Эхо в Пустоте

      Полый осторожно вытянул свежий фитилек лампады, стараясь чтобы его кончик не торчал слишком сильно, но и не был коротким. Наполненная золотистым маслом стеклянная чашечка, похожая на цветок кувшинки, слегка оттягивала ладонь, и это ощущение тяжести было даже приятным — успокаивающим. Сосуд осторожно, с привычной тщательностью зажег пропитанный маслом фитиль от заранее заготовленной лучины, и некоторое время смотрел на слабо колеблющийся в такт сквозняку язычок пламени. Огонек танцевал на конце крученой нити, отражаясь на поверхности масла, и от этого зрелища на душе становилось… спокойнее. Теперь становилось.       Совсем недавно, сейчас кажется, что вчера, жучок с трудом мог смотреть на лампаду без внутреннего содрогания. Руки же малыша тряслись так, что масло лишь чудом не выплескивалось на землю. А бывало, что и выплескивалось, заливая все вокруг, начиная от потерявшего над собой контроль Сосуда, и заканчивая плащом и могильными камнями. Сейчас же было почти не больно.       Кроха, впрочем, его уже какое-то время как перестали так называть, опустился на колено и бережно поставил лампаду в небольшое углубление в земле перед могильным камнем. Это была десятая, и Пустой, поднявшись, сделал несколько шагов назад, окидывая печальную, но завораживающую картину. Двенадцать камней, выстроившихся в два ряда, грубо обтесанных, лишенных украшений или гравировки: два больших — и десять поменьше. Ни имен, ни дат, и только зеленые кувшинки лампадок перед каждым камушком с плавающими в них золотыми огнями показывают, что жуков, нашедших здесь свое последнее пристанище, все еще помнят.       Первые дни Полый мог часами находиться на кладбище. То, на что не хватало сил у Милы и ее маленькой сестры, стало для бездушного каким-то извращенным и болезненным лекарством. Как одержимый, кроха приходил сюда с самого утра, словно какая-то невидимая сила, против воли тащила его к могилам подруг. Пустой взбивал холмики, выдергивал прорастающие в рыхлой земле травинки и бдительно следил за тем, чтобы не кончалось масло в лампадах и никогда не гасли огоньки перед безымянными надгробиями. Как будто это могло вернуть ушедших или хоть кого-то из них порадовать напоследок.       Это было похоже на одержимость — болезненную и туманящую разум не хуже рыжего марева чумы. И за этой болезненной каждодневной рутиной незаметно, по каплям, по крупицам, утекала боль, оставляя после себя сначала отупляющую холодную пустоту, а потом, далеко не сразу, тихую грусть. И на память приходили не последние дни жучишек, когда казалось, что своды пещеры должны обрушиться, чтобы хоть как-то заглушить рвущий сознание немой вопль и собственную боль, а теплые, светлые воспоминания об играх и сказках, семейных обедах, учебе и работе, о том как вместе смеялись и плакали, таили или доверяли друг другу секреты и тайны… Вспоминать об этом все еще было больно, но… от этой боли уже не хотелось лезть на стену и в исступлении биться головой об пол. Хотелось улыбаться, грустно, но… с благодарностью. Пожалуй да, так было правильнее всего.       Сосуд оторвал взгляд от плавающих в стеклянных чашечках огоньков и немного нервно оглянулся на кладбищенские ворота, полускрытые сумраком и поднявшейся над влажной землей влажной дымкой. Память услужливо дорисовала к ним расплывчатый силуэт жучихи-плетельщицы в алом плаще. Неподвижный, как каменное изваяние, только полы плаща слегка колышутся в такт легкому сквозняку, да налитая колдовской силой нить подрагивает в нетерпении.       Она появилась на второй или третий день бдений Сосуда. Невозмутимая, холодная и решительная. Убийца, кажется, наблюдала за жучком некоторое время… он бы не смог сказать, как долго на самом деле. Полностью поглощенный горем, Полый не имел сил даже на то, чтобы испугаться. Увидев воительницу, так близко, малыш просто замер, дрожащими пальцами стиснув нестерпимо горячую лампаду с плавающим в ней огнем. Язычок пламени потрескивал и чадил, сжигая слишком длинный и неаккуратный фитилек, заправленный непривычными к такой работе трясущимися коготками, а стекло обжигало ладони, запачканные маслом, сажей и землей. И казалось, что эта боль — единственное, что еще связывает маленькую тень с миром живых. Дунь на огонь — и не станет ничего. Только легкий дымок взовьется над обгоревшим фитилем.       В этот раз охотница не сказала ничего, только вскинула иглу, готовясь к броску. Пустой же… даже не шелохнулся, с каким-то тупым смирением глядя в темноту скрытых за маской глаз своей убийцы.       «Пусть,» — стучало в голове. — «Пусть будет так,» — и мысль о собственной смерти принесла неожиданное облегчение, а не страх, как бывало раньше.       За этой мыслью Сосуд далеко не сразу заметил, что жучиха медлит. Как и сам Полый, воительница замерла изваянием, пристально глядя не на него… на лампаду, слабо подрагивающую в худых ладонях. И в тот самый момент, будто на мгновение приоткрылось окошко, и жучок смог увидеть мир чужими глазами… или, скорее, почувствовать. И не зеленые лампадки в виде аляпистых цветочков привиделись ему, а переливающиеся бледным светом стеклянные шары с бьющимися о хрупкие стенки светомушками. Как, почти невесомые, они лежат в ладони и, слабо покачиваясь на тонкой, но прочной шелковой нити поднимаются к потолку, разгоняя сгустившийся там мрак.       Красивым, отточенным движением ткачиха крутанула иглу в пальцах, так что слабый свет отразился на отполированном острие, и… убрала ее за спину.       — Только из уважения к их боли, — эти слова, прошелестевшие над затянутым туманной дымкой кладбищем, намертво врезались в память, однако смысл их дошел до Пустого гораздо-гораздо позже. Когда собственная боль перестала так сильно рвать разум.       Именно тогда Сосуд впервые попытался хоть что-то узнать об алой охотнице в городе. Местные знали немного. Ее называли госпожой плетельщицей в лицо и паучихой за глаза — нехорошо так называли, одновременно со страхом и уважением. Каждый житель Грязьмута имел массу историй о встрече с загадочной воительницей в алом, но, стоило копнуть чуть глубже, как выяснялось, что все они узнаны от знакомых-знакомых и вряд ли имеют хоть что-то общее с правдой. Только Старейшина неохотно упомянул, что рогатая дева с иглой, не иначе как является хранителем или призраком Халлоунеста. Ибо он сам, будучи самым старым жуком селения, то и дело сталкивался с ней на протяжении всей своей жизни. И уже тогда о ткачихе знали немногим больше, чем сейчас. Говорили, что она сбежала из Глубинного Гнезда, спасаясь от чумы. Говорили, что она последняя из посланцев Короля, оставленная на страже границ. Говорили, что она проводник для заблудших, ибо не раз паучиха выручала заплутавших в коридорах путников, указывая правильную дорогу.       В сам город охотница приходила редко. Настолько редко, что о ней успевали подзабыть и каждый раз страшно удивлялись, замечая девушку в алом плаще на серых улицах. Она же не имела никакого сочувствия к любопытствующим, избегала разговоров и совершенно ничего не рассказывала о себе. Бывало, покупала что-нибудь в лавках или приносила на обмен удивительные вещи из глубины королевства — сверкающие печати с крылатым гербом, воздушные ткани из паучьего шелка или тончайшие нити, прочность которых не уступала стальным струнам. Но откуда в ее руки попали такие сокровища, паучиха не говорила ни разу. Здесь… даже никто не знал ее имени. И никто не мог подсказать, где можно отыскать алую охотницу, чтобы поговорить с ней. Ведь никто раньше не пытался этого сделать.       Однако сейчас, как и много дней до этого, дорога к могилам пустовала, и жучок, бросив последний взгляд на мерцающие у надгробий огоньки, побрел прочь. Уже в воротах он обернулся и помахал могилам ладонью, как будто те могли ответить или обидеться, если посетитель не попрощается.       Грязьмут спал, и даже Старейшина Зен покинул свой пост на металлической скамье у больших часов, где так любил отдыхать, периодически засыпая. Полый, слегка припадая на правую лапу, бесшумно прошел знакомыми улицами к опустевшему дому сестер. Легко отыскав ключ, в тайнике под крыльцом, Сосуд прошел внутрь.       Царящий в доме порядок уже почти не пугал, но по-прежнему навевал какую-то обреченную грусть. Привычным движением Пустой снял со светомушиного фонарика плотный бумажный конус, и тут же серебристый свет залил пространство, породив знакомую пляску теней. Жучок окинул комнату критическим взглядом, с некоторым разочарованием отмечая, что здесь, видно никого не было с последнего визита. Нетронутые стояли вещи и игрушки на крохотном диванчике, плотно закрыты были дверцы шкафов, никто не прикасался к стопке матрасов у стены и не складывал их в уютное гнездо, пыль успела скопиться на подоконниках и обеденном столе, а душистый букет из серебристых колосков-хвостиков засох и осыпался.       Полый вздохнул. Ничего, это даже хорошо. Если никого не было все это время, значит совсем скоро они вернутся… хотя бы ненадолго. Сбегав за водой к ручью, Сосуд смахнул пыль со стола и подоконников, выбросил ошметки высохшего букета, заменив его новым — набранным здесь же, под окнами. По комнате тут же разлился легкий травянистый аромат, и можно было даже поверить, что в этом одиноком домишке и правда кто-то живет и ждет… возвращения, наверное. И пусть раньше в комнате почти никогда не пахло цветами — чаще булочками, кашей или супом, а тишина всегда разбивалась множеством голосов. И даже ночью никогда не было тихо… Это чувство сонного ожидания сохранялось и давало какую-то надежду.       Правда, полной тишины не было и сейчас. Все пространство наполнял тихий и въедливый металлический гул, ровный, монотонный, усыпляющий — и не заметишь, если не прислушиваться. Но это было… не то, к чему стоило прислушиваться. И о чем стоило рассказывать. Сегодня гудение было куда более отчетливым на фоне тишины вымершего домика, а за ним нет-нет да проклевывались далекие отзвуки чужих голосов — невнятное эхо, не более. Полый уже привык игнорировать их, до тех пор, пока они не становились слишком настойчивыми. Нужно будет, как закончит здесь, заглянуть к Цефею… но то чуть позже. Сейчас у него еще есть дела.       Пустой резал принесенные с собой хлеб и грибной сыр неровными кривоватыми ломтиками. Резал ножом с короткой, гладкой и неудобной рукояткой, пусть когтями было бы гораздо проще. Но когтями неправильно, а значит, нельзя. Из получившейся горки нужно было сложить бутерброды — берешь кусочек хлеба, а на него кладешь ломтик гриба, сыра или чего-нибудь еще, а потом красиво выкладываешь на тарелку. Все просто. Так, обнаружившим это жукам будет понятно, что делать дальше.       Получившуюся гору неровных и неряшливых бутербродов Сосуд поделил на две части. Первую половину, как и положено, выложил на тарелку и, накрыв чистым полотенцем, оставил на столе. Так блюдо сразу же заметят, как войдут в дом, и снедь не успеет заветреться, пока ее обнаружат. Остальное жучок завернул в другое полотенце и убрал на дно сумки. Под конец он смахнул крошки со стола — ими потом можно покормить маскокрылов на Зеленой Тропе… или просто ссыпать в компостную кучу, чтобы морковь быстрее росла. На Тропу пока что не нужно, так что выбор не велик… жаль. Мия любит растущие там цветы. Особенно, после того как узнала от Цефея, что многие из них очень помогают от разных хворей.       