на расстеленную на скамье простыню и аккуратно срезали с ноги неумело наложенные бинты. Сосуд не мог видеть, что именно предстало перед взглядом доктора, но, судя по хоровому вздоху удивления и ужаса — картина была впечатляющей. — Что ж, — с фальшивой жизнерадостностью в голосе, произнес лекарь, — все гораздо лучше, чем мне думалось! «Врет,» — мысленно отметил про себя кроха, слегка поворачивая голову к муравью. — «Все очень плохо и даже хуже». — Я бы дал тебе сонное зелье, — с той же интонацией продолжил тот, с сомнением осматривая худенькое тельце своего пациента. — Ты… можешь его как-то принять?       Сосуд, помедлив, покачал головой после чего просто показал сжатую в кулак ладонь с оттопыренным большим пальцем, пытаясь хоть так сказать, что с ним все будет в порядке. Даже если сейчас кажется, что все плохо.       Муравей слабо улыбнулся. — Храбрая кроха, — сказал он, ласково потрепав жучка по лбу. — Я постараюсь причинить поменьше боли, но и ты будь терпеливой. Хорошо? Зен, если что, подержи ее.       Ладонь лекаря была сухой и прохладной, а прикосновение к разгоряченному лицу показалось безумно приятным, и жучку очень не хотелось, чтобы тот убирал руку. Однако уже в следующий момент доктор Цефей приступил к работе, и пронзившая тело острая боль заставила забыть о всех неудобствах, испытанных ранее. Старейшина при первом же рывке пациента навалился на Полого, вжимая того в жесткие доски — не дернешься. В то же время муравей с какой-то издевательской неспешностью полосовал и без того изрезанную лапу.       Сосуд не мог точно сказать, что конкретно Цефей делает с его ногой, однако ощущения были такие, словно в каждом разрезе долго и вдумчиво копошились, растравляя и без того болезненную рану и отламывали целые пласты хитина. Не имея возможности вывернуться из лап старого, но все еще более сильного жука, или даже просто зажужжать, Полый только и мог что беззвучно кричать и биться затылком о деревянный настил, чтобы хоть как-то заглушить терзающую тело боль. Ему что-то говорили, кажется, пытались успокоить. Старейшина, боясь еще больше покалечить маленького пациента, бережно подсунул ладонь тому под затылок, а Цефей продолжал экзекуцию, периодически что-то вытаскивая из тела жучка и быстро, почти брезгливо отбрасывал эти куски в заготовленную заранее лохань.       Это все продолжалось мучительно долго. Так долго, что Пустой вряд ли сумел бы точно сказать, когда конкретно сухие ладони престарелого жука наконец разжали хватку, позволив вдохнуть полной грудью и наконец встать… точнее, слабо выгнуться в жалкой попытке подняться. — Ну-ну, — ласково проворчал старик. — Все хорошо, Жужжка, все хорошо. Потерпи еще немного, почти закончили уже.       Сосуд повернул голову и наконец смог разглядеть врача, измученного, казалось, не меньше пациента. Он осторожно обмывал лапу жучка уже знакомым тому раствором. Перехватив взгляд крохи, Цефей слабо ему улыбнулся. — Осталось наложить повязку. Все лучше, чем я думал, — муравей достал рулон чистых бинтов, приступив к накладыванию повязки, плотной и тугой. — Некоторое время тебе лучше не тревожить лапу, но, я уверен, ты сможешь ходить, когда раны затянутся.       Сосуд слабо кивнул. Сейчас, измученный болью, страхом и усталостью, он был готов согласиться с любым, даже самым бредовым утверждением. Несмотря на это, голова была на удивление ясная. Сводящее с ума дребезжание, преследующее малыша с самых шахт, наконец-то стихло, оставив после себя шуршащую тишину, в которой с отчетливой ясностью звучали голоса жуков — Старейшины и Цефея, звуки шагов и отголоски разговоров на улице, легкий трепет крыльев светомух в фонариках и собственное хриплое дыхание. Лапы, которая по словам лекаря скоро должна была зажить, Полый почти не чувствовал. И было ли то следствием лечебного раствора или того, что от ноги там, считай, ничего и не осталось, малыш не знал. Главное, что боль больше не терзала тело, а шум — мысли.       Цефей, закончив с перевязкой, бережно поднял тяжело дышащего малыша на руки и куда-то понес. Сосуд доверчиво уткнулся муравью в плечо и тихо благодарно зажужжал. — Так вот почему Жужжка, — по-доброму усмехнулся лекарь, опуская легкое тельце на расстеленную кровать, по соседству со спящими Кларой и Мией. — Ты очень храбрая, знаешь? Возможно, эти две девочки живы только потому, что ты успела их отыскать.       Он некоторое время молчал, и тишина, заполнившая комнату, была какой-то… грустной, почти обреченной. — В следующий раз все-таки, постарайся позвать кого-нибудь из взрослых, — Цефей вновь погладил Сосуд по голове. Пальцы его на секунду задержались на пересекающей лоб трещине, и Полый особенно остро ощутил безысходную горечь, кольнувшую лекаря в грудь. — А теперь отдыхай. Вам всем нужно как следует выспаться.       Несколько дней прошло как в тумане. Большую часть времени Полый спал или находился в странном, болезненном состоянии, когда тело, ватное и непослушное, казалось, готово расплавиться от наполняющего его жара, комната крутится перед глазами, предметы, жуки и стены постоянно то увеличиваются, то уменьшаются, наплывая друг на друга. Ты же сам, маленький и беспомощный, только и можешь, что наблюдать за этой медленной и тягучей круговертью, надеясь, что тебя не раздавит.       Несколько раз приходил Цефей, осматривал девочек и сам Сосуд. Об этих визитах жучок тоже почти ничего не мог вспомнить, кроме вкрадчивого муравьиного голоса и осторожных прикосновений прохладных пальцев болезненно горячему хитину. Изредка сквозь вязкую тишь пробивался обеспокоенный голос Милы. И тогда горячая хмарь приобретала знакомый терпкий привкус чужого горя. В такие минуты очень хотелось встать, ухватиться за жучиху, чтобы… чтобы что? Полый не знал, точнее, не мог вспомнить. Но в прошлый раз это помогло. Поможет ли сейчас?       Когда сознание окончательно вернулось к нему, Пустой осознал, что находится в доме Милы. Здесь было непривычно тихо и пусто, отчего тесная комната казалась большой и какой-то нежилой. Вещи пребывали в странном, противоестественном порядке. Посуда ровными башенками высилась на полках, ящики шкафов были плотно закрыты, а матрасы, из которых сестры складывали ночное гнездо, высились у стены аккуратной стопкой. Единственным оплотом жизни был лежак, на котором устроили постель жучку, да еще один, побольше, накрытый смятым одеялом. В воздухе витал терпкий травянистый дух со странными кислотными нотками. Как будто кто-то принес в комнату целый чан кислоты с Грибных Пустошей и… вскипятил ее в кастрюле пополам с полынью.       Сосуд чувствовал себя на удивление слабым и… легким, будто за время столь долгого сна из грудины успели вынуть все внутренности, заменив их… пухом, наверное. С трудом откинув непомерно тяжелое одеяло, малыш сел и критически изучил собственное тело. Это было сложно, так как за многочисленными плотными повязками видно было не так уж много, но, что не могло не радовать, обе лапы были на месте. Попытавшись осторожно подвигать сначала одной, а потом и другой ногой, Пустой медленно, опасаясь резкой вспышки боли во все еще плохо слушающейся его конечности, сполз с лежака и, покачиваясь, встал. «Где все?».       Вопрос повис в Пустоте, не обретя ответа. Малыш осторожно, боясь лишний раз опереться на изувеченную лапу, заковылял к двери. Может быть там получится отыскать кого-нибудь из знакомых. Выбравшись на крыльцо, жучок сразу же заметил близнецов.       Непривычно тихие, они расположились на расстеленных подле крыльца одеялах в окружении своих игрушек и пары потертых книг. Клара с плотно перебинтованным панцирем сидела почти неподвижно, сжимая в руках знакомых фарфоровых куколок. Мия же, крепко обхватив сестру за плечи, просто была рядом, не ныла, не ругалась и не возмущалась, как обычно бывало, если близняшка двигалась не так быстро, как той хотелось или, не приведи Бездна, брала ее вещи без спросу. Вместо этого девочка что-то тихо рассказывала сестре на ухо. — Вот… а потом Эхо достал свой волшебный гвоздь и порубил их в капусту, так что только осколки разлетелись… — донесся до Полого обрывок рассказа. — Все так и было. Кристалл, когда вернется, подтвердит.       