Поезд №139Н

Раз. Два… Больной. Для этого взгляда не существовало иного описания, если не вдаваться в чувственные метафоры. Дазай, хоть и занимался литературой всерьёз, хоть и выставлял в работах напоказ нарочито витиеватый романтический стиль, но в своей чудесной голове алогичных описаний не допускал. Все эти красивые слова — безумный, ошалевший, взбудораженный — всё это мусор. Эти голубые глаза не романтичны. Это уже не глаза человека, нет, это — взгляд бешеного пса, нервную систему которого захватил страшный вирус. Пальцы окостенели. Пальцы почти сломали холодное запястье, вокруг которого секунду назад сомкнулись. Чуя не мог сглотнуть. Вдохнуть. По крайней мере, Дазай не видел колыхания груди. Он видел лишь стеклянное бешенство в водянистых глазах. Галочка. Осаму Дазай не понимает, почему боится. Тринадцать. Дазай закончил отсчёт. Десять секунд в качестве успокоительного и ещё три сверху, делая скидку на Чуины глупость и нервы. Три секунды, чтобы Накахара додумался начать считать. Дазай уже успел выкинуть из головы, что изначально и сам не додумался. Три секунды его замешательства? Ни в коем случае. Пальцы ослабли, и тонкая дрожащая рука с закатанным по локоть чёрным рукавом свитера напряжённо замерла в воздухе. Чуя Накахара напоминал мраморную статую с нелепо приоткрытым ртом. — Надень перчатки, когда выйдешь, — спокойно сказал Дазай, слегка улыбаясь. Скорее аудитории, чем Чуе. Надо ведь как-то восстанавливать репутацию. Он оставил тетрадь на столе, отряхнул невидимую пыль с пиджака и ушёл, лишь кивнув на прощание притихшему кабинету. Бежевое каменное крыльцо старого университета запорошило на пару сантиметров. Легкий снег внушал спокойствие. Серо-белый город пах дымом. Дазай застегнул верхнюю пуговицу пальто и поднял взгляд к брезентовому небу. Ни луча солнца, если смотреть наверх, но, если всмотреться вдаль — дым трубы заводной. Дазай не любил чувств, которых не понимал, но сейчас ему было и безмятежно и беспокойно одновременно, будто бы впереди неизвестность. Хотя нет. Каждый переулок знаком, каждый угол дома — свой, город успел прорасти сквозь его разум за этот год, а Осаму совсем не обратил на это внимание. Он не считал привязанность чем-то важным и не замечал её формирования, пока эти хитрые чувства разрастались в его разуме. Осаму замер и на секунду почувствовал себя Накахарой. Он будто и не видел этого клубящегося дыма у границы горизонта, этих каменно-бетонных углов сталинских домов и ежедневного крыльца; он будто смотрел внутрь своей головы, наблюдая, как сквозь время формируются всё новые нейронные связи, как кора больших полушарий обрастает воспоминаниями, а между ними и настоящим пробегает всё больше импульсов, как сигналы приходят в гипоталамус. И дальше. Дальше. Декарбоксилирование. Биогенные амины. Медиаторы. Блок и регуляция. Ассоциации. Привязанности. Вот они, чувства, вот они, эти нерациональные чувства, вот почему ненормально быстро бьётся сердце и потеет шея. Дазай расстёгивает только что застёгнутую пуговицу, потому что стало душно. Кончики пальцев до сих пор чувствуют холодную кожу, а воздух пахнет дымом… …И всё расплывалось. Конечно, в столице региона тоже не будет благоприятной экологии, о чём тут грустить? Осаму заставил себя улыбнуться. Не время для первого приступа чувствительности за шесть лет, не хватало ещё намочить щёки в такой мороз. Ручка аккуратного кожаного чемодана легко выдвинулась и идеально легла в длинную ладонь. Ладонь сжалась. Чемодан слишком большой для недельных сборов, но слишком маленький, чтобы уместить то решение, которое уверенно