Уже собираясь уходить, Полый украдкой, как будто его могут заметить и осудить, высыпал все содержимое своего кошеля в пузатый бочонок, установленный у окна. Дна уже не было видно под ровным слоем поблескивающих ракушек гео, однако еще немало времени потребуется, чтобы посудина заполнилась до самого верха. Тогда…       — «Тогда мы с Мией сможем уехать отсюда. Далеко-далеко, где ничего этого уже не будет,» — сказала Мила, прежде чем, вооружившись киркой, спуститься на Перепутье.       По мнению Сосуда это было не самым удачным решением после того, что случилось с остальными девочками, но ни он сам, ни взбесившаяся Мия, ни доктор Цефей или даже Старейшина, не смогли отговорить жучиху от ее идеи. Старшая с тех пор нечасто бывала дома, а младшая почти все свое время проводила в компании лекаря или, если тому приходилось надолго покинуть город, у Старейшины. В последнее время Цефей уже начал брать девочку с собой, что было для нее куда полезнее, чем вынужденное ожидание в умирающем городке. По крайней мере, эти прогулки приносили ей удовольствие и не давали предаваться унынию.       В умирающем городе… Пустой уже сам не помнил, как давно эта ассоциация пришла к нему и при каких обстоятельствах, но от нее оказалось не так легко отделаться. Пусть он и пытался. Затихающие по вечерам пустые улицы, освещенные белым светомушиным сиянием, пустые и темные дома, да почти неизменная фигура старейшины на скамейке у старых часов все чаще казались продолжением кладбища. А мастер Зен — ворчливого смотрителя, который следил, чтобы никто не тревожил могилы… да и мертвецам спуску не давал.       Уже покидая осиротевший кров, Сосуд некоторое время постоял перед домом, любуясь мерцающим светом в оконцах. Он специально не стал накрывать фонарь конусом. Очень не хотелось, чтобы, возвращаясь, девочки видели темные окна. Будто их никто не ждет. Ведь это не так… несмотря ни на что.       Цефея, как жучок и предполагал, не оказалось дома. Они с Мией уже три дня как отправились на Зеленую Тропу за травами для лекарств. Вот бы, где пригодились выброшенные в компост крошки.       Если муравей не решит, что девочка готова к более серьезным путешествиям, то совсем скоро, завтра или через день они оба должны будут вернуться, уставшие, пропахшие травами и влажным мхом. Мия будет взахлеб рассказывать о каком-нибудь встреченным ей чуде, а потом примется отрабатывать на друге выученные медицинские «приемчики». В прошлый раз она по нескольку раз перебинтовывала совершенно здоровому Пустому голову, рассеченную трещиной. Дескать, очень она ее беспокоит. Хорошо хоть мазать ничем не заставила.       Неуклюже соскользнув по цепи в вязкий сумрак Перепутья, жучок на секунду припал на правую лапу, позволяя вспыхнувшей в ней боли улечься. Звон, мерзкий и въедливый, стих, сменившись вкрадчивым шелестящим шепотом множества неразличимых пока что голосов. Нельзя было точно сказать, зовут они за собой, говорят друг с другом или пытаются донести до слушателя что-то еще. Шепот, пусть и сбивал с толку, обманывая сознание, хотя бы не так раздражал, как скрежет и звон, возникающий в Грязьмуте. А еще он не пугал, как истошный, полный расплавленной боли вопль, от которого, казалось, готова была расколоться маска, что теперь почти всегда доносился из Храма Черного Яйца. Пустому приходилось быть вдвойне осторожным, входя в каждую новую комнату или дом, ведь голоса в них могут быть куда более… буйными. И каждый раз Пустой тщательно прислушивался к многоголосой тиши, силясь различить реальные звуки и те, что наполняют треснувшую маску без всякого на то повода. Это было сложно… поначалу, но со временем Полый привык к своему состоянию, привык и смирился с ним. Жуки вообще способны привыкнуть почти ко всему угодно. Сосуды, как выяснилось, тоже.       Впервые голоса и звуки появились спустя несколько недель после возвращения из штолен Пика. Поначалу убитый горем кроха даже не обратил внимание на тысячи призрачных отзвуков, что наперебой кляли его, обвиняя во всем произошедшем тогда и когда-либо еще. Измученный скорбью, многодневной усталостью, чувством вины и болью в так и не зажившей до конца лапе жучок справедливо принимал жуткий хор за свой собственный внутренний голос. И длилось это долго, очень долго, пусть малыш и не смог бы сказать, сколько конкретно времени находился в том болезненном, полубредовом состоянии. Как долго он вторил множеству голосов: «Это из-за тебя! Это ты виноват! Полый! Чудовище! Вор!». Тогда казалось, что все это заслуженно. Что он должен страдать — от боли ли в лапе, или от разрывающих голову криков, своих и чужих. И Сосуд, измученный невидимками и самим собой, в конце концов только и смог, что кричать, наполняя Пустоту беззвучным эхом, неспособным перекрыть тысячи ненавидящих голосов.       «Я не хотел! Я не хотел! Пожалуйста… Я пытался помочь! Я не хотел, чтобы они погибли!» — наполненный колючей кристаллической болью вопль звенел в сознании, утопая в чужих проклятьях.       И тем удивительнее было, когда во внезапно рухнувшей на разум тишине прозвучал совершенно нежданный ответ, вспыхнувший во тьме подобно огненным стигмам. Я ЗНАЮ…       И глубокая скорбь, разделенная надвое, разлилась по телу вместе со смертельной усталостью после многих бессонных ночей.       — Песнь кристаллов, — несколько позже объяснял Цефей, обнаруживший бесчувственного Пустого посреди моста над грузовой шахтой. Сам малыш тогда не смог вспомнить, как и зачем там оказался и что делал до этого. — О ней писали мои предшественники, еще когда Грязьмут был шахтерским городом. Так случается, если кристаллическая пыль из копей или какой-нибудь осколок попадает в открытую рану жука. Если вовремя не вынуть его, то кристалл прорастает, становясь частью несчастного и постепенно сводит того с ума видениями и галлюцинациями. Мне жаль, Жужжка, но это разновидность чумы. Я могу попробовать отсрочить полное заражение, удалив кристаллы. Твоя способность к самоисцелению, скорее всего, позволит тебе выжить, — муравей, говоря это, явно не был уверен ни в своих силах, ни в результате. — Возможно даже, со временем, я смогу вытащить все осколки, когда они станут… достаточно большими, чтобы их можно было заметить и достать. Но как много времени на это потребуется, и есть ли оно у тебя, я сказать не могу.       Время было. Его Сосуд через боль добывал каждый раз, когда лекарь вскрывал истончившийся и неровный хитин на правом бедре и один за другим извлекал из исходящих черным дымом ран куски кристаллов или иногда целые друзы — почерневшие и потерявшие блеск из-за изъедавшей их Пустоты, но все такие же смертоносные. По каплям, по секундам собирал бессонными ночами, ибо во время сна иллюзии с новой силой атаковали беспомощный разум. Выбивал, собирая по закоулкам обрывки записей — те самые крупицы информации, которые могли помочь муравью в работе, а самому Полому в его эфемерной миссии.       Но все равно, сначала раз в одну-две недели, потом раз в месяц, когда раньше, а когда позже, блаженная тишь сознания вновь наполнялась призрачными звуками и отголосками, а в ноге нет-нет да вспыхивала острая боль, порождая косолапую хромоту. Если не обращать внимания на голоса и звуки, то можно было протянуть еще с неделю, за это время друзы разрастались — их было легко найти по бугоркам на хитине, а то и по мелким кристаллическим головкам, проклюнувшимся сквозь черную скорлупу панциря.       Цефей строго-настрого запрещал жучку самому извлекать кристаллы из лапы, пусть когти иногда и чесались разодрать себе бедро и выскрести его подчистую. Приходилось сдерживаться, чтобы не сделать хуже… пусть, казалось, что хуже уже некуда.       Вот и сейчас въедливая боль в бедре, напоминавшая о себе при каждом шаге, служила недвусмысленным сигналом к тому, чтобы обратиться к Цефею. По-хорошему, его вовсе стоило дождаться в Грязьмуте и только потом думать о каких-либо еще путешествиях. Однако, пока что шепотки еще не стали проблемой, а боль не мешала двигаться, а муравей же может вернуться и через день, и через два, которые Сосуд может провести, занимаясь делом, а не медленно сходить с ума в городе. К тому же, в этот раз он не собирался лезть ни в какие неизведанные дебри. Если не случится ничего непредвиденного, то как раз обернется к возвращению доктора.       Миновав храм, все также ярко освещенный светомушиными фонарями, Полый углубился в серые переплетения коридоров. В другой день он бы обязательно зашел в храм, чтобы поговорить с братом, пусть тот его и не слышит, а после навестил бы Милу. Она нашла заброшенную кристаллическую выработку, по каким-то причинам не соединенную с основными копями, и теперь могла неделями пропадать там. Жучиха с горем пополам справлялась с утратой и, если не думать о событиях прошлых месяцев, то с ней по-прежнему было весело. Но ходить в штольню, когда в голове наперебой гудят голоса тысяч и тысяч душ, было откровенно плохой идеей для того, кто хотел сохранить свой рассудок. Посему жучок прошел мимо поворота к выработкам, держа путь к старому узорчатому лифту, показанному когда-то Огримом.       Кованная клеть подъемника была нетронута, разве что пол покрылся изрядным слоем пыли, в котором отчетливо виднелись отпечатки лап, его и пахучего витязя. Они остались еще с прошлого раза, когда друзья виделись, почти две недели назад. С тех пор сюда явно никто не приходил.       Со знакомым треском старых механизмов, скрытых где-то в утробе горы, лифт поехал вниз, на несколько долгих минут погрузившись в непроглядный мрак шахты. Сосуд сел на пол рядом с рычагом, чтобы дать отдых ноге, и положил фонарик на колени.       Неразборчивый гомон голосов вплетался в мерный треск подъемника, и если не знать, что это не более чем эхо прошлого, память множества неупокоенных душ, блуждающих вокруг, то можно было подумать, что столица Халлоунеста вновь полнится жизнью. Могло показаться, что вот, еще чуть-чуть, и откроются двери, а за ними будет не безжизненный заброшенный вокзальный комплекс, а полнящийся жизнью и суетой город. Сотни и сотни жуков, занятые своими делами будут сновать по бесконечным лестницам. С грохотом и лязгом придут в движения подъемные механизмы, и множество рогачей каждую минуту будут появляться из темных пещерных коридоров. Будто и не было этих лет запустения. Будто не существовало чумы…       Лифт плавно выскользнул из шахты, и жучок слабо дернулся, привыкая к неяркому, но почти ослепительному после каменного сумрака шахты свету. Голоса, казалось, стали громче и ближе, но, когда Сосуд на четвереньках подполз к решетке, то не увидел внизу ни единого намека на то, что здесь кто-то был. Пол все так же усеивали мелкие осколки раковин и кусочки отколовшейся от стен облицовки, перемешанные с толстым слоем многолетней пыли. Безмолвными горами возвышались штабеля ящиков с неизвестным содержимым. Кто-то в незапамятные времена накрыл их серыми полотнищами, видимо думая, что кому-то еще придется вернуться за оставленными грузами. Сейчас же время успело стереть из памяти, кому принадлежали огромные коробки, и куда они должны были отправиться. Безмолвствовали транспортные тоннели, перекрытые мощными металлическими вратами, похожими на панцири чудовищных герпид, а глубинные тропы, по которым когда-то давно перевозили путников неутомимые рогачи, поросли сорной травой и плесенью. И хорошо еще, если в темноте транспортных тоннелей не поселилось что-нибудь во много раз худшее, чем вездесущий терновник.       