Поезд №139Н

Своим самым жалобным и проницательным взглядом Осаму посмотрел на Чую. Прямо в глаза. Затем перевёл взгляд на руки, потыкал правой левую, будто пытаясь доказать себе, что она осязаема, и с разочарованием выдохнул: — Уф, какая жалость! Твой взгляд почти убедил меня в том, что вчера я слишком хорошо утопился! — Ты, дерьма кусок… — всё тем же голосом, на выдохе, прошептал Чуя. — Знаешь ли ты, как тяжело жить, когда всё в мире так просто, кроме твоего собственного самоубийства, Чу?! — Дерьма кусок, — твёрже сказал Накахара и сглотнул, его лицо горело от ярости и обиды, он чувствовал, как свитер колется, прилипая к телу, а по шее стекает пот. Дазай ухмыльнулся. — Хм, что-то ты слишком разволновался, — он повёл рукой и, прежде чем Чуя успел отреагировать, убрал с его мокрого лба прилипшую медную прядь. Накахара оскалился и резко отстранился, но к тому моменту никто уже не касался его лица. — Дерь-мо, — отчётливо проговорил он, артикулируя губами, показывая зубы, чтобы даже самому наглому и тупому Осаму было понятно, какие именно слова летят в его адрес… Твою мать, снова по имени? Поняв, что он опять назвал Дазая так, как называл в прошлом, Чуя вышел из себя и одним движением прижал этого недоумка к его тупой колонне для тупых шуток. Во взгляде ежесекундно сменялись туманная усталость и крайняя степень нервного возбуждения вперемешку с яростью. Дазай стоял неподвижно, его лицо не отражало ничего, кроме ледяного спокойствия, будто бы только что измывавшийся над Накахарой своим самым приторным и невинным тоном человек нацепил мраморную маску. Можно было удивиться неожиданному появлению, можно было злиться на издевательски-детский тон и травлю, но этому лицу — самому настоящему из лиц Осаму, которое Чуя помнил — казалось, можно только повиноваться. Накахара ослабил хватку, перчатка скользнула по шее. Он вдруг понял — страшно. Ему страшно, он не понимает, что творится в его рыжей башке, из-за чего он… проснулся. Мгновенно. Осаму потёр шею, поправил замысловатый галстук. — Тебе, сволочь, совсем не страшно? Смотри, я в гневе. Я могу тебя прикончить! — с надрывом шипел Накахара, даже не замечая, что проглатывает окончания слов из-за подступающей дрожи. — Ох, ты правда глупенький, Чу! Во-первых, в конце концов, я и не собираюсь долго жить, а во-вторых… ну… — он притворился, что задумался, но лишь для того, чтобы встать в эффектную позу, подобрать подходящее выражение лица и давить Накахару не только физически — превосходящим ростом, но и психологически — пронзительным властным взглядом, — во-вторых, — продолжил он, — я могу предсказать каждое твоё движение. Учти это, когда в следующий раз соберёшься меня прикончить. Слишком близко. Этот Осаму просто нагло рушит маленький мрачный мирок, которым Чуя себя окружил! Удар. Импульсивный, настолько быстрый, насколько возможно, чтобы как можно меньше касаться этих скул, этих пластырей на этих скулах… — Предсказуемо, — улыбнулся Дазай, потирая щёку. Чуя прикрыл глаза и прошипел сквозь зубы, чтобы никто, кроме нахальной изрезанной морды, его не слышал. — Зато ты — мастер непредсказуемости, ты… просто кинул меня, когда я даже из дома выйти не мог. — Истерика? — подняв бровь, с издёвкой уточнил Осаму. — У меня были дела поважнее, чем ждать, пока принцессу выпустят из клетки… — И ты даже не извинишься перед Чуя-саном, Дазай-сан? Чуя испуганно перевёл взгляд на Рюноске, такого решительного, сложившего руки на груди и широко расставившего ноги. Чертов ребёнок, мать твою, с какой вообще стороны ты подкрался? — Здравствуй, Аки. Ты что, в Чуины защитники заделался, похвально-похвально… Мне не за что извиняться, — хихикнул Дазай и потрепал чёрную макушку мальчишки. — Я даже рад, что больше никто не путается под ногами. Накахара почувствовал как от нахлынувшей волны повторной обиды ослабевает уставшее тело. Спать, только бы не видеть Дазая. Спать, только бы не видеть эту мразь-Дазая… — Но