Эхо в Пустоте

      Полый, настороженный и напряженный, вскинул голову, прислушиваясь. Толстые стены и тяжелая дверь, крепкая, надежная, собранная из плотно подогнанных друг к другу тяжелых досок, гасили звуки, и до слуха жучка доносились лишь невнятные отголоски происходящего с той стороны разговора. Впрочем, уже то, что что он слышал хоть что-то говорило о многом. Сестры Битвы были в ярости. И Сосуду очень повезло, что их гнев сейчас выплескивался на кого-то еще, а не на маленькую немую тень.       Очень хотелось подойти к двери и, прижавшись к шершавым доскам, попытаться различить хотя бы часть разговора, однако Пустышка сдержался. Слишком уж ярко он представил, как отреагирует Наставница, если, внезапно открыв дверь, застанет своего палюса подслушивающим.       Тихо и нервно у стены завозился Алкей, подавленный, испуганный и от того впавший в какое-то нездоровое оцепенение. Чуть меньше суток прошло с тех пор, как Младшая, пылая гневом, забрала ученика вместе со вступившимся за него отроком, и увела их обратно в деревню. Здесь Алкею перевязали подрезанное вражеской клешней крыло, убедились, что Пустой не нуждается в немедленной помощи, после чего обоих заперли в небольшой комнатушке неподалеку от большой арены. Несколько раз приходили стражи и лекари, чтобы оставить еды или осмотреть раненого недоросля. От робких попыток Пустыша помочь равнодушно отмахнулись, а настаивать и привлекать к себе лишнее внимание он не осмелился.       Время тянулось невыносимо медленно, вынужденное безделье убивало, а то и дело доносящиеся из-за двери отголоски разговоров не давали заснуть, чтобы скоротать время. Впрочем, Сосуд не был уверен, что ему сейчас можно спать. Бедро терзала тягучая мерзкая боль, терпеть которую было сложнее с каждой минутой, и жучок то и дело ощупывал бугристый от множества шрамов хитин, боясь обнаружить новый пупырышек, из которого вот-вот должна показаться отливающая пурпуром иголка кристалла. И парализующая жуть осознания собственной беспомощности, от того, что беда подошла так близко, а единственный жук, способный тебе помочь, далеко, расползалась по телу. Сосуд не знал, как отреагирует Наставница на просьбу ненадолго уйти из деревни после того, что произошло наверху. А ведь ему придется рассказать и про кристаллы в ноге. И про голос. Возможно даже про Кристалл… что она подумает после этого? Что решит?       Думать об этом было невыносимо. Жучок прекрасно знал, с каким неприятием и страхом жуки относятся к любым проявлениям чумы. Знал он и то, что очень немногие лекари берутся за лечение тех несчастных, кому еще можно было помочь. Цефей был счастливым исключением, почти безумцем среди тех, кто предпочел бы мучительному и бесплодному лечению — милосердную смерть. Богомолы же… Сосуд не знал, как они отнесутся к такой беде, но, успев познакомиться с их суровыми порядками, подозревал, что Лорд скорее убьет его, чем попытается лечить. Или, в лучшем случае, прогонит из деревни прочь. Кому нужны такие проблемы, когда вокруг много сильных и здоровых жуков?       Пустышка тряхнул головой, осознав, что уже минут десять совсем без движения стоит посреди комнаты и бездумным взглядом сверлит стену. И такое поведение, так похожее на чумное забытье, совершенно его не порадовало. Чтобы хоть как-то отвлечься, он подошел к сжавшемуся возле стены отроку и, опустившись рядом с ним на колени, осторожно коснулся плеча товарища.       Алкей вздрогнул, выныривая из омута собственных невеселых мыслей. Измученный не меньше Пустого, он даже не залез на стену, как делал всегда, когда хотел отдохнуть, так и сидел на полу, поджав под лапки длинное гибкое брюшко и обхватив себя недоразвитыми клешнями.       — Чего тебе? — угрюмо, но беззлобно спросил отрок, повернув голову в сторону невольного товарища по несчастью.       Пустыш тихонько зажужжал и указал на покрытую простым травяным матрасом лавку поодаль — единственную здесь мебель, кроме светомушиного фонаря да простой тростниковой циновки, покрывающей пол.       — А.… не охота, — тихо отозвался отрок, как показалось Пустому, несколько покривив душой. — Мне и тут хорошо.       Сосуд на минуту задержал взгляд на тугой повязке, под которой, плотно прижатые к телу, скрывались подрезанные крылья богомольего дитя. Лекарь аккуратно сшил кромки разрезов, однако сразу предупредил отрока, что тот почти наверняка больше не поднимется в воздух, и остаток своего детства Алкею придется провести прикованным к земле. Очень обидная и страшная перспектива для того, кто привык жить в полете, даже Пустышка, потерявший с возрастом способность летать, невольно содрогнулся, представив, что сам оказался бы в такой ситуации. Отрок же… слабый, неловкий с короткими, пусть и цепкими лапками, да недоразвитыми клешнями, вместе с крыльями терял все, что другие ценили в недорослях — скорость, боеспособность, ловкость, подвижность. Ведь теперь даже просто переползти с пола на лавку будет стоить Алкею заметных усилий. Что уж говорить о более серьезных действиях.       Пустышка тихо вздохнул и, бережно перехватив отрока поперек тела, понес его на матрас. Тот сердито зашипел, уязвленный такой заботой, но сопротивляться не стал.       — Сам бы и лежал, доброхот пустотный, — пробухчал крылатый, когда Пустой осторожно положил его на матрас и с ногами взобрался следом. — Когда ногу поранить успел?       Подтверждая свои слова, Алкей слегка ткнул клешней в бедро Сосуда, вызвав резкую вспышку боли. Пустыш судорожно сжал ладонью ногу, едва удерживаясь от желания запустить когти в бугрящийся под пальцами хитин, чтобы просто вырвать отравленные иглы из плоти, одной болью перекрыть другую… хоть так избавиться от внушающей такой ужас проблемы.       — Эй, — внезапно смягчившимся и даже обеспокоенным тоном окликнул Алкей. — Эй, Пустышка! Что, правда больно? Ты это, прости, я не хотел.       Сосуд помахал ладонью, показывая, что все в порядке. Вышло не убедительно.       — Почему ты не сказал лекарю, когда он тут был? — спросил отрок, поудобнее устраиваясь на подстилке. — Спрашивал же, где болит.       Пустой просто покачал головой на осуждение товарища, после чего потянулся к стягивающей торс богомольего дитя повязке. Алкей издал что-то вроде возгласа негодования, но больше для вида. Без ярого протеста или сопротивления он позволил Полому аккуратно размотать ветошь, высвободив из-под нее пострадавшую тройку крыльев. Жесткие и слегка кожистые на ощупь, они очень сильно отличались от похожих на тонкий слюдяной витраж хрустких крылышек Сосуда.       Темно-синие, похожие на плотный лист, фасетчатые крылья в спокойном состоянии покрывали спины отроков, подобно плащу. Когда же те взрослели — теряли подвижность и твердели, образуя подобие короткого панциря на спине. Насколько Пустой успел заметить, отрочьи крылья было почти невозможно смять, сломать или даже порвать, к ним каким-то чудом не липла влага, грязь и грибные споры, а летали дети богомолов на удивление тихо… если не болтали при этом.       Крылышек было шесть — по три с каждой стороны, и Сосуду сразу же бросился в глаза длинный аккуратный шов, идущий через два верхних крыла. Удар вражеской клешни неровно отсек не менее трети ведущих крыл, так что до операции они болтались на маленьком лоскуте мембраны.       — Ну увидел — доволен? — с вызовом, за которым отчетливо слышались с трудом сдерживаемые слезы спросил Алкей. — А теперь замотай обратно, пока заразу не занес.       Пустышка не обиделся. Пожалуй, если бы перед ним стояла перспектива лишиться, к примеру, ноги, жучок бы тоже не отличался дружелюбием. Думать о том, что такое будущее, вполне возможно, его все-таки ожидает, не хотелось.       Не обращая внимание на злобненькое шипение сквозь слезы, Пустыш осторожно поддел пострадавшие крылышки рукой, так, чтобы те лежали у него на ладони и внимательно рассмотрел шов. Трогать его Полый не стал, боясь, что и правда занесет какую-нибудь заразу — одну из тех, о которых говорил Цефей, когда учил Мию делать перевязки. Помыть руки было негде, а посему Сосуд решил просто не трогать саму рану и понадеяться, что и без этого получится.       Сосредоточившись, он привычно потянулся к огромному налитому белизной шару духовной энергии, парящему в пустоте его сути, и сила тут же хлынула сквозь трещину, белым пламенем стекла по рукам чтобы множеством маленьких огоньков разбежаться по крылу отрока. Алкей, до этого момента стыдливо отвернувший лицо, чтобы хоть как-то скрыть непрошеные слезы беспомощного страха, ощутимо вздрогнул и вскинул голову чтобы обернуться на Пустыша.       — Ты… что ты… делаешь? — только и сумел выдавить из себя отрок, уставившись на объятое белым огнем крыло и руки товарища.       Первым порывом совершенно не готового к такому Алкея было броситься наутек от незнакомого явно волшебного костра, который полоумный Сосуд вздумал развести у него на спине. И богомолье дитя поступило так, как привыкло поступать в минуты опасности.       Резко оттолкнувшись хвостом, он взвился над скамьей, одновременно опрокинув не ожидавшего такой реакции Пустыша навзничь. Всплеснув освобожденными от пут крыльями, все еще охваченными серебряным пламенем, Алкей взмыл под потолок, уцепившись за него всеми лапами.       — Ты с Пика рухнул, Пустышка?! — зашипел крылатый, изогнув длинную шею. — Что за дичь ты творишь?!       Полый с трудом отнял ладони от лица, которое, казалось, должно было вот-вот расколоться по трещине вместе с головой, и посмотрел на нависшего над ним отрока. Было немного обидно. Алкей, казалось, совсем не заметил результата волшебства, однако уже бурно высказывал свое недовольство ситуацией. Не желая спорить, окончательно обессилевший Пустышка просто раскинул руки и теперь неподвижным взглядом сверлил потолок. К мучительной боли в бедре добавилась ломкая и звенящая тяжесть в голове, ушибленной после неловкого падения с лавки, а по телу медленно разливалась парализующая жаркая усталость. Очень хотелось отключиться, просто провалиться в жгучий и темный омут грез и не видеть больше ничего.       Меж тем поток возмущенной брани с потолка стих, сменившись озадаченным молчанием, а уже в следующую минуту рядом раздался легкий шелест крылышек и мягкий шлепок, с которым богомолье дитя приземлилось на пол.       — Эй, — негромко окликнул Алкей, слегка потыкав Сосуд в бок. — Ты это… лечил? Это была какая-то целебная магия?       