Полый, ухватившись за решетку, неловко поднялся на ноги и неспешно похромал к лестнице. За пыльными витражами окон призрачным светом переливалась паутина улиц Города Слез, и Башня Смотрителя Лурьена возвышалась над сонными улицами, подобно маяку. Сквозь толстые стены доносился мерный шелест капель, который даже немного заглушил навязчивый гомон невидимых голосов, так что стало возможным различить собственные мысли. Пустой посчитал это хорошим знаком, потому что если голоса решат вернуться или станут чуть более настойчивыми, то ему придется отправиться назад и заставить друзей волноваться. А пустотному этого очень не хотелось. Ведь он так близко.       Вечный дождь почти сразу же насквозь промочил куцую накидку Сосуда, доставшуюся ему от девочек, которая ни в какое сравнение не шла с его старым паутинным плащом, но была отчаянно любима. Впрочем, жучок уже почти смирился с тем, что в скором времени придется обратиться к портному за новым одеянием. За последние несколько месяцев он сильно вырос, вытянулся вверх, как молодой росток, практически сравнявшись ростом с Милой. Нелепый и худой, он был похож то ли на палочника-недомерка, то ли на исхудавшего богомола, то ли на нелепую тонконогую куклу.       Рос сосуд странно, неравномерно. Кисти рук с длинными пальцами и мощными слегка загнутыми на концах когтями казались огромными по сравнению с тонкими как тростинки руками и ногами. Голова все еще была большой, и весьма несуразно смотрелась на тонкой, длинной шее и узких плечах, однако маска уже утратила округлые детские очертания. Рожки вытянулись, подобно надломленным спицам, а носик заострился, отчего пустотный стал похож на какой-то гибрид жука и маскокрыла. Крылья, пусть и вытянулись вместе с телом, явно не поспевали за темпами роста жучка. Более неспособные удержать своего хозяина в воздухе, они могли разве что слегка подбросить его вверх, увеличив высоту или дальность прыжка, продолжая, впрочем, оправдывать имя Жужжки.       Потерять способность к полету было немного обидно, однако Пустой не мог не заметить, что теперь путешествовать по королевству стало гораздо легче. Он стал быстрее, благодаря удлинившимся лапам, и даже периодически возникающая хромота почти не сказывалась на скорости. Вместе с размером пришла сила, что позволяла без титанических усилий держать в руках гвоздь и даже использовать его по назначению. Рукоять, правда, не стала от этого более удобной, и то и дело норовила выскользнуть из хватки — длинные когти мешали как следует обхватить ее. Однако, случайным прохожим и бессловесным тварям, которых Сосуд встречал на своем пути, обычно хватало пары точных ударов или даже угрожающего жужжания, чтобы те отказались от боя. Встреч же со всеми прочими обитателями подземелий все еще получалось избегать.       Полый, прихрамывая, бежал по залитым дождем улицам, наслаждаясь странным чувством детского восторга, что возникало, когда лапа с силой впечатывалась в поверхность очередной лужи, разбрызгивая вокруг целые веера мутно-серых от грязи капель. Вода здесь была холодная, бодрящая. Холод слегка прочистил мысли, и голоса, словно испугавшись дождя, теперь недовольно бурчали что-то на периферии сознания. Жучок же, почувствовав свободу от нежеланных соседей, припустил со всех ног, с наслаждением разбрызгивая воду и перепрыгивая через небольшие канавки и невысокие заборчики там, где это помогло бы сократить дорогу.       Не прошло и десяти минут, как Пустой промок до нитки, и покрылся тонким слоем вездесущей грязи, а на плаще, хитине и даже фарфоре маски налипли мелкие травинки и сухие листки, опавшие с разросшихся парковых зарослей, сквозь которые пробирался пустотный путник. Разгоряченный бегом, Сосуд почти не замечал, насколько холодны камни под ногами и вода, тонкими полупрозрачными струйками стекающая по маске. Даже боль в лапе перестала так сильно тревожить его, полностью отдавшегося безумному бегу.       Изредка до слуха доносился знакомый топот чумных патрульных, и тогда Полый застывал, пропуская облаченных в синие доспехи мушиных воинов мимо, либо резко менял направление, сворачивая в проулок или взбираясь по водосточной трубе на усыпанную шипами крышу, чтоб перебраться на другую улицу. Это была своеобразная игра, захватывающая своей бездумной безбашенностью и пьянящим ощущением собственной растущей силы.       Ему нравилось, с какой легкостью удается обходить патрули, которые ранее внушали такой страх. Как просто, несмотря на невозможность летать, даются прыжки, и что теперь ни городские каналы, ни провалы в крышах, ни даже неширокие улицы между оными не являются преградой для Сосуда. Какими легкими стали подъемы, и неважно, что перед тобой — замшелая стена, поросшая вездесущим серебряным вьюном, отполированная до зеркального блеска стелла памятника, зубчатая крыша старого дома или расшатанная старая лестница. Теперь, если пустотному не хотелось морозить лапы в лужах и бегать от патрульных, что также было достаточно забавным, он мог и вовсе не спускаться на мостовую, перебираясь с крыши на крышу. Так жучок и поступил и сегодня.       Пробегая по карнизам и водостокам, балансируя на коньках крыш, Пустой преодолевал одну улицу за другой, спускаясь на землю только для того, чтобы пересечь слишком широкие для прыжка проспекты или перебежать через очередной канал. Идти было достаточно далеко, к знакомому люку, ведущему в стоки под городом. Разумеется, Полый мог спуститься в канализацию где угодно, пусть даже сразу у вокзала, но ему не хотелось несколько часов кряду пробираться по запутанным зловонным коридорам, в которых так легко заблудиться. Уж лучше сразу пройти по знакомой дороге, пускай она и длиннее в несколько раз.       Пустой бежал по коньку крыши, над очередной длинной и прямой как шпала улицей. Впереди уже можно было различить очертания главной площади с рябящим силуэтом фонтана-памятника на ней. Мостовая едва виднелась за пеленой дождя, то и дело показывая свою серую спину из-за ската покрытой фигурными шипами крыши. Сквозь бесконечный звон многочисленных ручьев да мерный топот капель по резным козырькам над окнами с трудом пробивался металлический лязг тяжелых сапог чумного патруля. Жучок ускорился, набирая силу разгона перед очередным прыжком.       Расстояние до следующей крыши было приличным. Здания — два длинных трехэтажных дома со стеклянными витринами на первых этажах и небольшими жилыми когда-то комнатами наверху — были разделены проулком, где, пусть и с трудом, могли бы разминуться две некрупные повозки. Когда-то в этих домах располагалось великое множество лавочек, и торговцы, зачастую, жили там же, где работали — на верхних этажах. Занятые и деловые, они экономили каждую минуту времени и каждый метр пространства, теснясь в своих каморках над лавочками и заставляя тесниться сами здания.       Осмелевший, опьяненный бегом и чувством собственной силы, Сосуд ускорился, устремившись к краю крыши. Готовый к прыжку — короткому и захватывающему чувству пустоты в животе, в тот самый момент, когда под ногами проносится провал, и еще не знаешь, хватило ли разбега, чтобы преодолеть пропасть, он… не сразу обратил внимание на подозрительную глухую тишину, внезапно опустившуюся на зачарованную столицу. Стихли, пропали голоса, навязчиво бубнившие что-то на грани слуха. Исчез легкий переливчатый звон похожий на тихую музыку. Казалось, даже шелест дождевых капель по камню, да далекий топот подкованных сапог стали доноситься как сквозь толстый слой ваты. А в следующий момент, когда Полый уже готов был взвиться в воздух в мощном прыжке, правое бедро пронзила резкая, острая боль, будто кто-то невидимый выстрелил в бегуна отравленным шипом.       Сосуд дернулся, теряя равновесие, и, не удержавшись на крыше, кувырком полетел вниз, на встречу с налитыми влагой камнями мостовой. С жужжанием взбили воздух бессильные крылья, неспособные удержать жучка в воздухе, бросили его, дезориентированного и потерявшего контроль, вперед, на одну из стен. Пустой впился в скользкие камни когтями и неловко то ли упал, то ли соскользнул вниз, выбив влажное крошево из старой облицовки.       Он сумел уцепиться за край небольшого балкончика с кованными перильцами, на которых красовалось несколько глиняных горшков с землей, за это время превратившихся в жидкую грязь. Когда-то в них росли цветы, но сейчас от них осталась только память. С трудом, преодолевая разрывающую бедро боль, Полый подтянулся и тяжело перевалился через металлический бортик балкона. Плюхнувшись на покрытый тонким слоем мутной холодной воды пол, он некоторое время лежал неподвижно и пытался осознать, что же сейчас произошло, и почему стало так тихо.       Дыхание со свистом пробивалось сквозь сжавшееся от испуга горло, по маске стекали капли дождя, безвкусными слезами заливая глазницы, устремленные в сумрачный потолок. Бедро пульсировало неприятной болью, уже не такой слепящей как всего секунду назад, но все еще мучительной. В голове же звенела неожиданно мягкая тишина, лишенная бесконечной переклички чужих голосов. Такое бывало, когда Цефей заканчивал очередную операцию, извлекая из развороченной лапы проросшие кристаллические друзы. Но сейчас муравей был далеко, а значит причина столь неожиданной тишины совершенно в другом.       «Привет,» — мысленно окликнул Сосуд, скорее угадывая, чем действительно чувствуя чье-то присутствие рядом.       Здравствуй, маленький! Что случилось? Тебе больно, — тут же зазвучал в голове вкрадчивый голос. Слова вспыхивали перед внутренним взором золотыми стигмами, но не выжигали разум, как при их первой встрече. Обладательница гласа, кем бы они ни была, божеством, духом или плодом отравленного чумой сознания Пустого, сдерживала свой норов, щадя собеседника.       «Я упал,» — после минутного молчания отозвался Сосуд, приподнимаясь на локтях. — «С крыши».       Ох, прости, — кажется в голосе прозвучал ироничный смешок. — Я не вовремя? Могу помолчать.       Полый вздохнул, садясь, и поджал все еще болезненно пульсирующую лапу.       «Не стоит, я тебе рад,» — отозвался он. — «Просто это было неожиданно».       Смешок невидимки эхом прозвучал в голове, отозвавшись легким гулом в Пустоте. Сущность была польщена, пусть до сих пор слабо верила, что пустотный может быть рад звучанию ее голоса. Сосуд не знал причин такого недоверия, но почему-то не решался задать прямой вопрос. Было у него подозрение, что она будет чем-то из списка очевидных для всего мира вещей, которые и так скоро станут понятными.       Ты опять затянул с обращением к врачу, — голос не спрашивал, скорее констатировал факт. — Если продолжишь так дальше, то кристаллы убьют тебя.       «Цефея не было дома,» — ответил жучок, осторожно ощупывая ногу сквозь плотную повязку, в последние месяцы он почти не снимал бинтов. — «Я подумал, что успею закончить одно дело, пока он не вернулся. Все хорошо».       Неразумно, маленькая тень, — хмыкнула собеседница. — Это может дорого тебе стоить. Ты же помнишь, я не могу тебе помочь бороться с чумой отсюда.       «В городе мне тоже никто не мог бы помочь,» — забыв, что сущность не может его видеть, Полый пожал плечами. — «К тому же, это не займет много времени».       Ты самонадеян, — отозвался золотой голос из ниоткуда. — Однако твоя уверенность делает тебе честь. Если это не глупость, разумеется.       «Возможно и глупость,» — не стал спорить Пустой, поднимаясь на ноги.       