Сосуд тихо зажужжал, привлекая внимание подруг. Кроха с потаенным страхом ждал, что на его приближение отреагирует только Мия, слишком уж отсутствующий вид был у ее сестры, однако на вопросительное гудение одновременно обернулись обе девочки. — Жужжка! — радостно воскликнула Клара, потянувшись к Сосуду. Одна из кукол выпала из разжавшейся ладони и теперь лежала на спине, нелепо раскинув тонкие ручки. — Ты наконец проснулась!       Мия, быстро поднявшись, подошла к жучку и, подхватив того подмышки, спустила с крыльца. — Доктор говорит, тебе пока нельзя ходить, — сказала она вместо приветствия. — И просил меня проследить, чтоб ты не вскакивала сразу, как проснешься.       Очень… непривычно было видеть вредную Мию такой — собранной, серьезной, нетипично для нее заботливой и в то же время немногословной. Подобное поведение больше соответствовало старшим сестрам — Анке и Ллойс, но никак не от самой капризной девчонке, которая чаще всего начинала семейные скандалы и доводила всех своими бесконечными капризами. Сейчас же Мия не просто хотела помочь, чтобы получить похвалу или выразить минутное проявление симпатии, а потому, что знала — больше некому. Сейчас она — старшая. И она должна быть сильной.       Полый по очереди обнял девочек, когда жучишка осторожно посадила его на одеяло между собой и Кларой. Тишина опустелого двора немного пугала, и Сосуд был рад находиться рядом с кем-то живым и знакомым. Пусть даже это совершенно не походило на то, как они проводили время раньше. — Мила сейчас с остальными, — немного сонно сказала Клара, видимо решив, что проснувшемуся жучку очень нужно знать об этом. — Помогает им расположиться на новом месте.       Жучок воспрянул духом. Это действительно была хорошая новость. Получается, что остальных сестер все-таки успели найти до того, как с ними произошло что-то непоправимое. И когда они выздоровеют, все снова пойдет как раньше. Настолько, насколько это возможно. Ведь так?       Сосуд повернулся к молчавшей все еще Мие, от которой на этих словах сестры пахнуло… обреченностью? Нет — холодным смирением, тем самым которое наступает после того, когда все самое страшное уже закончилось и тебе просто нужно продолжить жить. Жить… с тем, что осталось. В ней не было радости, не было облегчения или ожидания, только упрямая сосредоточенность на чем-то. — Она сейчас на кладбище, — сказала она, поймав вопросительный взгляд Полого. — Мы туда тоже пойдем потом. Когда Кларе станет получше.       Молчание повисло над двором. Клара смущенно потянулась за куклой и начала задумчиво играть, изображая фигурками то ли простенький танец, то ли беззвучный разговор. — Она сейчас постоянно такая, — неожиданно пожаловалась Мия. — Постоянно на что-то отвлекается. — Я не отвлекаюсь, — сонно отозвалась Клара, не поднимая на сестру глаз. — Просто не всегда тебя слышу. Музыка мешает. И шум.       Жучишка было нахмурилась — знакомо так, сердито, словно собралась устроить близняшке разнос, но вместо этого, вздохнув, махнула рукой. — Она постоянно говорит про какую-то музыку или шум, — шепотом, но совершенно не стесняясь присутствия Клары, сказала она Сосуду. — И будто не слышит, если ты понижаешь голос. Знаешь… — девочка помолчала. — Мне сначала было от этого очень страшно. А теперь я устала.       Полый подполз Мие под бок и обнял девочку, пытаясь хоть так успокоить. Он хотел бы сказать, что тоже слышал шум, когда они только-только поднялись из шахт, но рядом, как на зло, не было бумаги. Да и нужно ли это было жучишке сейчас? Вряд ли. Скорее, об этом стоило рассказать Миле или доктору, или, на худой конец, Старейшине. Они умные и наверняка знают, как быть. — Тебя, наверное, дома потеряли, — после минутного молчания продолжила Мия, крепко обхватившая малыша за худые плечи. — Сериз будет ругаться?       Жучок помотал головой, пытаясь вспомнить, сколько дней прошло с тех пор, как он покинул Гнездовище. По всем прикидкам выходило, что немало, больше тех трех — заранее обговоренных с сестрой-гусеничкой. Она уже давно должна была осуществить угрозу и отправиться на поиски маленького брата… в Грязьмут. Но гусеницы здесь не было, иначе Мия обязательно бы упомянула об этом. Да и сама Сериз наверняка была бы где-то поблизости. Думая об этом, Сосуд осознал, что застыл маленьким изваянием, а по спине уже давно течет холод мертвенного ужаса. «Что с Сериз?» — неловко вывернувшись из рук Мии, кроха с трудом встал, все еще боясь опираться на перебинтованную ногу. — Доктор Цефей строго-настрого запретил тебе вставать, пока нога не заживет, — серьезно сказала девочка, и даже Клара, прервав игру, подняла на них взгляд. — Чтобы не было последствий.       Полый испуганно зажужжал и указал в сторону колодца, пытаясь быстрыми торопливыми жестами показать, как ему срочно нужно домой. Прямо сейчас. Еще вчера, если не раньше.       Мия хмурилась, наблюдая за его ужимками, в глазах Клары отражался бледный огонек от светомушиного фонаря. Наконец девочка вздохнула и кивнула. — Ладно, я, кажется, поняла. Ты за своих испугался?       Жучок энергично закивал, показывая, насколько девочка права. Страх, глубинный и всеобъемлющий, потихоньку начинал завладевать всем его существом, мешая связно думать. Воображение рисовало пугающие картины: опустевшее гнездовье и одинокая записка на пороге домика-кокона, в которой, аккуратным почерком гусеницы выведено что-то вроде «Ушла искать. Вернешься — жди». Или, что еще хуже, черную четырехрукую тень, которая, истерически хохоча, уволакивает плачущую гусеницу в темноту, наполненную стеклянистыми отблесками розовых ламп на круглых сферах-тюрьмах. От этих мыслей руки Полого уже начали мелко подрагивать, а дыхание нет-нет да сбивалось на испуганный хрип.       — Тихо ты, — неожиданно строго прикрикнула Мия, поднимаясь. — Смотри, что мы сейчас сделаем. Ты полетишь к Сериз и покажешься ей, что живой. Назад не иди, сиди дома. Мы с Кларой пойдем к доктору Цефею, и все расскажем, чтобы он потом сходил к вам и посмотрел тебя. Лететь ты будешь на крыльях, поэтому ногу не повредишь. Справишься?       Малыш кивнул, действительно слегка успокаиваясь. — Вот и хорошо, — девочка сложила руки на груди. — Тогда я сейчас принесу тебе накидку. Сумка пусть у нас будет, ты пока слабая, потом заберешь.       Жучишка отлучилась на некоторое время, чтобы принести крохе плащ — совсем другой, явно с чужого плеча, не такой теплый, как старая одежка Полого, но хотя бы соответствующая его размеру. Без лишних вопросов, на них не было времени, жучок облачился в обновку и, порывисто обняв обеих сестер, с гудением сорвался в полет. Нужно было спешить… вдруг еще не слишком поздно.       И снова город пронесся мимо, как смазанное серое пятно. Едва различая лица непривычно многочисленных прохожих, жучок промчался над мостовой и, не снижая скорости, нырнул в колодец, затормозив у самого пола. Не оглядываясь и совершенно забыв об осторожности, Полый помчался по пустынным гулким коридорам, наполняя их множеством гудящих отголосков.       Чумные оболочки, медлительные и заторможенные, заслышав жужжание проносившегося под потолком крохи, запрокидывали головы и, силясь не выпускать того из виду, опасно кренились, кто на бок, кто на спину. Некоторые, не удержавшись на лапах, смешно валились навзничь и начинали беспомощно барахтаться в неуклюжих попытках подняться. Это зрелище могло бы даже рассмешить случайного прохожего, если бы он был достаточно циничным. Впрочем, смеяться в заброшенных коридорах было некому.       Сосуд замедлился только на подлетах к мосту. Медленно опустившись на землю, он позволил себе отдышаться и только тогда медленно и неуклюже похромал по непривычно темному, фонарик жучок забыл вместе с сумкой в доме сестер, коридору. Лапа отзывалась тупой вязкой болью при каждой попытке опереться на нее, но идти было можно. Конечно, правильнее было бы закончить путь на крыльях, однако малыш всегда опасался летать в шахте. Пустоглазые мухи редко реагировали на чье-либо приближение, и, столкнувшись с препятствием, просто продолжали полет… или падали куда-то в темноту. И быть сбитым одной из этих бездумных жужжелиц, особенно сейчас, когда неясно, насколько хватит сил, да еще и в темноте над пропастью жучок совершенно не хотел.       