лежало где-то между книгами и рубашками, в папке с личным делом и медицинской картой. Этот маленький вокзал всегда пах холодным дымом, сколько Дазай его помнил. Воспоминаний было достаточно, но все они были светлые, а то новое, которое создавалось в это мгновение, отдавало лёгкой серостью, такой несвойственной для беззаботной жизни Осаму. Он печально выдохнул, вполглаза следя за медленно приближающимся поездом с родным номером — на прицепных вагонов от изначального города до столицы округа, а там и до Москвы довезёт. Когда-нибудь точно довезёт. Он ведь тут единственный. Осаму повернул голову. И будто увидел Накахару под подбородком. Растрёпанного. Без шапки. Расстёгнутого. Злобно смотрящего на него снизу вверх. Никаких сумок, только старый, ещё с восьмого класса, рюкзак, тяжёлый, как все его, Чуины, надежды на отходящий поезд. Осаму будто нарочно моргнул, уничтожая приевшийся образ. Накахары нет на перроне, но, да, всё рационально. Это воплощённое воспоминание, наверняка, дань привычки, ведь половина их жизни с момента знакомства это, всё-таки, поезд… …Осаму смиренно опустил голову. Меньше года назад он, гордясь тем, что обманул и озадачил всех знакомых, сбежал из бесперспективной дыры в чуть более перспективную столицу. Идеальное решение, идеальное исполнение. Перфоманс, который заставил всех на родине навсегда отпечатать его наглый интеллектуальный образ в головах и доломал нервную систему Чуи Накахары. И знал-то только директор, да и тот уехал в командировку на следующий день после того, как Осаму за считанные минуты забрал документы. Ради этого Дазай даже на пару суток опоздал на сборы. Ради того, чтобы исчезнуть незаметно, но не нарушить документальных правил. Ведь тот, кого нет в городе не проболтается, а эта пара бумажек — гарантия успеха и дань уважения нелепым порядкам. Изящно, будто в рамках шахматных этюдов: чёрные ходят первые и выигрывают в два хода. Великолепный мальчик уезжает на олимпиадные сборы для самых одарённых детей и больше никогда не возвращается в деревню. Пару месяцев Дазай чувствовал себя триумфатором, представляя, как половина города недоумевает над его исчезновением, а Чуя находит прощальный подарок и вот только сейчас до него начнёт доходить, что значила самодельная взрывчатка из трийодида азота на раме его старенького велосипеда. Пару месяцев Дазай ликовал, а теперь, пожалуйста. Непозволительная ностальгия, непозволительная чувствительность, а ведь с прошлого прецедента прошло меньше года. Позор. Ну уж нет! Он снова застегнул пуговицу и опустил ногу на ступеньку вниз, возвращая своему лицу уверенно спокойный вид. Проблемы Чуи Накахары не то чтобы были неприятны. Дазая забавляло их решать, сколько он Накахару в своей жизни помнил. Да, это определённо не было неприятно, но порядочно выбивало из равновесия в данный второй день регионального этапа… Нет. Не проблемы. Образ. Угловатое тело, холодные запястья, будто потускневшие рыжие волосы и эти больные глаза. Он был похож на куклу, которую несмышлёная девчушка скинула с шестого этажа в мокрый снег. Игрушки склонны к болезненной привязанности, ведь кроме хозяина в их жизни ничего нет, даже все их цели хоть как-то связаны с тем, кто стоит выше. Снег пощадил. Кукла осталась цела, но теперь, смотря на девочку, ощущает помимо привязанности жуткий страх, что её снова толкнут в свободное падение. Интересное наблюдение, а обратима ли эта психологическая реакция? Может ли девочка испытывать нечто похожее, глядя на куклу? Может ли маленький мозг понять, в следующий раз водя игрушку по жердочке балконных перил, что просто