Пустой медленно повернул голову и с небольшой задержкой кивнул.       — Эм… спасибо, — пробормотал крылатый. — Крыло… почти не болит… и даже двигается. Онемело правда, но это лучше, чем было. Ты… — гордому без меры недорослю было сложно выдавить из себя эти слова, но он заставил себя закончить фразу. — Прости, что я сейчас толкнул тебя. Просто… немного не ожидал, что ты решишь поколдовать. И за то, что не бросил меня там… у садов. Тоже спасибо.       Пустышка поднял руку и сжал ладонь в кулак, оставив оттопыренным большой палец. Так он пытался показать, что все отлично и благодарности будут лишними.       После недолгой озадаченной паузы Алкей, вздохнув, сказал:       — Не знаю, что это значит, но буду считать, что мои извинения приняты. А теперь вставай, меня слегка пугает, что ты так разлегся.       Жучок шумно выдохнул и, приподнявшись на локтях, сел. Голова все еще гудела, однако это не помешало Полому вслед за недорослем взобраться на скамью и устроиться, поджав под себя лапы. Подтянув отрока поближе, Сосуд, снова приподнял его крыло и осмотрел результат своих трудов. Из-за ниток было сложно судить, но кажется, мембрана крыла затянулась, оставив на месте разреза шрам. Все еще опасаясь трогать сам шов, Пустой начал осторожно массировать крылышко подушечками пальцев, подражая Цефею, который как-то проделывал то же самое с городским кузнецом после похожего случая. Правда тогда несчастного подрали взбесившиеся мстекрылы.       — Знаешь, — заговорил Алкей через некоторое время. Он уже не дергался и не пытался отобрать у Пустышки крыло, пусть и слегка вздрагивал, когда движения жучка будили затихшую было боль, — мы все знали, что Младшая решила оставить тебя в Палестре, но все гадали — почему?       Пустыш пожал плечами, не отрываясь от своего занятия. Монотонные и простые движения успокаивали и давали хоть какую-то зацепку для уставшего разума, а говор приятеля не позволял задремать за столь убаюкивающими действиями.       — Ты б знал, какую чушь наши рассказывали, — продолжал тем временем отрок. — Нас ведь в Палестру не пускают почти. Тебя и зверушкой называли, и что пророчество о тебе было. Не поверишь, кто-то даже выдумал, что ты ее ребенок, просто не от богомола.       Полый прервал свое занятие ровно для того, чтобы выразительно покрутить пальцем у виска, показывая свое мнение о последней новости. Богомолий отпрыск нервно хохотнул.       — Ага! Говорю же — чушь! — кивнул он. — О том, что ты можешь лечить магией, тоже говорили. Но никто не верил. Я тоже.       Алкей вздохнул.       — Она тебя из-за этого с собой водит?       Жучок, вынужденный снова прерваться, ответил не сразу. Нужные жесты немого языка с трудом всплывали в памяти, и приходилось медленно выводить каждую фигуру, чтобы не запутаться в словах.       «Нет. Она ни разу не просила меня лечить. Я не знаю, почему меня берут с собой».       Отрок пожал плечами.       — Я вот тоже не знаю. Может быть в тебе есть что-то эдакое? Чего нет в других палюсах. Просто она это видит, а мы — нет, потому что не так смотрим.       «Я ей должен,» — коротко ответил Полый.       — Да чего ты должен-то? Взять с тебя нечего, и легче было бы выкинуть, чтобы под ногами не путался, — взвился крылатый, всплеснув зачатками клешней. — Или убить. Я думал, что так и сделают. Мучился еще… Дескать, надо было тебя вывести подальше и сказать, что ты убежал. А то идет такой… жучок-дурачок «большая тетя-богомол сказала мне прийти». Со стыда сгореть!       Пустыш тихо зажужжал, смеясь. Сейчас-то он более чем понимал, насколько смешным и несуразным казался тогда что отрокам, что богомолам, что Лордам. Но вот то, что маленький крылатый проводник, оказывается, жалел, что не отговорил чужака от самоубийственного визита к Сестрам Битвы — кто б знал!       — Это ты смеешься сейчас? А вот ничего смешного, знаешь ли! — Отрок демонстративно сложил клешни на груди и театральным жестом вскинул нос к потолку. — Я тут душу выворачиваю, а он смеется!       Надолго его «обиды» не хватило, и уже в следующую минуту легкомысленный летун хихикал вместе с Пустышкой.       — Ладно, — сказал он, отсмеявшись, и отобрал у Полого свое крыло. — Хватит уже его мять, синяков наставишь. Лекарь тебе и так пальцы выдернет, что без разрешения полез.       Отрок шутливо пихнул собеседника в грудь, безо всякого труда опрокидывая того на матрас, и, поддавшись игривому настроению, тут же навалился сверху, провоцируя Полого на шутливую борьбу. Пустыш без особого усердия отпихивал приятеля, корчась от щекотки и резко усилившегося звона под маской. Очень скоро он обмяк, отдавая Алкею «заслуженную победу», только почему-то приятеля это не слишком обрадовало. Наоборот, богомолье дитя, очень быстро скатился с живота Сосуда и обеспокоенно коснулся плеча жужжащего палюса.       — Эй… ты всегда такой горячий? — спросил он недоверчиво. — Или это из-за той магии?       Пустой пожал плечами да так и остался лежать. Голова была тяжелая и просто невероятно хотелось спать, но, помня предыдущий опыт, Сосуд держался, цепляясь сознанием за болтовню Алкея. Лежать в таком состоянии было непростительно опасно, но жучок уже не чувствовал в себе сил для того, чтобы сесть или, тем более, встать и начать ходить по комнате.       — Когда нас отсюда выпустят, — сказал богомолий отпрыск, — сразу же иди в Белые Палаты. Я не знаю, ранили тебя там или нет, но ведешь ты себя нездорово.       Полый вздохнул и, перевернувшись на живот, все-таки сел. Алкей, тут же устроился под боком и, вздохнув, доверчиво положил голову жучку на колени.       Долгое время они оба молчали, прислушиваясь к редким сейчас звукам, доносившимся из-за дверей. Что бы там ни происходило раньше, Сестры Битвы наконец-то пришли к какому-то соглашению и теперь оставалось только дождаться, когда же о нем сообщат двум недорослям.       До этого момента прошло немало времени. Успокоившийся Алкей, успел задремать, уютно устроившись под боком у отчаянно завидующего его безмятежности Пустыша. Тот, из последних сил борясь со сном, покачивался из стороны в сторону и от нечего делать считал трещинки на потолке и стенах. Очень не хватало мяча-попрыгунчика, оставшегося в комнате вместе с прочими вещами, вот уж что смогло бы развеять скуку и немного отвлечь от клонящего в сон оцепенения.       Пустышка встрепенулся, заслышав звук отодвигаемого засова и в молчаливом ожидании вскинул голову навстречу Наставнице, которая, пригнувшись, вошла в комнату к недорослям. Следом за ней появился уже знакомый богомол из Белых Палат, который штопал крыло Алкею. Вид распутанной повязки, судя по сузившимся глазам, совершенно его не порадовал.       — Лечил? — коротко спросила Младшая, кивая на отрока.       Получив утвердительный ответ, она велела своему спутнику отнести недоросля в какой-то источник, после чего жестом позвала палюса за собой. Проводив лекаря с так и не проснувшимся Алкеем на руках взглядом, Сосуд, прихрамывая поспешил за Сестрой Битвы. Суровая и раздраженная, она совершенно не собиралась ждать, пока ученик вдоволь налюбуется богомольей спиной. Жучок старался изо всех сил, чтобы угнаться за размашистым и быстрым шагом большой богомолки, но с каждой секундой все больше и больше отставал, хромая все сильнее и сильнее.       Младшая, заметив, что палюса нет поблизости, оглянулась и в удивлении остановилась. Тот, взбодрившись, поспешил нагнать богомолиху и, запыхавшийся, остановился возле нее, едва переборов желание опереться о стену или малодушно уцепиться лапкой за край накидки суровой Сестры Битвы.       — Что с ногой? — сурово спросила богомолка, и Сосуд почувствовал тревогу, мастерски скрытую за холодным тоном.       «Камни растут. Идти больно,» — Полый не знал как на жестовом языке богомолов будет «кристалл», поэтому сказал, как мог, надеясь, что позже у него получится объяснить лучше.       — Камни? — Младшая присела перед ним на корточки.       Пустой кивнул.       «Они растут, становится больно. Потом их вытаскивают и становится легче,» — ответил он, понимая, что такое объяснение очень мало скажет обеспокоенной Наставнице. — «Не знаю всех слов. Нужно написать».       Воительница кивнула, после чего без лишних слов подняла жучка на руки и, как ему показалось, гораздо быстрее, чем до этого, устремилась в сторону своих покоев. Чувствуя себя крайне неловко, Полый, однако не попытался вернуться на землю и безропотно дождался, когда Наставница, плотно прикрыв за собой дверь, сама усадит его на скамью.       — У тебя жар, — коротко бросила она, отходя к стенному шкафу, почти незаметному под вышитым знаменем, закрывающим почти всю стену. — Сейчас ты ответишь на несколько вопросов, а потом отправишься в Белые Палаты и не покинешь их, пока лекари не скажут, что ты можешь это сделать. Ты будешь слушаться их и выполнять все, что тебе скажут. И я буду ОЧЕНЬ недовольна, если узнаю, что ты проявил какую-нибудь инициативу, не спросив разрешения. Ты понял меня, Палюс?       Сестра Битвы выпрямилась, и в клешнях ее Сосуд увидел несколько листов бумаги и карандаш, а также несколько маленьких флаконов. Он кивнул, принимая писчие принадлежности в то время, как богомолка начала что-то смешивать в неглубокой пиале на низком прикроватном столике.       — Отлично. Начнем с простого, — Младшая говорила ровно, однако жучок сразу же почуял, что воительница нервничает, почти боится, начиная этот разговор. — Откуда о тебе известно Предателю?       Пустышка задумался. Если быть совсем честным, то он понятия не имел, когда умудрился попасться на глаза тому огромному богомолу с золотыми глазами. Жучок никогда не ходил в Сады Королевы, где этот великан жил, и не общался с богомолами до того, как попал в деревню. Но это если говорить о том, что происходит на самом деле — не кажется, не мерещится, не слышится… и не снится.       «Я не знаю,» — написал он, чувствуя, как расплываются буквы перед глазами. — «Может быть ему рассказала большая жучиха с золотым голосом. Она говорила, что у нее есть знакомый в Садах, но я не уверен».       Сестра Битвы долго смотрела на записку, прочитав ее, как показалось Пустышу, раз пять. И то чувство какого-то обреченного холодного даже не ужаса, а осознания, напугали Полого гораздо больше ее недавнего гнева. Не должна сильная и неколебимая Наставница, Лорд — живая богиня — испытывать такой жалкой беспомощности. Просто не должна. Это неправильно!       — Пустышка, — богомолка села прямо на пол перед Сосудом и склонилась, чтобы заглянуть тому в лицо. — Ты должен мне сейчас все рассказать. С самого начала, какой бы длинной, запутанной или невероятной эта история ни была. Я вижу, теперь вижу, что ты прошел через что-то такое, во что обычный жук ни за что не поверит. Но я тебе не враг, и каждая деталь может оказаться важной.       Пустой кивнул и потянулся, чтобы забрать лист. Его постепенно начинало знобить, то ли от боли, то ли от шока, но раз Наставница говорит, что это важно, то нужно терпеть. Терпеть и рассказать все… все, что успеет.       Жучок писал — долго и старательно — всю историю, с самого начала. Он не обладал даром сплетать слова в красивое полотно рассказов. А мысли прыгали так, что оставалось только надеяться, что Младшая хоть что-то поймет из той мешанины, что Полый выплеснул на бумагу. Здесь была и история жучишки Кристалл с ее невидимой подругой, и кристаллов, каждый месяц начинающих прорывать хитин на лапе, и доктора Цефея, терпеливо вырезающего отравляющие разум иглы. Написал он и про голоса и видения, которых не видит и не слышит никто больше, про Золотой Голос, что приходит тогда, когда ждать больше уже нельзя и то, что тот голос рассказывал. Под конец карандаш уже прыгал в пальцах, а дыхание то и дело застывало в гортани, замороженное разбуженными воспоминаниями и обреченным парализующим ужасом.       Только сейчас, поделившись с кем-то всем, что лежало на сердце, жучок осознал, в насколько безвыходной и отчаянной ситуации находится. Воистину, неведение и глупость — великие блага, пусть и покупаются за большую цену. Сейчас Полому было настолько страшно, что не получалось ни продолжать писать, ни даже просить о помощи. Карандаш вычертил нечитаемую загогулину на листе и выпал из непослушных негнущихся пальцев, а Пустышка попросту закрыл лицо руками, лишь сейчас ощутив идущий от них жар.       «Я не хочу умирать… я не хочу… я не…» — стучало в голове, когда Наставница слегка тряхнула жучка за плечи и, не дождавшись реакции, попросту подхватила его на руки и быстро куда-то понесла. Сосуд бездумно уткнулся богомолке в плечо, мертвой хваткой вцепившись когтями в плотную ткань ее накидки. По телу медленно растекалась липкая и жаркая боль, и очень легко было представить, как отравленные друзы в бедре наливаются рыжим жаром — тем самым от которого в глазах поселяются рыжие огоньки, а поток мыслей останавливается, уступая место всего одной фразе. Одной единственной — главной. Последней.       «Я не хочу умирать… я не хочу умирать… пожалуйста… пожалуйста, мне страшно! Я не хочу умирать! Я не хочу… исчезнуть…».       Тишина давила на уши, и сквозь нее, как сквозь толстую перину пробивались обрывки фраз. Младшая что-то говорила, резко, встревоженно, но как будто не приказывала, а просила. Ей отвечали. Голос был незнакомый, тихий, можно даже сказать, робкий. Этот кто-то не был уверен в своих силах, совсем не был. Но то ли Наставница оказалась убедительной, то ли была еще какая-то причина, однако жучка, уже почти потерявшего связь с миром, осторожно опустили на что-то жесткое и безумно холодное.       Пустышка дернулся, вцепившись когтями в кажущийся спасительным плащ Сестры Битвы, попытался вывернуться из чьих-то незнакомых клешней, подняться на ноги, пусть мир давно уже расплывался перед глазами. Кто-то перехватил его за запястья, заставив выпустить плотную ткань, прижал кисти к земле, и уже в следующую минуту ременная петля захлестнула руки, мешая двигаться. Паника затопила сознание, как мутная пахнущая тиной и стоками вода из канавы Города Слез, и Пустыш отчаянно зажужжал, пытаясь вырваться из неожиданной ловушки. Но кто-то куда более сильный и крупный, без труда сломил хрупкое сопротивление, всем весом вдавив крохотное тельце в холодный камень — не пошевелиться. И Полому только и оставалось, что в отчаянии захлебываться немым криком, когда лезвие невидимого за рыжей пеленой мучителя медленно вскрывало истончившийся хитин на бедре.       Он очнулся на каменном полу, скорчившийся от боли, маленький и жалкий. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулось бесконечное лазурное пространство, затопленное воздушной пеной облаков и золотым сиянием. Подсвеченная желтым дымка облаков мягко клубилась у самого края небольшой каменистой площадки — той самой, на которую когда-то давно маленького немого жучка привела Кристалл. И ее лучезарная подруга, похожая на огромный пушистый шар с парой крыл, странных и мягких, склонилась над черной козявкой, пристально, с легким прищуром разглядывая своего гостя.       Полый поднял голову, встретившись взглядом с золотыми глазами создания. Тогда, при первом знакомстве, он был готов провалиться под землю от всепоглощающего ужаса, сейчас же страх отступил. Были ли причиной этого редкие немые разговоры с невидимкой, или отупляющая парализующая боль, которая продолжала терзать тело, однако сейчас пустотный не испытал практически ничего — даже удивления. Наоборот, было чувство, словно то, что они снова встретятся было давно решено — вопрос времени — не более.       НУ ЗДРАВСТВУЙ, МАЛЕНЬКИЙ, — слова раскаленными стигмами вспыхивали в сознании, отчего по телу пробежала мучительная волна жара, а онемевшая и неподвижная лапа загудела, отдаваясь эхом в Пустоте. — Вот мы и снова встретились.       Она заметила, какую боль причиняет гостю каждое огненное слово и тут же понизила голос. Это не избавило порождение Пустоты от страданий полностью, но по крайней мере позволило ему свободно дышать.       «Привет…» — жучок с трудом развернулся и, оперевшись ладонями об пол попытался встать.       Начиненная кристаллами лапа совершенно не слушалась и, слепо пошарив рядом, жучок ухватился за так кстати подвернувшуюся конструкцию из отливающего перламутром белого металла. Гладкая и теплая, она возвышалась над покрытым тонкой дымкой полом, напоминая то ли странный поручень, то ли кисть огромной четырехаплой лапы.       «Прости… мне очень больно…» — поделился Пустыш, отчаянно цепляясь за гладкий металл этой странной… штуки, чтобы хоть так подтянуться и придать своему телу сколько-то приличное положение. Я вижу, — со странной задумчивостью произнесла Лучезарная, склонив увенчанную трехзубой короной голову к плечу. — Я же говорила тебе не тянуть с кристаллами. Это может тебе дорого стоить.       Казавшаяся до сих пор неживой конструкция вдруг двинулась, осторожно, с практически филигранной точностью подхватывая жучка под ребра одним из своих пальцев-когтей, чтобы поднять того на ноги. И только сейчас Пустой понял, что эта металлическая штука, похожая на странную жучиную лапу… оной и является.       Отлитая из перламутрово-белого металла, и словно покрытая узорчатой броней, узкая у запястья и постепенно расширяющаяся ближе к телу, она оканчивалась четырьмя длинными и цепкими пальцами, плавно переходящими в когти, такие острые, что казалось, могут резать воздух. Три пальца были направлены вперед, как лучи нарисованной ребенком звездочки, а один, чуть более короткий, назад. Судя по той ловкости, с которой Сияющая двигалась, опираясь всего на одну, почти невидимую за дымкой, ногу, она могла действовать ими ненамного хуже, чем обычный жук собственными руками.       «Мне было… сложно с этим,» — тут же попытался оправдаться жучок, все еще не в силах оторвать взгляда от чудовищных когтистых пальцев, каждый их которых был длиннее его роста. — «Немножко…»       Ты же понимаешь, что это очень плохое оправдание? — хмыкнула крылатая, ловким движением одного из когтей поддевая подбородок жучка, чтобы заставить того посмотреть вверх. — Теперь ты умираешь.       «Раньше я мог терпеть дольше,» — немного растерянно отозвался Полый, не зная, как еще реагировать на такое заявление. Страха все еще не было, только тупая болезненная усталость и полное непонимание происходящего. Если при первой встрече Сосуд точно это знал, его привела сюда Кристалл, то сейчас Пустышка совершенно не мог понять, как оказался в облачном пространстве рядом со Светозарной. И ее заявление о том, что жучок умирает… он все-таки представлял это все как-то иначе. — «Я думал, что скоро все пройдет… и голосов почти не было».       Не было потому, что богомолья деревня защищена от грез, — с легким раздражением отозвалась собеседница. — Маленькая глупая тень, ты правда думал, что сможешь переварить отравленный свет?       «Мне казалось, что это возможно,» — отозвался Полый, чувствуя себя очень неловко и, как ни странно, виновато. Создавалось ощущение, что своей безалаберностью он действительно расстроил Лучезарное создание или как-то подвел ее.       НЕ В ОДИН ГОД, ГЛУПЫЙ ПРИЗРАК!       Жучок качнулся и был вынужден вцепиться в так удобно поддерживающий его палец, чтобы не рухнуть на пол. Сознание, казалось, взорвалось рыжими всполохами, и изувеченная кристаллическими друзами лапа налилась мучительной болью, отзываясь на громогласный возглас сияющего существа.       Кристаллы истощили тебя, — продолжала Лучезарная отчитывать его, правда теперь уже тише, щадя истерзанное жаром и ядовитым светом существо. — Ты мог бы игнорировать их, если бы был чуть более цельным, чуть более пустым. Они бы просто умерли, растворившись в твоей Пустоте. Ты мог бы отдаться свету, принять его в себя, и тогда кристаллы захватили бы твои тело и разум, сделав бездумной, но счастливой марионеткой, одной из сотен. Но ты, с одной стороны с готовностью открываешь свое нутро и свету, и тьме, и чужим душам, стремясь заполнить свою пустоту, эмоциями, чувствами, переживаниями, своими и чужими, а с другой, отчаянно сопротивляешься всему, что пытается изменить твою суть и посягнуть на твой разум, — она невесело хохотнула. — И кристаллы, не сумев захватить тебя, начали убивать. Бедное увечное дитя.       «Я.… я не хочу,» — прошелестел похолодевший от таких слов Пустой, вперившись бездумным испуганным взглядом в пол под лапами. — «Я не хочу этого… я не… я не хочу быть марионеткой. И умирать… я тоже… я не хочу исчезнуть…»       Разжав похолодевшие и потерявшие силу пальцы, Пустыш безвольно опустился на пол. Ноги отказывались держать, а по телу волнами прокатывалась дрожь. Запрокинув голову, он беспомощно воззрился на склонившуюся над ним венценосную сущность, с запозданием сообразив, почему на самом деле оказался в этом странном пространстве, куда раньше получалось проникнуть только с помощью Кристалл. Это был не сон, не видение, не греза — а то самое малопонятное состояние, о котором иногда можно было услышать на уроках Старейшины Зена в Грязьмуте или в рассказах богомолов о героях древности, сумевших пройти через смерть и получить совет от своих прославленных предков. Посмертие — странное неописуемое состояние или может быть место, куда жук может попасть перед тем, как уйти навсегда. По крайней мере, так происходит с теми, кто имеет души — живые и настоящие.       