Уже войдя в чернеющий коридорчик, разделяющий вымершие улицы с шахтой, Пустой с запозданием осознал, что за ним наблюдают. Наблюдают давно, возможно, от самого Грязьмута или даже раньше. Замерев на границе между абсолютной темнотой тоннеля и слабого сумрака, пробивавшегося из большого зала, малыш испуганной тенью прижался к стене. Пристально и настороженно он вглядывался в серый сумрак, ожидая, что на его фоне вот-вот возникнет фигура… чья? Зачем? Он не мог уловить, что чувствует преследователь, слишком мешали собственный страх, боль и усталость, когда неизвестный явно прекрасно владел собой. Однако уверенность в том, что кто-то все-таки есть… там. В холодной тишине заброшенного перекрестка крепла с каждой минутой. И он тоже ждет. Он может подождать еще немного, ведь спешить некуда.       Из напряженного ожидания Полого вывел удивленно-радостный возглас из-за спины. Поглощенный невидимой борьбой с молчаливым преследователем, кроха совершенно не заметил приближающихся мягких шажков и бледного свечения крупного светомушиного фонаря до тех пор, пока сам не попал в круг света.       — Жужжка! Маленький! — кроха и моргнуть не успел, как мягкие короткие лапки подхватили его и тут же крепко прижали к объемной и теплой гусеничковой груди. — Ты меня до седых щетинок напугал! Ты чего в темноте сидишь? И… это что, повязки?       Сосуд тонко и отчаянно зажужжал, изо всех сил толкая умудрившуюся незаметно подкрасться Сериз в грудь. Он пытался выпихнуть гусеничку, родную и ласковую, обратно на мост, подальше от серого зала и таящегося в тишине недруга. Сестра оказалась… очень тяжелой и если и сдвигалась, то не туда и недостаточно быстро, отчего жучок особенно остро чувствовал собственную беспомощность и никчемность. Снова начали дрожать руки, плечи — все тело, напряженное и похолодевшее от ужаса.       Гусеница, резко замолчав, снова подняла трепыхающегося жучка на лапы и, не говоря ни слова, поспешила в сторону Гнездовища. Фонарь с бьющимися о стеклянные стенки светомухами она так и оставила в коридоре.       Только когда сумрачный мост остался за спиной, а вязкую тишину растворил знакомый полный шорохов гомон Гнездовья, Полый перестал пытаться вывернуться из мягких объятий и затих, уткнувшись лицом в теплую и мягкую шкурку сестры. Та же, игнорируя вопросы встреченных по пути собратьев, молча унесла его вглубь селения, к себе в кокон. Там, устроившись на мягкой подстилке, гусеница просто обернулась вокруг дрожащего крохи, мягким теплым калачиком. Неясно, каким подспудным чутьем Сериз поняла, что именно это может успокоить трясущегося как лист Пустого, однако только оказавшись зажатым в мягких и теплых тисках, малыш наконец почувствовал, что может свободно дышать. Он затих, уткнувшись старшей сестре в шею и радуясь, что она здесь, что с ней все хорошо. И даже понимая, что мягкая гусеничка вряд ли что-то сможет противопоставить хоть кому-то, Сосуд чувствовал себя в большей безопасности, чем за каменными стенами Бледного Дворца.       Успокоившись, жучок незаметно для себя уснул и очнулся только спустя несколько часов, закутанный в три одеяла под боком у тихо сопящей над вязанием сестрицы. Заметив, что Сосуд заворочался, она оторвалась от методичного спутывания пряжи и помогла Полому выбраться из душного одеяльного пледа. Из теплых валяных складок на покрывало выпала уже почти полностью остывшая грелка.       Пустой аккуратно, чтобы не тревожить лапу, переполз на край ложа и сел, понуро опустив голову на грудь. Ему было стыдно. За свою ложь. За страх. За беспокойство Сериз, которое и сейчас ощущалось в воздухе как едва уловимый аромат полыни. За то, что гусеничка сейчас понимающе молчит и тянется погладить кроху по голове, хотя должна была бы кричать. За собственную никчемную слабость, из-за которой сестра подвергает себя опасности, выходя из гнезда на поиски непутевой козявки, которая даже говорить не может. — Жужжик, — тихо и ласково позвала гусеничка, выдергивая Полого из состояния горестного самобичевания. — Что случилось?       Молчание. Сосуд обхватил себя руками, не зная, куда деться под сочувствующим и заботливым взглядом старшей сестры — его сестры. Свет и Бездна, он ведь действительно начал считать ее сестрой, ближе которой у него просто не было… и, наверное, никогда не будет. Осознание это обожгло своей неправильностью. Он — Полый Сосуд. Он не должен привязываться. Он не должен любить кого-то… так будет правильно. И так будет лучше для всех. — Жужжик, — Сериз легонько потрясла малыша за плечо. — Слушай, я стараюсь не задавать вопросов, правда. Но сейчас тебе плохо. Ты ранен и что-то тебя испугало там, в коридоре. А несколько дней назад по Перепутью бегали жуки с фонарями и искали кого-то. Я слышала с Глубинных Троп, когда пыталась тебя найти. Жужжик, пожалуйста, я очень хочу помочь.       Полый с усилием сглотнул горький колючий ком и, повернувшись к сестре, крепко обхватил ее лапку, вжимаясь лицом в мягкую ладошку с едва различимыми коготками.       «Неправильный. Неправильный! Сломанный! Деффектный!» — стучало в голове, но ему уже было все равно. Осознание предыдущего дня наваливалось с неумолимостью мельничных жерновов, перемалывая в труху и так хрупкое самообладание детеныша. С запозданием вспомнились буднично брошенные слова Мии про то, что Мила сейчас на кладбище, и это воспоминание ставило на места сразу несколько вещей и.… наполняли парализующим ужасом.       Тихо зажужжав, Сосуд дрожащей ладонью потянулся к стопке чистых листов и карандашу. Их предусмотрительная Сериз явно заготовила заранее, готовясь к разговору.       Гусеничка подогнула хвостик и, усадив малыша на него, как другие жуки сажают детенышей к себе на колени, передала ему лист и карандаш. Она ничего не спрашивала, просто ждала, когда Полый напишет то, что хочет сказать.       «ОБЕЩАЙ МНЕ,» — крупными буквами, чтобы хоть как-то передать беззвучный вопль, рвущий нутро, вывел кроха на шершавом листе. — «ОБЕЩАЙ, ЧТО НЕ ПОЙДЕШЬ МЕНЯ ИСКАТЬ».       Ответом ему было озадаченное молчание. — Ты собираешься уйти от нас? — сдерживая дрожь в голосе, спросила зеленая, крепче сжимая лапки на плечах жучка.       Тот помотал головой, после чего уже менее кричащими буквами добавил к записке: «Если я пропаду и не смогу вернуться. Обещай, что не пойдешь меня искать».       Некоторое время Сериз молчала, только сильнее вцепляясь в хитин своего маленького брата. Он чувствовал, как гусеничка на самом деле хочет закричать или заплакать, как не хочет выпускать своего Жужжку из мягкой хватки и вообще отпускать хоть куда-то. И чувствовал, каких усилий зеленой стоит это хотя бы видимое нервное спокойствие. — Я пообещаю, — сказала она заметно дрожащим голосом. — Если ты сейчас расскажешь, почему. И что случилось. Договорились?       И он рассказал. Полый выплеснул на бумагу всю боль прошедших дней, от похода на Пик, внезапной гибели старших сестер Милы, до ее лжи, невольным соучастником которой оказался и кроха-жучок. А главное, о страшных последствиях этой неправды, призванной оградить детские души от боли, но вместо этого приведших к гибели их всех. Кроха рассказал о недетской серьезности в глазах маленькой Мии. О шуме в голове, алой охотнице и страхе — удушливом и холодном. О страхе, который буквально рвал изнутри, что когда-нибудь, задержавшись на день или два, он не найдет Сериз в Гнезде, как не обнаружил жучишек. А потом не найдет ее живой… или вообще никогда не найдет.       Они еще долго потом сидели в обнимку. Сериз тихо покачивалась, убаюкивая малыша, а тот свернулся на ее мягкой грудке, все еще боясь поверить, что все это ему не снится, что хотя бы здесь, в Гнездовище, все идет так, как должно. — Ты еще совсем маленький, — наконец нарушила молчание Сериз. — Еще совсем детеныш. Я не хочу тебя никуда отпускать. Я тоже боюсь, что когда-нибудь ты не вернешься.       