обязан поймать поскользнувшуюся марионетку и не дать снова упасть… …На бетонный пол? Список из галочек переполнен. Осаму замер посреди улицы с озадаченным и недовольным взглядом. Он смотрел сугубо прямо, сквозь идущий по вокзальной магистрали поток, сквозь объезжающие его санки и бьющие по бокам сумки. Это было не так важно? Это мучительно больно складывалось в единую картину? Осаму не понимал. Рациональный мозг бился в агонии. Это эмоционально больно. Какие там происходят реакции, Дазай, вспоминай?.. Дазай пересилил себя, сунул руки в карман, слегка поглаживая бинты, и пошёл дальше, в сторону вокзала. Ему всё равно туда, он мог бы уже быть дома, но ему туда. По привычке. Поворот. Он пойдёт в обход. До этой пресловутой площади уже не так уж и много по прямой, и вот он, салатовый монстр, который уже третий год контролирует его жизнь. Он не опоздает, шаг широкий, а галочки в голове тем временем требуют движения. Совсем скоро они сложатся. Сложатся и этого неприятного чувства больше не будет. Кто же знал, что существуют задачки сложнее олимпиадных и вот они, вокруг? А решая их три года, ты усваиваешь только две вещи: обнуление в любом случае полезно и вся их жизнь — поезд… … — Что-что ты там сказал, малыш Чу, что это за сантименты? — усмехнулся Дазай, умело складывая нижнюю боковую полку в его любимый столик для раздумий и чтения. В вагоне горел приглушенный свет, люди ставили свои нелепые чемоданы и баулы куда не попадя, а Чуя то огрызался, то лепетал какую-то по-детски романтичную ерунду, болтая маленькими ногами где-то над головой Осаму, где-то на верхней полке. — Сколько же важных вещей я пережил в этом поезде, — недовольно повторил Чуя. — Не знаю уж, как ты… ты, блять, вообще нестандартно думать не умеешь. — Тогда зачем говорить стандартному мыслителю такие очевидные вещи, Чу? После творческого тура на метафоры пробило? Позднова-а-ато… — Заткнись, тупица, — дрогнувшим голосом огрызнулся Чуя. Молодец, Осаму, в точку. Он представил, как Чуя с обыденной злобной обидой скрещивает руки и отворачивается в сторону купе проводницы. Чуть разворачивает корпус, скрещивает ноги, только бы как можно сильнее закрыться, зарыться с головой в своей обиде. Ох, наивная мелюзга! — подумал Дазай, усаживаясь к окну. Скоро десятый класс закончит, а ума на то, чтобы избавиться от привычки доверять манипуляторам (крайне занимательно отождествлять себя с чем-то мерзким и самоуверенным) не хватает. А вот на то, чтобы заставить всю горячо любимую команду сутки дожидаться поезда без жилья и финансирования — хватает и ума, и смелости. Дазай незаметно покосился наверх. Тонкие напряжённые ноги больше не свисали с полки наперекрест, значит, Накахара уже разлёгся на ней пластом и вот-вот заснёт. Просто так. Без белья и до утра. Эх… с одной стороны, теперь будет невыносимо скучно ехать, а с другой… Дазай ведь всё уже решил? Он дошёл до титана и растворил чересчур сладкий кофе в крутом кипятке. Сел обратно за столик и достал из рюкзака какую-то там очередную книгу, скучную, пресную, необходимую… С такими всё остановится, а есть ли другие? А есть ли возможность получить доступ к более редким ресурсам? Есть ли возможность не скучать и выйти за рамки всероссийского призёра?.. Текст книги плыл мимо глаз. Дазай то и дело вполглаза поглядывал в окно. Столичный перрон медленно удалялся. С каждым новым километром казалось, что этот невозможно скучный текст становится ещё скучнее. Серее. Пахнет удушливым дымом. Чуя сопит достаточно тихо. Наверняка лежит носом в подушку, плотно поджав одну ногу к себе, а вторую максимально