Боль отступила, позволив двигаться, однако хромота заметно усилилась, так что о пробежках по крышам на какое-то время придется забыть. Жаль. С другой стороны, теперь хоть кто-то составит ему компанию в дороге.       «Расскажи что-нибудь,» — попросил Сосуд с помощью когтей взламывая ненадежную балконную дверь и проходя в дом, дабы спуститься по лестнице и выйти, как цивилизованный жук — через дверь.       И что же тебе рассказать, маленький? О сотворении мира или о чем-нибудь не столь отдаленном? — рассмеялась собеседница, породив в голове звенящие отголоски. Это было немного болезненно, но по сравнению с бесконечным гомоном чужих голосов почти не доставляло неприятностей.       «Что хочешь,» — легкомысленно пожал плечами Сосуд. — «Только не об Отце. Ты его явно не любишь».       Интересно, почему? — кажется, невидимка усмехнулась. — Прости, я пока не знаю, что можно поведать тебе такого, чтобы ты понял.       «Тогда расскажи то, что я не пойму,» — снова попросил жучок, осторожно отпирая закрытую на засов дверь. Кажется, это был черный ход какой-то лавки, ибо комната была сплошь заставлена какими-то ящиками, накрытыми широкими полотнищами пыльной ткани, а по ту сторону располагался узкий проулок. Сюда, наверное, удобно было подгонять телеги с товаром. — «Только не молчи, пожалуйста,» — продолжил он просьбу, убеждаясь, что по близости нет стражи. — «А то ОНИ снова вернутся».       Хорошо, — в ответе невидимки явственно чувствовался тяжкий вздох. — Давай поговорим. Расскажи мне, что ты видишь вокруг. Что чувствуешь? Здесь, в грезах, довольно однообразное окружение. Я скучаю по живому миру.       «Здесь скользко, так что нужно быть осторожным. И очень внимательно слушать, в темноте прячутся какие-то странные черви с ножками. Они склизкие и громко визжат, когда видят кого-то. А потом бросаются и пытаются откусить тебе лицо,» — мысленно рассказывал Сосуд, осторожно переступая через особо подозрительную влажную кучу… чего-то, о происхождении чего лучше было не думать. — «Но их всегда слышно издали, и даже голоса их не заглушают. Да в стоках их почти не слышно. А еще тут очень темно и тесно, даже для меня. И пахнет… как будто что-то большое и мерзкое умерло где-то недалеко,» — он сделал небольшую паузу, чтобы осторожно выглянуть из-за угла и до ломоты в глазах всмотреться в залитый чернильной тьмой коридор или, скорее, трубу. Стенки ее были покрыты толстым слоем липкой ряски, а под ногами чавкала жидкая грязь, в некоторых местах достигающая Полому середины голени. Несмотря на кромешную тьму стоков, Сосуд не спешил вытаскивать фонарик — на свет моментально начинали выползать все местные обитатели, от склизких тремочервей до странных многоногих тварюшек, которые на пузе бегали так же быстро, как и на спине. В темноте же был какой-то шанс избежать неприятной встречи.       «В общем,» — подвел он итог, — «тебе бы здесь не понравилось».       Как мило, — прошелестел в подсознании далекий голос Светозарной сущности. — Тебе-то зачем здесь находиться?       «Меня здесь ждут друзья,» — отозвался Пустой, быстрым шагом пересекая коридор. — «Их нужно отвести домой».       Сами не дойдут? — в золотом голосе звучала незлая ирония. Могло показаться, что сущность поддерживает разговор из вежливости или, что более вероятно, от скуки, однако жучок улавливал какие-то странные отголоски чувств, незнакомые и малопонятные, но довольно… приятные. Судить было сложно, словно сущность находилась где-то безумно далеко, но зла от нее пустотный не чувствовал.       «Боятся,» — ответил он на последний вопрос, останавливаясь на краю трубы. За чернотой, разлившейся под ногами, был спуск в другой тоннель, а совсем рядом — обрыв в отстойник, заполненный зловонной зеленоватой водой. Помня это, Полый медлил, размышляя, стоит ли прыгать сейчас, или лучше достать фонарь. — «Боятся, что встретят Коллекционера, и он снова засунет их в банки».       Падать в воду очень уж не хотелось, посему Сосуд достал из сумки светомушиный фонарик и, приподняв его над провалом, вгляделся в растревоженную нервным светом темноту. Примерившись, он перескочил на малозаметный уступ на противоположной стороне уходящей вниз шахты и тут же вцепился когтями в слегка скрипнувшую металлическую скобу — часть древней лестницы. Ребристая и проржавевшая, она с трудом, но выдержала вес Пустого, позволив перебраться в очередную склизкую трубу.       Что за Коллекционер? — меж тем спросила невидимка с дежурным интересом, больше для того, чтобы поддержать разговор.       Полый объяснил, как мог и как сам понял. Это было не просто, сущность явно многого не понимала из того, что рассказывал ей жучок, как, впрочем, и он сам мало что смыслил в тех материях, которыми мыслила обладательница золотого голоса. Прийти к взаимопониманию было не просто, тем более что подобные беседы происходили не так уж часто. Они общались всего три или четыре раза с момента смерти Кристалл.       Сосуд, как и его собеседница, не знал, почему иногда начинает слышать голос из грез. Светозарная предположила, что девочка в момент гибели, сама того не подозревая, поделилась с ним частью ее благословения. Дескать это и дало пустотному возможность иногда, когда разум особенно уязвим к Свету, слышать ее даже сквозь печати. Сам жучок очень смутно представлял, что такое благословение и не помнил, чтобы Кристалл что-то ему отдавала, так что в такое объяснение не верил. Пустотный думал, что причина кроется в чуме, поселившейся в его теле. Ведь Голос начинал звучать лишь тогда, когда кристаллы в лапе начинали пробиваться сквозь хитин, а хор голосов становился невыносимо громким.       Это предположение, в свою очередь, было раскритиковано самой невидимкой. Лучезарная была уверена, что если бы причина была только в чуме, то у нее в Грезах всегда была бы компания. В результате, они оба остались при своем мнении, сойдясь лишь в том, что беседовать может быть и приятно, но может дорого стоить Пустому.       Разговор на некоторое время прервался, отчасти потому, что Сосуду более нечего было описывать, а повторяться он не хотел. Тоннели городских стоков, пусть и были совершенно не похожи друг на друга, казались безумно однообразными, стоило попытаться их описать. Жучку не хватало слов и образов, чтобы передать всю ту гамму чувств, которая охватывает путника, который пробирается сквозь душный кумар канализации, по щиколотку, если не глубже утопая в гнили и грязи. Он не знал, как описать то напряжение, которое испытывает жук, на которого внезапно выпрыгивает истерично верещащая тварь, бледная и склизкая, с круглым многозубым ртом. От таких можно было только бежать, ибо драться в темном и узком тоннеле, где даже гвоздем толком не размахнуться — то еще удовольствие. На истошные вопли бледной немочи очень быстро сбегались все ее сородичи, что могли услышать пронзительный хриплый ор. А звуки разносятся по тоннелям далеко.       Сейчас опасности почти не было, Полый уже миновал территорию, на которой паслась колония этих странных червей и почти добрался до тайника. Небольшое и неожиданно сухое ответвление коридора обрывалось тупиком и совершенно не привлекало внимания случайных тварей, ибо не было там ни отходов, ни блестящих сокровищ, ни даже жидкой грязи. Еще на подходе к убежищу во влажный и густой запах стоков примешивался душный аромат грибных спор, а на стенах нет-нет да проклевывались маленькие пятнистые шляпки-споровички. В конце тупичка мерцал слабый свет от десятка собранных в кучку гнилушек, а до слуха доносился тихий невнятный говор и приглушенное курлыканье.       Сосуд ускорил шаг, стремясь побыстрее выйти на свет, и едва успел затормозить, чтобы не налететь на упругий бочок сунувшейся навстречу гусеницы. Та пронзительно заверещала, породив гулкое далекое эхо, затерявшееся в тоннелях за спиной жучка, и тут же свернулась дрожащим студенистым калачиком, таким плотным, что разжать его не смогли бы и с помощью металлического прута. Не ожидавший такого приветствия Полый шарахнулся назад и, не удержав равновесие, неловко шлепнулся навзничь. Суетливая суматоха теней и толстых неуклюжих телец вскоре стихла, сменившись настороженным сопением.       — Хлао, это же Пустой Брат. Зачем так кричать? — нарушило общее настороженное шебуршание ворчливое курлыканье, и из полумрака выполз темный крапчатый гусениц, который недовольно боднул лбом свернувшегося собрата, приводя того в чувство. И только после этого он поднял суровую мордашку на Сосуд. — Привет. Прости за такое приветствие, он все никак не может успокоиться. Ты не ушибся?       Жучок помахал ладонью, показывая, что все в порядке, и неуклюже, стараясь не опираться на зараженную кристаллами лапу, поднялся на ноги. Темненький гусеничкин мальчик, носящий имя Орешек, тактично поддержал Пустого под локоток, чтобы тому было легче.       — Твоя нога совсем плоха, как я посмотрю, — сказал он, критично осматривая плотную повязку, перетягивающую бедро Сосуда. — Тебе бы сейчас лежать и ждать, когда заживет.       Жучок с тихим стрекотом замахал руками, всем своим видом пытаясь показать, что все в порядке и нога совершенно не мешает. Рядом зашевелился перепуганный до дрожи Хлао Ру, маленький по сравнению со своими собратьями, бледно-зеленый и тонкий гусениц с огромными влажными глазами, вечно наполненными слезами. Дрожащий и пугающийся, кажется, каждой тени, он постоянно то впадал в оцепенение, то кидался наутек от, казалось бы, надуманной опасности, чем вызывал у сородичей либо смех, либо тяжкие вздохи.       — Прости, — виновато курлыкнул он, тыкаясь головой под локоть Сосуду, как домашний жучок, напрашивающийся на ласку. — Просто тут так много страшного.       Полый примирительно зажужжал, погладив гусеницу по затылку и вслед за ним похромал к куче гнилушек, у которой их поджидала флегматичная и вечно голодная Форсайтия. Она единственная из троицы никак не отреагировала на поднятый Хлао переполох, продолжая поедать кусок мха, оторванный прямо со стены.       — Привет, жужжащий брат, — поздоровалась гусеница, помахав Сосуду кусочком недоеденной зелени. — Ты просто решил нас проведать? Или мы отправляемся в путь сегодня?       Жучок кивнул и продемонстрировал гусенице два пальца, показывая, что второе предположение верно, после чего полез в сумку за бутербродами.       — Мы не можем идти сейчас, — рассудительно возразил Орешек, складывая толстенькие лапки на груди. — Пустой Брат ранен, а дорога долгая.       — Но сюда-то он добрался, — флегматично отозвалась Форсайтия. — Ему так и так домой идти, так пусть и нас заодно проведет. О! Бутербродики! Спасибо, жужжащий брат! Сосуд охотно передал той слегка помятый в сумке сверток со снедью и сел на пол, вслушиваясь в переливчатое курлыканье троицы. Хлао подполз поближе, подставив свернутый крючком хвостик в качестве подпорки под спину, и, стоило Пустому облокотиться, полуобернулся вокруг него, обхватив худое тельце лапками.       — Все равно, — не сдавался Орех, забирая у прожорливой сестры уже ополовиненный сверток, и по-братски разделил остатки бутербродов с более мелким собратом. — Это слишком опасно.       — Опасно? — спросила Форсайтия, даже прекратив на несколько минут жевать. — Я тебе скажу, что на самом деле опасно, Орех. Опасно сидеть на одном месте в дурацких стоках, где полно свихнувшихся червяков. Опасно ждать цветов у терновника, когда Хлао кричит и плачет от страха! Опасно торчать так близко к Городу Слез. Вот что на самом деле опасно. И если мы не пойдем сейчас, то я плюну на все и попытаю счастья на глубинных тропах!       