Лучезарная вздохнула, смягчившись. Она присела, низко склонившись над сжавшимся в отчаянном страхе жучком, и по возможности мягко заговорила:       Послушай меня внимательно, маленький. Сейчас я слаба и беспомощна в грубом мире, даже Грезы, моя вотчина, подвластны мне не полностью. Что уж говорить, мой собственный свет далеко не всегда послушен моей воле, разя всех, кого сумел коснуться. Я не могу вылечить тебя. Я не могу извлечь кристаллы из твоего тела и исцелить разум. Я не могу даже докричаться до тебя, пока ты не встанешь на порог гибели. Но я могу попытаться немного изменить твою суть. Я могу дать тебе кусочек своего света — чистого света. Кусочек себя самой. Это сделает тебя сильнее. Ты сохранишь разум и волю. И отравленный свет больше не будет для тебя опасен. Но с того самого момента ты будешь неразрывно связан со мной. Ты станешь моими глазами и ушами в материальном мире. И в любой момент я смогу дотянуться до тебя и говорить с тобой. Подумай, как следует, маленькая тень. Готов ли ты стать сосудом для бога? Или все-таки лучше будет умереть?       Говорят, что перед смертью перед глазами в мгновение ока проносится вся жизнь. Может быть жизнь маленького пустого жучка оказалась слишком короткой, или бездушным такого показа не полагалось, однако Пустышу вместо этого предложили сделку. Тоже распространенный сказочный мотив, если подумать. Правда обычно в качестве предлагающих такой обмен вступали страшные духи, требующие в обмен на дальнейшую жизнь душу героя… душу… очень смешно. Впрочем, глаза и уши — тоже значимая плата.       «Как с Кристалл?» — спросил Полый, глядя на склонившуюся над ним фигуру.       Не совсем, — сдерживая легкое нетерпение, ответила венценосная сущность. — Кристалл была слишком юна, чтобы просить ее о настолько важном решении. Она сама могла приходить ко мне, когда того хотела, и говорить со мной, минуя стены темницы. Ты же, если угодно, станешь своеобразным окошком в мир.       Жучок вздохнул, собираясь с силами. Собственный страх смерти, многократно усиленный нарастающим жаром и ломотой, растекающейся по телу, дурманили разум. Искалеченная кристаллами лапа почти не чувствовалась, зато знакомое болезненное давление ощущалось уже в низу живота, будто смертоносные друзы тянулись своими иглами выше, к сердцу и легким, к голове. Жучок понимал, что в таком состоянии нельзя принимать никаких важных решений, соглашаться на сделки, обещать что-то, но сейчас он был готов на любую, самую невероятную глупость только чтобы не умереть сегодня, когда не успел сделать ничего из того, что был обязан.       «Хорошо,» — ответил Полый, глядя в слегка сузившиеся в ожидании золотые глаза Лучезарной. — «Я согласен».       Уверен? — как ему показалось со скрытым торжеством уточнила крылатая. — Если примешь мой свет, то назад пути уже не будет. Никто не сможет его вынуть.       «У-уверен,» — почему-то у Сосуда перехватило дыхание, когда он отвечал. Будто только что он совершал что-то не слишком правильное — что-то судьбоносное, но в то же время опасное. — «Я возьму кусочек твоего света. И стану для тебя окном в мир».       Что ж, — Несущая Свет выпрямилась во весь свой рост, заполнив своим силуэтом все небо.       ТОГДА ПРИМИ ЖЕ МОЙ ДАР!       На кончике когтя одной из лап зажегся крохотный по сравнению с ней самой золотой огонек, который богиня медленно и торжественно протянула крохотной букашке, скорчившейся у ног божества. Пустышка, слегка приподнявшись, потянулся к искре — слепящему золотому шарику с кулак размером — и в тот самый момент, когда когти должны были сомкнуться на сияющем даре, над облаками словно пронесся резкий порыв ветра. Жучок помедлил мгновение, ощущая, как резко всколыхнулся облачный океан вокруг, нарушив лучащуюся безмятежность грез. Крылатая резко вскинула голову, оборачиваясь, и в тот же миг огромная белая туша неведомого монстра врезалась богине в бок, отбрасывая ту в гущу облаков.       Крик Лучезарной — пронзительный и протяжный — ударил по ушам, всколыхнув в Пустоте первобытный парализующий ужас, который сковал все тело, мешая не то что двигаться — думать. И жучок, застыв жалкой кляксой посреди облачного озера, в благоговейном страхе наблюдал, как богиня взмывает из пучины облаков, яростная и охваченная нестерпимо ярким сиянием, а навстречу ей взвивается ощерившаяся изогнутыми челюстями морда чудовищных размеров Черва. Все тело его было покрыто белыми пластинами, каждая из которых могла служить основой для целого поместья, массивная и тяжелая голова с круглой пастью в обрамлении кривых лезвий покачивалась из стороны в сторону как у атакующей сколопендры. Из глубины рта угрожающе тянулись гибкие тонкие щупальца, которые могли без труда оплести свою жертву… оплести и затянуть в темное нутро этого существа, внушающего одновременно трепет и восхищение.       Вспорхнув повыше, где тяжелому созданию было сложно дотянуться до нее, богиня издала еще один пронзительный крик, недоступный для жучиного горла, и тут же несколько золотых полос раскаленного света обрушились с неба на маленький островок тверди и обвившегося вокруг него Черва. Пустышка скорчился на полу, малодушно закрыв голову руками. Он ждал что вот-вот волна нестерпимого жара просто сметет сознание нежеланного здесь теневого существа, застывшего меж двумя божествами, но этого не случилось. Бледный Черв, изогнувшись, закрыл сжавшегося в точку Сосуда одним из бесконечных изгибов своего тела, и небесное пламя растеклось по бледному панцирю, оставляя за собой слабо заметную темную отметину. Его тяжелая голова, отогнав крылатую на недосягаемую для себя высоту, нырнула вниз, в центр свернувшегося в шевелящийся комок тулова, и теперь нависала над неподвижным Полым — огромная, безглазая, пугающая, но отчего-то безумно знакомая.       «Отец?» — прошелестел в разуме Пустыша растерянный немой вопрос, и словно отвечая, Бледный Черв вновь разомкнул челюсти, а длинные белесые щупы, скользнув между костистыми лезвиями, обвили худое тельце жучка, втягивая его в темное нутро чудовища.       Пустой обмяк, даже не помышляя о сопротивлении, и последнее, что он успел увидеть, прежде чем кривые жвала сомкнулись, погрузив Сосуд во мрак, слепящие отблески очередного светового луча, обрушившегося с неба.       Некоторое время не происходило ничего. Жучок не пытался выбраться из мягкой, но крепкой хватки щупалец, просто позволив событиям идти так, как они идут сами по себе, без его участия. Не хотелось больше бороться, выяснять, понимать, пытаться и с боем вырывать у мироздания хотя бы еще один глоток воздуха, еще один шаг, еще один день. Впервые жучку подумалось, что смерть, наверное, не такая уж плохая штука, если после нее тебя больше не пытаются… убить. Действительно, зачем? Ведь ты уже мертв… жаль только, Сериз очень расстроится. И Мия будет злиться.       Костяные челюсти Черва разомкнулись, подобно лепесткам бутона, и Полый на несколько секунд ослеп от показавшегося нестерпимо ярким белого света. Обвивающие тело щупы вновь пришли в движение и мягко опустили обмякшее и почти безжизненное тельце Сосуда на удивительно приятный прохладный пол. Даже не повернув головы в сторону гиганта, жучок уткнулся лицом в отливающий бледным золотом камень, пытаясь хоть так охладить гудящую, как треснувший колокол голову. И когда чьи-то руки, слегка приподняли его, переворачивая на спину, Пустышка дернулся, выворачиваясь из чужих пальцев и тихо зажужжал, не имея сил на что-либо еще.       — Тихо, дитя, — этот голос… ровный и обволакивающий, заставил Сосуд замереть, вновь обмякнув, безвольной сломанной куклой. — Тихо.       Его приподняли над полом, бережно придерживая голову, как когда-то давно в практически забытом прошлом. Или даже во снах. Пустышка из последних сил вглядывался в расплывающийся бледный силуэт на фоне такого же белого свечения, цепляясь за него взглядом, как за соломинку. А тот все говорил и говорил — кажется даже не о чем-то конкретном, а просто, чтобы не молчать, дать уплывающему сознанию своего творения уцепиться за голос и остаться среди живых. Чтобы почти лишившийся сил и воли Сосуд, увечный, разбитый и измученный, слыша его, пусть и не понимая, не провалился в абсолютное и бездумное забытье, предшествующее смерти. Жучок чувствовал, но не осознавал, как пальцы отца скользят по иссушенному горячему хитину в поисках источника жара, как сильнее сжимается хватка, обездвиживая и без того ослабшего Пустышку, и раскаленная игла боли прошивает тело от бедра к голове. Сил на крик уже не было.       Боль начала медленно стихать, откатываясь как волны кислотного озера, со дна которого ты лишь по чистой случайности выплыл. Полый жадно глотал изумительно желанный холодный воздух, бессознательно вцепившись когтями в край шелковой накидки, и осознание действительности медленно, по каплям, возвращалось к нему вместе с четкостью зрения.       — Дитя, — позвал знакомый до боли, до взволнованного трепета в груди, голос. — Дитя, ты слышишь меня?       Пустыш приподнялся, насколько хватило сил, подался навстречу голосу, пусть образ отца все еще плыл и рябил перед взглядом. Было страшно поверить, что все это происходит на самом деле, было очень страшно, что в какой-то момент Бледный просто развеется белесым дымом, вновь оставив свое творение в равнодушной темноте.       «Слышу,» — жучок уткнулся лицом Черву в грудь, судорожно вцепившись когтями в узорчатый шелк мантии. — «Я… слышу, отец. Только… не уходи. Не снова…»       Король, пропавший в неизвестности много лет назад, медленно выдохнул, отпуская сковавшее его напряжение. Все еще придерживая вжавшегося в грудь Пустого, Бледный накинул ему на плечи собственную узорную накидку, укутав того, как новорожденное дитя.       — Все хорошо, — успокаивающе сказал он, обняв свое создание за судорожно подрагивающие худые плечи. — Теперь все хорошо. Однако, ты заставил меня изрядно понервничать, дитя.       