ведь он вчера очень волновался из-за тебя, даже напился! — Нихрена не из-за тебя, это всё прошедший тур, — пробурчал Чуя. Глупый Рюноске. От стыда не хотелось открывать глаза, но взгляд Дазая на своём сгорбившемся теле он почувствовал бы, даже если бы ослеп. А этому малявке хоть бы хны! — Он говорил, что боится больше тебя не увидеть, если не пройдёт в финал! Блять, Акутагава. И ничего не сказать, ведь… — И, знаешь, наверное, он хотел бы передать, если честно, чтобы ты на его обзывания внимания не обращал… … если сейчас начать отпираться, то будет ещё хуже. — Потому что они ненастоящие, — разошёлся Акутагава. Чуя распахнул глаза. Вот-вот и придётся считать до десяти. Дазай медленно переводил взгляд с него на болтливого ребёнка. И, удивительно, — не улыбался. — С чего ты взял, что я искренне говорил, идиот? — огрызнулся Накахара. — Ты плакал, — смело ответил Рюноске. «Твою вселенскую немилость, Акутагава…» — подумал Чуя, выбирая, кому надо разбить голову первому — себе или ему? Несколько секунд все трое молчали, Чуя то и дело косился на Осаму. Да, сейчас засмеётся, прямо сейчас… но этого не произошло, он отвернулся в сторону и отбивал по колонне ритм забинтованными костяшками. Даже безупречный Дазай Осаму не знал, что ответить на столь наивную медвежью услугу. Чуя панически искал в голове варианты отговорок и уже второй раз считал до десяти, когда вдруг… — Рад был с вами повидаться! — улыбнулся Дазай от уха до уха. — У меня, знаете, сложный день был вчера… — он пожал руку Акутагаве, — удачи тебе, Аки. Знаешь, я так устал и немного отключился! Ты что-то сейчас говорил? Рюноске открыл рот. — Ой! — предупреждающе крикнул Дазай и прижал палец к губам в знак тишины. — Нет-нет-нет, не важно, у нас нет времени, а этот гномик вообще на ходу засыпает, следи за ним внимательнее, не нужно скучных разговоров! Дазай повернулся к Чуе. — И тебе удачи, Чу-чу, не потеряй своё второе место. Наш Ода наступает тебе на пятки… Хотя, — добавил он, подумав, — в твоём случае, думаю, наступят на макушку… И исчез. Буквально. За пару секунд растворился в толпе суетливых участников и их руководителей. Снова. Мгновение — и его нет. Великий Дазай сам решает, кому, когда и как явить свою рожу. Акутагава, видимо, взял с него пример. И правильно сделал, как подумал Чуя, потому что иначе пошёл бы писать тур без рук. Накахара ещё раз досчитал до десяти, прислонился к колонне, сполз по ней и присел на корточки в обнимку с рюкзаком. Он чувствовал себя так, будто на него вылили ведро ледяной воды, а теперь она медленно замерзает, стягивая кожу. До сих пор хотелось спать, да и вообще — как-то темно в голове, произошла несусветная ахинея, а всё осталось таким, каким и должно быть… Чуя прикрыл глаза. Может быть, у него есть хотя бы пара минут? Нет. Открылись двери аудитории. Чуя нехотя разомкнул веки, и ему показалось, что поднялся занавес, а он стоит среди толпы профессиональных актёров в роли разбитого ничтожества и понимает, что вот-вот упадёт в обморок. А тут сработало ещё и то, что беда не приходит одна, потому что за дверями Накахару ждал новый сюрприз — лекционная комната, выстроенная по его обожаемому принципу — амфитеатром. Того, кто это придумал, нужно, как считал Чуя, либо сжечь, либо пусть сам попробует усидеть пять часов на узкой лавочке, где даже ноги под себя не подогнуть. Да и на пол, если честно, не поставить, потому что, как бы это ни было горько и тупо, до пола среднестатистической аудитории они у Чуи не достают. Раскрывая паспорт на входе, Чуя украдкой заглянул внутрь. Дазай вальяжно сидел на втором ряду, вытянув ноги на лавочке, опираясь локтем об парту, и всем своим видом показывая, как ему хорошо и удобно. Разве что не стонал от удовольствия, рассматривая просторную комнату с такой гадкой и хитрой улыбкой, что хотелось раскроить его лицо на лоскуты. Он, конечно же, помнил, как Чуя из года в год грозился ни много, ни мало