Жучок сложил руки на коленях и приготовился долго ждать. Форсайтия сама по себе была довольно спокойной, можно даже сказать, флегматичной гусеничкой, особенно когда по близости была еда и ее никто специально не трогал. Однако, как заметил Сосуд, на стенах уже почти не осталось мха и лишайника, а недовольная и раздувшаяся в полтора раза гусеница то и дело сердито поглядывала на вздрагивающего от каждого шороха Хлао Ру. Было видно, что пугливый собрат успел вывести из себя даже столь тяжелое на подъем существо.       — Не пролезешь ты на Тропы, — в сердцах бросил Орех и отвернувшись, переполз поближе к перепуганному братцу. — А Пустой Брат рискует еще больше, если будет вести нас с раненой ногой.       — А ты у него спросил? — парировала Форсайтия, даже прекратив жевать. — Может ему нормально. Сюда же он дошел! И ничего так!       Все моментально обернулись на Пустого. Он же, уловив в их взглядах немой вопрос, просто показал сжатую в кулак ладонь с оттопыренным большим пальцем. Дескать, «все отлично»!       — Ну, — неуверенно сказал Орешек, откусывая от своего бутерброда кусочек, — если ты так уверен в своих силах, то ладно. Когда отправляемся?       Жучок указал на бутерброды в гусеничьих лапках и кивнул.       — Как доедим? — уточнил деловой братец. — Отлично. Ты ведь уже узнал дорогу?       Полый кивнул и успокаивающе помахал ладонью. Он и правда уже успел разведать маршрут и даже подыскал места для отдыха и пряток по пути. Последнее было особенно важно, так как идти предстояло не через Город Слез, в котором медлительные и неуклюжие гусеницы будут открыты всем взглядам и клинкам, а через Грибные Пустоши. Место это, пусть и казалось опасным без меры, куда лучше подходило для медлительного гусеничного каравана. Там не будет водных потоков, готовых смыть тебя в какую-нибудь канаву и каменной мостовой, в которой даже ямки не вырыть. Среди грибных зарослей почти нет огромных открытых пространств, на которых тебя видно издали, зато под шуршащим ковром из шляпок так удобно прятаться от местных обитателей. Ну, а кислотные лужи и ручьи сравнительно легко обойти, если знать, как.       На троицу гусеничек Пустой наткнулся случайно, по одному обнаружив их в разных частях Города Слез и канализационных лабиринтов. Запертые в банки, они были запрятаны в таких закутках, куда ни один жук не полез бы, находясь в здравом рассудке. Первым был обнаружен Орешек. Его банка находилась в одной из декоративных бойниц в самом центре столицы, и гусениц успел смертельно устать от того, что на него постоянно капает. Засим, сумев каким-то чудом раскачать и опрокинуть свою темницу, крапчатый получил свободу. Вместе со множеством порезов и огромным синяком на брюшке, но цена оказалась оправданной.       Им обоим тогда очень повезло. Падения с уступа, пусть и хватило чтобы расколоть стеклянную тюрьму отчаянного гусеница, не убило его. Пустотный же, как раз проходивший мимо, на считанные сантиметры разминулся с нежданным подарком с вечно плачущих небес.       Именно от Орешка, которого не без труда удалось доставить в безопасный закуток и подлечить магией, Полый узнал, что Коллекционер имеет обыкновение прятать пойманных гусениц во всяких труднодоступных местах, а не просто содержит их в своей башне. Бездна ведает, что творится в голове у четырехрукого монстра, раз он решил, что это хорошая идея, однако говорить об этом с безумным существом никто не собирался. Порыскав же по закоулкам, пустотный обнаружил Форсайтию и Хлао Ру, которые присоединились к Орешку в убежище. Сейчас же пришло время вести троицу в Гнездовище.       Закончив с трапезой, странный отряд нестройным курлыкающим рядком устремился по тоннелю за прихрамывающим Полым. Бледный свет фонарика выхватывал из темноты неровные наросты лишая и пятнистых грибных шляпок, проросших сквозь растрескавшуюся керамику старых труб. Было на удивление сухо, и запах стоков почти не беспокоил обоняния, а тишину нарушал только звук шагов, сопение идущих за спиной гусеничек да периодическое чавканье Форсайтии. Полому совершенно не хотелось думать, что именно она ест, и он только надеялся, что прожорливой гусеничке не станет плохо.       Через полчаса пути маленький караван, казалось бы, уткнулся в тупик. Тоннель заканчивался круглым, похожиим на массивную крышечку от банки Коллекционера, люком из тускло поблескивающего в мерцании светомушек металла. В свое время кроха не один час провел в этом тупике, пытаясь отыскать способ отворить таинственную створку и узнать, что скрывается за ней. Оказалось, чтобы открыть дверь, нужно повернуть узорчатый рычаг, массивный, но настолько густо поросший плесенью и каким-то похожим на пористую губку грибом, что его легко было принять за причудливый вырост, торчащий посреди коридора. Подобные штуки периодически можно было встретить в стоках, и Сосуд привык не обращать на них внимания. Наверное зря, гадай теперь — где просто железка грязью поросла, а где очередной потайной ход.       С тихим лязгом, Полый предварительно смазал старые петли, люк отворился, впуская в подземелье неровный желтовато-зеленый свет Пустошей. В нос тут же ударил характерный запах споровой взвеси и бурлящих кислотных озер, который, однако, показался изысканнейшим ароматом по сравнению со спертым смрадом канализации. Жучок первым слез с высокого порожка, отделявшего канализацию от широкой платформы, утопающей во влажных грибных шляпках. Похожие на пахучие резиновые подушки, даже по размеру подходят, они тихо поскрипывали, расступаясь под напором лап, как очень густые кусты. Из-под ног с тихим писком разбежалось несколько маленьких грибочков, которые отчего-то не хотели, как положено растениям, спокойно сидеть в земле, а постоянно сновали туда-сюда, периодически упираясь слепыми шляпками в стены. Или грибы все-таки не растения? Да кто их разберет?       Придержав люк, Сосуд выпустил спутников из коридора после чего снова плотно закрыл створку. Ему не хотелось, чтобы о проходе узнали местные обитатели и заперли его. Или поставили бы стражу, что будет еще неприятнее.       Не прошло и минуты как Хлао Ру, вспугнув очередную стайку беспокойных грибков, с писком свернулся в дрожащий комочек и почти полностью скрылся под пятнистыми грибными шляпками.       — Правильно, Хлао Ру, — с легкой иронией похвалил Орешек, склоняясь над трепещущими в такт с трясущейся от ужаса спинкой гусеница шляпками. — В случае опасности делай именно так. Тебя совсем не видно.       — Ага, — не осталась в стороне Форсайтия уже успевшая отломить кусочек грибной юбочки и теперь задумчиво ее обнюхивающая. — Только постарайся вопить потише. А то на эти звуки все Пустоши сбегутся.       Сосуд вздохнул и, успокаивающе похлопав перепугавшегося Хлао по спинке, поманил гусениц за собой. Платформа, на которую они вышли из стоков, была частью дороги, что одним своим краем цеплялась за стену пещеры и неровной лентой тянулась сверху вниз, теряясь в самых глубинах пустошей. Сквозь пятнистые грибные заросли иногда проглядывали отдельные фрагменты старых построек, о назначении которых теперь можно было только догадываться. Остовы статуй и фундаменты зданий почти полностью были покрыты грибным ковром, окончательно потеряв свою первоначальную форму. Покореженные палки и выщербленные столбы нередко венчали искаженные и проржавевшие насквозь таблички, на которых уже нельзя было разобрать надписей, но все еще угадывался силуэт шестикрылого королевского герба. Они встречались с завидной регулярностью, отмеряли примерно равные отрезки дороги.       Жучок понятия не имел, куда когда-то вела эта дорога и зачем на нее нужно было выводить потайной ход из столичной канализации. Если спуститься по постепенно сужающемуся серпантину вниз, то скоро, сразу за переплетением украшенных витиеватой ковкой сточных труб до сих пор извергающих зловонную воду стоков, путь оборвался бы в просторном полутемном зале. Пещера эта была практически пуста, если не считать обильных зарослей пятнистых грибов-споровиков да вездесущей колючей лозы. Единственной стоящей вниманию вещью там был неожиданно хорошо сохранившийся ростовой памятник какому-то круглотелому жуку в развевающихся одеяниях. Возвышаясь посреди грязной пещеры в окружении мерцающих золотом спор, он с таким победоносным видом смотрел на мир, что становилось смешно. Сосуд так и не сумел понять, кого изображала столь примечательная скульптура и почему была поставлена в такой глуши. На постаменте не осталось ни записей, ни отметин.       Сейчас же его путь лежал в противоположную местной достопримечательности сторону. Грибная поросль, сплошным ковром покрывавшая дорогу, тихо шелестела под лапами, выбрасывая в воздух золотистые облачка спор, слабо мерцающих в странном желтовато-зеленом свете. Фонарик был уже не нужен. Коридоры и переходы Пустошей были заполнены грязно-желтой взвесью спор, которые злучали мутное свечение. От этого казалось, что отряд движется сквозь легкий золотистый туман. Иногда споры сбивались в небольшие сияющие шарики, которые парили в воздухе, то опускаясь к самой земле, то поднимаясь к потолку, где замирали, подобно маленьким фонарикам.       Дорога, обогнув заполненную грибами пещеру, нырнула в узкий коридор, где сквозь многолетние заросли мелких шляпок иногда пробивались остатки каменных ступеней, изъеденных до состояния крошева. Сразу за тоннелем перед отрядом раскрылся широкий котлован, целиком заполнивший небольшую, но высокую пещеру.       Лениво облизывая край каменной платформы, по какой-то причине нетронутой всепроникающей грибницей, в котловане пузырилась зеленоватая грибная кислота. На янтарно-прозрачной поверхности танцевали серебристые пузырьки едкого газа, от которого в гортани тут же начинало першить, а сам провал представлялся огромным котлом, в котором вечно кипит какое-нибудь ведьмовское зелье. На дне, подобно водорослям, мерно покачивались странные темные отростки — то ли остатки перекрытий, то ли изъеденные и одубевшие корни, то ли трубчатые нити грибниц. Эти обрывки выглядывали из земли по краям кипящего озера, похожие на осклизлые заготовки для флейт или опустевшие сочленения каких-то монстров из ночных страшилок.       Отделенная от входа всего лишь несколькими метрами кислотного озера, располагалась еще одна каменная платформа. Красивая, более похожая на станцию или пристройку к какому-то поместью, она выделялась на фоне пятнистого грибного разнообразия стройностью линий и вычурной красотой кованных перилец. Полукруглая, украшенная традиционными для королевства шипами крыша была покрыта желтоватым налетом спор, но до сих пор не сдалась под напором природы. Под ее прикрытием можно было разглядеть несколько скамеек с резными спинками и что-то отдаленно напоминавшее будочку смотрителя с узкой смотровой щелью. Наверное, когда-то здесь была станция рогачей, но по прошествии времени грибница окончательно затянула транспортный тоннель, оставив только этот маленький островок.       Полый помахал своим спутникам, привлекая их внимание к уступу над головами, от которого, криво изгибаясь, шла дорожка, уводящая в нужные им коридоры. Когда-то туда вела лестница. Ее изъеденные ржавчиной, кислотными парами и спорами останки грудой возвышались на краю станционной платформы, частично погрузившись в бурлящую кислоту.       