Жучок не ответил, понимая, что теперь уже сестре нужно выговориться — высказать все, что беспокоит без попыток переубедить или объяснить, где она ошибается. — Я понимаю… я все понимаю и даже немного знаю, что ты не обычный жучок, — меж тем продолжала гусеничка. — Слишком странный, слишком… взрослый. И при этом совсем детеныш. Я хочу защитить тебя, хоть и понимаю, что не смогу.       Она все-таки заплакала и теперь украдкой вытирала слезы собственным вязанием. — И что ты не можешь сидеть здесь постоянно тоже понимаю, — Сериз шмыгнула носом. — Просто… я, наверное, надеялась, что этот разговор произойдет чуть-чуть попозже.       Она несколько раз вздохнула, успокаиваясь, после чего аккуратно усадила малыша так, чтобы они могли смотреть друг другу в глаза и твердо сказала: — Хорошо. Я обещаю, что не буду отправляться на твои поиски и подвергать себя опасности. Но с двумя условиями, — Сериз нахмурила бровки, показывая, насколько серьезно сейчас нужно отнестись к ее словам. Сосуд кивнул, давая знак, что слушает. — Во-первых, ты больше не будешь от меня скрывать, куда и зачем ходил. Да, мне это будет не нравиться, но я лучше буду бояться того, что ты уже вернулся после неприятностей, чем того, что я не знаю, где ты.       Полый снова кивнул, принимая условие. Пожалуй, так было даже проще, больше не нужно будет подбирать слова, описывая свои похождения, а потом мучительно стыдиться собственной лжи. — А второе — продолжила гусеница сурово, — если ты все-таки пропадешь надолго, я все равно буду пытаться узнать о тебе хоть что-то. Через других жуков. Так что не удивляйся, если, попав в беду, я пошлю за тобой какого-нибудь… боевого таракана.       Жучок слабо зажужжал, смеясь, а потом с чувством глубочайшего облегчения прижался к теплому гусеничьему боку. Такие условия его более чем устраивали.       Через несколько часов их потревожили. В гнездовище пришел лекарь Цефей, о котором Пустой за всеми этими разговорами совершенно успел позабыть. Что удивительно, гусеницы, оказалось, отлично знакомы с муравьем, и известие о том, что он пришел не к кому-то, а к Жужжке, тут же подняло такой переполох, словно Полый, как минимум натворил дел, а то и вовсе лежит при смерти. Однако разбираться со сплетнями и пересудами жучку предстояло в другой раз. К его великому удивлению доктор явился не один. Компанию ему составляла Мия, с серьезным лицом несшая в охапке огромный светомушиный фонарь — тот самый, что Сериз забыла посреди коридора. — Не удивляйся, — рассмеялся Цефей, заметив, как резко подскочил маленький пациент, увидев жучишку здесь. — Она очень хотела знать, как ты добрался, так что я убедил Милу отпустить девочку со мной. Ты же не против, что она поможет мне тебя осмотреть?       Разумеется, жучок не возражал, а Мия, все это время хранившая важное молчание, приосанилась, проникшись важностью своей миссии.       Муравей снял повязки, пристально изучая оставшиеся после них отметины на хитине, удивленно и уважительно поцокал языком, отметив, что на малыше все все заживает как на жральне. С обоюдного согласия Цефей показал Мие, как выглядит почти заживший глубокий порез и объяснил, чем он отличается от пореза обычного. Как понял Полый — только тем, что рана уходит так глубоко, что полностью проходит сквозь внешние хитиновые слои и добирается до внутренностей. Такие раны заживают долго и могут стать причиной очень неприятного заражения, из-за которого придется иссекать панцирь. Потом девочке показали, как правильно обработать такую рану, пусть и почти зажившую, и Мия увлеченно смазывала каждую мало-мальски опасную царапинку на теле Полого выданной ей мазью и под присмотром муравья крепко и плотно перебинтовывала их все.       Однако к осмотру ноги Мию не допустили, вместе с Сериз услав с очень важным поручением на склад. Только тогда Цефей со вздохом принялся аккуратно разматывать повязки на лапе Сосуда. — На тебе действительно очень быстро все заживает, — сказал он с легким беспокойством. — Не подумай ничего такого, это хорошо. Просто теперь я опасаюсь, что могут возникнуть непредвиденные последствия. Не хочу, чтобы Мия увидела что-то… такое.       Сосуд кивнул, показывая, что понимает лекаря, но в то же время ощущая, что ему самому не хотелось бы… никаких «последствий» с лапой. Пустому ей еще ходить потом, так что не стоит… не стоит. С опаской он смотрел на то, как муравей ощупывает его бедро и голень, подолгу рассматривая каждую отметину, оставшуюся на месте глубоких ран, словно хотел отыскать в них… что-то кроме обычных шрамов. — Ну, все не так плохо, как я боялся, — сказал лекарь со столь явным облегчением в голосе, что стало немного жутко. — Раны почти затянулись. Тебя саму не сильно беспокоят царапины?       Малыш покачал ладонью в воздухе, после чего сложил пальцы щепотью, показывая, что если и беспокоит, то совсем чуть-чуть. — Что ж, — улыбнулся лекарь, вновь смазывая каждую ранку уже знакомой слегка пахнущей полынью мазью, — думаю, это хорошо для трехдневной травмы. Постарайся не слишком тревожить ногу и, если вдруг она снова начнет болеть или ты почувствуешь что-то странное, то сразу говори мне или старшим, которым доверяешь. Хорошо?       Как-то странно это прозвучало. Будто Цефей хотел предупредить о чем-то, но что-то, возможно неуверенность или какие-то правила не давали ему сделать это напрямую. Никогда еще Сосуд не жалел так сильно, что не имеет голоса, и не может сразу же спросить, в чем дело. Отвлекать же Цефея на записки сейчас, когда тот занят обработкой пострадавшей лапы, было бы очень некрасиво. — Можно попрошу тебя кое о чем, — понизив голос спросил муравей, уже почти закончив с наложением повязки. — Поговори пожалуйста, с Мией сейчас. Она сильно обеспокоена чем-то и, боюсь, мне расскажет далеко не все. Вы же с ней друзья, и Мия тебя иначе как рыцарем не называет, — он искоса глянул на насторожившегося жучка и грустно усмехнулся. — Я не прошу рассказывать что-то мне или Миле. Просто выслушай ее и попытайся помочь, так как посчитаешь нужным. Если для этого потребуется помощь взрослого, не стесняйся просить ее. Договорились?       Полый кивнул.       Несколько позже, жучка снова уложили на кровать, обложив подушками и пучегалзыми вязанными игрушками, собранными по всему Гнездовищу. Сериз с Цефеем вышли, тихо перешептываясь о чем-то своем, а Мия с ногами забралась на импровизированное «царское» ложе и просто обняла ошалевшего от такого внимание Сосуда. — Я беспокоилась, ладно? — недовольно проворчала девчонка, только заслышав нотки удивления в жужжании друга. — Ты умчался, а я вдруг подумала… вот Ллойс, Анка и Гретта тоже ушли, и вроде бы ничего страшного. К доктору. Подумаешь, что не к дяде Цефею, мало ли их что ли? А оказалось, что они умерли. И мама с папой работали в шахте. А оказалось, что нет. И там… тоже в коридорах. Сказали, ждите тут, мы сейчас вернемся… и что?       Молчание затянулось. Сосуд неловко обхватил подружку, стараясь устроиться поудобнее, но одновременно обниматься и лежать спокойно, как положено страдающему от ран герою, получалось из рук вон плохо. Приходилось выбирать что-то одно. — А потом Мила сказала, что здесь совсем недалеко, и с тобой все будет в порядке, — угрюмо продолжила девочка, теребя край одеяла, в которое Пустого опять закутали как какую-нибудь неряшливую куклу. — И мне сразу же так страшно стало.       Или малышу показалось, или к словам жучишки добавилось отчетливое шмыганье носом. — Будто, когда ты уходила, мы виделись в последний раз… а я даже «спасибо» не сказала. Ни за то, что ты нас вывела, ни за кукол этих… ни за то, что играла с нами, когда остальным дела не было… ни за то, что дала себя нарядить. Тогда правда очень глупо получилось… а ты ходила в этом платье весь вечер. Неудобно же было, да?       