аннигилировать все поточные аудитории в мире. Он как будто знал, что за ним наблюдают… нет, даже не так — что на него неотрывно смотрят, почти вслух проговаривая «бесишь» и каждую секунду обещая себе отвести взгляд. — Накахара… Накахара… Номер пятьдесят один пятьдесят восемь… — бормотала студентка, с ног до головы облепленная символикой своей альма-матер. — А, да, вот, проходи, перв… — Чуя, услышав это «проходи» как «проходи, маленькое недоразумение, так и быть», почувствовал, как от обиды и злости сужаются зрачки и, с трудом переведя взгляд, грозно посмотрел на студентку. К сожалению, снизу вверх. — Ой! Извините, Вы просто такой… — поправилась она и тут же осеклась, покраснев по самую косынку с эмблемой. — Кхм, проходите, первый ряд, с правого краю. В аудиторию Чуя зашёл, стараясь не задирать нос до потолка. И остановился, уронив голову. Даже стараться не пришлось. Он вдруг понял, что только что произошло и куда его только что посадили. Осаму легонько помахал ему рукой и будто нарочно продолжил рассматривать потолок. Повинуясь рассадке, Чуя сел перед ним, но вжался в край парты. Хотелось оказаться как можно дальше от Дазая, но, о, Господи, уже не потому, что тот его бесил, а потому что его бесило то, что он не понимал, почему. Глупая студентка запускала всё новых и новых школьников, а Накахара решил вжаться лицом в парту, чтобы его никто не трогал. Как минимум, отдышаться и заставить своё тело (особенно гребаные щёки) перестать гореть. Как максимум, подремать, пару минуток подремать, ведь ещё так хочется свалиться где-нибудь… Спокойно, так спокойно и тепло: неужели Осаму пересадили? Вот уже вроде бы закрылись двери, кто-то зашуршал фольгой… Точно, шоколадка, как Чуя мог про неё забыть, их ведь всегда раздают! Шах и мат, Рюноске, вот и какой-никакой завтрак нашёлся, теперь главное встать и открыть его… Ох, какие же руки ватные! Тык. Прямо по нерву. Чем-то острым сквозь ткань свитера, около позвоночника. По телу прошлась приятная, но раздражающая дрожь. Чуя встрепенулся. Дремота рассеялась. Он обернулся, чтобы устроить Дазаю сеанс тихого мата, но тот спокойно сидел и читал надписи на старой охровой парте. Чуя тяжело выдохнул, отвернулся и решил, что пока в сотый в его жизни раз гундят о правилах проведения региона, можно и на лавочке свернуться. Но стоило только подтянуть ноги к груди, сжаться, чтобы вместиться, и прикрыть глаза — как ему снова помешали. Подсунули что-то между рукой, которой он себя обнимал, и грудью. На этот раз почти аккуратно. Чуя приоткрыл глаза и взял это что-то в руку, чуть не уронив под стол. Шоколадка. Это что, шутка местных организаторов такая? Накахара нахмурился и посмотрел на своё место. Нет, если это и шутка, то уж точно не организаторов, потому что его личные вода и шоколад стояли себе спокойно на краю стола. Чуя перевернул неожиданный подарок другой стороной и увидел приколотую на швейную иголку записку: «Я не ем сладкое, а для твоей головы даже немного глюкозы — уже божественная помощь». Чуя обернулся к Дазаю, зачем-то мельком припомнив, как в прошлом году тупая рыбина сам собирал шоколадки по всей аудитории, а потом ел всю дорогу до дома. Обёртки тогда на весь плацкарт шуршали… кхм. Чуя отогнал привязавшееся воспоминание. Дазай всё так же смотрел в потолок. Уголки его губ еле заметно дёргались. Мимо них прошла всё та же студентка-патриотка и наскоро раздала комплекты заданий. — Бесишь, — прошептал Чуя, убирая с лица рыжие пряди. Не отворачиваясь развернул шоколадку, откусил немного и взялся за ручку. И вроде бы всё в этом комплекте было понятно, но каждый раз, доходя до определённого момента задания, Чуя был вынужден успокаивать себя всеми возможными способами, потому что просто безбожно застревал. Не мог начать предложения, не мог подобрать слова, не мог найти нужный троп… А потом всё это непременно находилось, да ещё и с блеском, вот только эти адские промежутки между «твою