вытянув. Самое странное, что он слышит это дыхание и помнит эту позу. Самое странное, что это увлечение к аналитике Накахары, словно аналитики этиологии причудливого биологического вида, переходит установленные Осаму границы. Это может стать проблемой. Этот поезд последний, а решение единственное верное. Зверёнка всегда можно излечить от болезненной привязанности, а более высокоорганизованным формам надо развиваться… Свет в вагоне притух. Дазай вздрогнул и всмотрелся вдаль полутемного плацкартного вагона. А ведь и правда, зверёк, целая жизнь… …Кипела на улице и это в такой-то мороз. Люди шныряли из дверей на улицу и с улицы в двери, да пойди разбери по однообразным лицам и опущенным глазам с целью или без. Но много. Шумно. Господи, какой же у них шумный топот по скрипящему снегу, и как же он отвлекает! Осаму уже обошёл квартал и вышел к небольшому привокзальному сетевому ресторану. Взглянул на него вполглаза, но есть совершенно не хотелось. Да что там есть, даже аудиокнига, проигрывающаяся на одно ухо, не структурировала мысль и не успокаивала, а, снова же, напоминала шум. Дазай выдернул наушник, скомкал, закинул в карман. И услышал ветер. Он как будто подул только что, в эту самую секунду. Он как будто звал на помощь или хотел сказать что-то важное. Над городом сгущались тучи. Будет метель?.. Осаму рыкнул и ударил себя по бедру. Ещё немного и он начнёт романтизировать зиму, думать про символизм алого заката или какой ещё дурью можно заниматься, когда биохимические реакции резко встали не на те рельсы? Дазай тяжело выдохнул и зашёл в здание вокзала. Наверняка Коё-сан и команда уже тут. Наверняка он ищет именно Коё-сан. Наверняка ему нужно было сюда именно из желания засветиться на глазах бывшей учительницы и, конечно, совсем немного от скуки. — Осаму, здравствуй, — сказала та самая Кое-сан, которая словно мысли его прочитала, хотя на самом деле Дазай просто-напросто давно запомнил номер платформы, и ноги сами привели его на нужную, пока он активно занимался самообманом. — Добрый день, — легко улыбнулся Осаму в ответ, немного посмотрел по сторонам, подумал-подумал и спросил, — а где же Чуя? Коё-сан поменялась в лице, будто Дазай предложил ей тарелку неспелых лимонов с солью. — Я с ним не разговариваю до возвращения, но он где-то там, — небрежно махнула она рукой. Осаму снова осмотрелся, но рыжей лохматой макушки не заметил. То ли в толпе, то ли в принципе. — А… — растеряно приоткрыл он рот, но закончить не успел. — Ты сам прекрасно знаешь, что нет, ты человек рассудительный. Осаму закрыл рот и кивнул, не снимая с лица маску сдержанной улыбки. Звучало до ужаса очевидно, но что-то заставляло скулы отяжелять. Улыбаться стало сложнее, разговаривать и выпендриваться расхотелось. Он понимал, что никто и ни за что не доставит Накахаре этих несчастных баллов, но… Как там эта эмоция называется без излишних сантиментов? Надежда? Нет же, скорее… скорее… желание продолжить эту забавную игру с куклой и барьером на заключительном этапе? Именно. Вот это самое желание и сухой расчёт на то, что остаётся возможность повышения вероятности данного исхода. Эта формулировка определённо была конкретнее, чем «надежда», менее ёмкая, но Дазаю нравилась больше. Только улыбку он больше удерживать не хотел. Спасибо Рюноске, который своей маленькой ручкой потыкал Коё-сан в плечо, и избавил Осаму от необходимости продолжать этот изначально натянутый разговор. Не совсем понимая, что он хочет найти, Дазай развернулся и медленно пошёл вдоль перрона. Стало совсем сумрачно. Наступал зимний вечер. Повалил мокрый неуютный снег. Намокли