Жучок тихо зажужжал и погладил подругу по голове, чувствуя себя при этом неожиданно взрослым. Та только нервно засмеялась, в очередной раз проглотив слезы. — Спасибо, — сказала она тихо. — И прости, если я тебя обижала. Ты лучшая подруга из тех, что у нас были. Правда почему-то многие думают, что друг… но это правда не важно. Главное, что настоящий… и живой… и что хоть тут она… не соврала-а…       Голос девчонки прервался и она, уткнувшись лицом Полому в плечо снова заплакала. Тихо, тщетно пытаясь сдержать подступившие к горлу злые и беспомощные слезы. Сосуд поглаживал Мию по спине, позволяя ей выплакаться, но девочка очень быстро успокоилась и, отстранившись, села прямо. — Я сейчас спрошу про Кристалл, — честно предупредила она, утирая еще влажные глаза. — Обещаешь не врать?       Полый с легкой задержкой кивнул. Мысль скрыть что-то от девочки мелькнула испуганным мальком, но тут же пропала, придавленная воспоминаниями о последствиях такой вроде бы спасительной лжи. — Она живая? — напрямую спросила Мия, явно заранее подготовившая все вопросы. — Мила говорит, что она лечится от чумы, но я ей уже не верю. Так Кристалл живая?       Сосуд кивнул, после чего указал на стопку с листами возле гнезда. Когда девочка передала ему чуть ли не весь запас бумаги и карандашей разом, Пустой написал: «Я не видел ее, когда проснулся. Но Мила сказала, что она больна чумой. Там была улитка, которая что-то знала, но мне ничего не объяснили. Хочешь, я схожу и попытаюсь что-то узнать?».       Девочка некоторое время вчитывалась в буквы, медленно шевеля губами, после чего вскинула на малыша полный жадной надежды взгляд. — Ты правда сделаешь это? — спросила она, пристально глядя Пустому в глаза. — Проведаешь ее? И расскажешь нам?       Сосуд кивнул, с каждой секундой убеждаясь в том, что это было правильное предложение. Правильное не только по отношению к Мие и ее сестрам, но и к самой Кристалл. Могла ли она так внезапно заболеть? Так резко и быстро? С такой подругой, какая встретила их обоих в грезах? Неужели та белоснежная сущность с громовым голосом не смогла бы защитить одну девочку от болезни? Девочку, к которой она испытывала такую… нежность?       И странно, и стыдно было от того, что эти мысли не пришли в голову раньше, еще когда он только-только очнулся ото сна. Впрочем… может быть, это даже к лучшему. — Здорово! — Мия снова порывисто обняла своего маленького друга. — Тогда как закончишь, сразу беги к нам. Мы с Цефеем сейчас идем на поиски живокрови, она понадобилась Кларе. Думаю, как раз вернемся тогда же, когда и ты. Или ты нас дождись, хорошо?       «Хорошо», — обещать это было легко и приятно. В первую очередь потому, что Сосуд действительно собирался выполнить просьбу девочки. И это ему почти ничего не стоило.       Жирный чад от факелов мешался с холодным и неподвижным воздухом пещеры, создавая непередаваемый удушливый аромат. Воздух рябил над пламенем, и желтый танцующий свет создавал множество обманчивых и нервных теней. И казалось, что многочисленные мертвые лица жуков, взирающие со стен и пола, корчат страшные рожи, щурятся или кривят рты в немом крике, гримасе отвращения или боли. Вход в пещеру улитки был закрыт самодельными воротами с подобием парадного зала. Снаружи это выглядело как пристройка, возведенная руками каких-то дикарей, не признающих иных материалов, кроме дерева и соломы, а всем украшениям предпочитающих головы своих врагов. Или любые другое части их тел, тут уж как карты лягут.       Врата не были заперты, и крошка-жучок без проблем прошел в уже знакомый полутемный зал. Сейчас здесь никого не было. Дверь в «ритуальную» комнату была плотно закрыта, а стол с загадочными и пугающими ножами кто-то, наверное, хозяин, заботливо накрыл чистым полотном. Темноту разгонял свет всего лишь двух факелов, чаша одного из них была изготовлена из чьего-то клыкастого черепа. Может быть, это был один из особо неудачливых пациентов? Или незваный гость, вроде Полого? Этого жучок не знал.       Не обнаружив хозяина здесь, Сосуд пошел в сторону странных деревянных пристроек. Они выглядели так, будто кто-то не очень умелый, но весьма старательный решил облагородить пещеру, добавив к ее очертания больше стен, прочных и толстых, местами задрапированных плотной льняной тканью. В полутьме жучок заметил, что в стенах этих временами встречаются двери — низкие, закрытые неряшливо сколоченными дверцами на самодельных петлях-веревочках, а то и просто старыми занавесями с острым запахом пыли и тлена. Дыхание Пустоты здесь чувствовалось особенно сильно, и Полый невольно замедлил шаг, не решаясь без приглашения заглядывать в эти маленькие комнатки. Будто за каждым из таких проемов может оказаться что-то пугающее, но в то же время родное, как улыбчивое четырехрукое чудище из Города Слез.       Внимание крохи привлекла прочная железная решетка, которая полностью перегородила коридор, от стены до стены. За ней можно было различить смутные очертания такого же коридора и, кажется, нескольких комнат, вход в которые тоже был закрыт плотными пыльными занавесями. Комнаты казались совершенно нежилыми и, похоже, в эту часть пещеры нечасто ходили что жуки, что улитки. Однако, Сосуд заметил, что из-за одной из плотных занавесок пробивается слабый свет, будто от маленькой лампадки. Ухватившись за прутья решетки, жучок плотнее прижался к холодному металлу, силясь разглядеть что-нибудь кроме слабого желтого свечения одинокого огонька. Тщетно. — О-хо-хо, маленькая тень! Вот уж не ожидал встретить тебя так скоро.       Голос улитки зазвучал прямо за спиной, словно он просто материализовался из воздуха. Жучок не слышал ни звука шагов, ни, что особенно удивительно, отголосков чужих чувств, которые ранее помогали почуять приближение живого задолго до их встречи. Сейчас же, даже выдав себя, шаман словно… все еще не существовал. Полый не улавливал ни единой эмоции или даже ее отголоска, будто улитка их вовсе не испытывал.       Жучок медленно разжал одеревеневшие от мгновенного испуга пальцы и повернулся к хозяину, тут же упершись взглядом тому в живот. Похоже шаману никто не говорил о соблюдении дистанции, ибо сейчас, при желании, Сосуд мог вполне успешно боднуть улитку своими рожками, а той приходилось сильно наклонять голову, чтобы встретиться с маленьким собеседником взглядом. — Позднее время ты выбрал для визита, о-хо-хо-хо, — мелодично протянул шаман, покачивая посохом из стороны в сторону. — Что же тебя могло привести сюда? Злой умысел? Нужда? Неужто тебе так скоро потребовалась помощь шамана, маленький призрак?       Сосуд бы нахмурился, если бы мог. Шаман не понравился ему еще при первой встрече, и теперь, на свежую голову, он начинал понимать, почему. Совершенно непонятный, можно даже сказать, непознанный, он как будто издевался над окружающими, но при этом… вроде бы не делал ничего особенного. Ничего вообще.       Мотнув головой Полый поспешил отогнать от себя все размышления о природе конкретно этой улитки. Это все не важно — поведение шамана, раздражение или испуг самого Сосуда — неважно и все. Главное, убедиться, что с Кристалл все хорошо.       Жучок указал в сторону огонька, со стороны которого, он отчетливо чувствовал это, доносились смутные отголоски чьих-то эмоций, и настойчиво зажужжал. — Там? — улитка поднял взгляд, проследив за рукой Пустого, после чего снова вперился в своего гостя немигающим белым взором. — Там сейчас живет та девочка, которую привели вместе с тобой. О-хо-хо, не обращай внимания на решетку. Она нужна, чтобы юный пророк не покинул курган, хо-хо.       Заметно воспрянув духом, малыш хлопнул себя по груди и снова указал в сторону огонька, зажужжав чуть громче и настойчивее. Шаман некоторое время молчал, пристально разглядывая незваного гостя. Только сейчас сквозь холодное ничто, которое составляло все существо улитки, пробилось нечто отдаленно напоминающее удивление или интерес. — Так ты пришел к ней, о-хо-хо? К ней? Ты? О-хо-хо-хо! — разразился тот неожиданным смехом. — Воистину, ты необычная тень! Я пущу тебя, — он снова засмеялся. — О да! О-хо-хо-хо-хо-хо! Я пущу тебя к ней и посмотрю, что будет дальше. О-хо-хо! Проходи.       