мать, твою мать, твою мать…» и «Мамочки, слава богу!» обходились его нервам слишком уж дорого. Ещё и этот Дазай. Каждый раз, смотря на него, Чуя видел, как быстро и уверенно тот пишет, вспоминал, какой у него красивый и понятный почерк, что за один этот почерк впору баллы докидывай! Раньше он только видел, а сегодня ещё и слышал каждый раз, когда его собственная ручка с грохотом падала на стол из дрожащей руки. Слышал громкие точки. Слышал, как чужие руки выводят практически беспрерывные строки идеальных решений. Последние пятнадцать минут Чуя просто сидел и смотрел в стену, даже не пытаясь закрыть рот. Он не хотел уходить и не мог писать дальше. За десять минут до конца Осаму поставил последнюю, самую звучную, точку, бегло просмотрел работу и спокойно сдал. Чуе показалось, что тот перед уходом как-то странно посмотрел на него. Наверное, действительно показалось, ведь он плохо понимал даже то, в какую точку стены сейчас упирается его собственный взгляд. Пару раз перепутав к чертям черновики и чистовики, случайно пролив воду, да прямо на колени, Чуя всё-таки сдал работу и вышел из аудитории. Опять же — врезавшись лбом в дверь и смачно ругнувшись на потеху собравшимся в коридоре девятиклассникам. Он не хотел ничего — ни спать, ни есть, ни кричать на Осаму, который вот он, прямо на выходе из аудитории зачем-то сидит в своих огромных наушниках — только рот открой и спор обеспечен. — Чу, — сказал тот, сдвинув наушники с одного уха, пока Накахара в замешательстве потирал лоб и шипел. — Головой-то зачем биться? Из жалости баллов не добавляют… — Оса… Тц… Дазай, не сейчас, — резко ответил Чуя и как мог быстро ушёл. Осаму до странности серьёзными глазами посмотрел ему вслед, но Чуе было плевать. Он отогнал до тошноты радостного Рюноске, он отогнал словно оттаявшую после вчерашнего Коё-сан, он сказал, что сам придёт на разбор. Сам! Только не ходите за ним никто, пожалуйста! Он чувствовал себя выгоревшим, голова разбухала, но, вот парадокс — от переполняющей её пустоты. Глаза уже не слипались, просто это дурацкое тело чувствовало себя перманентно усталым. Ставки сделаны — ставок больше нет. Чуя спрятался между двумя корпусами университета. Сверху шумела вентиляция. Он сел на снег. Надел теплые перчатки поверх тонких повседневных. Теперь ничего не исправить. Теперь он боится каждой своей буквы, а те кусочки сознания, которые не спят и не боятся — вспоминают Дазая, пытаются понять, что произошло, но один за другим отрубаются. Трясущимися пальцами Накахара поджёг сигарету. Затем следующую. Никто и не подумал его искать. Или не нашёл? Уже тошнило от никотина, но он всё курил и курил, курил и курил одну за одной. К началу разбора пачка кончилась. Он понял, что просидел в этой подворотне до самого вечера. И не заметил. А сейчас его возьмут за волосы и носом ткнут в каждую ошибку… … Чуя ёрзал. Деревянный стул напоминал тонкую жёрдочку, а широкая прохладная аудитория — парилку в бане: настолько было душно, настолько тяжело было дышать. Чуя сидел один, но вжимался в свой край парты, будто рядом — ещё три человека. Вокруг, за столами, сидели друзья и соперники, а в голове — глупые надежды и сильный страх на грани отчаяния. Пальцы безотчётно ковыряли бортики стола. В голове игралась энтропия. В этот момент плевал он на Осаму с небесных высот, не осталось никакой обиды, никаких сплетений эмоций, осталась одна гордыня. Плевать, что это смертный грех. Ему было страшно. Он, как маленький ребёнок, сидел, трясся и верил в чудо и последний шанс. Вот сейчас он начнёт с каждым словом терять эту веру, вот сейчас скажут как было правильно и как, конечно же, написал Осаму. — Предварительные результаты уже на сайте, — спокойно сказала вошедшая женщина. Сказала и сделала нарочито долгую паузу. У Чуи на секунду потемнело в глазах. Наверное, от пачки сигарет за раз?.. Или от голода, или от похмелья, или от недосыпа, или чего там ещё деструктивного