Полый виновато и чуть приглушенно зажужжал, даже не подумав разжать пальцы, чтобы дать отцу хоть какую-то свободу. Тот лишь вздохнул и, подхватив почти невесомое тельце на руки, поднялся.       — А ты вырос, дитя мое, — добродушно и немного удивленно отметил монарх. — Еще чуть-чуть, и я не смогу так просто носить тебя на руках.       Жучок снова тихо зажужжал, вознамерившись в который раз оправдать данное ему гусеничками прозвище. Пустой не рассчитывал, что, как сказал отец, его будут носить на руках, однако пошел бы против истины, если бы сказал, что это ему не понравилось. Смутило и заставило чувствовать себя слегка виноватым — пожалуй, однако ощущать заботу потерянного давным-давно творца было очень приятно. И Пустышке не хотелось, чтобы это заканчивалось.       Нести его куда-то далеко Бледный не стал. Из сизого тумана как будто сам собой соткался очередной кусочек Бледного дворца — окруженный кованными перильцами пятачок пола, на котором вокруг круглого узорчатого стола на витой ножке сгрудились небольшой бархатный диван с резной спинкой и пара подобных ему кресел.       Король опустил свое творение на диван и мягко, но настойчиво заставил того разжать пальцы. Пустышка неохотно подчинился, позволив Создателю отстраниться. Тот же, уже никуда не торопясь, тщательно осмотрел Пустого, немало времени уделив многострадальному бедру с изрытым шрамами хитином.       — Ты попал в большую беду, дитя мое, — грустно и сосредоточено произнес Черв, заканчивая с осмотром и помогая Полому сесть более-менее ровно. — Признаюсь, я удивился, когда увидел тебя здесь в прошлый раз, но не думал, что подобное повторится. Да еще и таким… неожиданным образом. Как ты здесь оказался?       «Мне сказали, что я умираю,» — подумав немного, ответил Пустыш, с трудом принимая полусидячее положение. — «Из-за этого?».       Бледный, казалось, нахмурился.       — Сомневаюсь, дитя, — сказал он, приподнимая голову Сосуда и тщательно изучая тянущуюся через все его лицо трещину. — Ты действительно находишься в пограничном состоянии, но это не должно было позволить тебе проходить в запечатанную область.       «Запечатанную? Пограничное… » — немного непонимающе переспросил жучок. — «Отец, прости, я не понимаю. Вокруг постоянно что-то происходит. Жуки умирают, кто-то что-то хочет, что-то делает и просит сделать меня. Но при этом никто ничего не объясняет и не рассказывает. Не знают, наверное, или не хотят говорить, но все как будто думают, что я сам должен и так знать что-то. А я совершенно запутался,» — Полый отчаянно вцепился в рукав отцовской мантии, как будто боясь, что в любой момент Черв может исчезнуть или попытаться сбежать, так и не дав заветного объяснения. — «Я должен что-то сделать, я чувствую это, но совсем не знаю как. Я нашел Яйцо, я учусь, расту и становлюсь сильнее, но… так медленно. И этого мало. А жуки продолжают умирать. И брат зовет и кричит от боли, а я не знаю, как ему помочь, пусть и должен. Только слушать и говорить с ним… но он ведь не слышит сам. И…»       Создатель крепко обхватил голову Пустого ладонями и, склонившись, прижался лбом к его лбу, вторая пара ладоней Черва крепко, почти до боли, сжала плечи жучка, заставляя того замолчать.       — Тихо, дитя, — мягко произнес он, искусно скрывая свои эмоции, но Пустышка с удивлением почувствовал, горькую волну отчаяния, всколыхнувшуюся в душе Бледного Монарха, но так и не выплеснувшуюся за пределы бесстрастного лика его маски. — Тихо, успокойся. Тебе пришлось многое пережить за эти месяцы, больше, чем я мог бы подумать. Больше, чем стоило возлагать на твои плечи.       Пустыш, почти забыв о своем собственном горе, подался вперед, насколько это было возможно и обнял родителя, пытаясь хоть так успокоить бурлящую у того в душе горькую вину и отчаяние.       «Отец, расскажи мне…» — попросил он. — «Я маленький и слабый, знаю. Я неправильный. Но я хочу помочь. Хоть как-то. Хоть немного. Я правда очень-очень хочу помочь, не прогоняй меня, пожалуйста».       Бледный ласково погладил свое творение по крыльям и, отстранив его, практически бессильного, снова усадил на диван.       — Расскажу, дитя мое, — сказал он мягко. — Но чуть позже. Сначала тебя нужно вытащить из этого состояния.       «А ты можешь?» — с легкой надеждой спросил Полый.       Он, конечно, знал, что Отец может все, что угодно, но подозревал, что нахождение в грезах, да еще и в этой «запечатанной» их части, тоже накладывает на него какие-то ограничения. Как на ту златоглазую богиню… Нужно будет перед ней извиниться потом. Лучезарная хотела помочь, а Создатель столкнул ее в облака — не красиво получилось.       — Ты — мое творение, — усмехнулся монарх. — И даже отсюда я могу влиять на тебя сильнее, чем на любого другого жука.       «Это поэтому я могу к тебе попасть?» — доверчиво спросил Пустыш, безропотно позволяя уложить себя на спину.       — Нет, — покачал головой Бледный. — Причину этого явления нам еще предстоит выяснить. А теперь, не дергайся. Если будет скучно лежать, расскажи о своих приключениях. И как ты оказался один на один с Лучезарностью.       «Лучезарность — эта та златоголосая большая жучиха? Красивое имя,» — отозвался Полый. — «Ей подходит».       — Да… пожалуй… — как показалось, с немного смущенным смешком пробормотал Бледный, после чего воздел руки, сплетая едва различимую серебристую вязь волшебства.       Пустышке и правда быстро наскучило просто лежать, а потому он воспользовался разрешением отца, просто начал рассказывать обо всем, что происходило с ним за последний год жизни: о гусеничках и их маленьких невзгодах и страхах, о черной тени, которая похищает жуков и засовывает в банки, рыцаре Огриме, живущем под плачущей столицей. Взахлеб он рассказывал о Милином семействе и том, как они проводили время вместе, споткнувшись только на печальных днях, завершивших земной путь милых жучишек. Пришлось рассказать и о секрете Кристалл — отец все равно спросит об этом, так зачем терять время? Также жучок поведал о кристаллах в ноге, голосах и разговорах с Златогласой, как и о докторе Цефее, уже много раз вытаскивавшем отравленные иглы из лапы, и о Наставнице, которая, наверное, будет очень недовольна из-за того, что палюс уснул посреди важного разговора. Или все-таки почти умер? В любом случае, вышло неловко.       По мере того, как длился рассказ, а Бледный сплетал эфирные нити волшебства, становилось легче дышать. Жар и боль постепенно уходили из тела, оставив после себя онемелую слабость и странную опустошенность, как будто Сосуд только что влил всю свою накопленную силу в чье-то лечение. И ни капли не оставил про запас.       — Готово. Как себя чувствуешь? — поинтересовался Король, склоняясь над замолчавшим Пустышкой.       «Очень… пустым», — ответил жучок, слегка приподнимая голову. — «А что ты сделал?»       — Погасил свет, который убивал тебя изнутри, — ответил Бледный, пододвигая одно из стоящих поодаль кресел и садясь в него. — Действительно, мне пришлось убрать всю энергию души, чтобы нечему было питать чуму. Так что какое-то время ты будешь чувствовать себя… более пустым, чем обычно.       «Ты вылечил меня от чумы?» — просиял Пустышка, даже приподнимаясь на локтях навстречу отцу.       — Нет, — тут же разочаровал его Черв. — Только снял симптомы и убрал то, что ее питает. Когда ты проснешься, тут же обратись к твоему другу-лекарю, пусть вытащит все кристаллы, которые сможет. С мелкими осколками должна справиться твоя собственная суть. Если все пойдет без осложнений и быстро, то ты сможешь оправиться. Справишься?       Полый кивнул.       — Замечательно, — казалось, Король улыбнулся. — Я бы не хотел найти тебя мертвым, когда вернусь в Халлоунест.       «А ты вернешься? Когда?!» — от переполнившей нутро радости, казалось, вот-вот треснет хитин.       Пустыш резко сел и, покачнувшись, тут же завалился на бок. Только своевременная реакция Бледного, успевшего подхватить непоседливое дитя, спасло того от падения на пол.       — Не дергайся, — добродушно пожурил отец. — Вернусь, когда придет время. И я надеюсь, что найду тебя живым и здоровым.       «А когда придет время?» — настойчиво повторил вопрос жучок, не удовлетворившись ответом. Слишком уж это было важно, чтобы давать родителю возможность отделаться простой отговоркой.       Монарх вздохнул.       — Вот об этом я и хочу сейчас с тобой поговорить, дитя мое.       И в этот момент Пустышка понял, что время шуток закончилось. Он позволил уложить себя обратно на бархатистую обивку дивана и, смиренно сложив руки на животе, приготовился «слушать и не перебивать» — ведь именно это требовалось от детей во время серьезных разговоров.       — Твой дар — эмпатия, — заговорил Черв, сцепляя руки в замок под подбородком. — Необычный и для подобных тебе созданий не свойственный, скорее всего является лишь частью общего комплекса способностей — самой заметной частью. Могу предположить, что они являются естественной компенсацией твоего… дефекта.       «Сломанной маски?» — спросил Пустыш, все еще не слишком понимая, о чем говорит Создатель.       — Нет, — покачал тот головой. — Ты — хрупкий. Один из первых сосудов, что не распался сразу после рождения и… я был уверен, что совершенно нежизнеспособный. Попробую объяснить простым языком, — сказал Отец, заметив, что Полый по-прежнему не понимает, о чем речь. — Суть любого из твоих собратьев — Пустота, упорядоченная и обретшая форму вокруг искры моего света. Важно соблюсти баланс, ведь совсем без этой искры полый распадается черным дымом, а слишком большое количество света убьет Тень. Долгие годы я искал идеальную комбинацию одного с другим, пытаясь создать… — он вздохнул, — Чистый Сосуд. И ранние образцы, обычно, умирали раньше, чем могли осознать себя. Слишком хрупкие, слишком прожорливые, неуправляемые, безумные, увечные. Ты был одним из тех детей, которые показали, что я нахожусь на верном пути, однако у всего вашего поколения было две большие проблемы — нестабильный фокус души и хрупкая оболочка. И если по отдельности эти дефекты не мешают Сосуду существовать, то, объединенные в одном творении, они обычно приводят к гибели. Первая же попытка сфокусировать душу разрывает оболочку и убивает Сосуд.       «То есть, мне нельзя колдовать?» — спросил жучок, бессознательно потирая пересекающую лицо трещину.       — Нет, — усмехнулся Бледный. — Скорее всего, ты этого просто не сможешь. Тот самый первый фокус, который должен был тебя убить, расколол твою маску, и теперь трещина служит своеобразным шлюзом, через который стравливается давление, когда оно становится слишком сильным. То есть, каждый раз как ты фокусируешься…       «Сила просто вытекает через трещину,» — закончил за Создателя Пустышка.       — Верно, — усмехнулся монарх. — Уже пробовал колдовать?       «Нет… не знаю…» — не уверенно протянул Сосуд. — «Я научился так лечить. Правда себя не получается — только кого-то еще. Душа тогда просто вытекает через голову».       — О… — Бледный заинтересованно склонил голову на бок. — Интересное явление. Возможно, у тебя получится по тому же принципу использовать душу и для других целей.       Пустой кивнул, после чего спросил:       «Зачем ты все это рассказываешь?».       — Чтобы у тебя было меньше вопросов дальше, — терпеливо пояснил Король. — И чтобы ты не сделал какую-нибудь глупость, которая будет стоить тебе жизни.       Жучок кивнул и приготовился слушать дальше.       — Так вот, — продолжил Бледный, поняв, что больше вопросов пока не ожидается. — Не имея возможности полноценно колдовать и обладая очень хрупкой оболочкой, такой сосуд как ты, часто не может использовать те способности, что заложены в нем изначально, но получает некие альтернативные, позволяющие ему выживать. В твоем случае, это способность чувствовать чужие эмоции и, вероятно, весьма внушительный магический резерв.       «Внушительный?» — уточнил Сосуд, пытаясь сообразить, что такого «внушительного» в его способности накапливать энергию.       — Да, — кивнул Бледный. — Твой запас духовной энергии был… весьма впечатляющ. Судя по всему, ты почти им не пользуешься, но при этом он был заполнен чуть больше чем на треть.       «Это… хорошо?» — вновь уточнил Пустышка, не понимая, хвалят его сейчас или журят за то, что он такой неправильный.       — Для тебя это просто естественно, — пожал плечами монарх. — А хорошо или плохо, покажет жизнь. Тут дело в другом, — Черв расцепил свои руки, чтобы в следующую минуту сложить их «домиком». — Дитя, скажи мне. Что ты знаешь о том, для чего именно изначально был нужен Чистый Сосуд?       Пустышка замер, растерянный и слегка испуганный неожиданно холодным тоном, которым Отец задал этот вопрос. Почему-то ему показалось, что от ответа на этот вопрос сейчас зависит очень многое, если не все. Вот только Полый, как и в первый свой день в королевстве, совершенно не знал, что именно на самом деле требовалось от Пустого Сосуда, и чем остальные не угодили Отцу, раз остались запертые в Бездне. Даже нет, все было гораздо хуже. Сейчас, как следует подумав об этом, Пустыш понял, что раньше, в тот самый первый день, будучи неразумным и слабым крохой, он может не знал, но чувствовал свою суть и свое предназначение гораздо лучше, чем сейчас, вобрав в себя так много лишнего.       «Я.… я не знаю,» — со стыдом признался Полый, опустив голову. — «Я пришел, потому что слышал крик брата из Яйца. Ему очень больно и… Я хотел помочь. Но я не знаю, как…».       Бледный судорожно вздохнул, как будто слова Сосуда, подобно тупому лезвию, царапнули по только начавшей заживать ране.       — Изначально, — начал Бледный Король, — Пустой Сосуд нужен был для того, чтобы сдерживать чуму и ее источник. Бездушный, безвольный и безэмоциональный, но при этом живой, способный даже сгорая заживо, удерживать ядовитый свет в глубине своей сути бесконечно долгое время.       Пустышка подавленно молчал, припечатанный этим откровением как могильной плитой. Ему было и страшно, и непонятно, и безумно жаль собрата, запертого в черной темнице, как оказалось, без малейшей надежды на спасение.       «Но брат… он… он не…» — заикаясь и путаясь в мыслях, жучок попытался возразить, но нужные слова все не подбирались, а в голове царил странный испуганный сумбур, мешающий сосредоточиться.       — Он тоже не идеальный сосуд? — грустно подсказал Король, успокаивающе потрепав свое создание между рожек. — Я знаю, дитя мое. Я знаю и, поверь, мне не легко было пойти на этот шаг. Однако Вессель подарил миру отсрочку в полвека, а мне — бесценное время, чтобы найти другой путь.       «Другой путь? Какой?!» — просиял было Пустышка, но Бледный тут же вернул его с небес на землю.       — Узнаешь, когда придет время, — строго сказал он. — Если я тебе сейчас расскажу, то ты, чего доброго, решишь вмешаться. И тут даже я не смогу ничего предсказать. Грядущее и без того изменчиво.       Полый виновато потупил голову, в который раз уже чувствуя себя пятым колесом в телеге. Монарх вздохнул и продолжил.       — Твоя суть зовет тебя к собрату, — сказал он грустно, — заставляет стремиться разбить его цепи и.… занять его место. Однако, скажи мне, дитя, зная то, что я рассказал о твоей природе, сможешь ли ты принять эту ношу?       «Нет?» — неуверенно спросил Пустыш, виновато глядя на отца. — «Чума разобьет меня?»       — В течение нескольких дней, дитя, — подтвердил Бледный. — Вессель же, даже ослабший и треснувший, сможет потерпеть еще некоторое время. Как бы жестоко это ни звучало.       «Но почему?» — жучок в порыве эмоций схватил отца за край мантии. — «Почему все именно так? Почему он должен страдать? Что такое чума и где ее источник? Почему просто нельзя взять и уничтожить его, раз ты знаешь, откуда берется болезнь? О.… отец?»       Черв бережно взял приподнявшегося жучка за плечи и уложил обратно на диван, успокаивая.       — Потому что он, как и я, не хотел видеть мир, затопленный рыжим светом. А уничтожение источника чумы… Боюсь, это может стоить нам всем слишком дорого.       «Что такое чума?» — холодея от самой этой фразы, спросил Пустышка, мертвой хваткой вцепившись в запястья родителя. — «Что ее породило?»       Казалось, что он наконец нащупал нужные слова, задал тот самый — важный вопрос, с которого стоило начать, подобрался к сути. И Бледный Король, оставшись бесстрастным внешне, слегка улыбнулся где-то в глубине своего существа.       — Гнев и страх небесного божества, — ответил он. — Когда-то давно, она спустилась сюда, вынужденная покинуть свои исконные владения. И само присутствие несущей свет богини пошатнуло и без того хрупкое равновесие нашего царства.       «Златоголосая? Лучезарность?» — не веря самому себе прошептал Полый. — «Но почему? Она не казалась мне злой!»       — Она и не злая, — усмехнулся Король. — Просто она другая, и природа ее отличается от природы земных божеств, таких как я или моя супруга. И это заставило мир измениться, и не в лучшую для всех нас сторону.       Жучок ничего не ответил, просто ожидая, когда Отец все объяснит.       — Мир — это сложный механизм, — не обманул ожиданий Создатель. — Легче всего его представить как систему из множества шестерней и противовесов, которые приводят все это к единству и заставляют работать слаженно и без сбоев, как часы на городской площади. Боги — большие и малые — могут играть роль опорной конструкции либо отдельного противовеса, которые помогают миру вращаться. Если один из них убрать, общая картина, на первый взгляд не поменяется, так как один бог, даже сильный, ничтожно малая единица по сравнению даже с крошечной частичкой вселенной. Но сама система начнет работать хуже, появятся разные неприятные неполадки — шестерни скрежетать начнут или стрелки от времени отставать. И эти самые неполадки особенно сильно бьют по простым смертным жукам. Стихийные бедствия, катаклизмы, чума, безумие, бесконтрольные всплески эфира и мутации — это лишь малая толика того, что может случиться при локальном нарушении баланса сил.       «Это понятно,» — слегка нетерпеливо отозвался Пустышка, — «но что нарушило это равновесие сейчас?»       — Просто то, что она пришла в Халлоунест, — вздохнул король. — Лучезарность — небесное божество, ответственное за одну из первостепенных мировых стихий, и у нее, как у многих подобных сущностей, когда-то было… божество-отражение, назовем его так. Аналогичная сущность, олицетворяющая ее полную противоположность, но при этом остающаяся родственной.       «Я ничего не понял,» — сокрушенно признался Сосуд, прервав речь отца.       Тот вздохнул.       — Попробую проще. Свет и Тьма, Небо и Бездна, Разум и Эмоции, Жизнь и Смерть — самые простые примеры подобных противоположностей. Некоторые боги воплощают сразу и все — это абсолюты, они же столпы мира, как жизнь и смерть, а некоторые появляются парами, как ночь и день. Так понятнее?       «Немного,» — смущенно признался Пустыш. — «Значит равновесие нарушилось потому, что она потеряла свою пару? Или потому, что пришла туда, где ей быть не надо?»       — И то, и другое, — ответил Черв, запоздало осознавший, что начал объяснять слишком сложные для своего творения вещи. — Она пришла из места, где свет имеет куда больше власти, чем здесь. И, так уж вышло, что в Халоунесте не нашлось божества, способного уравновесить ее мощь. Более того, равновесие изначально было крайне… зыбким.       «А ты?» — удивленно спросил Полый.       — Мне такое, увы, не дано, — покачал Бледный головой. — Моя суть — тоже свет, пусть и иной природы, к тому же, я сам долгое время балансировал на грани. Единственное, что я мог — предложить один выход, но он оказался неприемлем для Лучезарности. Пришлось искать альтернативу.       «А почему неприемлем?» — в каком-то тупом изумлении спросил Сосуд, чувствуя, что еще чуть-чуть и голова окончательно развалится от обилия новой информации. — «Она ж не дурочка, раз богиня. Понимает, что делает плохо… или нет?»       Бледный снова тяжело вздохнул.       — У нее тоже есть причины… увы, дитя, но это не то, что я могу тебе сейчас сказать. Да и не нужно это.       «Ла-адно,» — озадаченно прожужжал Пустыш. — «Тогда… что мне делать? Дальше… и вообще…»       — Ты проснешься, обратишься к лекарю и вытащишь иглы из ноги, — спокойно ответил Создатель. — При этом я наложу на тебя печать, так что ничто более не сможет затащить тебя в грезы. Так нам обоим будет спокойнее. Дальше ты будешь усердно учиться и терпеливо ждать, пока я не вернусь и не найду тебя. Все понятно?       «Долго?» — спросил подавленный Пустой. — «Долго ждать?»       — Уже нет, — смягчившись, ответил Черв. — Несколько лет, не более.       «И ты сможешь помочь брату? И успокоить Златоголосую?»       Бледный ответил не сразу.       — Я постараюсь, дитя. Я сделаю все, что в моих силах.       «Обещаешь?» — настойчиво спросил Пустышка, доверчиво заглядывая отцу в глаза.       — Обещаю, дитя мое, — ответил тот с глубоким вздохом, будто перед прыжком в воду. — Обещаю.       