С этими словами шаман отошел к стене и, нажав на неприметный рычаг, поднял преграждавшую путь решетку. — Иди, хо-хо! Я подожду здесь.       Сосуд попятился в коридор, несколько опасаясь поворачиваться спиной к существу, у которого явно не порядок с головой. Грубо так думать, но почему-то крохе казалось, что нормальные насекомые не должны смеяться как безумные, услышав простую просьбу проведать больного друга. Впрочем, улитка и правда не сдвинулась с места, и Полый очень быстро позабыл и думать о шамане, поспешив на свет лампады. За спиной глухо лязгнула опустившаяся решетка.       За занавесью, как жучок и предполагал, располагалась комната. Маленькая и тесная, она могла вместить только узкую кровать, застеленную бурыми от времени покрывалами да маленький столик, более похожий на громоздкий табурет. Неровный и робкий огонек, плавающий в зеленой стеклянной лампадке, разгонял пугливую и дрожащую тьму, однако не придавал этой узкой каморке ни уюта, ни даже чувства защищенности. В нос сразу же ударил острый запах грибных и травянистых настоев, смешанный с тяжелым маслянистым духом, какой бывает только в комнатах, освещаемых с помощью живого огня. И даже столь острый и неприятный аромат не мог заглушить Дыхания Пустоты, которое настолько пропитало эти стены, что казалось, можно было различить мельчайшие черные крупицы, кружащиеся в воздухе подобно пыли в лучах света. Там, куда не достигало свечение лампады, тени как будто оживали. Очень хотелось верить, что это всего лишь иллюзия, порожденная собственным воображением и трепетом пламени, однако Сосуд не мог отделаться от ощущения, что чернильная тьма нет-нет да выпустит тонкие щупальца, пытаясь пробиться в нервный круг света. Пока что огонек держал оборону, но, как в какой-нибудь страшной сказке, рано или поздно масло подойдет к концу, кто-нибудь потеряет или намочит спички или забудет поправить фитиль, и тогда уже ничего не будет сдерживать чудовищ, таящихся во мраке.       Одним из таких чудищ почувствовал себя и жучок, нерешительно замерев на границе между светом и тенью. Взгляд его был прикован к жучишке, что лежала на кровати спиной ко входу. Освещенная полностью, она сама, казалось, светилась, тусклым умирающим огоньком, уже почти сдавшимся под напором окружающего мрака. Можно было подумать, что девочка спала, и тяжелое дыхание, хриплое, словно она задыхалась, наполняло комнату. Изредка до слуха притихшего и оробевшего малыша доносились невнятные обрывки фраз, то ли стихи, то ли кусочки сказок, то ли просто попытки убедить себя в… в чем?       Сосуд не чувствовал боли. Не чувствовал он и того пожирающего разум отупения, свойственного заболевшим чумой, одержимости, которая затмевает собой все, заставляя забыть, кто ты и где. Вместо этого был страх — тот самый беспомощный и всеобъемлющий страх маленькой девочки перед темнотой, в которой, она точно знает, таятся самые страшные чудовища этого мира. Свет лампады пока что прогоняет их, но это ненадолго. Очень скоро они научатся обходить его. Уже научились, и теперь только ждут удобного момента — минутной слабости или слез. И ребенок, давно уже переставший звать мать или старших сестер — не услышат — самозабвенно твердит себе под нос считалки, песенки и заклинания, плетет защиту из слов, звуков и образов — тонкую и невесомую как узорчатая кисея. И вместе с тем боится повернуться к чернеющему проходу двери за спиной. Она знает, да знает, монстр уже давно стоит там и только ждет, когда неосторожная жертва повернет голову. Когда переступит последнюю черту между «там ничего нет» и «оно уже здесь». И тогда… только тогда Оно сможет пройти сквозь последний барьер и достать ее.       Полый, решившись, сделал шаг, переступая границу света. В тишине как-то неестественно громко зазвучал хромающий цокот коготков по гладкому камню, а дыхание лежащей на кровати Кристал дрогнуло и стихло. Девочка вслушивалась в каждый тихий шаг, и тщетно задерживала дыхание, пытаясь сойти за спящую или, возможно, мертвую. Кроха остановился возле кровати, ощущая себя крайне неловко и подавлено. Чувствуя, как нарастает паника в душе подруги, а от слез начинает щипать глаза, Сосуд тихо и настойчиво зажужжал, не зная, как еще дать подруге знать, что это он, а не какой-нибудь монстр из ее рассказов. Жучишка медленно вздохнула, вслушиваясь в неожиданно земное и при этом знакомое гудение, после чего заворочалась и медленно, неуверенно повернулась. — Жужжка, ты? — немного хрипло спросила она, слепо щурясь в полумрак комнаты. — Прости, я почти ничего не вижу.       Сосуд, уже готовый броситься обнимать живую и, главное, не безумную подругу, резко прянул назад, помимо воли вскинув сжатые кулачки к лицу в попытке прикрыть отсутствующий на маске рот. Да, перед ним, несомненно, была Кристалл — усталая, изможденная и измученная — однако ее глаза полностью утратили золотое сияние, которое так легко было спутать с отблесками чумного безумия. Вместо него в зрачках девочки поселилась чернильная тьма, лишенная блеска и жизни. Сделав взор сказочницы неподвижным и мертвым, она, не имея больше пищи, вытекала наружу слезами, густыми и темными, похожими на жирные маслянистые чернила. «Что случилось? Что случилось?! Что с твоими глазами?!» — в панике стучала Пустота под маской, а сам жучок замер в испуге, напрочь забыв, что подруга не может его слышать.       Девочка с трудом села и, потерев кулаком глаза, только сильнее размазала черную жидкость по лицу, и так сплошь покрытому темными разводами. Сейчас, вблизи, можно было отчетливо рассмотреть, что вся подушка и покрывала уже покрыты черными маслянистыми пятнами, от которых нет-нет да поднимаются едва различимые шарики Пустоты. Однако сейчас, вместо того чтобы истаять и раствориться в воздухе, как всегда было, когда Полый резал руку, эти крупицы продолжали парить вокруг, сбиваясь в кучки по краям комнаты, там, куда не доставал свет лампады. — Ах… эти слезы, — Кристалл улыбнулась, но предательски задрожавшие губы выдавали ее настоящие эмоции с головой. — Наверное, это из-за той микстуры, что мне дали. Мила говорит, что она поможет от чумы… вот только…       Голос девочки сорвался, и она громко и отчетливо всхлипнула, замолчав. «Ты не болеешь,» — все так же, беззвучно, как говорил бы с Отцом или той сияющей сущностью, произнес кроха, медленно отнимая руки от лица. — «Я слышу, что ты не болеешь. Они сказали, что ты заболела чумой. Почему?». — Конечно не болею, — полным слез голосом отозвалась сказочница. И такая боль от несправедливой обиды прозвучала в ее словах, что Полого качнуло. — Но Мила не захотела слушать. Как увидела мои глаза, так притащила сюда. И я не смогла до нее докричаться. Я даже убежать пробовала сначала… теперь уже нет… Смысла нет.       Малыш робко подошел и взял Крист за руку. Так непривычно было видеть ее такой, расстроенной и разбитой, открытой, будто с девочки наживую содрали панцирь и теперь любое прикосновение причиняет ей невыносимую боль, которую весь мир почему-то отказывается замечать. Хотелось как-то укрыть ее, вернуть панцирь… или сделать новый… или просто увести куда-нибудь, где ее не достанут многочисленные доброжелатели. Знать бы как это сделать. «Кристалл,» — позвал он, еще не до конца веря в реальность происходящего. — «Ты слышишь меня? Ты правда слышишь? Или мне кажется?».       Девочка подняла на него пустой ничего не выражающий взгляд и вдруг мягко подтянула к себе и крепко обняла, усадив рядом. — Слышу, — глухо отозвалась она. — Я давно просила Свет дать мне такую возможность, но она говорила, что это опасно. А теперь слышу, наверное, из-за этой гадости, что мне дали… я не знаю.       Сосуд почувствовал, как начинает холодеть нутро, а в глазах предательски и мерзко защипало, так что он крепче прижался к боку подруги, но в этот раз не нашел успокоения. Наоборот, казалось, становилось только хуже, и то тепло, которым раньше дышала Кристалл, которым так щедро делилась со всеми умирает, как огонек лампады на столе. — Жужж, побудь со мной пожалуйста, — попросила девочка, медленно заваливаясь на бок. — Пока я не усну, хорошо? Страшно одной.       