он сегодня сделал? Подождите! Какие ещё результаты, какого черта сейчас, почему так быстро?! Он не готов, нет, ещё не время, это же просто разбор. Так не должно быть… Аудитория зашумела, завозилась, будто огромный организм, охваченный общей целью — зайти на этот сайт, взглянуть на эти священные результаты! У Чуи в тысячный раз за день задрожали руки. У него больше не было телефона и уж тем более не было интернета. Он сидел один, слыша будто через слой ваты, как сзади переговариваются Дазай и его безупречные одноклассники. Сидел один в режущей неизвестности. Крики, охи, ахи. Крики, радость, горе… И страх до тошноты в рыжей голове. Он заставил себя обернуться к Дазаю и снова просить подачки: можно? Дазай улыбнулся от уха до уха и развернул телефон. Бездна. Провал. Враньё! Как будто ты с сентября бежал марафонскую дистанцию высокого уровня сложности, хотел бросить на каждом подъёме, но всё равно, мать твою, бежал, и вот дошел до последнего перевала… Как там пели: «за последними перевалами есть исполнение надежд и прожитое прожито не зря»? Враньё — зря. Потому что сейчас Чуя кончиками пальцев касался вершины холма, за которым лежал путь к финальному отрезку, чувствовал сквозь перчатки ветер перемен, но не мог и пальцем пошевелить, чтобы что-то изменить. Граничный, как чувствовалось, балл, плюс-минус половинка этой злосчастной цифры — и ты не прошёл на заключительный этап. Ты лежишь на вершине, но не можешь ни подняться, ни спуститься, ноги тянут вниз, позвоночник хрустит. А в голове одно — ты, Накахара, потерял последний шанс исполнить свою тупую мечту, но даже сдаться нормально не можешь, всё надежда какая-то, надежда… Чуя чувствовал, как обрывались маленькие ниточки этой самой надежды. Медленно. Слишком медленно. На него смотрела электронная таблица, которая так громко смеялась над ним в его же голове, от которой холодели руки, от которой вставал ком в горле и лопались капилляры. Болела голова. Чуя невольно вспоминал тот поезд, на котором приехал, вспоминал, представлял его колёса, своё горло… Тонкое горло неудачника. Неудачник, который потерял два шанса из трёх, а теперь стоит на краю третьего. Который сделал фатальную осечку, который… Зачем такой… Зачем… — Эй, малыш Чу?.. — обеспокоенно спросил хозяин телефона и ещё раз тихо позвал по имени. Уже без малейшей издёвки в голосе. Чуя вернулся в реальность, резко выдохнул, сосредоточил взгляд на таблице… И увидел на ней красные пятна. Красные жидкие пятна. Раз! Ещё одно. Он приложил руку к носу — и вот перчатка уже не чёрная, а чёрная в грязно-алых разводах. Поперхнулся. Захлебнулся кровью. — Эй… — Осаму вроде и хотел подшутить, а вроде и видел, что Накахара выглядит совсем уж не весело, — ты ведь второй. Всё ведь хорошо… Вроде бы он и пытался помочь, а выходило наоборот, выходила очень изощренная издёвка, на грани добра и зла. Легко говорить, когда ты — первый, да? Сам не понимая, зачем, Чуя тихо произнес его имя, почти жалобно, почти как молитву, а затем добавил: «Я не пройду дальше, Господи, почему…». Кровь падала на чёрную кофту, текла по бледной шее, засыхала на медных волосах… Чёртовы нервы и капилляры. Хоть один шанс, пожалуйста, хоть один шанс! Да-да… Соревнования не предусматривают шансы неудачникам! Чуя чувствовал, что задыхается, счёт не помогал — он путался и сбивался раз за разом. Всё пройдено, всё потеряно, всё… Просто всё. — Тебе срочно нужно умыться. Вставай! — твердо сказал Дазай и приподнял его под локоть и, будто тряпку, потащил из аудитории. Чуя шёл на автомате, на ватных ногах, еле сохраняя остатки гордости, еле борясь с головокружением. Как только запахло коридором — холодным январским коридором — головокружение победило. Только благодаря надменному, наглому сопернику по жизни… нет, не сопернику — Осаму. Сейчас просто — Осаму. Только благодаря узловатым пальцам Осаму и длинным ладоням в шероховатых бинтах Чуя не разбил голову о бетонный пол.