Форсайтия, прикинув расстояние, вздохнула и изогнувшись, начала споро сплетать толстую веревку из почти невесомых и липких, как клей, шелковых нитей. По сравнению с размерами самой гусеницы та все равно казалась смешной ниткой, однако Полый прекрасно помнил, насколько прочными бывают шелковые гусеничьи путы. Недолговечные по сравнению с той же паутиной ткачей, они, тем не менее, позволяли быстро навести переправу через возникшее на пути препятствие. Главное, закрепить как следует.       Когда нить стала достаточно длинной, Сосуд ухватил ее кончик и, обвязав вокруг пояса, быстро полез по стене, цепляясь когтями за выступающие трубчатые корни грибницы, сплетшиеся здесь в подобие частой сети. Оказавшись на месте, жучок слегка подтянул к себе веревку и, не без труда оторвав клейкую нить от собственного панциря, крепко обвязал ее вокруг безымянного каменного постамента.       Убедившись, что веревка выдержит даже вес самой прожорливой гусенички, Сосуд помахал спутникам когтистой ладонью, и тут же отряд пришел в движение. Не сговариваясь с остальными, Форсайтия отползла подальше от края, натянув веревку-переправу и крепко уперлась в пол хвостом, одновременно удерживая нить в лапках. Хлао Ру, приподнявшись на хвосте, ухватился за импровизированный мост и с неожиданной для столь неторопливых существ скоростью, пополз вверх, для надежности обвив переправу хвостом. Когда младший из троицы выбрался на твердую землю, за нить уцепился Орешек. Спиной вниз, как какой-нибудь акробат в цирке, он скорее шествовал, чем карабкался, быстро, но вдумчиво переставляя короткие цепкие лапки. Когда и второй брат оказался на твердой почве, большая гусеница, что-то пробурчав, старательно приклеила свободный конец «моста» прямо к камням под ногами. Закончив, она с залихватским уханьем вспрыгнула на зашатавшуюся нить и… побежала по ней с такой скоростью, что у Полого перехватило дух. Через несколько секунд нижний конец переправы все-таки не выдержал веса своей создательницы и с натужным треском оторвался. Липкая шелковая нить вместе с пухлой гусеничкой качнулась, сделав красивую дугу над заполненным кислотой котлованом и заброшенной станцией.       У Сосуда сердце замерло в груди от испуга. Вместе с выругавшимся Орешком он вцепился в веревку, боясь, что та не выдержит и отправит прожорливую сестру в захватывающий полет навстречу быстрой, но очень неприятной смерти. Хлао Ру за их спинами испуганно запищал и закрыл глазки лапками, боясь смотреть на происходящую внизу драму. Форсайтия же… со спокойствием каменной кладки продолжала ползти вверх, едва обратив внимание на то, что конец веревки уже погрузился в едкие воды и с легким шипением распался на стремительно истаивающие волоконца. С тем же невозмутимым видом, она вскарабкалась к самому карнизу вальяжно, как показалось Пустому, даже немного рисуясь, зацепилась за его край и, проигнорировав лапку помощи от Орешка, перетекла на ровную площадку. Демонстративно отряхнув складчатый животик, гусеница обвела собравшихся ехидным взглядом и фыркнула: «Паникеры!». После этого Форсайтия сорвала очередную грибную шляпку и принялась ее жевать, лукаво поглядывая то на братьев, то на обалдевшего проводника.       Полый облегченно выдохнул. Пока Орешек и Хлао наперебой восхищались навыками сестры и возмущались тем, как она их напугала, он полез в сумку, откуда вытащил заранее заготовленную записку.       «Дальше будет опасное место. Там живут странные длинные жуки с клешнями, которые не любят гостей. Если я резко останавливаюсь и машу рукой — прячьтесь».       Прочитав записку вслух, Орешек нахмурился.       — Это ты про богомолов? Там их много будет?       Жучок покачал ладонью в воздухе, показывая, что всякое может быть. Селение существ, которых братец назвал богомолами, пустотный обнаружил, когда искал другой путь в Город Слез. Эти странные длинношеие жуки с мощными клешнями не были затронуты чумой, что, однако, не придавало им ни гостеприимства, ни добросердечности. Подходы к своему селению местные хозяева украшали пугающими тотемами, огромными щитами из панцирей неведомых чудовищ и длинными кольями, на которые нанизывали головы и маски убитых ими жуков. Сосуд почти не встречал голов привычных ему жителей королевства, однако размер и вид выбеленных от времени хитиновых морд некоторых чудищ внушали какой-то первобытный страх. И Полому совершенно не хотелось сталкиваться в бою с теми, кто был способен уничтожить многоглазую тварь одни жвала которой были больше его роста. К тому же, сами богомолы чужаков не любили, и с завидным упорством гнали случайно забредшего к ним малыша до самых границ своих владений.       — Честно говоря, меня немного пугает возможная встреча с ними, — сказал Орешек хмуро. Особо испуганным он не выглядел, скорее… пытался вести себя разумно.       — Святы-ые листики, Орех! — закатила глаза Форсайтия. — Пути назад нет! Так что хватит нудить и пошли уже. Веди, Жужжащий брат, и не слушай этого зануду.       Сосуд только вздохнул и первым полез по крутым выщербленным ступеням, сначала вверх, по почти отвесному утесу, а потом сквозь кажущиеся бесконечными грибные леса, что почти скрыли дорогу. Золотистые шарики спор освещали путь, а многочисленные пятнистые шляпки скрывали путников от посторонних глаз. В голове тихо звенело, однако, что слегка настораживало, никаких голосов или шепотков слышно не было. Только слабо похрустывали мелкие грибные головки под лапами.       Богомолы? — неожиданно вспыхнули в темноте сознания слова невидимой попутчицы, о которой Сосуд за всеми прочими делами успел подзабыть.       «Ой… " — Полый потер лоб, на секунду сбившись с шага. — «Ты снова меня напугала».       Прости, — в лучезарном голосе не звучало особого раскаяния. — Иногда я бываю внезапной. Так ты идешь мимо богомолов?       «Да, если этот народ так называется,» — ответил жучок, внимательно вглядываясь в колышущуюся споровую дымку. — «Длинные, быстрые и злые».       Емкое описание, — усмехнулась Сияющая. — Я вдруг подумала, что знаю, кто может помочь с твоей ногой.       «Да?» — недоверчиво уточнил Пустой, вспомнив, что когда-то она уже говорила, что помочь не сможет. И что она не имеет каких-то связей с реальным миром. — «И кто?» Один богомол, — уклончиво ответила невидимка. — Если я смогу до него достучаться, а ты — дойти.       «Прямо сейчас?» — спросил жучок осторожно. Что-то ему подсказывало, что искать какого-то богомола, о котором нашептал сияющий голос в голове, может оказаться не лучшей идеей. Особенно с тремя беззащитными гусеницами на попечении.       Нет, — рассмеялась собеседница. — Когда отведешь своих друзей туда, куда собирался. Я скажу тебе, куда идти.       «А сейчас не можешь?» — уточнил Полый, выглядывая из-за угла. Разговор отвлекал от реального мира, притупляя восприятие, так что приходилось быть вдвойне осторожным, чтобы не натолкнуться на какого-нибудь патрульного.       Сейчас не могу, — спокойно ответила невидимка. — Потому что точно не знаю. Я должна буду спросить у него вашу, земную, дорогу. Забыв, что собеседница его не видит, Сосуд кивнул, но ничего не ответил, сосредоточившись на пути. Невидимка, проникшись ситуацией, больше не подавала голос.       Очень скоро окрестности стали приобретать более обжитый вид. То тут, то там, помимо почти скрывшихся в грибных зарослях верстовых столбов и выщербленных каменных монументов, начали встречаться грубо отесанные столбы из высушенных до каменистой твердости грибных ножек, на которых кто-то высек обережные глифы и суровые лики то ли жуков, то ли монстров. На стенах нет-нет, да можно было заметить неглубокие выбоины, почти неотличимые от природных неровностей породы. Цепляясь за них, было бы очень удобно передвигаться по стенам, скрываясь за грибной порослью или в глубоких щелях. Такие маленькие убежища, сейчас пустующие, зачастую выдавали крученые канаты, что под разными углами пересекали пещерные своды. Если взобраться повыше, то по ним можно было быстро пересекать целые участки подземелий, минуя обычные тропы и обходя препятствия.       В другое время Сосуд обязательно опробовал бы одну из этих воздушных дорог, что наверняка бы сильно сократило путь. Однако он не был уверен, что гусеницы сумеют незаметно и быстро пересечь открытое пространство, да еще и балансировать на неудобном канате на огромной высоте над полом. На земле же, хотя бы была возможность укрыться от посторонних взглядов. Да и падать, в случае чего, было не так высоко.       Через какое-то время на пути стали попадаться и местные обитатели. Длиннолапые и длинношеие жуки, с завораживающей грацией скользили по стенам или пробирались сквозь грибные заросли. Руки их оканчивались похожими на кривые лезвия клешнями, а на худых вытянутых спинах покоились короткие слюдянистые крылышки, малоподвижные и, похоже, вовсе не предназначенные для полета. Пока что их было немного. Группами по двое или трое, они стремительно пробегали по канатным дорогам или неслись по стенам, цепляясь клешнями за самые незначительные выступы. Некоторые, нагруженные заплечными корзинами, копались в зарослях, собирая съедобные грибы или вытаскивая из силков мелкую живность.       Рядом с каждым отрядом неизменно крутилось несколько очень похожих на богомолов существ. Куда более мелкие и коротколапые, с недоразвитыми клешнями, но столь же длинными шеями, они обладали вытянутым подвижным брюшком на конце которого красовалось слегка изогнутое белое жало. В отличие от обычных богомолов, эти создания имели крылья — крупные по сравнению с дистрофичным тельцем, темные и чем-то напоминающие широкие листья осота. Лица этих летучих жуков были скрыты под клиновидными белыми масками, из-под которых торчали только чуткие подвижные усики, да посверкивали в миндалевидных прорезях любопытные черные глаза.       Пустой, лишь только почуяв приближение незнакомцев, тут же старался увести свой маленький отряд в сторону, скрыться в боковом коридоре, подальше от основных троп или спрятаться среди пятнистых грибных шляпок, так чтобы только вплотную можно было заметить. Идти стали медленнее, и все чаще Сосуд забегал вперед, высматривая патрульные группы богомолов, чтобы отыскать наиболее безопасную дорогу.       Пока что путешественникам везло. Больше всего они рисковали, когда тоннель, изгибаясь, как пьяный червь, пошел через небольшую пещеру, целый угол которой занимали высокие ворота — вход в богомолью крепость. Мощные, тяжелые, они были построены из окаменевших грибных стволов, которые после обработки умелыми мастерами приобрели удивительную схожесть с мореной древесиной. Сложная система из крученых канатов и бронзовых креплений приводили их в движение, позволяя распахнуть тяжелые створки или в мгновение ока закрыть их так, что ни одна букашка не проскочит. Три ряда смыкающихся, как створчатые раковины, бойниц недвусмысленно показывали, что местные жители готовы к встрече с любым гостем. Об этом же говорили огромные, в несколько средних жучиных ростов выбеленные временем головы неведомых монстров с чудовищными зубами, которыми богомолы украсили каждую створку своих врат. Наверное, обладатели этих черепов когда-то пришли в неурочное время.       