Жучок кивнул и придвинулся поближе, так, чтобы подруга чувствовала его присутствие и тепло его маленького тельца под боком. «Мия беспокоится о тебе,» — попытался жучок немного разрядить обстановку. То, что ему не нужно было писать, а ослабевшей почти до неподвижности Кристалл читать послания заметно облегчало разговор. — «Она не поверила Миле, что ты жива. А я тогда не успел с тобой повидаться. Прости». — Ты-то не извиняйся, Жужж, — слабо улыбнулась жучишка, и в ее голосе успокаивающе зазвучали знакомые певучие нотки. — Ты совсем в этом не виноват. Давай только я не буду тебя в этом убеждать, хорошо? А то… уже устала спорить. «Хорошо,» — покладисто согласился Сосуд, не уточняя, с кем Кристалл могла так долго спорить, что довела себя до такого состояния. Вряд ли с Милой. — «Хочешь, я передам Мие что-нибудь от тебя? Какое-нибудь послание. Ее это очень порадует».       Жучишка улыбнулась, грустно и как-то безнадежно, и слабо потрепала малыша между рожек. — Ты хороший, Жужжка, но не надо. Скажи им правду, хорошо? И что я люблю их всех. И Милу тоже, и что она не виновата. Ладно?       Полый сглотнул, чувствуя предательский холодок, бегущий между лопатками. Почему-то ему показалось, что сейчас они прощаются, но не так, как обычно, когда малыш возвращался в Гнездовище, а как-то иначе. И за это время, что еще осталось, нужно успеть сказать очень и очень многое. Потому что другого шанса уже не будет никогда. «А.… ты разве сама не сможешь этого сказать, когда вернешься?» — растерянно и жалобно спросил он, крепче сжимая запястье подруги, тонкое и непривычно холодное. — Жужжик, — Крист продолжала улыбаться. Однако от этой улыбки на обезображенном Пустотой лице становилось до безумия горько. — Я уже не смогу. Для этого мне нужно будет отказаться от Свет, — она закашлялась, прикрыв ладонью рот и быстро, прежде чем Пустой успел что-то заметить, спрятала руку за спину. — Вот… а я не могу. Просто не могу, она тогда останется совсем одна. Понимаешь?       Сосуд медленно кивнул. Да, он понимал сказочницу, пожалуй, даже очень хорошо — лучше, чем могли бы понять ее сестры, не знающие абсолютного одиночества, или любой другой жук. — Вот… поэтому просто побудь рядом, — тихо попросила девочка. — Давай поговорим о чем-нибудь другом… не о доме. Вот… я давно хотела спросить, у тебя есть настоящее имя? Ведь Жужжкой тебя назвала Сериз?       Полый помотал головой. «Нет,» — ответил он, — «только номер. Это плохо?». — Не очень хорошо, — кажется, Кристалл попыталась рассмеяться, но смех ее потонул в приступе болезненного хриплого кашля. — Имя, оно, как и лицо, делает нас собой. Но если у тебя нет лица, то ты можешь надеть маску, и она сделает тебя чем-то. А имя… имя важнее. Оно делает из чего-то — кого-то. И если ты помнишь имя, то можешь сменить сотню лиц, не потеряв себя. Это… не очень путано звучит?       Пустой ответил не сразу. «Не знаю, это странно. Но я запомню и попытаюсь понять, правда,» — пообещал он подруге. — «А если кто-то даст мне имя? Я из «чего-то» стану «кем-то»? Но меня по-разному называют. Вы — рыцарем, Сериз — братом и Жужжкой, отец — дитя. Так кто я?». — С тобой сложнее, — хрипло вздохнула сказочница. — Тебе мало быть названным. Тебе нужно найти свое имя — то самое, настоящее. Тогда ты обретешь силу. И сможешь совершить все, что захочешь. «Смогу?» — удивленно спросил Сосуд, вскидывая голову. — «Все-все?». — Ага, — кивнула жучишка, крепче сжимая пальцы на руке своего маленького собеседника. — Все, что только захочешь, самое невероятное.       Некоторое время они оба молчали. Кристалл прикрыла глаза и неподвижно лежала, в странном подобии чуткой дремы, а Полый думал над ее словами. Не очень долго, ибо время было дорого, сейчас малыш чувствовал это особенно остро. «Кристалл,» — позвал он сквозь Пустоту. — «Расскажи мне о Свет. Кто она? Как вы познакомились? И что она хочет?».       Девочка повернула голову и открыла свои пугающе безжизненные, лишенные блеска глаза. — Ох… прости меня, Жужж, я не могу, — тихо сказала она. — Я обещала не говорить никому без разрешения, а спросить его сейчас не получится. — Жучишка ободряюще улыбнулась, словно извиняясь за такой конфуз. — Давай я лучше расскажу тебе одну сказку. Я хотела вписать ее в историю О’Гейр, но уже не успею. Послушаешь?       Дождавшись кивка, Кристал глубоко вздохнула и начала рассказ. В голос ее вновь вернулись знакомые певучие нотки и глубина, так что очень легко было представить, что они сидят не в тесной пещере посреди страшного кургана, а в полутемной общей комнате семейного домишки. И сказочница вновь начала одну из своих еженощных игр в сказку. — Давным-давно, в одном королевстве жил-был Белый Король. Он не был злым или добрым, по крайней мере, никто не утверждал ни того, ни другого, но правил он жестко, пусть и справедливо. Однако была у него одна тайна — такая страшная, что правитель приложил все усилия, чтобы никто и никогда не узнал о ней. А тайна эта была в том, что в незапамятные времена миром правила Златая Царица, которую Белый Владыка заточил в глубинах черной горы, так, чтобы ни единый луч света не проник в ее темницу и не вырвался из нее. Однако гнев царицы, лишенной всего, был так велик, что изливался на мир раскаленным ржавым пламенем, в котором горели души и тела всех, кого оно касалось. И, пусть обоим правителям было жаль жуков, которых касался пламень, они уже не могли остановить его. Тогда Король придумал план. Он отдал пламени своего сына и наследника. Закованный в цепи, принц должен был вечность гореть в этом огне и не выпускать его в мир. Чтобы никто не попытался освободить принца, а вместе с ним и Пламень, Король запер его узилище с помощью трех замков — трех печатей. Каждая из них являлась великой душой, и открыть замки может только другой принц особым ключом, что может пронзать Грезы.       Кристалл замолчала, и они еще долго сидели в тишине. Жучок — пришибленный и озадаченный, никак не мог отвязаться от мысли, что этой сказкой девочка настойчиво что-то пытается сказать ему. Слишком она была похожа на то, что творилось вокруг, настолько, что это уже не могло быть простым совпадением. Многие детали до сих пор оставались неясными. Что за царица? Что за великие души? Ключ? Принц? Откуда это все. — Жужжик, — тихо позвала сказочница, не размыкая век. — О’Гейр знала эту сказку. Она рассказала ее своему другу — проклятому и изгнанному принцу Эхо, когда они только познакомились. Они потом вместе пошли на поиски спасения, пусть сначала и не верили друг другу. Но Эхо показал, что он настоящий герой и доблестный рыцарь, — Кристалл говорила торопливо, иногда сбиваясь и спотыкаясь на согласных, будто боялась не успеть. — Только О’Гейр не суждено было дойти до конца. В одном из боев она погибла, не справившись с огромным количеством врагов, а Эхо был слишком далеко и не успел прийти на помощь… дальше… дальше ему нужно будет взять Светоч и идти одному. Жужжик? Ты знаешь, чем кончится эта сказка? «Нет,» — эхом отозвался малыш, до боли стиснув пальцы на безвольном запястье девочки. Кристалл даже не дернулась, пусть когти Сосуда сильно впились в мягкий хитин, оставив на нем глубокие царапины. — Я тоже, — жучишка улыбнулась одними губами. — Потому что сказка еще не закончилась. Жуж… обещай мне, что ты расскажешь ее до конца. «Но я не могу,» — испуганно и горько возразил Сосуд, чувствуя, как его начинает бить крупная дрожь. — «Кристалл, я не могу. Я не знаю, что дальше. Я не могу рассказывать… у меня даже нет голоса…». — Хе… — сказочница слабо кашлянула, подавившись смешком. — Это не так важно. У тебя будет голос, которым ты сможешь сплетать из снов сказки… и делать их былью… ты только не останавливайся, хорошо? «Хорошо,» — Сосуд второй рукой вцепился в локоть подруги, чувствуя, что она как будто отдаляется, и с каждой секундой становится все дальше и дальше, оставаясь здесь. И он не хотел, отчаянно не хотел, чтобы Кристалл уходила. Жучок был готов согласиться на что угодно и что угодно пообещать, лишь бы жучишка осталась здесь, с ним, с сестрами и со своей громогласной подругой, как бы та не пугала. — Обещаешь? — прошептала девочка, уже не глядя на маленького собеседника. «Обещаю,» — подтвердил кроха, продолжая судорожно цепляться в холодную руку подруги.       