Пробуждение происходило мучительно. По телу прошла жгучая болезненная волна, от ног к голове, как будто его опустили в крутой кипяток. Жучок, еще не осознавший, что происходит, выгнулся дугой, пытаясь вырваться из рук, бережно, но крепко удерживающих его на месте, взбил воздух испуганным стрекотом крыльев. В теле, пустом и горячем, поселилась жгучая боль и онемелая мерзкая слабость, мешающая соображать. Перед глазами плавали цветные пятна, а горячий влажный туман забивал гортань, мешая вздохнуть. Жгучее пространство вокруг отозвалось пугающим плеском воды и, не нащупав под лапами опоры, кроме чьих-то чужих рук, Пустышка забился в немой безотчетной панике, изо всех сил цепляясь за все еще скрытого за мутной пеленой жука. Впиваясь когтями в чужой хитин и плотную жесткую ткань плаща, он пытался выбраться, покинуть жуткий горячий омут, где не было дна, а все вокруг скрывалось за предательской бледной дымкой.       «Нет… не хочу! Не надо!»       Жучок отчаянно карабкался вверх, выворачиваясь из чужой хватки. Получалось плохо. Вся правая часть тела, казалось, отсутствовала вовсе, напоминая о себе только жгучей всепроникающей болью. И страшно было от странного сосущего чувства, в животе, как у тряпичной куклы, выпотрошенной любопытным жучком. И хотелось кричать, от беспомощного всепроникающего страха, но пустотное нутро не способно было породить ни единого звука, только воздух клокотал и свистел в сведенном судорогой горле.       — Ого, а он прыткий, — незнакомый мужской голос звучал как сквозь толстый слой ваты, как если бы на лицо Полому опустили подушку.       — Не… несвоевременно… — второй голос — женский, знакомый, совсем рядом, чуть выше над головой, достаточно протянуть руку. Он звучит напряженно, сосредоточенно, словно она очень старается сдержать эмоции и одновременно сделать что-то очень важное. — Пустышка, утихни!       Его, испуганного и дрожащего, прижимают к груди — не дернуться. Жучок и не хочет — вцепляется когтями в слегка влажную скользкую накидку Наставницы, зарываясь в нее лицом. Он бы плакал, как маленький ребенок, если бы был на это способен, но слез нет, и Пустыш просто дышит. Со свистом, с хрипом втягивает воздух в грудь, борясь за каждый следующий глоток с собственным телом, в котором вместе со слабостью постепенно поселяется свинцовое онемение. Страшно. Очень страшно.       — Это даже мило… — снова шелестит рядом тот, первый голос. — Но мне кажется, что так ты его не окунешь. Помочь?       — Сама справлюсь, — неприветливо, сквозь сжатые челюсти, отзывается Младшая, поудобнее перехватывая скорчившееся на груди тельце.       Его больше не пытаются отцепить от накидки, наоборот, лишь крепче прижимают к груди, мешая вырываться. Сосуд и не хочет, безотчетно вцепившись в богомолку, он лишь слабо зажужжал, когда почувствовал, как обжигающе горячая вода вновь касается его тела, медленно поднимается выше, к горлу.       — Тише, Палюс, — с непривычной мягкостью произнесла Наставница, придерживая ученика. — Тише… все позади.       Богомолка откинулась на спину, и теперь жучок просто лежал у нее на груди, а вокруг слабо бурлила вода — странная, белая и словно лучащаяся светом. По телу расходились волны жара, щипали хитин, проникая в каждую трещинку, но за первой болью, самой сильной и пугающей, выдернувшей Сосуд из небытия, приходило облегчение. Полый обмяк, уткнувшись лицом богомолихе в грудь, ровный ритм ее дыхания и стук сердца совсем рядом успокаивали. Страх медленно отпускал измученный разум, позволяя мыслить внятно. Насколько это было возможно, когда по телу, тяжелому и неподвижному, одна за другой проходят волны жара и разбегаются сонмы колких мурашек, под лапками которых медленно, очень медленно утихает боль в истерзанной лапе, боку и животе.       — Живучий малый, — после небольшой паузы вновь заговорил незнакомец. — Любой другой на его месте уже отдал бы предкам душу. Или что там у него, вместо души.       — Асклепий, — несколько напряженно произнесла Младшая, успокаивающе накрывая голову Сосуда клешней, — шел бы ты… в Белые Палаты, от греха подальше.       — Я ж не со зла, — виновато отозвался названный Асклепием. — Просто удивляюсь. Ты так и будешь здесь сидеть с ним?       — Если потребуется, — ответила Наставница после небольшой паузы. — Подожду, когда раны затянутся. Что вообще скажешь обо всем этом?       — О всей ситуации? Или о твоем ученике? — хмыкнул незнакомец, все еще остающийся вне поля зрения. — Не знаю, что и сказать, тетя. Не думаю, что стоит рассказывать еще и о кристаллах. Мать, может и промолчит, но Старшая тогда точно постарается выкинуть его в Глубинное Гнездо и сказать, что так и было. Сама знаешь, она была против этой затеи с ученичеством. Что же до твоего брата…       — Он не только МОЙ брат, — неожиданно злобно рыкнула Младшая, так что жучок инстинктивно дернулся, крепче вжимаясь в промокшую насквозь ткань плаща.       — Прости… — виновато сбавил тон невидимый богомол. — В общем… про Предателя я не скажу ничего нового. Может ему просто понадобился Пустой Сосуд для каких-то своих дел. С другой стороны, сколько он там ходил с кристаллами в лапе? Полгода? Год?       — Чуть больше полугода, если я правильно поняла, — ответила воительница. — Из записей сложно было понять.       — Вот… — согласился Асклепий, судя по звуку, усаживаясь на пол подле собеседницы. — Кристаллы убивают, в среднем, за месяц, это если сопротивляться песне. Порабощают и того быстрее, за неделю примерно. Он продержался очень долго, даже с учетом того, что камни из него вытаскивали. Тут либо какая-то магия, либо твой палюс особенный. Да у нормального жука после первой же операции кристаллы по всему телу расти бы начали, а тут…       — Он пустотный, Асклепий, — мягко возразила богомолка. — Скорее всего причина в этом — и только.       — Да даже если и так, — хмыкнул тот. — Мало мы чтоль зараженных сосудов видели?       — И ни один из них не изучали, — вновь не согласилась Медуса. — Ни после заражения, ни до него.       На некоторое время повисла тишина, нарушаемая только мерным плеском льющейся воды да шипением горячего пара, поднимающегося над серебристо-белой слепящей поверхностью бассейна.       — Ты собираешься оставить его? — первым нарушил молчание Асклепий. — Даже после того, что узнала?       — Да, — без паузы на раздумья ответила Сестра Битвы, аккуратно поправляя голову Полого, чтобы тот не соскальзывал в воду. — После этого — особенно.       — Ты могла бы просто отпустить его, если не хочешь убивать, — осторожно произнес богомол. — У него наверняка есть семья или что-то вроде. Они, наверное, его уже похоронили.       — Тогда Пустышка точно погибнет, — с горечью отозвалась Младшая. — Бриарей не отказывается от своих планов просто так. Не пройдет и недели, как чумные выследят его, как бы Пустыш ни был осторожен. Выследят и заберут с собой. Я не желаю ему смерти, но еще меньше хочу, чтобы из моего ученика сделали бездумную марионетку в каких-то своих играх.       Асклепий вздохнул и, как показалось Пустышке, положил клешню Лорду на плечо.       — Теть, это ведь личное?       Она ответила не сразу.       — Да, Асклепий. Это личное.       Больше никто не произнес ни слова. Полый же, медленно соскользнул в омут сна, в этот раз без видений и образов.       Дальнейшие события урывками всплывали в памяти, то и дело проступая сквозь серую муть забытья. Вот его, плотно закутанного в какое-то покрывало, куда-то несут. Коридор темен и пуст, кажется, что они прячутся или, как минимум, не желают попадаться кому-то на глаза.       Вот — он уже в комнате. Тело холодное и неподвижное, дышать трудно, словно на грудь положили каменную плиту, и кто-то тихонько тормошит его, пытаясь вызвать хоть какую-то реакцию. Сосуд очень хочет ответить — зажужжать или хотя бы повернуть голову, чтобы неизвестный болтун, чей голос, как сверло, впивается в голову, причиняя почти физическую боль, наконец заткнулся. Но сил нет. Их нет уже давно, но сейчас это почему-то резко стало важным для обладателя сверлящего голоса, который от легкого тормошения перешел к более активным действиям и уже трясет безвольное тельце, как куклу, так что только голова мотается из стороны в сторону.       И снова белая вода — сияющая, обжигающая холодное тело своим светом. По хитину бегут раскаленные мурашки, заставляя выгибаться в судорогах, помимо воли запрокидывать голову в немом крике. Дна он не чувствует, медленно погружаясь все глубже, в сияющую жидкость. Кто-то бережно поддерживает голову Пустышки, не давая тому окончательно захлебнуться белым светом.       И снова комната — слишком большое для него жесткое ложе, покрывало колючее, душное и тяжелое, а совсем рядом, нет сил чтобы повернуть голову, Алкей. Он говорит без остановки, весело, задорно, как умеет только этот отрок, превращая рассказ в бесконечный поток из слов и образов. Сознание проснулось на середине истории о том, как кто-то из младших палюсов решил попрактиковаться с настоящим оружием. И все бы ничего, но в качестве этого самого оружия он выбрал тренировочную пику одной из Сестер Битвы. Жучок даже в какой-то момент пожалел, что не видел все это своими глазами. Раз даже Автолик хохотал в голос, то оно стоило того.       Другой день и час, темно и безумно холодно. Не спасает даже тяжелое покрывало. В воздухе витает тяжелый и смутно знакомый запах — дикая смесь ароматов мокрой глины, перепревших растений и… чего-то еще настолько ядреного, что к горлу подкатывает ком. До слуха доносятся голоса, слегка приглушенные, как будто говорят за дверью, но все же различимые. Один спокойный женский, второй — громогласный мужской, от него, кажется, готовы рухнуть своды, а голова гудит, как колокол при каждом слове. Говорун старательно понижает голос, стараясь уважать просьбы собеседницы, но хватает его откровенно ненадолго. Он что-то вдохновенно вещает про живую кровь или что-то похожее, но отдельные фразы съедает толстая дверь, а вскоре голоса снова стихают за серой пеленой небытия.       Пустого крепко держат, прижимая к твердой поверхности ложа. Необходимости в этом нет, жучок и без того не имеет сил даже пошевелить пальцем. Страха нет, нет вообще никаких эмоций, только бесконечная усталость и тупое равнодушие. Нет сил даже вглядываться в лица склонившихся над ним жуков, пытаться вспомнить или узнать их, понять, что с ним пытаются сделать. Перед взглядом мелькнула колба, наполненная лазурно-синим светом, таким ярким, что даже серая муть, затянувшая взор, не может застить его. Минута и что-то кольнуло руку чуть выше локтя. Онемелая боль медленно растеклась под хитином и так же медленно затихла, оставив после себя слегка покалывающую теплоту, разошедшуюся по всему тельцу. Стало легче дышать.       