Здесь богомолов было гораздо больше, чем где-либо еще в Пустошах. Не меньше десятка воинов с утяжеленными бронзой и сталью клешнями стояли на страже врат, а через почти незаметную калитку в оных постоянно проходили небольшие группы патрульных, охотников и собирателей. Некоторые задерживались невдалеке от ворот, чтобы перекинуться парой фраз со стражами или с другими богомолами. Под потолком, ничуть не заботясь о присутствии воинов, кружили стайки более мелких богомолоподобных жуков в масках. С шипением гоняясь друг за другом, они, однако, не переставали внимательно смотреть по сторонам.       Очень медленно и осторожно, Сосуд повел гусениц сквозь самые густые грибные заросли, держась противоположной от врат стороны пещеры. Изредка над самыми шляпками проносились крылатые спутники богомолов, и тогда все четверо замирали, даже не дыша. Полый боялся, что, разыгравшись, эти парящие создания, решат спуститься ниже, в сами заросли, но пока что удача была на стороне странного отряда. Не меньше часа они пробирались сквозь насыщенный спорами грибной сумрак, едва позволяя себе вдохнуть. За это время мимо прошло несколько богомольих групп, слетелись и разлетелись по коридорам игривые существа в масках, а стражи у ворот успели покинуть свой пост, пустив свежих воителей на свое место.       Изнуренные, как будто им пришлось самолично возводить крепостную стену, Сосуд и гусеницы не смогли сдержать облегченного вздоха, когда очередной изгиб коридора наконец скрыл врата от глаз. Немного расслабившись, Пустой отвел свой маленький караван подальше, после чего остановился на привал во влажной ложбинке, окруженной упругими пятнистыми зарослями. Пришлось немного потеснить пищащий грибной выводок, который облюбовал этот укромный уголок гораздо раньше, и теперь мелкие создания слепо бегали между желтоватых грибных ножек, то и дело натыкаясь на преграды.       Долго отдыхать не позволило ни время, ни место. Самый трудный участок пути, по мнению пустотелого проводника, они уже прошли, однако Полый хотел успеть выйти из богомольих земель до большого привала. Посему, очень скоро отряд продолжил путь. Все так же они шли, держась стен, где был гуще грибной лес, все так же, с оглядкой, пересекали кислотные озера, возводя хрупкие переправы из липких шелковых нитей, а Сосуд уходил вперед, осматриваясь, если возникала нужда выйти на открытое пространство.       Наконец тоннель привел их в колоссальных размеров пещеру. Стены ее, покрытые неровным слоем из грибов и вездесущих шипастых корней, образовывали практически идеальный круг, а свод терялся где-то высоко над головой. Если приглядеться, то можно было увидеть какое-то подобие дороги или, скорее даже лестницы, которая неровной спиралью поднималась вверх. Местами камни, изъеденные грибницей и кислотными ручьями, обвалились, оставив после себя трухлявые влажные провалы, в которых в изобилии проросли грибные споры. Ярко-розовые похожие на гроздья упругих шариков шляпки некоторых из них сильно выделялись на фоне сине-оранжевого пятнистого ковра пустошей. Эти странные грибы на длинных изгибающихся, как вываренные жилы, ножках, единственные любили кислотные озера, в изобилии прорастая там, где даже всепроникающая колючая лоза чувствовала себя неуютно. По упругим словно отлитыми из плотного каучука гроздьям было удобно карабкаться и весело прыгать. Что шляпки, что загибающиеся изящными дугами ножки оказались весьма крепкими, чтобы выдержать вес Полого. Если же на них попрыгать, то неосторожно экспериментатора моментально подбрасывало высоко вверх или куда получится — повезет, если не в кислотный ручей или пропасть.       Едкие янтарно-прозрачные потоки переливчатыми струями стекали с отдельных участков лестницы, образуя целые системы из кислотных бассейнов, соединенных множеством ручьев. Те потоки, что не впадали ни в один из малых водоемов, прокладывали себе путь по стенам, постепенно впитываясь в пористый камень, или уходили по малозаметным отсюда кавернам.       До границы богомольих владений оставалось совсем немного. Уже отсюда можно было заметить тяжелый щит, сделанный из панциря неизвестного Пустому жука, на котором «гостеприимные» хозяева выбили приветствие для путников: «Славься путник, пришедший в наши земли. Пройди же и прими смерть от наших клешней!». Именно у него в первую встречу богомолы остановились, перестав преследовать перепуганный до смерти Сосуд. Дальше начинались необжитые и дикие пустоши, где безраздельно властвовали грибы, как обычные, растущие на стенах и под ногами, так и живые, способные при встрече больно стукнуть, дохнуть в лицо едкими спорами, или запустить в спину противный взрывающийся шарик.       Сделав знак гусеницам остаться на месте, пустотный покинул грибные заросли и осторожно ступил на открытое пространство. Чтобы добраться до подножия лестницы следовало пересечь почти всю пещеру, и Сосуд хотел убедиться, что никто их при этом не убьет. Что удивительно, грибы, стремившиеся захватить все свободное пространство, так и не совладали с дном этой огромной шахты. Была ли в том вина кислотных ручьев или особенность местного камня, однако под ногами почти не чавкала грибная поросль, а сквозь колючий лишайник, похожий на пятна подсохшей плесени, виднелась самая настоящая мостовая. Округлые, похожие на гальку камни разных оттенков синего были настолько плотно подогнаны друг к другу, что не только не рассыпались со временем, но и не позволили вездесущим белесым усикам грибницы просочиться между стыков, разрушив тем самым идеальное строение брусчатки. Впрочем, восхищаться мастерством древних строителей здесь было некому.       Жучок, опасливо оглядываясь, вышел на открытое пространство и замер, вслушиваясь в мерный шелест, с которым кислотные ручьи впадали в свои бассейны. Золотистые споры спиралью поднимались к неразличимому с такого расстояния потолку, чтобы потом медленно опуститься на дно, скользя вдоль поросших грибными шляпками, колючими корнями и мхом стен. В их переливчатом мерцании, казалось, что Сосуд замер на дне огромного наполненного мутной цветущей водой колодца, лишь по какой-то странной случайности имея возможность свободно дышать.       Шелестящая тишина настораживала после напряженного путешествия сквозь богомольи тоннели, где каждую минуту до Полого доносились отзвуки чужих эмоций, пусть и приглушенных из-за пения кристаллов, засевших в бедре. Пустоши нравились пустотному. Даже несмотря на ядовитые едкие испарения кислотных луж, тяжелый споровый дух, вездесущие грибы и неприветливых богомолов, Пустому нравилось находиться здесь. Нравилось в первую очередь потому, что даже когда проклятые друзы отравляли разум, окружающие коридоры хранили шелестящее молчание. Не было истошных воплей или шепотков перепутья, не было выкриков и сбивчивых речей Города Слез с его колокольным звоном и звуком стучащих по мостовой колес, не было требовательного гомона Кристаллического Пика, заглушенного вечным грохотом кирок и старых механизмов… был только приглушенный шелест, с которым споры взвивались в воздух, когда кто-то неосторожно задевал перезревшую грибную шляпку. С ним можно было мириться. За ним можно было услышать…       Сосуд запрокинул голову, пристально и настороженно вглядываясь в обманчиво безжучный подъем к потолку. Он, как ни старался, не мог разглядеть ничего особенного. Плавные движения теней, скользящих по стенам, могли принадлежать как обретшим подвижность живым грибкам, так и невидимым с такого расстояния врагам, не желающим выдавать себя раньше времени. Полый же никак не мог разобраться в том, что он слышит и чует. Прислушиваясь больше к собственному порочному дару, чем к прочим органам чувств, он не мог отделаться от мысли, что за уютной шуршащей тишиной скрывается что-то еще. Какое-то чувство. Не враждебность, не злость или голод хищника… интерес. Чуть более явный, чем хотелось бы путнику, чуть более… пристальный.       Сосуд обвел взглядом уходящие наверх платформы, пытаясь найти источник собственного беспокойства, и в этих поисках начал медленно кружить, пристально вглядываясь в нависающие над головой грибные сады. Стебли прыгучих кислотных грибков, пятнистые шляпки вездесущих споровиков перемежались с уже знакомыми верстовыми столбами, украшенными выцветшими головами чудищ и посеченными масками тех, кто потревожил покой местных жителей ранее. И среди них далеко не сразу взгляд зацепился за темную фигуру — высокую, стройную, неподвижную и прекрасную, подобно статуе бога. Полый замер, на какой-то момент усомнившись, что отравленный кристаллическим светом разум не обманывает его. Слишком идеальными показались очертания застывшей на третьем уровне богомолки, слишком неподвижной и в то же время устойчивой поза — настороженная, но в то же время расслабленная, словно она отдыхала. Слишком велик был рост по сравнению с собратьями. Но, стоило взгляду Пустого остановиться на темном силуэте незнакомки, как та ожила, подобно каменному стражу из волшебной сказки. Одним стремительным и плавным движением она перетекла из одной позы в другую — хищную и угрожающую, а потом прыгнула, презрев огромную по мнению жучка высоту, и в головокружительном пике рухнула вниз, метя острием огромной пики нарушителю в грудь.       Сосуд, словно очнувшись, резко отшатнулся назад, лишь чудом успев уклониться от смертельного удара. Узкий трехгранный наконечник пики расколол мостовую, и несколько мелких кусочков каменной брусчатки больно ударили отступившему жучку в бок. Богомолка же, едва ее лапы коснулись земли, сразу нанесла следующий удар, быстрый и точный. Полый, не помня себя, рванул гвоздь из шлеи, в последний момент отбив сверкнувшее жало пики, целившей в грудь. А потом они резко отпрянули друг от друга: Сосуд — неловко, припадая на немеющую от напряжения и боли лапу, богомолка — одним грациозным движением хищницы. Противница словно перетекала из одной позы в другую, так плавно, но в то же время стремительно, что легче было схватить дым, чем уследить за ней. И если бы пустотный не различал отчетливые живые эмоции и ощущения, исходящие от воительницы, то он вполне мог бы подумать, что столкнулся с разгневанным духом или… божеством.       Впрочем, разгневанным ли? Жучок, испуганный и напряженный, как струна, не чувствовал от богомолки ни гнева, ни злости, ни даже раздражения — только игривый интерес. Выпрямившись, она перехватила пику ближе к центру древка и неспешно, как хищная рыба, загоняющая неосторожного пловца, начала по спирали обходить Полого, судорожно сжимавшего рукоять своего гвоздя.       Богомолка разительно отличалась от всех своих собратьев, виденных Сосудом раньше. Высокая, она была минимум вдвое выше любого из своих собратьев, обладающая удивительной хищной красотой и грацией убийцы, воительница излучала ауру силы — не грубой и сметающей все на своем пути, однако не менее впечатляющей и величественной. Плечи и спину богомольей убийцы покрывала короткая треугольная накидка, немного напоминающая плотный лист с зубчатым краем, а лицо было скрыто за маской. Белая и безэмоциональная со слегка заостренным носиком и хищным разрезом глазниц, она была украшена внушительной короной из пары изогнутых темных рогов, ощерившихся хищными резными зубьями.       Жучок бросил короткий затравленный взгляд в сторону подъема наверх. Богомолка, кружа вокруг своей жертвы, как раз отошла с дороги, и можно было бы попытаться убежать. Если он успеет дойти до пограничной вехи, то дальше его преследовать не будут. Скорее всего… Он сможет уйти… уйти живым.       