Та тихо вздохнула, словно благодаря и затихла. Сосуд, посидев немного без движения, осторожно потряс подругу за плечо. «Кристалл» — позвал он в Пустоту, но к своему испугу не получил даже малейшего отклика.       Тихо затрещал и мигнул огонек лампады, отчего тени, кривые и страшные, резко приблизились к неряшливому и грязному ложу девочки. «Кристалл!» — голос Полого, беззвучный, неживой, вновь пронзил пустоту и потонул в черноте. Ему не ответило даже эхо.       Огонек лампады начал мигать, то почти потухая, то вспыхивая трещащим язычком. Он был похож на уставшего пловца, который продолжает из последних сил двигаться к недосягаемому берегу. Однако спасение не становится ближе, и уставший жук все чаще и чаще скрывается под водой, а выныривает все реже. И если не случится чудо…       Не случится! Сосуд в непонятной ему самому злобе накрыл лампаду ладонью, и умирающий огонек больно ожег руку, последним усилием отомстив за свое убийство. Комната погрузилась в шуршащую темноту. Капельки Пустоты кружили вокруг, оседая на слишком тонком жучишкином плаще, подаренном близнецами, а кроха неподвижно замер возле потухшей лампады. И только Тьма могла услышать пронзительный горестный вопль лишенного голоса существа.       Когда Сосуд вышел в коридор, его уже ждали. Шаман поднял решетку и неподвижно стоял, поигрывая навершием своего посоха. При приближении Полого он слегка склонил голову на бок и с совершенно неуместной здесь игривостью в голосе спросил: — Все-таки умерла? О-хо-хо, какая жалость! А ведь у нее были все шансы. Сильная девочка, хо-хо-хо!       Жучок замер, пристально глядя на улитку, и в груди его медленно зрело осознание, а вместе с ним непонимание и.… гнев. Липкий, всеобъемлющий, злой и беспомощный. «Она не болела! Она не болела чумой,» — твердо сказал малыш, практически не сомневаясь, что Шаман его услышит так же, как слышала Кристалл. — «И ты знал это! Знал и все равно дал ей Пустоту! Зачем?». — О-хо-хо, — впервые с момента знакомства Сосуд почувствовал какой-то эмоциональный отклик от шамана. Это было удивление — спокойное, будничное, словно любимые тапочки нашлись не на полке в сенях, где им положено быть, а на люстре или под подушкой. Неожиданно, странно, но не более того. — Какая разговорчивая тень! О-хо! Теперь я начинаю понимать, отчего ты носишь эту трещину. «Зачем?!» — настойчиво повторил, почти прокричал кроха, бессильно сжимая кулачки, так что когти больно впились в ладони. — Тихо-тихо, сердитый призрак, о-хо-хо! — откровенно забавлялся шаман. — Эхо разбудишь! А Тень с эхом не сможет быть сосудом. Впрочем, — он смерил малыша скептическим взглядом, — ты и без того не подходишь на эту роль. Хо-хо-хо! «Зачем. Ты. Это. Сделал!» — повторил Пустой, который с каждой секундой разговора все больше хотел кинуться этому мерзкому существу в лицо и, пока тот не пришел в себя, выцарапать его бесстыжие белые глаза, выпустить подступившие к горлу отчаяние и боль — такую сильную, что казалось, от нее сейчас треснет панцирь. — Какая настойчивость, хо-хо-хо! Люблю эту вашу черту, — сказал шаман, переложив посох из одной мягкой ладони в другую. — Не зачем. О-хо-хо! Та почти взрослая девочка — Мила, кажется. Она просила вылечить свою сестру, но при этом совершенно не слушала ее. А ведь малышка все толково объясняла. Какая жалость, хо-хо-хо. Но свет в глазах так испугал девочку, она так хотела убрать его. Так что я предложил самый простой способ. Как раз и ты был под рукой, малыш.       Это было подобно ушату ледяной воды, опрокинутому на голову. Гнев моментально стих, захлебнувшись в отчаянном и беспомощном чувстве вины и.… несправедливости. «Не надо думать, надо слушать» — вспомнилась странная фраза улитки, брошенная Миле при первом разговоре с Сосудом. Сейчас она приобретала новый, пугающий смысл. Уже тогда… уже тогда, он намекал. И если бы маленький жучок на секунду, хотя бы на секунду задумался. Если бы он попросил увидеться с Кристалл, то сейчас подруга была бы жива. Она была бы жива… — О-хо-хо-хо, не стоит плакать, малыш, — со слащавым сочувствием в голосе произнес шаман. — Слезы теней — дешевы. «Я не умею плакать,» — как-то глупо и безучастно отозвался Полый, вперившись мутным взглядом в выложенный жучиными лицами пол. — Да? — как будто не поверил собеседник. — Хо-хо-хо, тогда почему же ты тогда плачешь?       Жучок не ответил. Безмолвно он прошел мимо улитки и быстрым шагом направился к воротам. Идти — вперед, вперед и вперед. Не останавливаться. Знакомыми коридорами, темными и едва освещенными, мимо редких чумных оболочек, брошенных домов и старых телег, мимо статуй, похожих на бочонки, мимо указателей и табличек, за которыми кто-то продолжал следить. Лишь бы не стоять. Лишь бы не думать о том, что только что произошло. О последних словах Кристалл. Об ошибке Милы, которая стоила жизни ее сестре. И о собственном невольном соучастии в этом… убийстве.       Кроха сам не заметил, как оказался у подъема на Перепутье. Уже взбираясь по мерно раскачивающейся цепи, Сосуд думал о том, что должен будет рассказать оставшимся в живых девочкам. О том, что почувствует Мила, узнав, что стала невольной убийцей сестры. Что скажут близнецы, осознавшие, что Кристалл никогда больше не расскажет им сказку и не поможет закрепить бант так, чтоб он выглядел как у настоящей принцессы. Что они подумают? Что скажут? Как будут относиться друг к другу после этого? И смогут ли простить… себя и друг друга?       Миновав городские улицы, вновь ставшие сонными, как будто ничего не произошло, кроха направился к сестринскому дому. Уже сейчас можно было рассмотреть, что в его окнах тепло горит свет, будто зазывая на огонек, а на крылечке кто-то сидит. Подойдя чуть ближе, Полый по перебинтованному панцирю узнал Клару. Девочка сидела на нижней ступеньке крыльца и, сжимая в ладонях знакомых куколок-близнецов, мерно покачивалась из стороны в сторону. Кажется, даже можно было услышать обрывки монотонной колыбельной, которую жучишка напевала себе под нос.       Жучок замедлил шаг.       Он обещал Мие рассказать правду о том, что с Кристалл. Он обещал… да, обещал. И он расскажет. Он расскажет, что Кристалл умерла. Что она любит их всех. Что она просила его закончить сказку. Что никого не винила… А о том, что не было никакой чумы… что не было чумы… он просто промолчит. Потому что иначе Мия совсем перестанет верить сестре, а Мила никогда не сможет простить себе такой ошибки. «То, чего ты не знаешь, не может тебя расстроить» — горькая фраза, как-то сказанная самой сказочницей. Да, Полый уже видел, к чему может привести следование этому совету, но разве правда сделает кого-то хоть немного счастливее? Ложь — не выход. Но молчание хотя бы не сделает хуже. Наверное.       За такими мыслями жучок дохромал до крыльца, лапа снова начала ныть, отзываясь тупой болью при каждом шаге, и приветливо помахал ладонью сидящей на ступеньке Кларе. Девочка даже не подняла головы, продолжая мерно, как маятник в старых часах, покачиваться вперед и назад, монотонно мыча себе под нос какой-то мотив. Сосуд замедлил шаг. Потом остановился. «Нет!».       Кроха не хотел верить в то, что предстало перед его глазами и, главное, ощущениями. Пустой готов был поверить, что порочный дар сломанного сосуда — слышать чужие эмоции — дал сбой, как уже было несколько раз, чем признать за истину то, что он чувствовал сейчас. Клара, как зачарованная, сидела неподвижно и не чувствовала ничего. Почти. Лишь всеобъемлющее чувство покоя, безопасности, единства… то самое, теплое и родное, которое возникало, когда все жучиное семейство собиралось за столом или устраивалось на ночь в одном большом гнезде. И… не было больше ничего. Ничего и не нужно было. «Не надо плакать,» — мысленно твердил себе Сосуд, глядя в наполненные рыжим светом глаза девочки. — «Не надо плакать. Слезы теней — дешевы».