волосы. Замёрзли ресницы. Сверху зажегся бледный белый свет. Осаму шёл дальше, старательно отвлекая себя, напевая под нос… …Навязчивую мелодичную ерунду, которая так гармонично перебивала торопливые рассуждения его напарника по поездке, малыша Чу, идущего вслед по платформе. И было бы о чём рассуждать, Дазай, может, сжалился бы и притворился, что слушает, но этот третьесортный перечневый заключительный достоин внимания только из-за возможности выпить качественного чая с добавками в кофейне около университета-организатора. Оглядевшись вокруг, он всё же добавил в мысленный список — ещё из-за дороги. Осаму дорогу любил. Дорога всё расставляла по местам, любые статьи казались ценными, а любые книги — художественными, да и жизнь какой-то удивительно наполненной. А для Накахары каждый вшивый тур — ответственное задание. Он слишком серьёзен и выглядит глупым в этой серьёзности. Контрастирует с ней, будто Дазай снова уложил его рыжую макушку в бело-серый снег, а сам навис сверху и смеётся, наблюдая, как Чуя с больным блеском в глазах пытается победить холод. Холоду, в принципе, безразлично, а у всех, кто действительно победил, есть шапки. Он один стоит посреди сорокаградусного мороза в весенней куртке и всё равно пытается идти вперёд, разводя руками снежные потоки, хотя уже даже губами двинуть не может, когда хочет накричать на погоду… Дазай внезапно замолчал и остановился. Чуя настолько увлёкся попыткой перекричать пение Осаму, что не заметил, как врезался в бежевую спину. И тоже замолчал. Всего в метре слева от них пронеслась уходящая электричка. Осаму почувствовал, как поток свежего весеннего воздуха приятно растрепал волосы. — Ты решил в статую поиграть, рыбина? — тихо ругнулся Чуя. Дазай его даже не расслышал и сказал в ответ: — Черт возьми, это прекрасно. Чуя выскочил из-за спины и встал на цыпочки, чтобы не просто посмотреть на Дазая как на сумасшедшего, а в лицо ему посмотреть как сумасшедшему. Именно такой. Замёрзший и воинственный, самобытный. Прекрасно. Сколько же есть причин, чтобы жить, если придаёшь значение каждой снежинке?.. Есть ли они, если каждая эмоция — просто эксперимент, а победы — это всего лишь победы?.. Если вся жизнь — поезд, то некоторые её депо может быть подчинено рельсам? Чуя резко ткнул его пальцем в щёку, Дазай не отреагировал. Он молча отвернулся от него и сел на платформу, свесив ноги на рельсы. — Эй! Алло, ты тут часом не охуел, мыслитель? — испуганно закричал Чуя, да так, что люди с соседних платформ оглянулись на его крик. Дазай не успел и носочком ботинка коснуться блестящей шпалы, не успел и почувствовать остаточную вибрацию ушедшего поезда, как тонкие, но сильные руки неуклюже ухватили его за шиворот, потянули назад, резко перехватили под мышки. И уронили на платформу. Нет. На Чую Накахару, который смотрел на него такими широкими зрачками, что глаза казались чёрными, и кричал такими словами, что это, пожалуй, была чернуха ещё большая. Осаму помолчал для приличия, неприлично долго разглядывая это до ужаса эстетично живое лицо. А затем, улыбаясь как ни в чём не бывало, ответил: Чуя, глупый, это же моя фишка!.. …Осаму в богов не верил, но слава богу его руки были длиннее, быстрее и в силе не уступали. Прибывающий поезд окатил его лицо неприятной ледяной волной. Спутанные рыжие волосы ненароком попали в рот, а Чуя, прямо как тогда, смотрел на него чёрным-чёрным взглядом. — Чуя, идиот… — прошипел он и почувствовал, что проиграл. Всё, слова кончились, буквы встали поперёк горла. Осаму поддался биохимии памяти и закончил старыми. — Это же… моя фишка. Осаму