Жучок не знал, как долго спал, и что из виденного и слышанного им случилось на самом деле, а что родилось в воспаленном болезнью сознании. В комнате было сумрачно и душно. Темноту разгонял только дрожащий свет накрытого полотном светомушиного фонарика, и призрачные тени скользили по стенам, создавая ощущение, что Полый лежит на дне озера, и вот-вот сквозь серую муть мелькнет серебристый росчерк чешуи какого-нибудь глубинного хищника. Сосуд заворочался, с трудом выпутываясь из жаркого и тяжелого покрывала. Тело слушалось очень плохо и при первой же попытке подняться пол и жесткое, слишком большое для жучка ложе качнулось и закружилось вокруг в странном бессистемном танце. Наверное, так чувствуют себя фигурки жуков и домиков в искристых стеклянных пузырьках, когда дети трясут и крутят их, чтобы наполняющие шарик блестки взвились и закружились вокруг. Со стороны красиво, завораживает танец серебряных и золотых искорок вокруг маленькой фигурки, а изнутри болтает и мутит, так что хочется вцепиться в землю и слезть со злосчастной подставки.       До земли Пустой не достал, а потому малодушно впился когтями в матрас и, когда мир постепенно перестал качаться, снова приподнялся на отчетливо дрожащих руках. В глаза бросились плотные повязки, покрывающие оба предплечья от самых кистей до локтя. Ткань немного давила на хитин, но не слишком мешала, поэтому Пустышка не стал трогать бинты. А то опять лекари будут ругаться…       Оглядевшись, Сосуд узнал свою спальню, полутемную, пропахшую какими-то травами и магией, и приведенную в странный беспорядок. Обстановка дополнилась небольшим складным столом, стоящим в изголовье кровати. На нем стеклянисто поблескивали узкие алхимические колбы в подставках. В неглубоких овальных мисках, едва скрытые остро пахнущей прозрачной жидкостью, мокли целые наборы игл, стеклянных трубок и разномастных лезвий.       В ногах сквозь покрывало чувствовалась упругая тяжесть и тепло чужого тела. Даже удивительно, что Полый заметил. Кровать, пусть и узкая, была настолько длинной, что при желании могла стать ложем для троих таких же жуков, и они бы даже не соприкоснулись друг с другом. Однако сейчас, потревоженный возней жучка, неожиданный сосед заворочался, просыпаясь с недовольным бухчанием. Миг осознания, легкий чужой испуг, заставивший Пустыша вздрогнуть и над покрывалом взметнулась скрытая за клиновидной маской голова богомольего отрока на длинной тонкой шее. Усики его все еще обескураженно топорщатся, крутясь в разные стороны, как лапки растерявшейся косинжки.       — Етить! Пустышка! — немного охрипшим со сна голосом воскликнул недоросль, и Полый сразу же узнал в нем Алкея. — Ты чего вскочил?       Жучок попытался помахать товарищу ладонью, но, стоило ему оторвать одну из рук от матраса, как мир снова качнулся, а сам Полый нелепо шлепнулся на бок. К горлу подкатило странное отвратительное чувство, словно в животе засело что-то мерзкое и склизское, вроде пупырчатого слизня, и теперь очень хочет выбраться через гортань… хочет, но не может. Пустой осторожно пощупал свой живот, только чтобы убедиться, что хитин не бугрится от движений какого-то неведомого паразита, и это ему просто мерещится. И правда, только мерещится. Повезло.       Алкей тем временем подполз к Пустышу поближе и, осторожно взяв за плечи, вновь уложил на плоскую подушку, как не слишком старательно сделанную куклу.       — Лежи и не дергайся, — сказал он жучку, когда тот предпринял очередную попытку приподнять голову. — Я сейчас полечу и позову Наставницу, а ты чтобы за это время не вздумал никуда уползать, понял? И умирать тоже. А то нам обоим голову откусят.       Полый еще успел подумать, что ему в случае смерти, наверное, будет абсолютно все равно, но Алкея и правда было жалко, так что жучок пообещал честно выполнить такое ответственное поручение. Правда обещал про себя. Сил, чтобы как-то озвучить это обещание не было совершенно.       Отрока не было всего несколько минут. Вот дверь вновь отворилась и, пригнувшись, в комнату неслышно вошла Младшая. На ней не было привычной накидки или даже туники, только маска-лик оставалась неизменной — видимо вестник поднял Лорда прямо с кровати, и та не стала набрасывать плащ. Алкей тихонько просочился следом и, взмахнув крылышками, взмыл под потолок, где и устроился, забившись в самый темный угол.       — Очнулся… — богомолка присела на кровать рядом и осторожно с грубоватой лаской провела клешней по щеке и шее Сосуда, проверяя температуру. — Жара нет. Что ж, это хорошо, Палюс. Мы уже начали думать, что ты не проснешься.       Пустыш с трудом приподнял ладонь, чтобы слабо ухватиться за кисть Наставницы, приветствуя и благодаря одним жестом. Или ему показалось, или Младшая правда улыбнулась в ответ там под маской.       — Что ж, значит скоро ты поправишься, маленькая тень, — сказала она, высвобождаясь. — Теперь полежи немного и доверься мне.       Это было излишним. Полый и без того безгранично доверял Младшей и не стал бы вырываться, даже если бы она сейчас начала раскладывать те странные лезвия из баночек. Впрочем, примерно этим богомолка и занялась.       Тщательно вымыв клешни, Алкей услужливо подлетел к Лорду с кувшином воды, она быстро и уверенно, как что-то привычное, начала собирать странную и немного пугающую конструкцию из узкой стеклянной колбы, поблескивающего металлом поршня и длинной полой иглы. Каждая из частей этой штуки до того лежала в своей мисочке, вымачиваясь в вонючей алхимической жидкости и теперь, она, будучи собранной в единое целое, внушала какой-то иррациональный страх. Не обращая внимание на пристальный взгляд ученика, Младшая наполнила колбу светящимся лазурным веществом из плотно запечатанной каучуком баночки и склонилась над жучком.       Отрок к тому времени уже закончил распускать бинты на правой руке маленького пациента и теперь слегка придерживал его, видимо, чтоб Полый не смог дернуться в самый ответственный момент. Младшая же, ловко протерев хитин смоченной в вонючей жидкости холстиной, быстро и уверенно вонзила иглу ученику в руку, чуть ниже сгиба. Тот успел лишь вздрогнуть от резкой боли. Под напором поршня, голубое вещество медленно потекло через иглу под панцирь Сосуда, легким онемелым теплом разошлась по руке, а потом и по всему телу, принеся с собой неожиданное облегчение. Слабость, пусть никуда и не делась, но перестала давить на грудь, приковывая к земле, и жучок даже нашел в себе силы повернуть голову, чтобы удобнее было наблюдать за собравшимися в комнате жуками.       Наставница разбирала странную штуку, раскладывая ее детальки по отдельным — другим — мисочкам: иголку в одну сторону, колбу — в другую, поршень — в третью. Богомолье дитя тем временем плотно бинтовал Пустышке предплечье. Видно было, что проделывает он это не в первый и, вероятно не в последний раз.       — Ты заставил нас понервничать, Пустышка, — ровно сказала Младшая, закончив с уборкой. — Как себя чувствуешь?       Жучок поднял свободную ладонь и, слегка путаясь в пальцах, сумел показать несколько знаков-слов:       «Жив. Хорошо».       — Уже радует, — хмыкнула богомолка, вновь садясь рядом. Она помогла Полому приподняться и сесть, прислонившись спиной к поднятой и упертой в высокую спинку подушке. — Почему ты не рассказал мне о кристаллах раньше?       «Думал, что ничего страшного,» — ответил Сосуд. Пальцы все еще заметно дрожали от слабости, но складывать слова пока что получалось, пусть и медленнее, чем обычно. — «Я хотел попросить отпустить меня наверх, когда станет плохо. Там бы из меня все вытащили, и я б вернулся».       Наставница глубоко вздохнула и к огромному удивлению Пустыша сняла маску, положив ее на столик рядом с непонятными мисочками и колбами.       — Ты едва не убил себя, — богомолка оказалась удивительно красива — красива той самой странной, хрупкой и в то же время дикой красотой, которую сказочники приписывают различным мистическим духам природы. Гармоничные и изящные черты лица соседствовали с грацией хищницы, а в глубоких темных глазах с золотистой каймой радужки плавали серебряные блики от фонарика, и блеск их завораживал. — Кристаллы успели поразить не только ногу, но и тело. То, что Асклепию удалось вынуть их, не убив тебя и не покалечив, настоящее чудо. Как думаешь, Палюс, достойным ли поступком является сокрытие болезни от учителя?       Пустышка поник головой. Ответ был очевиден. Осуждение Наставницы казалось немного нечестным, ведь, узнай богомолы про кристаллическую чуму чуть раньше, его бы наверняка изгнали из деревни или вовсе убили бы, не разбираясь. Но также Полый понимал, что своим молчанием невольно подвергал окружающих опасности. Кто знает, как поведут себя кристаллы, захвати они власть над разумом жучка. И не перекинется ли зараза на кого-то еще.       — Ты везучий и крепкий жучок, — неожиданно мягко сказала Младшая, кладя руку Пустышу на плечо. — Неловкий, глупый и самонадеянный, но это пройдет с опытом.       Сосуд поднял на Наставницу лицо и с удивлением понял, что она улыбается, так тепло и заботливо, как никто и никогда до этого. Разве что, может быть Отец в одном из тех странных снов, путь в которые для жучка теперь закрыт.       — И я выращу из тебя настоящего воина, — добавила богомолка. — Что бы там ни говорили сестры.       Полый тихо и благодарно зажужжал, не зная, как еще выразить переполнившую его признательность. Сестра Битвы же потрепала своего ученика по голове и собралась уходить.       — Выздоравливай. Тебе придется многое наверстывать, когда вернутся силы.       Пустышка, боясь не успеть, ухватил богомолку за кончик клешни и тихо почти отчаянно зажужжал.       «Можно,» — спешно показал он, когда Наставница обернулась, — «я навещу свою семью наверху? Сестра очень волнуется».       Медуса внезапно фыркнула, сдерживая смех.       — Твоя сестра уже присылала воина за тобой, — ответила она. — Он посоветовал, что может тебе помочь. Сможешь сходить к ней, когда поправишься. Только возьми с собой Алкея, он подстрахует в случае опасности и сможет позвать на помощь.