Сосуд перехватил гвоздь обеими руками, чтобы не выронить и, встал в боевую позицию. Вполоборота к противнику, лапы широко расставлены, колени полусогнуты, руки перед грудью, а смотреть на врага через лезвие гвоздя, «пересекающее» того по диагонали — так учил Огрим на ставших такими редкими уроках боевого мастерства. А еще он учил, что рыцарь не бросает слабых в беде. И не только рыцарь, просто маленький Сосуд — тоже. И пустотный больше не собирался убегать.       Богомолка заинтересованно, пусть и с иронией, склонила голову к плечу, наблюдая за готовому к битве чужаком. Секунда, и пика, подобно жалу осы, целит в грудь, не уследить. Тело среагировало быстрее разума, и Полый каким-то чудом успел отразить удар, второй, третий. Воительница кружила вокруг, нанося быстрые, как мысль уколы — в грудь, в живот, в бок, голову, лапы, а пустотный только и мог, что крутиться на месте, едва успевая отводить смертоносное жало в сторону. Пока у него получалось держать оборону, однако даже если противнице не надоест изводить жучка однообразными все ускоряющими темп атаками, скоро усталость и боль в лапе не дадут вовремя среагировать — и все.       Сосуд не стал ждать этого момента. Отбив очередной богомолий выпад, он сам ринулся в атаку, помогая себе крыльями. Подскочив к воительнице практически вплотную, Пустой нанес резкий и сильный удар, метя в незащищенный доспехами или щитом торс противницы, явно не сумевшей бы парировать своим длинным оружием. Она и не стала. Слегка качнувшись назад, богомолиха слегка изогнулась, пропуская лезвие гвоздя в каком-то сантиметре от своего живота, так струйка дыма извивается, уклоняясь от тянущейся к ней ладони. А уже в следующую секунду самого маленького воителя подбросило и отшвырнуло на несколько шагов назад, заставив беспомощно скорчиться на камнях в тщетной попытке вдохнуть.       Почти вслепую нашарив рукоять гвоздя, благо тот не отлетел далеко, пустотный зашевелился. Сосущая боль в животе, там, куда пришелся крепкий удар коленом, еще не отпустила, и воздух с трудом проходил в сжатое спазмом горло, однако Сосуд заставил себя подняться на лапы. Слишком медленно, чтобы это помогло выжить, но богомолка не воспользовалась моментом. Она, отступив на пару шагов, словно дожидалась, когда противник сумеет продолжить.       Кивнув ему, словно одобряя такую настойчивость, воительница вновь бросилась в атаку. Неожиданно сильный лобовой удар пикой едва не вывернул парирующий гвоздь из ладоней Пустого, а его самого отбросил в сторону в низкие заросли пятнистых грибов-споровиков. Пытаясь хоть как-то выиграть время, жучок резко застрекотал крыльями, подняв в воздух целую тучу желтых удушливых спор и резко прыгнул навстречу вновь пошедшей в атаку богомолихе.       В этот раз он не пытался подойти вплотную. Проскочив под локтем противницы, Полый нанес быстрый удар, рассекший край темного плаща, и ринулся к краю пещеры, подальше от грибной чащи, в которой прятались гусеницы. Чувствуя, как богомолья убийца дышит в спину, Сосуд испуганным муравьем взбежал по стене, и, проносясь мимо узкого кислотного водопада, извергавшегося из неширокой каверны, резко и сильно ударил по нему гвоздем, направив сноп брызг в сторону воительницы. Та с коротким вскриком закрылась плащом, на секунду потеряв Пустого из виду. Он же оттолкнулся от стены и, помогая себе крыльями, пронесся над головой богомолки чтобы, в контролируемом падении успеть ударить ее — уж куда получится.       И в этот раз Пустой попал. Изрядно затупившийся гвоздь с погнутым от многочисленных приключений кончиком явственно встретился с вражеской плотью, а уже в следующую секунду земля ударила в лапы, и маленький воин поспешил отскочить в сторону чтобы не быть придавленным противницей. Впрочем, та совершенно не собиралась падать. Зацепившись клешней за стену, она со знакомым уже незлым интересом смотрела на вновь изготовившегося к бою жучка.       — Похвально, — беззлобно бросила богомолка, коротко глянув на прореху на своем плаще. Скупо и сухо, так учитель может поощрить неожиданное решение задачи у ученика, прозвучал ее голос. Но уже через миг, воительница вскинула Пику и метнула ее в замершую в ожидании цель.       Полый еще успел удивиться очевидной глупости такого шага. Ему не составило труда отскочить назад, уходя с линии атаки, и пика, глубоко вонзившись в каменистую землю, замерла странным монументом. А потом… Сосуд так и не сумел подробно разглядеть оружия, которое воительница извлекла из складок своего одеяния и, закрутив метнула следом за копьем. Со свистящим гудением рассекаемого на полосы воздуха, странная вращающаяся конструкция из лезвий будто паря, пронеслась над полом, угрожая рассечь потерявшего бдительность жучка надвое. Тот, помогая себе крыльями, бросился в сторону, и лишь потому сверкнувшие на мгновение лезвия, только скользнули по боку, в лохмотья исполосовав плащ и взрезав хитин.       Пустота брызнула в разные стороны крупными черными шариками, смешавшись с золотистыми спорами Пустошей, а жучок неловко припал на больную ногу и схватился за ранение, будто это могло остановить отток дымчатой тьмы, заменявшей ему кровь. В каком-то тупом удивлении Сосуд наблюдал, как странное оружие пронеслось через всю пещеру, стесало шляпки у не самых удачливых грибов и, описав красивую дугу, вернулось к хозяйке, которая тут же ловко поймала его, вновь спрятав под плащ.       И тут кто-то истошно закричал, привлекая внимание что Полого, что его противницы. Обернувшись, он с ужасом увидел свернувшегося в плотный дрожащий комочек Хлао Ру, над которым только что обрубило грибные шляпки. Испуганный и вопящий, он практически не обращал внимание на Орешка и Форсайтию, которые пытались утащить собрата поглубже в заросли.       Дальше события сорвались в бешеный бег, как колеса неуправляемой никем телеги, запущенной по крутой дороге. Полый, забыв про боль в распоротом боку и немеющей все больше лапе, метнулся в сторону гусениц, спеша закрыть собой дорогу богомолке. Та же в красивом прыжке соскочила со стены и, на ходу выдернув из земли оружие, устремилась ему наперерез. Каким-то чудом избежав укола пикой, Сосуд в беспомощной ярости царапнул противницу когтями, не успев сделать замах гвоздем. И тут же его вновь отшвырнули в сторону пришедшимся плашмя ударом пики.       Пол и потолок несколько раз поменялись местами, грибы жалобно хрустели и лопались, сминаемые прокатившимся по камням худым тельцем, а когти беспомощно взрыли землю в попытке замедлить движение. Пустой, безоружный и избитый, еще не до конца оправившийся от последнего удара, уже спешил встать, чтобы успеть преградить богомолке путь к отступавшим гусеничкам.       Та не спешила с атакой. Переводя заинтересованный взгляд с забившихся поглубже гусениц на ссутулившегося жучка, который только и мог, что, растопырив крылья, низко и гулко жужжать, показывая серьезность своих намерений, она, казалось, улыбается под маской.       — Защищаешь их? — кажется, богомолка едва сдерживала смех. — Вот оно что.       И вновь она ринулась в атаку — последнюю для Сосуда. Острие пики скользнуло подмышкой жучка, не причинив вреда, но жестко пришпилив не столь везучую накидку к земле, лишая того подвижности. Клешня богомолки железными тисками обхватила уже занесенную для удара когтистую кисть, до боли и жалкого хруста в суставе выкручивая ее под неестественным углом. Вторая, только что освободившаяся от вонзившегося в землю оружия, перехватила шею. Без труда сломив жалкое придушенное сопротивление, богомолка просто поставила Полого на колени, запрокинула тому голову, как жертве на алтаре, и заставила посмотреть себе в лицо.       — Защищаешь их? — вновь повторила она, полностью подавив всякое сопротивление маленького воина. — Слабый, никчемный, неумелый… действительно думал, что справишься? Твои потуги были бы смешны, если бы не выглядели так жалко. Скажи мне, маленькая тля, сколько раз за этот бой, ты мог бы сбежать? Сколько раз я давала тебе такую возможность? И ты хотя бы попытался?       Сосуд придушенно зажужжал, вновь пытаясь вывернуться из железной хватки. Воительница лишь сильнее сжала клешню на его шее, заставляя жучка неестественно выгнуться в попытке сохранить дыхание. Вцепившись здоровой рукой в запястье противницы, он пытался разжать хватку, но легче было разомкнуть стальной обруч.       — Нет. Даже понимая тщетность всех попыток — нет! — настойчиво продолжила богомолья воительница, сама отвечая на свой же вопрос. — Похвальный поступок! Похвальный, но глупый! Определенно, стоило бы убить тебя, маленький самонадеянный чужак. Но твое упорство впечатляет.       Белоснежный лик маски воительницы был так близко, что казалось, можно было разглядеть, как поблескивают глаза в прорезях глазниц, а голос, властный, глубокий и мелодичный, пусть и искаженный маской, обволакивая мысли, тек в сознание. Сосуд обмяк, полностью сломленный и беспомощный, более не пытаясь вывернуться из смертельной хватки хищницы.       — Твоя храбрость достойна воина, каким бы пустышкой ты ни был, — со смешком продолжила богомолка, — Только из уважения к ней, иди и отведи этих… созданий туда, куда вел. Но запомни, маленький жук, — она почти ласково провела свободной клешней по маске пустотного, как будто успокаивая, и даже сквозь стучащий под горлом беспомощный ужас Сосуд ощутил… она не хочет его убивать. Теперь — особенно. — Отныне, твоя жизнь принадлежит мне. И будет принадлежать до тех пор, пока ты не отвоюешь ее с оружием в руках.       Воительница резко разжала хватку, и Полый, не удержав равновесие, рухнул на четвереньки. Тяжело дыша, он поднял взгляд на богомолиху, что, выдернув пику отступила от поверженной жертвы на пару шагов.       — Отведи их куда должен, а потом возвращайся назад, и мы закончим бой! — властно и гулко велела воительница, обращаясь к нему и в то же время будто к кому-то еще.       Оглядевшись по сторонам, Пустой с запоздалым ужасом заметил не менее трех десятков богомолов — крупных, рослых, пусть и уступающих в размерах своей предводительнице. Они недвижимыми статуями замерли вокруг, заключив поединщиков в неровный, но непроницаемый круг. И в священный ужас повергало вовсе не то, что их было так много, а то, что даже сейчас, видя воинов перед собой, Сосуд их почти не слышал. Будто и не было здесь трех десятков бойцов или они наглухо запечатали свои чувства в сердцах, полностью слившись с Пустошами.       С трудом, поднявшись, Полый похромал к подъему наверх, в окружении своих мягкотелых спутников. Орешек подставил бок, чтобы раненый товарищ смог на него опереться, переставшая жевать Форсайтия деловито подобрала забытый за всем этим гвоздь и сумку жучка с оборванным в горячке боя ремнем. Хлао скулил и дрожал чуть позади, неустанно подгоняемый сестрой и только потому все еще не свернувшийся испуганным кольцом.       Богомолы молча расступались, пропуская побитого защитника и его подопечных, а Сосуд не мог заставить себя смотреть им в лица. Он выжил в этот раз, но осознание этого не приносило ни радости, ни облегчения. Наоборот, казалось, что только что жучок лишился возможно единственного шанса… шанса на смерть? На обычную смерть…       Уже поднявшись на первую площадку, Пустой вдруг обернулся. Богомолья воительница пристально смотрела вслед уходящей процессии, рядом почтительно замерло несколько приблизившихся бойцов отряда. Поймав ее взгляд, Сосуд коротко и неловко поклонился, благодаря. Не за себя, но за своих спутников.       Или ему показалось, или где-то там, под бесстрастной маской, скрывающей лицо, богомолка улыбнулась.