в богов не верил, но слава богу, что этого никто не видел, потому что иначе у них у обоих были бы проблемы, а так — какое хорошее место — чуть за подземным переходом, прямо перед прибытием, когда «куда-то туда» уже никто не смотрит. Накахара оказался не таким уж и тупым, вот только забыл, что их с Дазаем связывает слишком много общих путей следования. — Что тебе нужно?.. — наконец-то выдохнул Чуя, который до этого больше походил на собственное чучело. — Чего тебе нужно, Дазай, чего ты от меня хочешь?! Он попытался вырваться. Осаму непроизвольно сжал кольцо рук вокруг худых плеч сильнее. Непозволительно сильно. — Да отъебись ты, не трогай, не трогай! Ты победил, ты, сука, доволен, всё, три-ноль! Дазай молча смотрел на него и думал, что даже сейчас это лицо чересчур живое. Но на этот раз язык не поворачивался сказать это чопорное «прекрасно». Они поднялись с платформы, они всё ещё то ли дрались, то ли держались друг за друга, и Осаму, растеряв всё актёрство, смотрел на гнев и даже не думал пытаться применить эффект обнуления. Эти эмоции настолько живые, что они сильнее, чем Дазай. Этот человек сильнее, пусть Осаму никак не мог в это поверить, и пусть сидение на рельсах перед поездом — не совсем признак силы. — А я что, а мне теперь что, я, блять, вселенский неудачник, который недобирает то один балл, то, сука, пять, то подводит всю грёбаную великолепную команду из дебильной деревни, то ещё более дебильного себя, от которого нормальные люди в другие города бегут, который сам с собой начал уже на трезвую голову болтать и… — Извини, что? — растерянно переспросил Осаму, услышав последнюю фразу. — Ничего! — вскрикнул Чуя и продолжил изливать эмоции и драться с чужими руками, даже не заметив того, что Дазай, кажется, впервые слушал по-настоящему, внимательно, без всяких планов действий и десяти вариантов развития событий. Их голоса заглушали повторяющиеся сообщения о том, что прибыл поезд, их поезд №139Н, следующий по маршруту «от центра к окраинам». Символист ты чёртов, Осаму. Объявляется посадка. Время стоянки поезда в связи с невозможностью маневровых работ — две минуты. — Что вы там делаете, Осаму? Нам уже пора, — сказала Коё-сан, забирая у проводницы свой паспорт и уже стоя одной ногой на металлической ступеньке последнего вагона. Чуя и Дазай обернулись, в мгновение ока перестав драться, крепко держа друг друга кто за плечи, кто за предплечья. — Хватит бить его. И без тебя достанется, — съехидничала учительница и скрылась в вагоне. Осаму вернул самообладание. Хотя бы временно, хотя бы видимость, хотя бы сейчас. Он коснулся рукой голого участка кожи на шее Накахары и шепнул: успокойся. Чуя замер, Дазай бегло взглянул на него. Рюкзак на месте, паспорт и билет… в боковом кармане. Быстрое движение бинтованной рукой, и вот он выхватил из дорожного рюкзака проездные документы, Чуя и слова сказать не успел. Осаму схватил его за плечи, быстро показал проводнице документы, всунул их обратно в сумку владельца и буквально закинул того на ступеньки, а затем подтолкнул вперёд, в вагонный тамбур. Отпрыгнул назад, отступил на пару шагов, спиной вперёд. Проводница закрыла дверь, напоследок удивлённо бросив взгляд на Дазая, и поезд тронулся. Осаму следил за ним до самого горизонта и лишь затем смиренно поддался панике и понял: Девочка заботливо завела игрушку обратно в квартиру с балконного барьера. Великолепный Осаму Дазай проиграл сразу трём противникам: памяти, эмоциям и, как ни странно, кажется, Чуе Накахаре. Галочки окончательно сложились в единое целое, и сердце испуганно забилось быстрее. Вашу мать.